А вот ещё случай был… Занимательные истории

Здесь стоял крепкий, до першения в горле, запах формалина. По стенам висели портреты каких-то докторов, которые смотрели на не прошеного визитёра строго и осуждающе, а так же многочисленные плакаты, изображавшие людей с содранной кожей, обнажёнными мышцами и пучками кровеносных сосудов.

Неожиданно одна из многочисленных дверей распахнулась, и в коридор вышел старичок – низенький, согбённый в плечах, обряженный в чистый медицинский халат и крахмальный поварской колпак на седенькой голове.

– Чем обязан? – обратился он к Клифту.

– Да ничем, собственно… Я Свиридова ищу, старшего препаратора.

– К вашим услугам, – со старомодной вежливостью отрекомендовался старик.

Клифт замялся, не зная как изложить суть дела.

– Жутковато тут у вас, – начал он, указав рукой на плакаты. – Не для слабонервных!

– А слабонервным делать нечего в медицине! – строго изрёк препаратор. – Вот, читайте, – в свою очередь, указал он на надпись большими буквами на стене: – «Mortuj vivos dociunt». Что означает: здесь мёртвые учат живых.

Клифт склонил голову уважительно. Потом предложил:

– Где бы нам с вами присесть и переговорить по важному для меня делу?

Старик распахнул ближайшую дверь:

– Прошу!

Перешагнув порог, Клифт замер в растерянности. Он ожидал увидеть кабинет с привычной атрибутикой – офисной мебелью, оргтехникой. Здесь же посреди комнаты стоял массивный стол из оцинкованного железа. И то, что лежало на этом столе, при ближайшем рассмотрении ввергало в трепет.

Это было человеческое туловище, вернее, торс, без головы и без рук, с зияющей грудной клеткой. Там, будто во чреве робота, тянулись, переплетаясь причудливо, провода синего и красного цветов.

– Что это? – уставился на расчленённые останки Клифт.

– А, это… – небрежно махнул рукой старичок. – Демонстрационный препарат.

– А-а… почему там провода?!

– Да не провода это, – досадливо поморщился хозяин кабинета. – Кровеносные сосуды. Мы красим их для наглядности. Методика очень простая. В бедренную артерию трупа заливается жидкий латекс красного цвета, в вену – синего. Затем латекс застывает. Я препарирую, отсекая все лишние ткани, выделяю кровеносную систему. Студенты смотрят, запоминают. Могут любую веточку артерии или вены руками потрогать. Позже, когда начнут оперировать, им эти знания очень пригодятся.

Клифт уже с уважением посмотрел на то, что некогда было живым человеком.

– А я к вам, собственно, по такому же поводу, – приступил он к делу, после чего изложил всё ту же историю о непутёвом двоюродном брате.

Препаратор, нахмурившись, выслушал.

– Надо по накладным посмотреть, – сообщил он. – К нам таких часто привозят. Бомжей, психбольных, уголовников из тюрьмы. И, скажу я вам откровенно, – доверительно склонился старик к собеседнику, – нередко такое посмертное служение науке – единственный благородный поступок этих людей за всю предыдущую непутёвую жизнь!

– Вот и мой брат был… скажем так, не самых честных правил, – грустно подтвердил Клифт, отчётливо представляя, что и его собственным бренным останкам, возможно вполне, предстоит возлежать со временем на таком же вот цинковом столе, как безродному. – Мамаша ко мне его обратилась. Найди, дескать, родную кровинушку. Я, грит, его по-человечески похороню, на могилку его приходить стану… Как бы нам с вами, любезный, договориться, и родственничка моего отсюда к мамаше отправить?

– Что вы, что вы! – замахал руками старик. – Это совершенно невозможно! Труп, попавший сюда, уже не тело, а учебное пособие. За него, к вашему сведению, уже и деньги из бюджета медакадемии уплачены. Это же подсудное дело!

– Все расходы я компенсирую! – достал Клифт бумажник, в котором оставалось ещё достаточно сдёрнутых в своё время у заместителей денег. И продемонстрировал препаратору толстую пачку купюр.

Тот с интересом на неё посмотрел.

– Разве что так, – протянул нерешительно. А потом встрепенулся: – Когда, говорите, родственник ваш к нам поступил?

Клифт протянул ему клочок бумажки, выданной в морге.

Старик взглянул на дату, подошёл к компьютеру, потыкал в клавиатуру пальцем, пошарил мышкой по вспыхнувшему монитору. И обернулся к гостю, покачав головой с сожалением.

