Русский сценарий для Голливуда. Библиотека приключений. Том 2

Немного растерявшись, Красногубов даже не знал, как ему повести себя с девушкой, с которой он был едва знаком. Дело в том, что он не испытывал к ней никаких особенных чувств. Наверное, кроме благодарности за внимание и любовь. Из того неловкого положения, в котором он оказался, его вызволила Матрена Гурьевна. Вместе с соседкой Осиповной уже под изрядным хмельком они ввалились в дом.

– …от – мой, сынка! Полюбуйся-ка, Осиповна! Орел?!

– Ха-ха! Ну, еще бы! – обрадовалась соседка.

– Вишь, каков!

Она хлопнула сына по плечу.

– Да, он твому Ереме за плугом подет и все поле вспашет! И трахтур не нужон буде!

– Ха-ха! Ну, ишо бы! Ха-ха… – нервно хохоча, то и дело восклицала Осиповна.

– А, это – хто така?

Матрена Гурьевна только теперь заметила, что ее сын, неловко переминаясь с ноги на ногу, стоял возле порога не один.

– Я – Василиса! – немного смутившись, с улыбкой ответила девушка.

Хозяйка придирчивым взглядом смерила ее с головы до ног.

– Витя, а ты мне ничо не сказывал про то, шо у тебя невеста есь!..

Красногубов впервые в жизни увидел свою мать навеселе. Заметив его недоуменный и немного укоризненный взгляд, она лукаво подмигнула ему.

– Где наша не пропадала? Давай, Василиса, проходи в дом! Будем на стол накрывать! Мой сынка, из армии вернулся!..

Она вдруг уронила лицо в шершавые ладони, и оно тотчас стало мокрым от нетрезвых, но счастливых слез истосковавшейся по сыну матери.

– Слава богу, целехонек вернулся!

Женщины быстренько застелили стол скатертью. Заставили его всевозможными закусками. Матрена Гурьевна слазила в подпол за бутылью с самогоном.

– Специально для встречи с Витенькой нагнала! – как бы, между прочим, сообщила она, водрузив двухлитровую бутыль с мутной жидкостью посреди овощных салатов, чаш со свиными котлетами и тефтелями с рисом… Для чугунного котелка с вареным картофелем и ломтей духового хлеба так же нашлось свое место…

– Ну, сынок, налявай!

И Осиповна, взяв пустой граненый стакан, со стуком снова поставила его на стол, но поближе к Виктору, чтобы он наполнил его до краев. Красногубов, не спеша, разлил самогон, не пролив ни капли, но так, что каждому получилось по полной мере. Мутная тягучая жидкость распространяла сильный хмельной дух, от которого щекотало в носу, и брал чих. Приближался полдень, и осенний солнечный луч глянул в окно. Он осветил лица людей, и, преломившись в бутыли с самогоном, заискрился сотнями огней.

– За тебя, сынок! – торжественно провозгласила Осиповна. – За твою святу кровь, которой ты не пожалел для Родины!

Гостья встала из-за стола и залпом осушила свой стакан. Из вежливости ее примеру последовали остальные. Снова усевшись поудобнее, они принялись сперва за салаты… Но вскоре очередь дошла и до прочей снеди… Выпивка заметно оживило застолье. Женщины заговорили о хозяйстве, о том, как тяжело приходится с комбикормами, и что содержать на подворье скотину не стало никаких сил.

– Ну, тебе-то, Осиповна, грех жаловаться! – нарочно похваливала Матрена Гурьевна свою соседку. – Твой Ерема вона, как в гору попер!

– Да, что мы все – про свиней, да кур!

И нетерпеливая фермерша с любопытством посмотрела на Виктора.

– Пусть твой сокол лучшее про себя расскажет?

– А – что, рассказывать-то?

Красногубов равнодушно пожал плечами.

– Ну, например, про свои ранения?

Но солдат лишь недоуменно развел огромными руками.

– Да, нечего рассказывать!

– Как, так – нечего? – не унималась гостья. – Если это – государственна тайна, так и не сказывай! Я не обижусь!

