[О краже яблок из чужого сада, совершенной святым Августином в юности: ] «Один бы я не совершил этого воровства, в котором мне нравилось не украденное, а само воровство; одному воровать мне бы не понравилось, я бы не стал воровать. О, вражеская дружба, неуловимый разврат ума, жажда вредить на смех и забаву! Стремление к чужому убытку без погони за собственной выгодой, (…) а просто потому, что говорят: «пойдем, сделаем», и стыдно не быть бесстыдным».

«Исповедь», I стр. 84.Аврелий Августин (354–430 гг.),один из отцов церкви, святой

Часть I

Глава 1

Слепяще чистая ванная, любой микроб здесь удавится от тоски, даже унитаз сияет торжественно и победно, словно все еще в магазине на выставочном стенде.

Я с одним полуоткрытым глазом, досматривая непристойно сладкий сон, почти на ощупь отыскал вялыми пальцами рифленый барашек крана, повернул, делая напор помощнее, чтобы на кухню донесся шум падающей струи.

С кухни сразу же послышался требовательный голос мамы:

– Анатолий, ты уже встал?

– Чищу зубы лежа, – ответил я, загнув язык, так создается впечатление, что отвечаю со щеткой во рту, после чего помочился в раковину – нет смысла для такого простого действа поворачиваться к унитазу, заодно можно порассматривать себя в зеркало, даже почистить зубы, если придет в голову такая непонятная, вдалбливаемая нам в головы поставщиками пасты и щеток блажь.

Выпятил нижнюю челюсть и напряг бицепсы – вообще-то хорош, только не горбиться бы, а то каждый издали видит сисадмина, и все ништяк.

На хирургически белой поверхности фаянса остались желтые капли. Я подставил ладонь под струю из крана, смывая все в черные дырочки, намочил зубную щетку, а то вдруг проверят, такое бывало в нашем домашне-тюремном режиме, а тюбик зубной пасты передвинул на другой край белой полочки, дескать, пользовался.

В зеркале отражается высокий и сравнительно крепкий для веб-дизайнера парень. Я в порядке, просто недоморф, сложение такое изысканное, в старину подобные красавцы шли не в рыцари, а пополняли ряды алхимиков.

Из-под двери доносится звяканье тарелок, а когда вышел из ванной, в ноздри ударил запах яичницы, обожаю это простое блюдо дикарей, а еще на тарелке уже вижу ноздреватую, словно муравьи лазиусы выстроили из крупных песчинок, горку ароматной гречневой каши, ее тоже обожаю.

Яичница слабо потрескивает на тарелке, остывая, выстреливает мелкими фонтанчиками сока, только что со сковородки, справа от тарелки нож, слева – вилка, хотя по современным упрощенным правилам, если не ошибаюсь, все, что можно отделить ребром вилки и что в ноже не нуждается, должно так и свершаться, а нож и прочие причиндалы – выпендреж старых маразматиков, они даже котлету ножом режут.

Я с ненавистью посмотрел на идеально точную планировку, геометрически правильно расставленную мебель, сверкающую нанопокрытием, ага, щас поверим, все равно настолько технологично, что ни одна муха, вдруг появилась бы, не удержится на такой ровной поверхности.

Мать повернулась от кухонной плиты, такая же красивая и безукоризненно технологичная. Когда мы с нею иногда пересекаемся на улице или в магазине, нас принимают за брата и сестру, причем она не выглядит такой уж старшей сестрой, хотя и родила меня в ее тридцать лет.

– К обеду вернешься?

Я помотал головой:

– Бурундучок, я пообедаю здесь виртуально.

Этот диалог повторяется уже несколько лет. Еще отец, прикалываясь, приучил меня с колыбели звать ее не мамой, а Бурундучком, потому что она доставала его сообщениями о каких-то двух полосках. Мне маленькому это казалось так весело, потом сообразил, что ей самой так нравится больше: «мама» делает ее пусть не старой, но старше, а она возраста боится просто панически, у нее все полочки в ванной заставлены всевозможными кремами, гелями, мазями и прочей хренью. Она периодически ходит на ботоксы и уколы глауриновой кислоты, один раз уже подтягивала щеки и веки, и для нее нет выше счастья, когда ей дают тридцать вместо ее нынешних пятидесяти трех.

– Кофе крепкий?

– Суперкрепкий, – ответил я.