– Вы уже опоздали, милейший. Тела, как такового, уже нет.

Клифт заволновался:

– Как это нет? – А потом, уставившись на жуткий препарат на столе, догадался. – Вы его что, уже… на запчасти разобрали? – и указал дрожащим пальцем, – а это – не он?

– Ну, не то, что бы разобрали, – пожал плечами старичок. – Скорее наоборот. Я его только вчера собирать закончил. Но, увы, не в том виде, в каком его можно предъявить близким родственникам…

– Покажите! – решительно потребовал Клифт.

Препаратор достал из ящика стола связку ключей, и кивнул гостю:

– Пойдёмте.

Проведя визитёра всё тем же длинным, полутёмным коридором, он в самом конце его отпер обитую железом дверь. Первым шагнул за порог, включил свет. И указал на что-то в глубине комнаты.

– Вот он!

Клифт глянул из-за плеча старичка. На него, скаля обнажённые зубы, смотрел пустыми провалами глазниц сияющий выбеленными, будто отполированными костями, укреплённый на подставке скелет.

20

– Идиот! – орала следующим утром вдова нефтяного магната, указывая на скелет мужа пальцем. – И что я теперь должна с ЭТИМ делать? Милиции предъявить?!

– Полиции, – поправил её машинально Клифт. Он стоял, растерянно теребя в руках чехол для перевозки костюма, в коем, к немалому изумлению и ужасу шофёра Серёги, доставил бренные останки Жабина в багажнике джипа.

А потом перешёл в наступление:

– Вы, дамочка, на меня так рот разеваете, будто это я вашего муженька кокнул. К тому же вся… э-э… арматура гражданина Жабина в целости и сохранности. Я по телевизору видел: учёные по одной косточке способны весь внешний вид животного воссоздать. Ну, там динозавра какого-нибудь, мастодонта или австралопитека. А тут у них – целый скелет! Восстановят внешность гражданина Жабина, вы его полиции и предъявите.

– Сам ты австралопитек безмозглый! – ярилась вдова. – Если бы ты, козёл, труп моего мужа с чужими документами на вокзале не бросил, мы бы его давно похоронили честь по чести, а убийство на коммерческие разборки списали. А теперь?

Клифт вдруг хлопнул себя озарено по лбу.

– Слушайте! А зачем нам вообще весь этот огород с предъявлением трупаков городить? Я ведь в настоящий момент кем де-факто являюсь? Вашим законным мужем. Вот и давайте, все документы, связанные с разводом и передачей имущества, подпишу. Мне чужого не надо…

– А ты и подписи умеешь подделывать? – скептически глянула на него вдова. – В банках да нотариальных конторах образцы подписи моего мужа имеются. Там не такие, как в этой нефтяной компании, придурки сидят. Они тебя, мелкого афериста, вмиг раскусят!

– Ладно, придумаем что-нибудь, – пообещал Клифт, и глянул на часы с облегчением. – Мне на работу пора. Дождись меня, дорогая. – И попытался примирительно, по-семейному, чмокнуть в щёчку.

Та шарахнулась от него, как от чумного.

Покинув гостиницу, Клифт не знал, что оставшись в одиночестве, «дорогая» сделала телефонный звонок. И прошептала в мобильник:

– Ал-лё… тут такое дело… Накладочка вышла. В общем, мне придётся заказ повторить… Оплату, как всегда, гарантирую. По повышенной ставке – за срочность.

21

В приёмной офиса, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, Клифта поджидал заместитель Борщёв.

– Нам с вами, Юрий Степанович, надо прямо сейчас в арбитражный суд подъехать. Там очень важное для нашей компании дело рассматривается. И ваше присутствие, как гендиректора, просто необходимо.

Намеревавшийся в ближайший час рвануть в аэропорт, и вылететь первым попавшимся рейсом куда-нибудь, подальше от Южноуральска, Клифт скривился с досадой:

– Ч-чёрт… у меня важные дела запланированы. Ну что ж, раз надо – поехали!

С учётом предыдущего опыта Клифта, весьма специфического, суд он представлял себе как место малоприятное – с вооружённым конвоем, железной клеткой для подсудимого, строгой командой: «Встать! Суд идёт!».

Однако на этот раз всё выглядело иначе.

