bannerbanner
Анна Ярославна. Русская королева
Анна Ярославна. Русская королева

Полная версия

Анна Ярославна. Русская королева

Язык: Русский
Год издания: 2018
Добавлена:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
7 из 10

– Так и будет, князь-батюшка, – пообещал воевода Глеб.

И теперь ему надо было найти становище князей мордовских. Потому Глеб решил послать брата своего Яна с тысячей воинов строго на восход солнца, к селению Алатырк, сам же двинул на север, к Волге. Глеб отправил воина за братом, и каково же было его удивление, когда перед ним возник не только Ян, но и полусотня воинов Ярослава, коих вел Анастас! Глеб относился к молодому сотскому по-братски, знал, что он отважен и смел, что в сече ему мало равных. Спросил же с настороженностью:

– Зачем ко мне явился Анастас?

– Волею случая, батюшка-воевода. А еще повелением великого князя, – ответил он.

– И великий князь наказал передать мне что-либо?

– Никаких наказов, воевода-батюшка. Завтра, поди, буду возвращаться в стольный град.

– Ну коль так, гостем будешь. Сейчас огонь разведут, за трапезу сядем. – А взглянув на брата, Глеб спросил: – Ты что это как молодой месяц сияешь?

Ян тут же потускнел, нахмурился, на Анастаса посмотрел. И тот понял значение просящего взгляда, выручил побратима:

– У твоего братца, батюшка-воевода, славно на душе по той причине, что со мною появилась в дружине княжна Анна.

– И сему удивляюсь.

– Нет на то резона, воевода, – продолжал Анастас. – Князь-батюшка позволил ей в поход с нами сходить. Вот и все.

– Тебе верю, да не во всем, – заметил Глеб и строго поглядел на младшего брата: – Ты-то почему в молчанку играешь?

– Мне и сказать нечего, брат-батюшка. Знаешь же все сам.

– Охо-хо, – тяжело вздохнул Глеб. – Уж лучше бы ничего не ведать. – И, схватив брата за кафтан, потряс его: – Ну вот что. Запомни: без вольностей! Коснешься княжны ручищами – сам голову тебе снесу!

Ян ответил со смирением:

– Наказ твой свят для меня. И воля Божия – тоже.

– То-то. Господи, сколько же раз мне вразумлять тебя! – горячился старший брат. – Девиц тебе мало, что ли, иных?!

– Впрок мне твое вразумление, брат-батюшка. А девиц я вроде бы и замечать стал, – вновь смиренно ответил Ян.

Забыли, однако, братья Вышаты, что человек предполагает, а Бог располагает. Пока Ян ходил к брату, в его стане шатер поставили для княжны. Уже стемнело. На ясном августовском небосводе высыпали звезды. Южный Крест еще на боку лежал, а ковш Большой Медведицы сливал воду. Ян и Анастас пришли от Глеба, развели перед шатром костер. Анна и Настена сидели близ огня. Ян стоял за их спинами. Анастас добывал в прибрежных кустарниках хворост. Когда вернулся с охапкой, наломал веток да подбросил в костер, Настена увела его на берег реки. И княжна с Яном остались вдвоем. Молодой воевода вел себя скованно. Анна понимала, откуда скованность, знала она, насколько строг брат Яна, Глеб. Анна поднялась от огня, встала перед Яном и, не спуская глаз с залубеневшего лица любимого, сказала:

– Ты, Янушка, растопи лед на лике своем. Сегодня над тобой и Глебушка не волен верховодить. Мы с тобой во власти Всевышнего и великого князя. А они к нам милостивы.

– С чего бы им проявить к нам милость, коль каждый наш шаг к греху ведет. Разве это непонятно, любушка?

Ян всегда отличался сообразительностью и не поверил сказанному Анной: не мог великий князь дать полную волю дочери. Да, допустил потворство и разрешил побывать в степях, еще позволил встретиться с ним: ведь разлука предстояла. Но и предупредил, поди, о том, чтобы княжна блюла свою честь. И милость великого князя не могла идти дальше дозволенного. Сказал, однако, Ян то, что жаждала услышать от него княжна:

– Понял я лишь одно, лебедушка. Ноне я волен смотреть на тебя без опаски. – И Ян улыбнулся.

