А вот ещё случай был… Занимательные истории

– Я, хотя и не Дед Мороз, а подарки вам принёс…

И тут же засуетилась свита, открывая пакеты, коробки:

– А вот кому зайчика? Куклу Барби? Есть машинки и паровозики… Вот ранцы для школьников…

Дети вскочили, бережно принимали подарки, прижимали к груди.

И всё это – под объективами телекамер.

Потом визитёрам пришлось, поменявшись местами с ребятнёй, высидеть на неудобных низеньких скамеечках ещё полчаса, в течение которых дети сбивчиво декламировали стишки, пели нестройно, танцевали, спотыкаясь и заплетаясь ногами.

У Клифта эта трогательная самодеятельность вызвала противоречивые чувства. С одной стороны, он понимал, как непросто этих «особых» детей, страдавших задержками психического развития, олигофренией, обучить всем этим простеньким текстам и нехитрым танцевальным движениям. С другой, вспомнил опять, как когда-то непостижимо-давно и его со сверстниками натаскивали так-то, заставляя петь да плясать, разучивать стихи к праздникам, разного рода «смотрам» и проверкам детдома комиссиями. А он тогда уже был вольнолюбивым и своенравным, не терпел малейшего принуждения, что и привело его, не желавшего подчиняться общепризнанным правилам по кривой дорожке в тюрьму. А то, что за всякую вольность приходится, в конце концов расплачиваться подневольностью, он сообразил тогда, когда уже поздно было…

А вот заведующая детским домом ему явно понравилась. И внешностью миловидной, беззащитностью хрупкой, и тем, что угадывался в ней всё-таки титановой прочности стерженёк, без которого невозможно, наверное, руководить подобным учреждением. Будь у него в подростковом возрасте такая заведующая в детском доме, он бы в неё непременно влюбился. Хотя… если можно подростку-недорослю, то почему нельзя солидному, знающему жизнь сорокалетнему мужику? К тому же возглавляющему крупную нефтяную компанию?

«Ты не солидный мужик. И не богатей-нефтянник. Ты – вор-рецидивист с пятью ходками на зону…» – окоротил себя Клифт, но на пламенеющую щеками заведующую, к которой жались, хватая ручонками за подол праздничного платья самые маленькие воспитанники, смотрел исподтишка с всё возрастающей симпатией и интересом.

Прощались на крыльце детдома как бы уже по-свойски, теплее.

– Приезжайте к нам ещё! С подарками! – кричала нестройно детвора, а Елизавета Ивановна, заведующая, пожала руку Клифту, и пояснила шепотком: – Не сочтите наших детишек нескромными… Они… такие непосредственные… Сегодня с вашими зайками да медвежатами спать лягут…

– И вы ко мне, если какие проблемы появятся, без стеснения заходите. Чем смогу – помогу, – предложил Клифт.

И ему отчего-то захотелось, что бы эти неотложные проблемы возникли как можно скорее.

12

Покинув двор детского дома, вереница джипов не свернула к шоссе, а потянулась по грунтовой дороге к пойменному лесочку неподалёку.

Переваливаясь на ухабах, задевая за ветви, автомобили через четверть часа выкатились на залитый предзакатным солнцем лужок. Чуть дальше блестела, отливая багровым, гладь затаившейся к ночи реки. Пахло тиной и рыбой. Квакали с переливами лягушки.

На сытой, тёмной от избытка влаги траве дымил костерок. Здесь же стояли накрытые щедро столы, на которых царили огромные, ведёрные, не иначе, сияющие бронзовыми боками самовары, и официанты, нелепо смотрящиеся среди пойменного кустарника в своей отутюженной белой униформе, с чёрными галстуками-бабочками, раскладывали приборы.

– Это место называется Лебяжий плёс, – пояснил Клифту освободившийся от журналистов зам по связям с общественностью Лисицин. – В усадьбе, где сейчас детский дом расположен, раньше, до революции, помещик жил. А здесь, на берегу, его любимое место отдыха было. Беседки стояли, купальни. Лебеди здесь гнездились. Даже экзотические, чёрные. Вся окрестная знать летом сюда, на плёс, съезжалась. Потом помещика, естественно, в шею. Советская власть объявила: всё лучшее – детям. И отдала эти чудные места под детский дом. А мы планируем в будущем году базу отдыха здесь построить. Восстановить, так сказать, историческую справедливость…

Клифта усадили в центре стола. По правую руку от него разместились оба заместителя. По левую – глава района, и ещё двое в форме, с полковничьими погонами. Их представили как начальника райотдела полиции и местного отделения МЧС.