Кофейный автомат настроен только на три деления: слабый, крепкий и очень крепкий, пью всегда только самый-самый, но мать где-то вычитала, что кофе в чем-то да вредит, потому снова предупредила:

– Поднимает давление…

– Это его дело, – ответил я. – Но лучше пусть положит откуда взял.

– Ох, не увлекайся…

– Не увлекаюсь, – заверил я.

Откуда ей знать, что у меня припрятаны блистеры с таблетками модафинила, не говоря уже о том, что пользуюсь и фенотропилом, пока еще не запрещенным такой вконец оборзевшей от безнаказанности властью, как вообще-то безобидный алертек.

Идиоты, запрещают марихуану и ЛСД, которыми в ряде стран лечат больных, но не запрещают водку и табак, хотя те в самом деле уносят в могилу тысячи и тысячи человек!

Я едва не сказал вслух «Долой эту систему», настолько начинает вскипать беспричинная злость, а ведь если посмотреть на эту прекрасную кухню, оборудованную по последнему слову хай-тека и дизайна, кто скажет, что мир плох?

– Весь мир насилья мы разрушим, – пробормотал я, – до основанья…

Мать в удивлении вскинула брови.

– Ого! Последний раз я слышала этот гимн от дедушки… Новую байму делаете?

– Да, – ответил я, – браузерку.

– Сейчас их понаделали все, – сказала она, – кому не лень. Будь осторожен, можно прогореть.

И хотя никаких байм не делаю, но мать не слишком вникает в мои дела, это просто разговорный ритуал за быстрым завтраком, типа о погоде. После большой чашки кофе выскочу из-за стола, а вернусь поздно вечером или за полночь – нам, программистам, как бы полагается засиживаться за своими непонятными компами, где еще более непонятные проги.

В кухне стерильная чистота, мать смотрится изящной фарфоровой куколкой. Даже фартучек на ней как украшение, посуда на полках недорогая, но хайтековская, как и плита, шкафчики, люстра, холодильник, окна с автоматическими жалюзями.

Быстро допив кофе, я опустил чашку на столешницу и вскочил.

– Все, бегу!

Она, улыбаясь, подставила щеку, румяную и с тугой кожей, как у юной девушки.

Я ритуально чмокнул и поспешил к двери.

– Сообщи с дороги, – напомнила она, – а то ужин придется есть холодным.

В прихожей, такой же хайтековской, как и вся квартира, все выставочно чисто и строго на своих местах. Обувь на полочках не высовывается из своих норок ни на дюйм, одежда за зеркальной дверью на пластмассовых плечиках ровными рядами, как кремлевские курсанты, а слева от входной двери изящная скамеечка для тех, кто обувается сидя, и фигурный рожок с затейливой ручкой, он помогает всаживать пятки в тесные туфли.

Я сунул ноги в кроссовки, с облегчением выскочил на площадку. На этом этаже на нее выводят двери из шести квартир, кто-то да может подойти и посмотреть в глазок, а то и нажать кнопку видеодомофона, так что я даже в носу не ковырялся и не чесал помидоры, просто молча и с неподвижным лицом втиснул кнопки вызова обоих лифтов и покорно ждал, в этом проклятом мире всегда кто-то за тобой да наблюдает, ненавижу эту систему гребаного тотального контроля.

Поскрипывает в обеих шахтах, хотя это не значит, что оба идут ко мне, каждый вот так нажимает все кнопки, будто воспользуется всеми кабинками. Наконец в правом дверцы приглашающе распахнулись раньше левого, я торопливо шагнул на чуть качнувшийся пол и сразу же начал расстегивать штаны.

В лифте нет видеонаблюдения, сам проверил, потому едва дверцы закрылись, присел и, даже не тужась, навалил зловонную кучу говна прямо посредине. Лифт неторопливо сползает вниз еще на полпути к первому этажу, когда я закончил и тут же спохватился, что на этот раз не захватил туалетной бумаги. Даже если бы побоялся, что найдут по анализу ломателя этой системы, то можно сунуть в карман, а так все-таки придется быстро застирнуть чуточку испачканные трусы.

До первого этажа осталось меньше минуты, там в это время кто-нибудь уже ждет лифт, надо приготовить скорбную мину и, выйдя, сразу предупредить… все равно увидят нагаженное, не вступите! Я, дескать, ни за что бы не сел в лифт с таким содержимым, но страшно спешу, пришлось терпеть это зловоние, куда милиция смотрит, ах да, она уже полиция…

Представил себе ошарашенные и возмущенные морды, само собой вырвалось злорадное хихиканье, но тут пришла мысль еще лучше: пальцы торопливо нажали кнопку «Стоп», следом нажал вызов девятого этажа.