Виктор наполнил стаканы в который раз.

– А давайте выпьем за встречу! – неожиданно предложила Василиса.

– И – то, верно! – поддержала Матрена Гурьевна новый тост.

Но уже изрядно захмелевшая Осиповна сделала протестующий жест рукой.

– Не хочу за встречу! – категорически возразила она. – Я буду пить за наших погибших сыновей!

Все снова поднялись из-за стола.

– А – котлеты?! – напомнила Матрена Гурьевна своим гостям, после того, как было покончено с тефтелями. – Ешьте, а то совсем простынут! – И про картошечку не забудьте!

Впервые за долгое время она с умилением, сквозь которое, все ж таки, нет-нет да проглядывала некоторая тревога, таращилась на сына. Уж, кому-кому, а ему напоминать о еде – все равно, что хохлушке подсказывать, чтоб семечек налущила.

Очень скоро пиршество благополучно завершилось, и Виктор вначале под руку препроводил до дому набравшуюся вусмерть Осиповну, затем вместе с Василисой, не торопясь, отправился на железнодорожную станцию, откуда на электричке она должна была отправиться в город. На прощанье девушка без стеснения поцеловала его прямо в губы и пообещала, что через денек-другой навестит снова.

– А, может быть, не стоит? – засомневался он.

Но Василиса, то ли не расслышала Виктора, то ли не захотела этого сделать. Как только двери распахнулись, она юркнула в электропоезд, и, махнув ему рукой из тамбура, прошла в вагон…

Весть о том, что Красногубов якобы служил в Чечне, быстро облетела весь поселок. Некоторые сомневались, что это – правда, поскольку наверняка знали, что местный военный комиссариат, пока что, не направил в горячую точку ни единого своего призывника. Другие утверждали, что Красногубов имеет ранения и государственные награды за мужество и отвагу. Как будто бы, однажды он даже обезвредил целую группу чеченских бандитов. Так, ничего не подозревая об этом, с легкой руки Осиповны, которая на каждом углу рассказывала всем небылицы про Виктора, он невольно стал героем дня…

Как-то Красногубов отправился за хлебом. За прилавком продмага стояла молоденькая девчоночка. В идеально чистом белом фартучке она один в один походила на примерную ученицу из числа отличниц, претендовавшую на скорое окончание школы с золотой медалью. С приветливой улыбкой на лице продавец подала ему еще теплые после выпечки буханки. При этом она то и дело кокетливо стреляла в Красногубова своими смеющимися глазками. Когда Виктор направился к выходу, шустрая девица вдруг окликнула его:

– А сдачу-то, сдачу!

Виктор вернулся к прилавку.

– Ну, и как там, небось, страшно было?

Брови Красногубова удивленно поползли вверх.

– Да, Ленка – я, Морозова, соседка ваша! Через два дома от вас живу!

– Ленка?! – обрадовано воскликнул Виктор. – Неужто, ты?

– А – что, так сильно изменилась?

Красногубов согласно кивнул.

– Еще бы! Я когда в армию уходил, ты совсем зеленая была. А сейчас, поди, от женихов отбою нету?

В ответ Ленка лишь разочарованно вздохнула.

– Какие тут женихи? Стоящие, все в город подались. А те, что остались, на что не годятся!

– Так, уж, и не годятся?! – засомневался Виктор.

Он сказал это не потому, что не доверял авторитетному мнению Ленки, но лишь затем, чтобы поддержать разговор. В самом деле, большая часть домов в поселке сильно обветшала, неотложно требуя капитального ремонта. Вдребезги разбитые дороги не ремонтировались, а новые не строились совсем. В осеннюю распутицу или зимнюю круговерть сообщение с городом прерывалось. Поселковый клуб пришел в такую негодность, что его окончательно закрыли. Поликлиники не было вовсе. За медицинской помощью люди ездили за тридцать верст в город.

– Теперь в поселке все только и судачат… про вас!

– Про меня?! – с сомнением переспросил Виктор. – Это, что же, плохого я им сделал?