Такое соседство слегка напрягло Клифта, но он и бровью не повёл. Поднял на правах старшего хрустальную рюмку с водкой, повёл головой. Лисицин, как опытный тамада, встрепенулся мгновенно, вскочил, провозгласил с пафосом:

– Друзья! Не часто выпадают нам в напряжённых трудовых буднях минуты отдыха. И такого вот единения с природой. Но, как говорится, кто хорошо работает, тот хорошо и заслужено отдыхает. Правильно? Слово генеральному директору нашей компании дорогому Юрию Степановичу Жабину!

Клифт, уже поднаторев в речах, коих за последние сутки произнёс больше, чем за всю предыдущую жизнь, от тарабанил нечто дежурно-приподнятое, ввернув, кстати, вычитанное из корпоративного журнала что-то про нефть – кровь, несущую жизнь всей мировой экономике. Звякнул краешком рюмки со всеми, протянутыми к нему, хрустальными бокалами, выпил, и закусил солёным грибочком. Ткнулся вилкой во что-то изысканное, безумно-вкусное, лежащее горкой перед ним на тарелке, потом нацелился на морепродукты – осклизлые, с щупальцами, но тоже ничего. А после, с короткими перерывами на очередной тост, с непременными славословиями в свой адрес, которые произносили все, даже начальник полиции, уплетал за обе щеки порезанного кольцами осетра, шумно хлебал, утирая вспотевший лоб, уху из стерляди, заправленную вместо пшёнки чёрной икрой, закусывал зажаренным до негроидно-коричневой корочки молочным поросёнком, кусками шашлыка – прямо с шампура, с зеленью, резаным тонко репчатым луком и кислым ткемалевым соусом.

Передыхая от обжираловки, Клифт откинулся на спинку пластикового кресла, расслабил на шее галстук, закурил, оглядывая сыто стол, и вспомнил вдруг другие столы, за которыми чаще всего доводилось сидеть ему в жизни. Длинные, обитые оцинкованным железом в колонийских столовых, с алюминиевым бачком харча на десятерых, пайкой серого, спецвыпечки, хлеба – четвертушкой буханки, да эмалированной кружкой мутной бурды, именуемой у «хозяина» чаем.

Лисицин, поднявшись из-за стола – распаренный, красномордый, – махнул рукой куда-то в сторону леса, и тут же в сгустившихся сумерках из чащи выкатились музыканты – да не какие-нибудь балалаечники-гармонисты, а во фраках, со скрипками да виолончелями, подставками для нот… как их… пюпитрами, что ли? Расселись быстренько на раскладных стульчиках, взмахнули смычками, и…

– Как упоительны в России вечера…

Любовь, шампанское, закаты, переулки…

Балы, красавицы, лакеи, юнкера,

И вальсы Шуберта, и хруст французской булки…

Как упоительны в России вечера…

Это уже певец выводил – статный, рослый, с мощной, не прокуренной грудью.

И Клифт поддался всеобщему настроению, соглашаясь легко, что, действительно, чёрт возьми, упоительны вечера в России, когда жрёшь жареных поросят с заморскими каракатицами, а не хлебаешь баланду из алюминиевой миски. И если уж кто достоин из всей этой гоп-компании, насладиться заслуженно сегодняшним вечером, так это он, столько переживший и натерпевшийся уголовник…

– Симфонический квартет. Академический, – хвастливо, будто сам с музыкантами на скрипках пиликал, шепнул Лисицин. – Им Бетховена, или, к примеру, Шопена какого-нибудь сбацать – раз плюнуть. На их концерты билеты народ за полгода вперёд раскупает. Из тех, кто в такой музыке шурупит, естественно. А мы только свистнули – вмиг прибежали.

Клифт, обратив на музыкантов хмельной взор, гаркнул, перекрывая мелодию:

– А «Мурку» смогёте?!

– Смогём! – не моргнув глазом, склонился в полупоклоне певец, и кивнул музыкантам. Те – две барышни в длинных, до пят, чёрных концертных платьях, и два мужика того же благородного вида – во фраках, белых манишках, с гривами седых, в артистическом беспорядке всклокоченных волос, разом резанули по струнам смычками:

– Или тебе, Мурка,

Плохо было с нами,

Или не хва-а-атало барахла?

Уже совсем стемнело, когда Клифт выбрался из-за стола, и вышел, ступая по росистой траве, на бережок.