Лифт потащился наверх, на девятом послушно остановился, я дернулся выходить и даже вышел, чтобы переждать, пока кто-то вызовет лифт вниз… и чуть не ударился лбом о металлические двери, перекрывающие возможность прогуляться по чужой площадке!

– Сволочи, – пробормотал я. – Буржуи проклятые… Мало вас киллеры стреляют… Но мы сломаем эту систему!

За спиной злорадно захлопнулись дверцы, довольно урчащий лифт ушел вниз, а я остался на крохотном пятачке, как в тюремной камере, а передо мной злорадно скалятся кнопки звонков в квартиры этого этажа.

Я в панике развернулся и без конца нажимал обе кнопки, надо перехватить раньше, чем внизу кому-то откроет двери, а вдруг тот, кто вступил в мое дерьмо, приедет именно сюда…

Сразу же спросит, что я здесь делаю, и все поймет. Или кто-то из хозяев на этом этаже выйдет из квартиры к лифту, тоже наверняка спросит, чего надо и почему стою здесь. В Москве входит в моду быть бдительным, спрашивать незнакомых: к кому приехал, кого ждете. А если не отвечать или огрызаться, напирая на свои права свободного демократа, эти недочеловеки зовут милицию.

Фу, наконец-то снизу донеслось неспешное поскрипывание. Как ползет, гад, как ползет!.. Уже все похолодело, а колени трясутся.

Торопливо вбежал в кабинку, блин, этот тот же, сам чуть не вляпался, хотя это было бы моей реабилитацией, доехал до двенадцатого, там металлической двери нет, точно знаю, оттуда поднялся на свой тринадцатый, там вышел на общий балкон и постоял минут десять, ожидая, пока лифтом кто-то да воспользуется.

Сердце все еще колотится, как у пойманного зайца. Да что там эти экстремалы, на Эверест лазают без страховки или по стенам сорокаэтажного дома! Пусть вот так насрут в лифт в разгар дня – вот это экстрим из экстримов! И адреналина море.

Наконец я вызвал лифт, спустился, а когда кабинка остановилась и дверцы распахнулись, вышел с безмятежно озабоченным лицом. В холле трое человек, две толстые бабищи и мужичонка с двумя сумками, орут на вахтершу, а та, распахнув двери и держась за них, как бросающийся на амбразуру Матросов, визгливо вопит, что это они сами такие.

Я повел носом, что за вонь, в удивлении оглянулся. Одна из баб зло крикнула мне:

– Тебе повезло, в другом лифте ехал!

– А что там? – спросил я. – Опять насрали?

– Куда вахтерша смотрит! – закричала она снова. – Почему домовой комитет спит? За что деньги платим?

– Надо замок на двери, – сказал я и прошел мимо. – А то эти бомжи достали…

Вахтерша услышала, заорала, что бомжей и на порог не пускает, но я уже не слышал, с усилием отодвинул створку толстой металлической двери с кодовым замком и почти сразу наступил на мелкие осколки разбитой бутылки.

Крупные кто-то ногой отгреб в сторону, по обе стороны от двери их куча, сильно пахнет дешевым пивом. Дверь расписана матерными словами, металлические поручни крыльца как будто кто-то грыз, а все три ступени пощерблены, хотя дому всего два года.

Сегодня суббота, на работу не только мне топать не приходится, но и другим, хотя когда я смотрю на Москву, то кажется, что никто вообще не работает: в будние и выходные одинаково не протолпиться через эту тупую галдящую массу на улицах, в магазинах и даже в редких сквериках.

Из дверей небольшого магазинчика напротив выскочила Люська, девчонка нашей компашки, помчалась вприпрыжку, размахивая переполненным пластмассовым пакетом, веселая и беспечная.

Короткая юбочка задорно развевается, белые кроссовки мелькают, как взлетающие бабочки-капустницы. Ребята говорят, что она никогда не надевает трусики, хотя это, конечно, брехня, это говорят те подростки, не знающие еще про менструации.

Правда, я сам видел, остановившись под решетчатой лестницей на эстакадное метро, что трусиков на ней в тот день не было, но сейчас это просто мода, ничего особенно крутого, однако если подумать, то можно кое-что заделать в этой области такое, что закачаемся.

Я пошел наперерез, перехватить не успел, она пробежала в пяти шагах, я крикнул:

– Люська!

Она обернулась, веселая, довольная, спросила задорно:

– Че?