Клетки в зале не было, конвоя тоже. Клифта с Борщёвым усадили за длинный стол тёмной полировки, рядом расположился вышколенный шнырь, в очёчках и с кипой документов – как оказалось, адвокат компании.

А вот давешний знакомый, директор колхоза «Рассвет» Виктор Николаевич Колесов, и впрямь походил на подсудимого. Вошёл понурясь, не глядя по сторонам, никак не отреагировав на чистосердечное «здрассьте» Клифта.

Само заседание оказалось тягомотным и до зевоты скучным. Сперва судья – миловидная женщина в чёрной мантии, долго зачитывала какие-то маловразумительные для Клифта документы. Потом адвокат нефтяников, тасуя стопку бумаг, словно колоду карт, вещал что-то проникновенное о долгах и покупке активов.

Дали слово и Колесову.

Он поднялся, попытался пригладить непослушные вихры на затылке, и заговорил вдруг страстно, с болью, выбиваясь из сонной тональности заседания:

– Это что ж получается, товарищи дорогие! С одной стороны, мы говорим, что хлеб – всему голова. С другой – он государству нашему вроде, как и не нужен. Уж сколько нас душили, душили, аграриев, а мы всё живем. На ладан дышим, а сеем да пашем. Получается, что один с сошкой, а семеро с ложкой. И все вьются вокруг хозяйства. Энергетики, газовики, ростехнадзор, сельхознадзор, госпожнадзор, налоговая… все надзирают! Нет, что бы помочь. Наоборот. Энергетики за малейший долг норовят рубильник отключить, провода отрезать. Газовики – вентиль перекрыть. И всем – дай, дай, дай! Штраф заплати, взятку сунь. Хоть деньгами, хоть поросёнком… А хлеб закупают у нас по бросовым ценам. Я элитное семенное зерно, за бесценок, как товарное продаю. А что делать? С долгами надо рассчитываться! Теперь вот нефтяники. Дошло уже до того, что за тонну солярки пять тонн пшеницы надо отдать! Ну и чёрт с вами. Банкротьте. Будете потом пшеницу из Канады и Аргентины возить. Да только хлеб тот по цене золотой окажется. Вам никакой нефти, что б за него рассчитаться, не хватит.

Колесов сел, и опять уставился в пустой стол прямо перед собой.

– Суд удаляется на совещание, – объявила девушка-секретарь.

– Эй, постойте-ка, – поднялся решительно Клифт. – Можно мне?

Судья благосклонно кивнула.

– Я, дело прошлое, сам-то не деревенский, – начал подрагивающим от волнения голосом Клифт. – А сейчас вот послушал представителя колхозного крестьянства, и подумал: а ведь он прав! – отмахнулся от Борщёва, потянувшего его за рукав пиджака. – Да пошёл ты! – и продолжил. – Короче, так. Банкротить колхоз «Рассвет» не надо.

– То есть, вы хотите сказать, что нефтяная компания «Южуралнефть» отказывается от иска на отчуждение земель ЗАО «Колхоз «Рассвет»? – удивлённо выгнула подбритые бровки судья.

– Точно, – подтвердил Клифт. – Чё мы, в натуре, нелюди какие-то? Иск отзываем, а долги спишем. Не обеднеем. На одних банкетах сэкономим столько, что и колхозам, и детским домам хватит!

– Тогда вам нужно подписать отказ от претензий, – заключила судья.

Клифт, следуя указаниям секретаря («здесь, и вот здесь!»), расписался в каких-то бумагах.

А потом вышел из зала суда, даже не оглянувшись.

На улице прыгнул в джип, и скомандовал Сергею:

– В аэропорт. Быстро.

22

То, что за ним следят, Клифт засёк уже в Домодедово. Из Южноуральска он вылетел без проблем. Правда, почти без денег. Но это, как говорится, дело наживное. Пальчики-то ловкие всегда при нём!

Двух мордоворотов, облачённых в строгие чёрные костюмы, пристально вглядывающихся в лица выходящих из терминала, и на мгновение встретившихся с ним взглядами, Клифт сразу вычислил. Это у него профессиональное – ментов примечать. Иначе из зон бы не вылезал, срок за сроком мотая. Хотя, если честно, и отсидел в своё время не мало…

Впрочем, сейчас его пасли совсем не менты, а, вероятнее всего, быки из службы безопасности нефтяной корпорации. Шутка ли – он им важную сделку сорвал. Да и на волне поднявшегося скандала наверняка докопались, что никакой он не Жабин. Расскажи кому – не поверят. Богатейшую нефтяную компанию заурядный жульман кинул! Неделю этими керосинщиками руководил, а они не допетрили. Скандал! Такое наверняка не прощается…

Мордовороты Клифта тоже мгновенно сфотографировали и опознали, рванулись за ним сквозь толпу.