Туманясь, катила в кудрявой лесистой пойме река, подзадоренными не слыханными раньше здесь скрипками, завели свои песни лягушки, квакая особенно страстно, будто доказывая, кто в этом доме настоящий хозяин. Стремительно бросались с окрашенных багровыми отблесками заката небес на тёмную воду припозднившиеся чайки, а потом взмывали, выходя из крутого пике, с добычей – мелкой рыбёшкой.

– Эх, хорошо-то как, Господи, – вздохнул, расправляя жирную грудь, Борщёв. – Хоть офис переноси сюда! Будущим летом, – обернулся он к Клифту, – мы здесь основательно обоснуется. Постоим турбазу, лодочную пристань, баньку. А ваш персональный коттедж на месте детского дома поставим. Старое здание с фасада подновим, что бы колорит усадьбы помещичьей сохранить, а внутри наполним, так сказать, современным содержанием. От города здесь недалеко, дорогу проложим, заасфальтируем. Полчаса – и вы в тишине, на свежем воздухе.

Клифт недоумённо воззрился на заместителя по общим вопросам:

– А сирот куда? Новый дом им построим?

– На кой?! – возмутился Борщёв. – Мы никому ничего строить не обязаны. Наша компания, как социально-ответственное предприятие, налоги в бюджеты всех уровней исправно платит, спонсорскую помощь учреждениям социальной сферы оказывает. Например, вот эта благотворительная акция нам в двадцать три тысячи долларов обошлась…

– Дороговато нынче плюшевые мишки стоят… – заметил мимоходом Клифт.

– У меня всё подсчитано, – с хмельной обидой взвился заместитель. – Тысяча долларов – на подарки сиротам, две тысячи – журналюгам, да двадцать тыщь баксов – на банкет. На лоне природы. А что? Заслужили!

– Ну-ну, – поражённый такой арифметикой, кивнул хмуро Клифт. – Игрушек сиротам на тысячу долларов подарили, а пропили по этому поводу – двадцать… А детдом-то куда всё-таки денете?

Борщёв, отвернувшись к реке, расстегнул ширинку, помочился шумно, с бульканьем, в воду. С визгом застегнул молнию:

– Да нам-то с вами до этого, что за дело, Юрий Степанович! Ну, перебросят здешнюю ребятню в другие приюты. Я, дело прошлое, когда год назад впервые сюда приехал, на это место сразу глаз положил. Природа первозданная, и город под боком. С главой района провентилировал этот вопрос. Ему, между прочим, детский дом на его территории муниципалитета на хрен не нужен. Головной боли, мороки много, и никакого навара. Потом мы с ним эмчеэсников подключили. Ну, заплатили кое-кому, естественно. У каждого в таком деле свой личный интерес должен быть. Они и давай землю рыть, предписания строчить. Дескать, детский дом расположен в пожароопасном здании, ветхом, деревянном, позапрошлого века постройки. Ну, там ещё много чего – проводка, противопожарная сигнализация, отделочные материалы. Короче, о детях мы позаботились. Теперь проще новое здание построить, чем в этом все недостатки устранить. В итоге добились постановления о закрытии этого богоугодного заведения. Надеюсь, что уже к осени участок освободится, будет выставлен на торги, ну а приобрести его нашей компанией – дело техники. Эта система у нас хорошо отработана.

Клифт слушал, курил духмяную сигаретку, затягиваясь глубоко, до треска, и радовался, что в темноте собеседник не может видеть его лица.

А оркестр всё надрывался в кустах:

– Вино, шампанское, лакеи, юнкера…

Как упоительны в России вечера…

Банкет продолжался.

13

На следующий день случилось, наконец, то, ради чего Клифт столько времени терпел этот цирк со своим превращением в нефтяного магната. В кабинет к нему вошли главбухша с кассиром, и не без усилия водрузили на приставной столик чёрную спортивную сумку.

Дарья Сергеевна широким жестом, словно фокусник, расстегнул металлический замок-молнию, и указала наманикюренным пальчиком на толстенькие пачки купюр, заполнивших до отказа объёмистое нутро:

– Подъёмные, зарплата, квартальная премия… Как вы распорядились, наличными. Пришлось вчера всю выручку «Нефтепромбанка» выгрести. Поэтому купюры в пачках разного достоинства. Всего пять миллионов отечественных рублей. Будете пересчитывать? – улыбнулась она.