Я даже залюбовался ее наивной мордочкой с огромным ртом, где очень полные и слегка вытянутые вперед, как для поцелуя, губы занимают втрое больше места, чем принято, крупные глаза и удивленно вскинутые брови, но когда она в самом деле удивляется, брови залезают еще выше, прячась под ровную челочку.

Абсолютно чистая и ровная кожа натянута настолько туго, что не обвиснет даже в столетнем возрасте.

– Покажи сиськи, – попросил я.

Она одной рукой с готовностью задрала майку, другая рука занята пакетом, посмотрела хитро.

– Классные сиськи, – сказал я искренне, и Люська видела, что говорю правду. – Просто суперские… А вагину?

Она быстро оглянулась по сторонам, с хитренькой мордочкой приподняла юбочку. Там у нее ни волоска, нежное и чистенькое, губы толстые без всякого геля, Люська из бедной семьи, а та процедура стоит дорого, внутренние половые губы вот прямо сейчас провокационно и зовуще выдвинулись, красные и на глазах наливающиеся розовым жаром.

– Класс, – определил я. – Слушай, давай завтра сгоняем в парк? Я видел, ты ездила как-то с Эдиком. У тебя хороший велик.

Она опустила юбочку, глаза стали серьезными, спросила живо:

– А кто будет еще? Вдвоем скучно.

– Будет Данил, Василек и мы с тобой, – сказал я. – Может быть, еще и Зяму выпустят на волю.

– А-а-а, – сказала она, – веселые парни… А что в парке делать? Сосать у всех не буду, учти.

Я великодушно отмахнулся.

– Да мы о такой ерунде и не думаем. Я ж говорю, будет весело!

Она посмотрела на меня испытующе.

– Не знаю… Я вообще-то наркотой не балуюсь, напиваться тоже не люблю. Мне нравится, когда весело, понял? Но без всякого, всякого…

– Будет весело, – пообещал я. – Мы чего да умеем! Закоптим, зависнем…

Она еще подвигала бровями, это так мыслят женщины, наконец кивнула все еще в сомнении.

– Ладно. Заодно вы мне цепь подтянете. А то ослабела что-то.

– Все сделаем, – заверил я. – Мы заинтересованы, чтобы велик у тебя был хороший.

Глава 2

В подвале соседнего дома пахнет мочой и конским потом, гремит железо. Трое крепких парнишек, страшно перекашивая и без того бандитские рожи, жмут кто гантели, кто штангу.

Данил работает с W-штангой, качает трицепсы, опуская ее за голову, красный, вздутый. У него все идет легко, мезоморф, прет во все стороны, тугое мясо растет само по себе, он гордо демонстрирует бицепсы в сорок пять сантиметров, обещая за год сделать пятьдесят. Он в гостях всегда озирается в надежде покачаться, а так как железа у нас нет, то либо прогибается в проеме, растягивая мышцы рук, груди и спины, либо отжимается от пола, закинув ноги на стул.

– Привет, – сказал я.

– При…вет, – пропыхтел он, – хошь… пару блинов… для тебя… парниша… сподоблю?

– Я недоморф, – объяснил я, – мне железо вредно.

– Тогда… вон… эспандер…

– Я лучше резинку от трусов порастягиваю, – предложил я. – Если смогу, конечно. Говорят, если с чувством, то все равно мышцы нарастут.

– Ага, – согласился он, – нарастут… как грыбы. Опенки.

– Пора прокатиться на великах, – сказал я. – Тебе кардиотренировка просто как бы вроде необходима. Да и мы, нормальные, уже неделю не выбирались.

Он спросил с вялым интересом:

– Кто едет?

– Мы с тобой, Люська… Еще Зяму выманим. Люська обещала точно. Может быть, Василек…

Он опустил штангу на пол, отдышался.

– Василек? Клевый перс. Хотя хитрый, гад.

– Василек?

– Он на меня дважды паровозы скидывал, – объяснил Данил, – а потом не реснул, скотина.

– Так ты ж в чужом клане, – напомнил я. – В первой лиге! Там богатые буржуи, вам подосрать – самое то для пролетариата.

Он сцапал с наклонной скамьи пропотевшую майку и, держа ее скомканную в ладони, двинулся к выходу. Сзади его бугристая спина смотрится просто чудовищной, везет же некоторым из-за удачных генов. Таким стоит только взяться за штангу или гантели – мышцы прут как на дрожжах, а мне хоть усрись, все идет в отходы.