Интересно, какой приказ они получили? Повязать, передать полиции? Вряд ли. Побояться огласки, позора на весь белый свет. Тогда… тогда плохо дело. Сцапают, увезут и закопают в Подмосковном лесочке. А то прямо на улице грохнут…

Клифт, выскочив на запруженную автотранспортом площадь перед аэровокзалом, оглянулся быстренько – нет ли хвоста? Есть, вот они, соколики, как ледоколы, людскую толчею рассекают. Один руку за пазухой держит. Там у него наверняка шпалер в кобуре под мышкой. Значит, прямо здесь, при всём честном народе, будут валить!

Клифт начал осматриваться в надежде подхватить такси или «левака». Надо же! То толпой набегают: «Командир, куда едем?», а тут будто вымерли.

– Блямс!

На капоте ближайшего лимузина розочкой расцвела пулевая пробоина. Выстрела не услышал – значит, шмаляют из пистолета с глушителем. Вот отморозки! Здесь же кругом женщины, дети… Смазали, черти, потому что торопятся… И куда только полиция смотрит?!

Полиция! – осенило вдруг Клифта. Он круто развернулся, и опять вбежал в зал ожидания. Здесь стрелять не должны – они же не самоубийцы!

Украдкой в ближайшую урну он выбросил паспорт Жабина. Теперь уже не понадобится. А потом стал прогуливаться, скользя профессиональным взглядом из-под опущенных век по толпе пассажиров. Мордовороты тоже здесь. Один на выходе мнётся, перекрывая, другой следом волочится, глаз с Клифта не сводит.

Особенно густо кучковался народ у стоек регистрации. Клифт направил свои стопы туда. Так, теперь надо лоха найти. Из тех, что бумажники в задних карманах брюк держат. Человек этот должен не старым быть, служивого возраста. А поблизости – ещё пара-тройка таких. Аккуратно подстриженных, со спортивной выправкой.

Вскоре он углядел то, что искал. Правда, то не парень был, а девица. С расстёгнутой призывно сумочкой через плечо, к спине передвинутой. Прямо мечта карманника! Запускай руку, тащи бумажник!

Клифт, не раздумывая особо, так и сделал. Подошёл, потоптался для виду, а потом – цап!

Его скрутили мгновенно. И когда парни спортивного вида, заломив жулику руки за спину, защёлкнули на них стальные браслеты, тот, вопреки всему, лыбился вполне счастливо. И даже пробормотал с благодарностью:

– Чисто сработали, орлы! Прихватили с поличным. От души поздравляю!

Опера из отдела по борьбе с карманными кражами, естественно, по запарке не обратили никакого внимания на двух застывших в растерянности поодаль мордоворотов в строгих чёрных костюмах.

23

Несколько дней спустя Клифт чифирил с братвой, сидя за длинным столом в камере следственного изолятора. Передавая кружку по кругу, разглядывал с улыбкой сокамерников, со многими из которых кентовался ещё в прежние ходки. Лёша-домушник, Расул-майданщик, Мотя Вайнштейн – катала, Ваха-барсеточник. Вот здоровяк Дима Иркутский – этот, наверняка, опять за гоп-стоп подсел.

И не выдержав, сказал умилённо:

– Братцы! Как хорошо тут у вас, если б вы знали! И, главное, всё по-людски, всё по-честному…

День козла

Повесть

I

Президентский кортеж – скромный, не в пример прежним, состоящий всего-то из трех автомобилей, натужно ревя моторами, перевалил через пологий склон приземистой от древности уральской горы, и покатил по разбитому шоссе вниз, в долину, на дне которой обосновался заштатный городок с немилозвучным по нынешним понятиям названием – Козлов.

Именем своим городок был обязан распространенному среди жителей в прежние времена пуховязальному промыслу, сошедшему ныне почти на нет. А когда-то гремела слава местных пуховых платков – «паутинок», шерсть для вязания которых давала особая, обитавшая на здешних каменистых склонах порода коз. А какое же козье стадо без главного породопроизводителя – козла? Вот и выходило, что имя городок имел самое что ни на есть нормальное, осмысленное, но… платки, шали и полушалки вышли из моды, о главном предназначении козлов забыли, придав самцам этой породы животных исключительно бранный, оскорбительный даже в определенных слоях российского общества, оттенок, и жители Козлова называли теперь свой домашний адрес с некоторой заминкой – стеснялись.