– Да что вы, – осклабился, в свою очередь, Клифт. – Спасибо, выручили. Деньги мне, скажу откровенно, понадобились для одной конфиденциальной сделки… не хотелось бы оставлять следов перечислениями со счёта на счёт… ну, вы меня понимаете…

– Конечно, – заговорчески подмигнула главбухша. Кому же, как не ей, в конце концов, в таких махинациях знать толк!

Клифт с деланным равнодушием подхватил сумку и небрежно пихнул под стол – подальше от любопытных глаз.

«Вот и всё», – подумал он буднично. – «Сейчас покручусь здесь для виду с пол часика, и – на вокзал. Только меня и видели!».

Отсидев это время как на иголках, он секунда в секунду надавил на кнопочку селектора, и скомандовал Гиене Львовне:

– Машину мне. Я тут отъеду по делам ненадолго…

Подхватил сумку, и, кренясь слегка на бок под тяжестью денег, покинул свой кабинет.

На выходе из здания его уже ждал чёрный джип-катафалк, и персональный водитель, Серёга, (имя он узнал давеча), предупредительно попытался подхватить саквояж.

– Ничего, своя ноша не тянет, – отмёл его попытку Клифт, и поставил сумку под передним сиденьем, себе под ноги.

– Куда едем? – со свойственной всем шоферам фамильярностью полюбопытствовал водитель.

– Давай в аэропорт! – решительно распорядился Клифт.

Возвращаться в гостиницу он вовсе не собирался. Всё, как говорится, было при нём – даже «сдёрнутые» у Лисицина с Борщёвым бумажники. Вернее, деньги, бывшие в них. Бумажники-то он, не будь дураком, давно выкинул…

«Голому собраться – только подпоясаться!», – веселился в душе Клифт. – Сейчас отошлю водилу, куплю билет на первый попавшийся рейс, лишь бы отсюда подальше, и – наше вам с кисточкой!

Свирепая машина быстро промчалась по улицам, нарушая все мыслимые правила дорожного движения, легко рассекала автомобильный поток, и вскоре оказалась на загородной автотрассе. По сторонам потянулись лесопосадки, за которыми скрывались дачные массивы и новые, элитные посёлки.

– Мы вчера в детский дом по этой дороге ехали? – полюбопытствовал у водителя Клифт.

– Так точно! – охотно отозвался тот. – Сейчас впереди поворот на право, а там километров пять – и Лебяжий плёс. Говорят, наша компания там турбазу собирается строить…

Клифт вспомнил вчерашний пир «на лоне природы», и бросил, даже для себя неожиданно:

– А ну-ка сверни!

Через четверть часа джип въехал во двор детского дома. Там как раз играла младшая ребятня. Несколько детей постарше осваивали на узком заасфальтированном пятачке подаренные нефтяниками роликовые коньки.

Заведующую Клифт углядел сразу. Она живо руководила обучением, подхватывая то одного, то другого «конькобежца» под руку, и следя, что бы он ни расквасил нос. Клифт подумал, что Елизавета Ивановна похожа на берёзку – стройная, худенькая, в этом белом, с какими-то легкомысленными цветочками платьице.

Завидя «крутую тачку», заведующая шагнула навстречу незваным гостям.

Клифт вышел из машины, и, улыбаясь глуповато, пожал протянутую руку:

– Здрас-с-сьте, Елизавета Ивановна… – и, предвосхищая возможный вопрос, добавил: – Мы с вами вчера так толком и не поговорили…

– А о чём разговаривать? – заведующая держалась подчёркнуто сухо, официально. – Мне сегодня уже предписание вручили о закрытии детского дома. А здесь, говорят, какой-то богатый нефтяник усадьбу помещичью восстановит. Уж не вы ли?

– Да никогда в жизни! – зарделся вдруг, как пацан, Клифт. – Я вообще не при делах!

– А кто тогда при делах? – язвительно заметила Елизавета Ивановна. – Восемьдесят лет детский дом здесь стоял, и никаких особых нареканий не было. А сейчас разом все навалились: и пожарники, и разные обр-сан-чёрт знает какие надзоры… Да вы поймите! – вспыхнула она, – Это же особые дети. Шансы, что их усыновят – минимальные. Все хотят умненьких да красивеньких, в крайнем случае – работящих. А эти ребята – инвалиды с детства. Им, скорее всего, до конца жизни по специнтернатам для умственно неполноценных жить предстоит. А тут ещё вы детство у них отнимаете…

– Их, говорят, в другие учреждения переведут… – будто оправдываясь, вставил несмело Клифт.

– Да нельзя их никуда переводить! Это для них такой стресс, такая трагедия! Они здесь адаптированы по максимуму… Когда их по достижении восемнадцати лет забирают, у меня сердце кровью обливается. А эти… Они ж несмышлёныши совсем!