Во дворе он натянул майку на плечи, где та застряла и, красиво обрисовывая каждую мышцу, не желала сползать ниже. Наконец он справился и пошел, чуть раскачиваясь и слегка растопырив руки, но у него это оправдано, косые мышцы развил так, что смотрится почти зримым треугольником от плеч к поясу.

Зяме звонить я не стал, его родители не одобряют уличных знакомств своего чада, но на эсэмэску он ответил почти моментально: на экране моей мобилы высветилось: «20 м».

– Зяма вывернется, – сказал Данил с одобрением. – Хитрый жиденок. Пойдем пока по пивку?

– Пойдем, – ответил я.

Вообще-то пиво почему-то не люблю, хотя признаваться в этом не рискну. Все вокруг не могут без него жить, если не брешут, потому и я пью, хотя если рядом кофейный автомат, то следом выбиваю чашку побольше да чтоб покрепче.

Вообще-то предпочел бы только кофе, он вздрючивает, а пиво расслабляет, а я не люблю эти все расслабоны, меня постоянно трясет в каком-то диком нетерпении бежать и что-то творить, переделывать, переворачивать, ломать систему или хотя бы швыряться камнями…

Зяма – еврейский мальчик из «хорошей» семьи, вышел из подъезда, с трудом отпихивая тяжеленную дверь на могучей пружине, что совсем не просто, когда выводишь еще и велосипед «Merida», хоть и вроде бы из легких сплавов, но универсал, это значит, и колеса широкие, а сам в состоянии выдерживать прыжки с трамплина с седоком любого веса.

Мы крикнули, он развернулся и пошел в нашу сторону, держа обеими руками руль, худосочный, бледнокожий, в больших роговых очках.

Он уже на ходу снял одной рукой очки и, остановившись перед нами, начал протирать большим клетчатым платком.

Данил сказал лениво:

– Ты че не поправишь зрение? Сейчас не только в Федоровке делают, их полно! Сегодня сделают и тут же отправят домой с идеальными гляделками!

Зяма помотал головой, в глазах насмешка, сказал язвительно:

– А разве я в очках не умнее?

– Ну-у, – сказал Данил в сомнении.

– А еще, – объяснил Зяма наставительно, как кот ученый, – они дают необходимую паузу, когда нужно спешно собраться с мыслями и не лохануться с ответом. Вот так это снимаешь с умной морды и тщательно протираешь, а то, дескать, запылились. А за это время что-то да придумаешь, как вас наколоть, мы ж, жиды, хитрые, только об этом и думаем!..

– А что, – спросил Данил с сочувствием, – надо что-то придумывать?

– Батя насел, – объяснил Зяма, – чтобы я с таким сбродом не якшался. Вот и думаю…

– Сложная проблема, – посочувствовал я. – Тогда три сильнее, а то вон там еще пятнышко… Это как сигарета, да?.. Пока вытаскиваешь, разминаешь, суешь в пасть и неспешно прикуриваешь, дескать, занят, а сам пока спешно стараешься какую-то хрень сообразить.

– Так у вас же, жидов, – напомнил Данил, – уже есть сигарета. «А таки зачем вы это спрашиваете?»

– А с очками двойная страховка, – ответил Зяма победно. – Я осторожный и запасливый! С гоями иначе нельзя, вас много.

С Зямой хорошо, его не задевают наши шуточки про хитрых жидов, он ржет и в ответ рассказывает про тупых русских, мы тоже ржем, как кони, у нас полный интернационал, а был бы еще и негр, мы бы его звали негром и черножопым, а он нас – белыми и беложопыми, и все мы понимали бы, что это приколы, а на самом деле нет ни жидов, ни негров, ни русских, ни хохлов, а есть нация Интернета и социальных сетей, а все остальное – древняя история, которую нужно сбросить с парохода современности вместе с ее предрассудками, обычаями и устарелыми понятиями. Данил сбегал за своим великом, вместе подъехали к дому, где живет Люська. Она откликнулась на звонок домофона сразу, прощебетала, что сейчас спустится.

Она появилась в шортиках и спортивной маечке, кроссовки самые дешевые и уже стоптанные, велик тоже старенький, только сама Люська, как всегда, свеженькая и чистенькая, как круто сваренное яичко со снятой кожурой.

– У меня велик, – напомнила она сразу. – Привет, Данил… здравствуй, Зяма.