– Но мне того мало, – заметила Анна, взяла Яна за руку и потянула. – Присядь со мной рядом к огню, любый. Твои воины спят, и нам с тобой нет помех погреться.

– Тому не быть, любавушка. Я сам себе помеха. – И Ян попытался высвободить руку, но Анна сжала ее сильнее.

Княжна поняла суть признания. Однако ее влекло к Яну с неодолимой силой. Она обняла его за шею и приникла к груди. Да тут же подняла лицо и вымолвила:

– Полно, любый, я ждала этого часа всю жизнь. – И прильнула к его губам.

Ян помолился Богу, сказал себе: «А, будь что будет!» – и отозвался на страстный поцелуй княжны. И растаяли остатки опасений, он забыл обо всем, лишь страсть преобладала над другими чувствами. Ян обнял Анну и прижал ее к груди, жадно целуя в губы, в лицо, в шею. Он страстно шептал нежные слова, и сердце его разрывалось от блаженства вовсе не земного.

– Любавушка, пусть на нас идут поганцы, я никому тебя не отдам. Никто не тронет тебя и пальцем…

В кустах за шатром послышался шорох, взметнулась ночная птица выпь. Ян в тот же миг выхватил меч и метнулся во тьму. Вскоре он вернулся, улыбаясь:

– Анастас там шумнул.

Костерок у их ног уже догорел, лишь малиновые угольки рдели. Где-то на пастбище тихо ржали кони, иногда перекликались дозорные, и больше ничто не нарушало покоя становища. Анна взяла Яна за руку и увлекла в шатер. Он не сопротивлялся. Влюбленные знали, что идут навстречу извечному побуждению любящих сердец, к познанию друг друга. Они понимали, что сулит им будущее, но их ничто не могло остановить. Они готовы были сгореть в пламени любви и нежности, но не могли отступиться от извечно священного шага. И все-таки воевода был осторожнее княжны. Он ни к чему не побуждал Анну, а был в ее власти. Ее желания, как повеления, не вызывали у него возражений, он исполнял их послушно. Его смущало лишь то, что Анна была в одежде воина. Как притронуться к ее кафтану, снять его? Анна поняла состояние Яна, сама все сбросила с себя и принялась раздевать его. Он же дрожащими руками гладил ее по спине, касался талии. Все это он делал впервые, потому как не знал женской близости. Его сознание мутилось от блаженства. Когда же была сброшена последняя одежка, Ян поднял Анну на руки, приник к ее грудям да так и замер, не соображая, что делать дальше.

В это время к шатру подошли Настена и Анастас. Молча, шорохом не нарушив тишины, они опустились близ погасшего костра. Анастас накинул на плечи Настене и себе конскую попону, они прижались друг к другу и замерли. У них все было проще. Их не разделяла пропасть сословий, а чувства их были такими же сильными и острыми, как у Анны с Яном. Потому их сближение было простым, они познали блаженство близости как милость от Бога. Нежась на траве после содеянного, Анастас обыденно сказал:

– Отныне ты, лапушка, моя семеюшка. Ведь я же взял тебя силой.

– Вот уж неправда. Я не признаю насилия, – подзадорила Анастаса Настена. – Да и зачем тебе было брать меня силой?

– А как же? Ведь должен был я завоевать первый поцелуй – и завоевал, – настаивал Анастас. – Да и силу немалую приложил.

– Коль силу, так и владей, а я покорна твоей воле, – ответила Настена, как принято.

Теперь, сидя у погасшего костра, Настена думала не о своей судьбе. Она ведала, что за таинство вершилось под сводом шатра. И ей, товарке княжны, надо было подумать, чтобы любовная утеха Анны и Яна не обернулась для них бедой. Ни Анне, ни Яну прелюбодеич был не нужен. Да и тут Настена осталась спокойна, потому как знала, что надо делать. Степь велика, в ней много трав и кореньев по берегам рек и в суходолах. А найти бузину совсем нетрудно, у каждого селения заросли есть. Она все очищает, к чему ни прикоснутся ее листья и растертые ягоды. А в суходолах можно найти брионию с ветвями, подобными лозе. «Стоит лишь сделать отвар из нее, как очищение матки свершится, плод пресекая, еще не сложившийся в чреве», – вспомнила Настена прочитанное о силе трав.