– Говорят, что под Урус-Мортаном вы в одиночку взяли в плен десяток ихних камикадзе!

И с нескрываемым восхищением, отчего ее глаза округлились и заблестели, как две дозревающие вишенки с капельками утренней росы, Ленка уставилась на Виктора…

– Витенька, наконец-то! – невольно вырвалось у Матрены Гурьевны, едва сын с авоськой в руках переступил отчий порог. – У меня для тебя – хорошая новость!

– Какая-такая – новость? – с сомнением в голосе спросил Виктор.

Ему определенно не нравилось, что в поселке, где он родился и вырос, его принимали совсем не за того человека, каким он являлся на самом деле.

– Да, Осиповна тут даича приходила! – продолжала Матрена Гурьевна. – Сказывала, что Ерема берет тебя к себе на ферму. Такого, говорит, незя допустить, шобы ерой без работы да куска хлеба оставалсь!

Виктор до того был уверен в собственных силах, что, казалось, никто и никогда не вывел бы его из душевного равновесия, если бы он сам этого не пожелал. Но на сей раз, Красногубов с трудом сдержался. Ни слова не говоря матери, он вышел из дому, с силой хлопнул входной дверью. Слава богу, соседи оказались дома.

– Ты смотри, кто к нам пожаловал! – несказанно обрадовался Ермолай Пантелеймонович при виде Красногубова. – Проходи, дорогой! Желанным гостем будешь!

С силой пожав руку фермера, отчего тот едва не взвыл от боли, Виктор молча сел на предложенный табурет.

– Ну, и лапа – у тебя, соседушка! – то ли высказал одобрение, то ли ласково пожурил его Ерема, демонстративно потрясывая мозолистой пятерней в воздухе. – Прямо-таки, медвежья!.. Ты в следующий раз-то полегче! А то, так без руки оставишь!

И он широко улыбнулся, показав щербатый ряд зубов. Фермер был человеком с характером. Еще в молодости он закончил сельскохозяйственный техникум. Любовь к земле и привычка трудиться от зари и до зари, наконец, стали приносить ему известную прибыль. Ермолай оказался отличным фермером. Конечно же, он добился бы гораздо большего, если бы не отсутствие рынка, хаос в законодательстве и чиновничий беспредел. Несмотря на усердие, навар селянина был невелик. Его едва хватало, чтобы кое-как держаться на плаву. Но и это бесконечно радовало Ермолая Пантелеймоновича.

– Я как раз обедать собрался! – продолжал он. – Присаживайся поближе к столу.

Он распечатал бутылку «Столичной» и разлил ее по стаканчикам.

– Ну, за тебя, сынок! – с сердечной ноткой в голосе негромко сказал фермер и украдкой смахнул рукавом не прошеную слезинку, которая, ни с того, сего, словно случайная капля дождя – с безоблачного неба, упав с ресницы, покатилась по его щеке, не успев пропасть в жесткой густой щетине.

На прощанье Виктор с чувством, и почти, сыновней теплотой и благодарностью за щедрое гостеприимство, обнял Ерему. Осиповна, прижавшись к груди солдата, и, привстав на цыпочки, вытянула губы, чтобы звонко чмокнуть его в лоб. Но, как ни старалась, после того, как Виктор слегка склонился, чтобы облегчить задачу гостеприимной хозяйке, дотянулась лишь до подбородка.

– Жду тебя на ферме, сынок! – крикнул Ермолай Пантелеймонович в след Красногубову.

«Ну и пусть думают, что я воевал в Чечне! Что – герой! – по дороге домой размышлял Виктор. – Они гордятся тем, что я – один из них. И не нужно отнимать у них эту гордость. Того, что возвышает их в собственных глазах, а, значит, делает добрее и лучше… Они заслужили, чтобы чувствовать себя людьми и уважать себя за это».

Несмотря на большое количество выпитого, так, как застолье с фермером и фермершей не ограничилось лишь одной бутылкой «Столичной», Красногубов ощущал себя совершенно трезвым. Он отдал дань уважения всему, что старательно наготовила Осиповна, чтобы не сплоховать перед гостем. Но, несмотря на это, Виктор все-таки, ощущал легкий голод.