У ее велика в самом деле цепь чуть не задевает землю, как вымя у коровы-рекордистки, но у Данила в бардачке все необходимое. Мы с Зямой положили Люськин велосипед, и Данил, согнувшись в три погибели, начал выбивать лишнее звено и заново натягивать укороченную цепь.

Мимо народ идет осторожненько, с одной стороны: мы вроде бы почти тимуровцы, помогаем девушке, а она стоит рядом и даже пальчиком не шевелит, с другой – у нас хреновая репутация, с нами даже Зяме запрещают общаться, а уж приличной девушке…

Хотя у Люськи вообще нет ни отца, ни матери, живет у тети, да и та пьет, мужики у нее ночуют разные. Люська всего насмотрелась, но все равно не пьет и не колется, хотя, конечно, ее перетрахал весь микрорайон, в том числе и мужики в возрасте, что забегают разгрузиться к тете.

Данил с усилием натянул на зубцы большой шестеренки цепь, прокрутил, перещелкивая на остальные четыре, что поменьше, но для скоростей побольше.

– Все, – сказал он довольно, – теперь точно не спадет.

Люська взяла из наших рук руль, довольная, мимо прошли девчонки и видели, как аж трое парней корячатся с ее велосипедом, пусть теперь дохнут от зависти.

– Куда поедем?

– Через сквер, – ответил я, – а там посмотрим.

Сквер длинный, мы пронеслись через него по всей длине, сверкая спицами и пугая прохожих, там дальше чужие районы, нас не знают, еще квартал, а потом ухоженный парк, новый мэр старается как-то облагородить, потерпев неудачу во всех остальных начинаниях, где нужны ум и воля, а также деньги.

Через жилой квартал промчались хоть и лихо, но не на скорости, а так, чтобы никого не сшибить, а на подъезде к парку Люська осмелела, сперва задрала маечку, обнажив сиськи, а потом сняла ее и повесила на руль.

Так проехали вдоль шоссе до «зебры», там уже ждут зеленого света пятеро: супружеская пара, как говорят, среднего возраста, хотя, на мой взгляд, это древние пердуны лет по пятьдесят, которые зря коптят землю, и двое парней с малолетней девчонкой.

Люська, молодец, удержалась от того, чтобы спрятать сиськи, а мы приблизились к ней теснее, обеспечивая поддержку. Девчонка сразу вперилась в ее сиськи жадными глазами, я видел во взгляде пацанки торопливый расчет: ей можно или еще рано показывать ее прыщики, что пока только наметились на месте будущего вымени, скорее бы отросли, чтобы вот так дразнить народ…

Парни сперва обалдели, затем начали стыдливо хихикать и толкать друг друга локтями. Супружеская пара не обращала внимания, что там творится за их спинами, застыли у самой бровки, вперив взгляды в красный сигнал светофора, чтобы первыми шагнуть на проезжую часть, как только тот сменится зеленым.

Данил подмигнул Люське, держись, все идет хорошо. На той стороне вспыхнул зеленый, супружеская пара торопливо ступила на шоссе, надо успеть перейти эту широченную полосу, не пережидая посредине, а мы, работая педалями, пересекли автостраду.

Люська чуть не упала, не сумев поднять на бровку переднее колесо, пришлось слезть, завести велик наверх, а уже там снова взобраться в седло.

Сзади свистнули, но теперь уже и у нас, как в гнилой Америке, так выражают не осуждение, а восторг. Свистели, полагаю, не супруги. Думаю, они вообще ничего не заметили.

Зяма оглянулся на Люську, та едет довольная, раскрасневшаяся и сияющая, сказал бодро:

– А что, мы крутые!.. Можно, наверное, уже и шорты долой.

Люська сказала трусливо:

– Что, вот так сразу?

– А что мешает?

– Нет, давайте сперва я так поезжу…

– Понравилось? – спросил он понимающе.

– Еще бы, – призналась Люська. – У меня и так уже там мокро. Это так возбуждает… даже не знаю, ничего не заводит так атомно!

Ветер шелестит в ушах и треплет волосы, мы влетели под сень, как говорится, вековых дубов, дальше пошли клены и вязы, дорожки хоть и узкие, но заасфальтированы, можно бы разогнаться, но тут зачем-то еще и гуляют.

Я прислушался к приглушенному грохоту.

– Сейчас час пик?.. Значит, электрички прут одна за другой… Айда к эстакаде! Там сейчас через каждые три минуты поезд метро проскакивает…

Данил воскликнул обрадованно:

1 2 3...6 >

На страницу:

Перейти

1 из 6