Впрочем, полковник Коновалов, появившийся здесь на свет без малого полвека назад, не испытывал неловкости, указывая место рождения в анкетах, коих ему пришлось заполнить за долгие годы службы великое множество. Он, если честно, сейчас вообще ничего не испытывал, кроме раздражения от предстоящей встречи с городом, где прошли его детство и юность. Он забыл Козлов, вычеркнул его из памяти, заштрихованной тысячами других встреч и событий, бесконечной чередой городов, куда заносила его беспокойная служба. Тем более, что нынешняя поездка оказалась крайне некстати. Неотложные семейные дела требовали его присутствия в Москве, но пришлось бросать все и тащиться с непоседливым Дедом в глухую провинцию, к чертям на кулички…

Сверху, со склона горы, долина, где расположился городок, напоминала корыто, в которое сгребли, сыпанув без разбора, ненужный хлам и строительный мусор – сотню безнадежно состарившихся, похожих с высоты на груду сухих щепок, дощатых домишек, десяток безликих, как куски застывшего цемента, пятиэтажек «брежневской» застройки, несколько прокопченных труб, торчащих поминальными свечами по канувшей в небытие советской индустриализации, да могильные железобетонные плиты мертвых цехов у их подножия – вот и весь пейзаж, открывавшийся перед пребывающими в город путниками. Ничего выдающегося. Таких мест сотни теперь по России. Но, к сожалению Коновалова, именно здесь, в лабиринте кривых, залитых перламутровыми помоями улочек, и жила народная целительница Дарья Душнова, слух о которой докатился даже до президента.

И теперь он мчался сюда вместе с супругой, подремывая безмятежно во взятом напрокат у губернатора этого края джипе, а полковник федеральной службы охраны Илья Ильич Коновалов сторожил его тело и сон.

Вообще-то президент перестал быть действующим главой государства еще несколько лет назад, когда добровольно сложил с себя полномочия, и передал молодому приемнику свой недостижимый для абсолютного большинства простых смертных пост, но все-таки он был первым, и потому сохранил за собой пожизненно почетный титул Первого Президента, что льстило его стариковскому самолюбию, да еще кое-какие, позволяющие безбедно существовать на пенсии, льготы, в том числе и личную охрану.

И все-таки нынешнее положение бывшего президента, или Деда, как звали его промеж собой охранники, было далеко от прежнего. Отсюда и скромный кортеж, состоящий из чужого джипа, «Волги» с четырьмя телохранителями, которыми командовал как бы вышедший теперь вместе со старым президентом в тираж полковник ФСО Коновалов, да обшарпанного милицейского «Жигуля», маячившего впереди синей мигалкой и пугавшего истеричной сиреной встречные заржавленные «Нивы» и разбитые по сельскому бездорожью «Уазики».

Когда-то такие поездки нравились полковнику, и, хотя для него, охранявшего первое лицо в государстве, сопровождались они непременно нервотрепкой, усугубляемой непредсказуемостью президента, был в той службе, напряженной до мата по радиотелефонам, веселый кураж, когда можно было по завершению визита выпить одним махом, не закусывая, щедро, с «бугорком» налитый рукой «Самого» фужер водки, а потом задремать после сытного ужина в роскошных апартаментах, под сенью величия охраняемого, но при этом спать чутко, по собачьи мгновенно настораживаясь на каждый подозрительный звук.

В ту пору Коновалов месяцами не бывал дома, но жена сносила его отлучки со смиренным почтением, переполненная уважением к высокой государственной значимости мужниной службы. И, хотя распространяться об этом среди родственников и знакомых ей категорически воспрещалось, вскоре все соседи по лестничной площадке их нового элитного дома начали раскланиваться подобострастно с полковником, а самые общительные подмигивали заговорчески:

– Вы уж, Илья Ильич, нашего всенародно избранного охраняйте получше. На него, орла, вся надежда! Только он, богатырь, Россию-матушку из болота векового способен вытянуть.