– Ужинать будешь? – первым делом спросила Матрена Гурьевна, едва он вошел в дом. – Чай, проголодался?

Мать хорошо знала о том, что, сколько бы ее сын не съел, будучи в гостях, он все равно не насыщался. Не ожидая ответа, она загремела кастрюлями и чашками, которые заполонили маленькую кухоньку. Теперь Матрена Гурьевна тратила на готовку вдвое больше времени и сил, чем прежде, до прибытия Виктора из армии. Она делала это с надеждой на то, что он устроится на ферму к Ереме, и они не останутся без куска хлеба. Всю жизнь, проработав дояркой в местном совхозе, женщина лишь совсем недавно вышла на пенсию. Но ее не хватало на то, чтобы свести концы с концами. Но, каково бы ей не приходилось, она прекрасно понимала, что единственному в доме мужчине нужна хорошая кормежка, чтобы, как следует, поднабраться сил.

– Ты куда запропал, сынок? – наивно спросила Матрена Гурьевна, усадив Виктора за стол.

Она прекрасно видела, как, едва ступив за порог, когда еще засветло выходил из дому, он прямым ходом направился к соседям. Но все-таки притворилась, сделав вид, что не знала, где он был несколько часов кряду. Она поступила так нарочно. Зачем зазря лезть к взрослому сыну в душу с ненужными расспросами. К примеру, насчет того, как отнеслись к нему соседи?! Пусть лучше все расскажет по своей воле, если, конечно же, посчитает это нужным.

– Уж, стемнело давно, а тебя все нет и нет! Думаю, может, в город к невесте своей подался, что ли?

– Она – не невеста, мне! – возразил он, черпая ложкой наваристые щи из глубокой миски.

– Да? – неподдельно удивилась Матрена Гурьевна. – Кем же тогда она тебе доводится?

– А так, знакомая, да и – все!

Напрасно мать ждала, что сын разговориться, и хоть словечком обмолвится об Ереме и его ферме, где ему предлагалась работа. Поужинав, Виктор поблагодарил Матрену Гурьевну и отправился на боковую.

Наутро Красногубов проснулся с ощущением того, что его родной дом кажется ему чужим, и что, с тех пор, как возвратился из армии, он живет здесь не своею собственной, а жизнью человека совсем не похожего на него. Это чувство было очень неприятно. Тупо уставившись в потолок, Виктор пребывал в постели до самого полудня. Он нарочно не выходил из своей комнаты потому, что испытывал некоторую неловкость даже перед матерью. Что же было говорить о соседях, многочисленных знакомых и других жителях поселка, которые твердо уверовали в то, что он хватил лиха в Чечне, а не исправно два года подряд кашеварил в солдатской столовой? Что вдыхал не черный дым от разрыва снарядов и бомб, а горячий дух ржаного и пшеничного хлеба? Что слушал не свист пуль на передовой, а бульканье супов и перловки в здоровенных солдатских котлах? Что не снаряжал магазины боевыми патронами, а чистил картофель и готовил приправы для мясных бульонов? Нет, не то, чтобы Виктор стыдился этого… Ни капельки даже!.. Просто он хотел всегда оставаться самим собой, а не казаться таким, каким его видели или хотели видеть окружающие. Это делало его жизнь не натуральной, а какой-то искусственной и насквозь фальшивой. От подобных мыслей Красногубов вдруг почувствовал себя чужим в своем собственном доме. Его охватила тоска по прошлому. Он вспомнил армию. Пышущие паром котлы, горы картофеля. Воображение отчетливо рисовало ему молодые и жизнерадостные лица боевых товарищей. Ну, может быть, боевых – и громко сказано! Но ежедневно готовить пищу, чтобы накормить целый полк – тоже задача не из легких. Потом Виктор подумал о Ляле и том, что он напрасно раздражался, когда видел, как возле лазарета почти круглосуточно дежурили офицеры, терпеливо ожидая своей очереди. Большинство из них были вполне здоровы. Но каждый из них жаловался другим на какую-нибудь плевую болячку, усердно скрывая истинную причину своего недомогания. Он еще не раз встречался с Лялей возле свалки, и она без промаха, наповал, разя чудесными глазками, всем своим видом давала понять, что двери лазарета для него всегда открыты.