Но заботы Настены пока были неведомы Анне. У нее и у Яна в эти ночные часы гуляло в груди блаженство любовных утех. Они пребывали в теплом омуте нежности. И даже если бы над шатром разразилась гроза, засверкали молнии, ничто не достигло бы глубин омута, в коем они существовали. И лишь тогда, когда любящие поднялись на вершину блаженства, до изнеможения вымотав силы, они поняли, что им пора спуститься на землю. И спустились.

– Любый Янушка, нам ведь сегодня расставаться, – с грустью сказала Анна.

– Нужно ли? Может, и дальше пойдешь с дружиной? Ведь с полусотней воинов опасно по степям гулять, – заметил Ян.

– Опасно, сокол мой ясный, – призналась Анна. – Да властвует надо мною батюшка и данное ему слово.

– Нам с тобой остается только смириться, лебедушка.

– Смиримся пока. Да будет еще на нашем дворе праздник, – с некоей уверенностью сказала Анна.

И она не ошиблась. У нее с Яном был еще долгий праздник по меркам минувшей ночи.

За шатром в эту пору занимался рассвет. У шатра, близ потухшего костра, укрывшись конской попоной, спали их преданные друзья, Настена и Анастас. Анна и Ян вышли из шатра, миновали спящих, скрылись в зарослях прибрежного кустарника, скинули кафтаны, под коими ничего больше не было, вошли тихо в воду и омылись. Выйдя из воды и накинув кафтаны, они посмотрели друг на друга и беспечно засмеялись, не желая ведать того, что их ждет сегодня, завтра. Они жили только этими счастливыми мгновениями.

А когда взошло солнце, к этому же месту на реке спустилась Настена. Ясновидица вошла по колени в воду, склонилась к ней, разгребла и увидела в речной вещунье то, что должно было случиться: Анна и Ян расставались. Княжна поднималась вверх по течению реки, а тысяча Яна Вышаты другим берегом шла на восток.

После утренней трапезы, как повелел великий князь, тысяча воинов во главе с Яном Вышатой уходила на восход солнца, а дружина старшего брата двинулась степью на север. Замыкали ее полусотня великого князя, и среди воинов ехали полусонные Анна и Настена.

Глава шестая

Поход на Византию

На следующий год после похода в Камскую Булгарию, в котором побывала и княжна Анна, в Киеве вновь появился французский путешественник и сочинитель Пьер Бержерон. На сей раз он прибыл не из Франции, а из Византии. Там встречался с императором Константином Мономахом. Любознательный француз пытался выведать у Мономаха истинное отношение к северному соседу – великой Руси. Император заверил Бержерона в том, что Византия питает к россам самые добрые чувства, даже несмотря на то, что Ярослав Мудрый отказался отдать в жены царевичу Андронику свою старшую дочь. Упоминание о неудачном сватовстве насторожило Бержерона. И заверение Мономаха о доброте чувств к Руси насторожило его. Он почувствовал в них ложь.

На другой день, когда император принял Бержерона с почестями и долго беседовал с ним в голубой гостиной, где в аквариумах плавали золотые рыбки, а за окнами в саду летали райские птицы и цвели диковинные цветы, какие-либо подозрения француза по поводу Константина Мономаха развеялись. Император был в расцвете возраста и сил. Черные глаза его светились отвагой и мудростью. Борода цвета воронова крыла отливала синью. Под атласными одеждами проглядывала богатырская стать. Он был смелый и искусный воин. Однако и в дипломатии оказался силен. Бержерон услышал от него лишь самые лестные слова о Руси.

– Наша дружба с Киевом утвердилась с времен Владимировых, когда сей великий князь вернул нам Тавриду и Херсонес, захваченные изменником Фокой Вардой. Мы же отдали Владимиру царевну Анну. К тому же вольно позволили торговать в Константинополе купцам россов.