К середине девяностых годов всеобщее поклонение перед Первым Президентом сошло на нет, соседи стали здороваться пренебрежительнее, суше, а однажды острая на язык старушка, жившая приживалкой этажом выше, выговорила полковнику в сердцах:

– Давеча хотела молочка купить, да как глянула, почем оно таперича, молочко-то… Хоть бы нашелся добрый человек, и твоего хозяина-паразита укокошил! Ведь как нас, стариков, обобрали…

И все-таки он гордился тем, что находился рядом с президентом все эти годы. Ведь, как любил повторять тот, «…если и случались ошибки, то только тактические. Стратегических не было. Пусть история нас рассудит!» А он, полковник, принимал в сотворении новейшей истории самое живое участие…

Не то, что теперь. Нынче он колесил, сопровождая состарившегося безнадежно Первого Президента по больницам и клиникам, иногда нашим, но чаще забугорным, холодным от пластиковой и никелированной стерильности, скучным и однообразным, как армейская казарма. Бывшего верховного правителя России принимали там с дежурным почтением, промывали и прокапывали, чистили застоявшуюся кровь и циррозную печень, пытаясь подержать жизнь в дряхлеющем стремительно, работающим с бесконечными сбоями, как автомобиль «Победа» первых послевоенных выпусков, организме.

С недавних пор, отчаявшись обрести привычные когда-то крепость тела и бодрость духа, Дед ударился в народную медицину, экстрасенсорику и прочую чертовщину. На загородной даче его замелькали плутоватые целители, доктора нетрадиционных наук, в которых начальник охраны без труда распознавал то потерявших работу и оставшихся ни у дел «итээровцев», то проходимцев, а то и просто сумасшедших, искренне убежденных в чудодейственной силе своих лекарств, приготовленных из толченого красного кирпича вперемежку с лягушачьей желчью и бычьей мочой.

Самое удивительное, что был период, когда это вроде бы помогло, Первый Президент оживился, замельтешил на экранах телевизоров, здраво высказываясь по тем или иным вопросам текущей политики, но потом годы взяли свое, и он вновь обрюзг, располнел, и с трудом передвигался шаркающей походкой, так что заклубившихся было вокруг него телевизионщиков погнали в шею, а на смену им вернулись знахари с еще более невероятными рецептами омоложения и дурно пахнущими настойками какой-то гадости.

Некоторых Коновалов терпел, позволяя до поры морочить высокопоставленного пациента, других молча вышибал пинком под зад, иногда в буквальном смысле, но они все прибывали, накатывались грязной пеной из взбаламученных реформами народных глубин, и супруга бывшего главы государства, озабоченная состоянием здоровья именитого мужа, привечала их, вступая в конфликт с недоверчивым начальником охраны.

И козловская целительница Дарья Душнова, как заранее озаботился выяснить по своим каналам полковник, была обыкновенной, хотя и знаменитой на всем постсоветском пространстве, шарлатанкой. Малообразованная бабенка, до сорока лет работавшая санитаркой в районной больнице, и вытуренная оттуда за кражу порционного сливочного масла у лежачих больных, она мгновенно сориентировалась в грянувших кстати реформах, объявила себя потомком магов, чьи корни якобы терялись в песчаных толщах древнего Египта. И хотя соседи знали ее родословную до седьмого колена, где встречались и прижимистые кулаки, и пьяницы-«золотовозы», и даже пра-прадед из крещеных татар, а вот египтян уж точно не было, если не считать бабки с мужниной стороны – польской еврейки из ссыльных, народ как-то сразу поверил потомственной колдунье и повалил к Дарье дуром, жалуясь на застарелые болячки, неверных женихов и пьющих мужей.

Душнова лечила отварами, шептала, плевала через плечо, привораживала, и люди платили ей – кто сколько мог, в итоге деньги получались немалые, на безбедную жизнь в провинциальном городке вполне хватало, а слава, невзирая на сомнительные результаты обращений, распространялась стремительно.

В конце концов кто-то подсказал адресок целительницы супруге Первого Президента. Та попыталась было заполучить Дарью к себе, в загородную резиденцию. Однако ушлая бабенка, быстро сообразив, что о ее визите на дачу к Первому Президенту, скорее всего, никто никогда не узнает, не в пример тому, если бывший глава государства прикатит к ней – городок-то маленький, все на виду, а слухами земля полнится, – уперлась и пригласила пациента к себе. Дескать, именно в Козлове существует особо целительная аура, обусловленная тектоническими разломами древних скальных пород и подземным излучением, которую она, Дарья, умеет концентрировать и направлять на пользу болезным.