– Ну, как твоя рана, солдат? Не беспокоит? – спрашивала она, проявляя о нем заботу. – Зашел бы как-нибудь для порядка… Профилактика лишний раз никогда не помешает!

Красногубов обещал, что обязательно придет, лишь бы только поскорее отвязаться от излишне назойливой медсестры. Он боялся, что привыкнет к Ляле, и тогда будет под стать похотливым офицеришкам. Нет, он не опустится до того, чтобы смазливая полковая сучка, взяв над ним верх, поставила его в очередь своих ухажеров. Еще до армии и встречи с Василисой Виктор, чуть было, не закрутил роман с одной из бывших одноклассниц, которая ему очень нравилась. Точнее, она первая однажды предложила Красногубову встретиться и вв ближайшие выходные сходить на танцы в соседнее село. Клуб там был отменный!.. Виктор был на седьмом небе от восторга, весь вечер проведя с Наташей. Так звали девушку. Он буквально светился от счастья до тех пор, пока, в то время, когда Наташа отлучилась по собственным надобностям, один из знакомых парней вдруг не шепнул ему на ушко, что девушка, которая, прижавшись к нему, уже три часа подряд так старательно вихляет бедрами, беременна!.. Виктор не понимал, отчего жизнь была не совсем благосклонна к таким, как он, и, как будто бы это являлось в порядке вещей, предлагала ему либо червивое, либо уже надкушенное кем-то другим яблоко, вместо того, чтобы подарить чистый и нетронутый плод? «Неужели, в этом мире не осталось ничего святого и стоящего, чтобы отведать его и не вываляться в грязи?» – спрашивал себя Виктор. Вот и теперь, хотя селяне говорили о нем только хорошее, он чувствовал себя не лучшим образом. Ему казалось, что на самом деле, даже не понимая того, люди порочат его доброе имя, оскорбляют достоинство и честь. Красногубов был не только заметной из-за своего огромного роста, но и резко индивидуальной личностью и, словно мамонт, посреди многообразия более заурядных доисторических живых существ, выделялся из толпы и именно поэтому обращал на себя ее пристальное внимание. Являясь человеком крайностей отнюдь не по собственной воле, он был заложником общества и его изгоем. Если требовался герой, то окружающие тут же указывали на него и ему подобных, чтобы самим остаться в тени и не рисковать собственным благополучием и даже жизнью. Увы, там, где всегда было больше проблем, чем поводов для радости, чаще, чем в чем-либо ином, возникала необходимость, преследовавшая цель свалить общую вину на кого-то. То есть, найти козла отпущения ради торжества справедливости, без которой на этой земле обычным людям нельзя было бы и дня просуществовать. И тогда, обвиняя во всех смертных грехах, общество приносило лучших своих сыновей в жертву убогому чудовищу – собственной глупости и невежеству, выдавая ее за нравственность и мораль, и, таким образом, очищалось от скверны. А поскольку «справедливость» торжествовала, судьба никогда не жаловала своих героев и мучеников. И хотя могучее сложение и необычайная сила Красногубова привлекали многих женщин, его чувственная натура не терпела кокетства, жеманства и фальши со стороны прекрасного пола и во взаимоотношениях с ним требовала простых и понятных решений. Может быть, именно по этой причине он толком не прочел ни одного письма, и лишь однажды очень не многословно ответил Василисе. Мол, писать ему особенно некогда, так, как всерьез занят службой. Тем не менее, сохранив Василисины письма, Виктор решил, что теперь пора наверстать упущенное. Все, что связывало его с прошлым, где он чувствовал себя гораздо увереннее, чем, с недавних пор, в настоящем, в его глазах вдруг поднялось на недосягаемую высоту…