Клифт пошарил в кармане пиджака, достал сигареты.

– На территории детского дома курить запрещается! – отчеканила Елизавета Ивановна.

Клифт указал на тропинку, ныряющую через калитку в заборе из сетки «рабица» в пойменный лес:

– Прогуляемся?

Вековые дубы, смыкаясь над головами, создавали здесь тень и прохладу. Из-за близости реки тропинка влажно пружинила под ногой. Стрекотала скандально потревоженная кем-то сорока.

– Сколько денег нужно, что бы исправить все выявленные этими проверяльщиками нарушения? – деловым тоном осведомился Клифт.

– Три миллиона рублей. Минимум. Но таких денег никто нам не даст, – понурясь, призналась Елизавета Ивановна.

Клифт в три затяжки высосал сигарету, старательно раздавил каблуком окурок, легонько тронул заведующую за плечико:

– Пойдёмте…

Вернувшись во двор, он свистнул водителю, старательно елозившему тряпкой по лобовому стеклу:

– Серёга! Тащи сюда мою сумку.

Когда тот подошёл, с заметным напрягом волоча саквояж, передумал:

– Поставь её вон там, на крылечке.

И когда шофёр отошел, шепнул Елизавете Ивановне:

– Там пять миллионов рублей. Наличкой. Берите, и тратьте на всё что нужно.

Та потеряла на мгновенье дар речи, а потом залепетала сбивчиво:

– Ой, а как же… Спасибо… Я прямо не знаю…

А потом порывисто обняла Клифта и звучно чмокнула его в щёку.

– Да ладно… Ничего… Не обеднеем… – конфузливо пробормотал тот, и рванул дверцу джипа, скомандовав вернувшемуся шофёру:

– Поехали!

– В аэропорт? – живо осведомился тот.

– Нет. Не в этот раз. Давая назад, в контору.

Хмыкнув каким-то своим мыслям, отвернулся, и всю дорогу смотрел в боковое окно.

14

Пришлось Клифту задержаться в компании ещё на какое-то время. Жил он здесь как при коммунизме, на полном бесплатном обеспечении. В гостинице его кормили, переодевали каждый день в чистое бельё и рубашку, и денег не спрашивали. Костюмы, туфли – как в магазине, рядами висят да стоят, подходи, выбирай. Куда торопиться? Глядишь, ещё деньжат подгонят, тогда и рванёт…

Удивительно, но только здесь, мотаясь по буровым, он впервые осознал по-настоящему значение слова «воля».

У зеков оно означало всё, что находилось по внешнюю сторону забора, опутанного колючей проволокой и спиралями «егозы», с вышками по углам периметра.

Но оказалось, что воля – это когда горизонт перед тобой – на сотни километров вокруг, но и там, где рыжая, выжженная палящим зноем степь сливается с белесым, безоблачным небом, пространство вовсе не сворачивается, не кончается, а тянется на юг, как объяснили здешние старожилы, через Казахстан до Монголии и Китая. И ты, в принципе, можешь, если появится такое желание, отправится в путь по этой огромной, воистину бескрайней степи, где редки людские поселения, и гуляет лишь тугой, жаркий полуденный ветер, шевеля реликтовый ковыль и спелые колосья налитой солнцем пшеницы.

Будучи по происхождению горожанином, Клифт, конечно, знал, что не на деревьях булки растут, что хлеб растят крестьяне, но представлялись они ему разве что по фильмам Шукшина да редким теперь кадрам телевизионной хроники, и казались если не простодушными недоумками, то уж недотёпами-неудачниками точно. И то – станет ли современный «продвинутый» человек ломить всю жизнь, без роздыха, выходных и праздничных дней, по колено в навозе, по локти в грязи, получая за свой труд столько, что бы только не сдохнуть с голоду, и опять – из года в год, пахать, сеять, убирать, выгребать да таскать…

Здесь, в целинных краях, степь, насколько хватало глаз, была словно позолотой покрыта – то сияла под солнцем поспевающая пшеница. Однако то там, то сям на этом переливающемся под ветром янтарном, светом напоённом, море, грязными пятнами выделялись делянки с буровыми качалками-вышками. К ним, взрезая поля, тянулись грунтовые, убитые в распутицу дороги с глубокими, как раны, разъезженными колеями, оставшимися от тяжёлых КАМазов-бойлеров. Земля вокруг буровых была мёртвой, пропитанной маслянистой нефтью, с содранным безжалостно до самой глины чернозёмным слоем, где ничего живое не сможет произрастать на века.