10

Василиса была девушкой из простой рабочей семьи. Ее родители – образцовые Советские граждане с детства прививали дочери трудолюбие, скромность, уважение к старшим по возрасту. Слово отца и матери являлись для нее законом, нарушить который она никогда не отваживалась. Но, закончив школу, и, немного повзрослев, Василиса стала более самостоятельной и уверенной в себе особой, чем хотелось бы родителям. Возможно, давала о себе знать та пора, когда пускай неосознанно, но уже гораздо пристальнее, чем это предписывали правила и нормы Советской морали, девушка приглядывалась к молодым людям. Она чувствовала, что нравится им. И, все-таки, они невольно отталкивали ее от себя своими ужасно грубыми и на редкость вульгарными манерами. Конечно же, Василиса была уже не девочка, а ее сверстники – не мальчики. Они не дергали ее, как прежде, за косички, а она не жаловалась на обидчиков учительнице. Так или иначе, стоило девушке заговорить с парнем, немного сблизиться с ним, как он тут же без стеснения лапал ее за недозволительные места, вгоняя в краску. Это злило Василису. Она ждала от сильного пола совсем иного. Девушке хотелось, если не обожания, то хотя бы уважения. Но она не знала, как сделать так, чтобы внушить эти чувства противоположному полу. Все ее отчаянные попытки, направленные на то, чтобы завести, хотя, бы короткую дружбу с уличным кавалером, как правило, терпели непоправимый крах. И девушка, навсегда расставаясь с еще одним несостоявшимся ухажером, таила обиду на сердце. Василису ужасно коробило, что чересчур любвеобильные воздыхатели не принимали ее всерьез. Они видели в ней лишь предмет для удовлетворения собственных похотей, а не свою единственную и неповторимую! В конце концов, девушка окончательно решила, что любовь – это выдумки!.. Поэтому не стоило идеализировать мужчин. По ее мнению, все они немного стоили. В каждом из них нахальства на десятерых хватало, а нежности, тепла и ласки – ни на грош! И, когда она уверила себя в таком мнении о молодых людях, которое, как ей казалось, никто и ни за что на свете не смог бы изменить, ей вдруг повстречался Виктор! Наконец-то, хоть один раз в жизни Василисе по-настоящему повезло! В поле ее зрения оказался не какой-нибудь прощелыга из подворотни, а джентльмен, и она вела себя с ним, как настоящая леди. Виктор заронил в ее сердце зерно сомнения, и, впредь, она уже не была так категорична в своих суждениях обо всех без разбору мужчинах и настоящей любви.

Красногубов по очереди распечатывал один конверт за другим, жадно прочитывая письма. Каждое из них начиналось одними и теми же словами: «Здравствуй, дорогой Витя!..», и заканчивалось не считая самого первого, всегда одинаково. Василиса спрашивала, почему он не прислал ей ни строчки в ответ. У девушки был очень красивый почерк. Буковки ровные – одна к одной. Он прочитывал предложения и абзацы, в которых, так осязаемо, чувствовалось биение искреннего, юного и чистого сердца Василисы. Порой ему даже казалось, что он следил глазами не строки, а лесные тропки, надежно спрятанные от полуденного солнца в зеленой лесной прохладе и указывавшие заблудившемуся путнику верный путь к заветной цели. Наконец, Виктор машинально отложил в сторону последнее письмо, и лицо его просветлело. Он наскоро упаковал свои немногочисленные пожитки в дембельский чемоданчик.

– Ты куда, сынок? – не на шутку встревожилась Матрена Гурьевна, когда увидела, как Виктор, накинув осеннее пальто, шагнул за порог родного дома.

– Учиться поеду! – сказал сын и с жалостью посмотрел на мать.

Он решил, что лучше расстаться с ней теперь, чем тогда, когда в поселке узнают о том, что не воевал он вовсе не в какой Чечне. Вот сраму-то будет, если людям правда откроется! И, хотя в этом – не его вина, а самих селян, которые напридумывали себе, бог весть что, про Красногубова, в конце концов, козлом отпущения окажется именно он. Нечего было героя из себя строить! Как после такой бессовестной «лжи» он посмотрит людям в глаза?..

…В городе Виктор подал документы для поступления в геологический техникум, который являлся переходной ступенью для тех, кто потом продолжал обучение в институте. Его поселили в общежитии вместе с остальными абитуриентами. После сдачи экзаменов он прочно обосновался в одной из комнат вместе с еще двумя первокурсниками. Месяца три Красногубов ничего не сообщал о себе Матрене Гурьевне. Но однажды, взгрустнув по дому, послал матери короткую весточку о том, что жив и здоров. Как водится, в послании он указал адрес своего нового места жительства. Честно говоря, Виктор предполагал, что после того, как мать получит письмо, Василиса, если она еще не разочаровалась в своем непредсказуемом друге, так откровенно пренебрегающим ею, очень скоро отыщет его. И он не ошибся. Девушка, узнав от Матрены Гурьевны о том, где проживал Красногубов, тут же явилась к нему, как ни в чем не бывало. Как будто бы и не минуло нескольких месяцев со времени их последней встречи, и расстались они лишь вчера.

Буквально захлебываясь словами от счастья, Василиса, щебеча, как птичка, рассказала Виктору, о том, что окончательно рассорилась с родителями и живет теперь у подруги. При этом она, как будто бы, не испытывала ни капли грусти… Скорее, наоборот!.. В свою очередь, находясь в некоторой растерянности, он совершенно не знал, радоваться ее приходу или же этого делать совсем не стоило? Красногубов молча смотрел на Василису и невольно сравнивал ее с Дарьей, работавшей поваром в студенческой столовой. Полная и круглолицая, она сразу же приглянулась ему тем, что от нее пахло борщем и свежеиспеченными булочками. Глядя на нее, Виктор тепло вспоминал солдатскую столовую, где он оттрубил, ни за здорово живешь, почти два года. Дарья была незамужняя и иногда приглашала Красногубова к себе домой. Она поила и кормила его до отвала тем, что оставалось нетронутым во время студенческих завтраков, обедов и ужинов. Виктор коротал ночь у Дарьи. Так, что все обстояло хотя и довольно прозаично, но зато обстоятельно. В отличие от практичной и хлебосольной толстушки тоненькая и подвижная Василиса буквально светилась изнутри нежностью и любовью к Виктору. И, невольно сравнивая двух претенденток на его либидо4, он вдруг впервые ясно осознал, что у него никогда не поднялась бы рука грубо оттолкнуть от себя эту, бог весть, что вбившую себе в голову, сумасшедшую девчонку. А, она, словно бы, упорно не замечала всяческих сомнений Красногубова по поводу того, стоило ли ему рассматривать Василису всерьез. То есть, сперва, как его девушку, а в дальнейшем, возможно, ту, с которой он захочет навеки связать свою дальнейшую жизнь. Но, вопреки всему, его нерешительность и холодность, больше похожая на равнодушие, казалось, лишь еще больше распаляло стремление Василисы завоевать сердце приглянувшегося ей парня. С каждой их новой встречей она, все более, смело и уверенно строила планы насчет их совместного будущего, не стесняясь делиться ими с Виктором. Вконец опешив, он слушал ее, раскрыв от изумления рот, и, не зная, когда ему следовало, прервав ее нескончаемый монолог, вставить свое веское слово, а когда нет… Как бы ни противился молодой человек этому внутренне, ее обаяние так сильно воздействовало на него, что, не сводя с нее удивленных глаз, он молча внимал звонкому, как будто бурлящий весенний ручей, голоску Василисы. Необыкновенное очарование, похожее на летний луг после дождя, когда его солнечные капли блестят на траве, будто бы и, не собираясь высыхать, исходило от нее. Оно было столь непобедимо, что нашло ответный отклик в самом Красногубове. Он вдруг ощутил, что те же чувства, что переполняли Василису, с недавних пор испытывал и он. Но, поселив где-то в тайных уголках своей души, до определенного момента он, словно бы, тщательно прятал их ото всех, в том числе, и – Василисы, стараясь ни чем не выдать себя…