– Жалко, – подъехав к буровой и выбравшись из джипа, покачал головой, ступая по остро пахнущей нефтью грязи лакированными штиблетами, Клифт.

– Да, тут впору сапоги резиновые одевать, – поддакнул пыхтящий с одышкой рядом Борщёв.

– Да я не о ботинках. О природе, – поморщился Клифт.

– Природа, Юрий Степанович, на благо человека должна работать, – убеждённо возразил заместитель. – Вся наша цивилизация на нефти держится. А это, – обвёл он рукой пространство вокруг, – пейзаж, одна видимость. Растительность, считаю, вроде плесени на поверхности нашей планеты. А всё самое ценное – в недрах…

Клифт, брезгливо ступая по останкам убитой нефтью травы, хмыкнул угрюмо:

– Я вон по телевизору передачу видел – оказывается, человечеству не сорок тысяч лет от роду, как раньше считали, а сотни тысяч, если не миллионы. И всю эту прорву времени человек прекрасно обходился без нефти. А вот без еды, без мяса, хлеба, растительности этой, которую вы плесенью называете, без воды и нескольких дней не протянет – копыта откинет от голода и жажды. И что в итоге важнее: поля вот эти с пшеницей, реки чистые, или нефть, которая чёрные кляксы на всём оставляет, травит и убивает?

Заместитель покосился неодобрительно на шефа, вздумавшего произносить вдруг такие крамольные для любого нефтяника речи, а потом, сообразив мудро, что начальство имеет право и на такие вот чудачества, хохотнул примирительно:

– На наш век рек, полей и продовольствия хватит. Не мы же сами, в конце концов, эту нефть сжигаем. Гляньте, что в городах делается. У каждого – машина под задницей. От автомобилей уже не по улицам ни проехать, ни по дворам не пройти. Уже все деревья повырубили к чёртовой матери под автостоянки. Так что мы лишь потребности общества в энергоресурсах удовлетворяем. А потомки пусть выкручиваются, как хотят. Изобретут что-нибудь с голодухи. Белки синтетические. Или, я вон недавно вычитал – червячков разводить и жрать станут. Питательная, говорят, пища! В любом случае, то не наша с вами забота.

Равнодушно осмотрев вблизи вышку, поздоровавшись за руку с замурзанными, перепачканными с ног до головы нефтью буровиками, Клифт, придав лицу сосредоточенное, понимающее выражение, выслушал их, кивая согласно, а Борщёв, достав блокнот, записал какие-то данные, непонятные для Клифта – о дебете скважины, давлении, ещё какой-то технической хрени.

Через четверть часа, забираясь в чистое и прохладное, овеянное кондиционером нутро джипа, Борщёв предложил вдруг:

– А давайте, Юрий Степанович, новое месторождение осмотрим. Недалеко, километров двадцать отсюда. Наши разведчики недр определили: нефтеносные слои там богатейшие. Но земли пока не наши. И о том, что там нефть залегает, знает лишь ограниченный круг лиц. И нам предстоит, пока конкуренты не расчухались, это чёрное золото к рукам прибрать.

Джип мчался, оставляя за собой лисий хвост рыжей пыли, по просёлочной дороге, вдоль которой расстилались до горизонта поля пшеницы, подсолнечника. Вскоре впереди показалось по степному вольготно раскинувшееся село, застроенное заметно обветшавшими домиками, с тенистыми палисадниками, огородами да баньками на задах.

– Давай к правлению! – приказал шофёру Борщёв.

По разбитому, рассохшемуся будто асфальту, переваливаясь мягко на колдобинах, распугав кур и гусей, автомобиль подкатил к двухэтажному зданию с белёными кирпичными стенами и крупной, издалека читаемой табличкой у входной двери: «Закрытое акционерное общество «Колхоз Рассвет». Здесь же стоял на приколе заляпанный по самую крышу «Уазик».

– Вот и хорошо. Директор на месте, – кивнул на видавший виды вездеход Борщёв.

Пройдя через безлюдный вестибюль правления, с многочисленными дипломами, грамотами в рамочках по стенам, непременной доской объявлений и толстыми снопами пшеницы (а может, и ржи, Клифт в злаках не разбирался), поднялись по обшарпанной лестнице на второй этаж. По распахнутой настежь двери безошибочно угадали приёмную.

Место секретарши пустовало. Гости беспрепятственно прошли в кабинет директора.