– И что же, вы уже многие годы живете с Русью в мире? У вас нет никаких разногласий? – спросил Бержерон.

– Конечно же были трения, и не раз. И было время, когда война между нами могла вспыхнуть. В ту пору, уже после кончины Владимира Святого, пришел на ладьях к Константинополю какой-то князь, близкий покойному. Он намеревался поступить к нам на службу. Но у него не было согласия великого князя. И мы ему отказали. Простояв с судами два дня в Золотой Бухте, он ушел к берегам Пропонтиды. Там же разбил полк наших воинов и открыл себе путь к острову Лимну. – Император угостил Бержерона волшебным золотистым вином и продолжал с сожалением в голосе: – Что ж, мы вынуждены были наказать дерзкого росса. Князь был убит полководцем Салунским. При князе пали восемьсот воинов. Россы за то не мстили Византии, и теперь мы живем без обид. В царском доме растим невест для князей россов.

Беседа была приятной. Бержерон уже думал о том, как расскажет об этой встрече великому князю Ярославу Мудрому.

Но перед самым отъездом из Константинополя летним днем Бержерон стал свидетелем того, как ватага горожан ворвалась на Восточный рынок и принялась громить лавки русских купцов, растаскивать товары. Потом откуда-то из города притащили молодого русского купца и бросили на площади. Он был убит в спину кинжалом. Бержерон был поражен зверством толпы и равнодушием императорских чиновников.

Уже по пути на Русь Бержерон многажды вспоминал побоище на Восточном рынке Константинополя и давал себе слово не рассказывать о нем в Киеве. Однако он понимал, что утаить это невозможно. Все равно Ярослав узнает об убийстве своего купца. И при первой же встрече землепроходец поведал великому князю о событии в Царьграде, чему был свидетелем.

Ярослав вознегодовал:

– Как смели греки поднять руку на моего торгового человека! Дорого им это встанет. Между державами вот уже полвека покоится мир, и у нас есть договор о торговле, о заботе и охране купцов от обид и зла. А тут ну прямо разбой!

– Может быть, у них была причина расправиться с купцом. Я пытался узнать, расспрашивал, но мне никто толком ничего не сказал.

– Нет такой причины, – твердо произнес Ярослав. – Мои торговые люди всюду ведут себя достойно. Они торгуют по всей Европе, и никто на них никогда не жаловался. Не знаю, как у вас, французов, но по нашим законам и по нашему договору с Византией император должен наказать виновных в убийстве смертью. Так же и мы поступили бы, ежели бы на Руси случилось убийство греческого человека. Когда же русича убивали в иной державе и там душегубов не наказывали, великие князья поднимали дружины и шли карать обидчиков.

– Государь, подумай, однако, вот о чем. Ведь у кого-то из византийцев есть основание затаить на Русь обиду.

– С какой стати?

– Ну, тобою отказано царевичу Андронку в выдаче за него своей дочери. Разве это не может послужить основанием для обиды и…

– Это, право! – воскликнул великий князь. – Я совсем забыл о том случае. Что ж, от Андроника можно было ожидать неприязни, и он мог подбить толпу на разбой. Спасибо, сочинитель. Сам я должен выяснить. И давай-ка сходим для начала на торжище.

В тот же день князь Ярослав с Бержероном и многими боярами пришел на главный торг города. Там было множество греческих купцов. Ярослав велел собрать их, а как сошлись, сказал им:

– Вот вы у меня торгуете, и вас никто не трогает, не грабит, не убивает. Зачем же ваши люди в Царьграде чинят нам зло? Вот мой гость Бержерон говорит, что месяц назад на торжище были избиты многие купцы, товары их разграблены, а один купец убит. Почему ваш государь допускает разбой и убийство? Или и мне вас преследовать?

Толпа купцов зашумела, послышались выкрики:

– Мы потребуем предать смерти виновных!

Из толпы вышел почтенный грек, поклонился Ярославу:

– Прояви к нам милость, великий государь. И мы отплатим тебе добром.

– Вот и говорю: никого из вас не трону, всех отпущу с миром. Однако ноне же выберите послов к царю Мономаху, и пусть они потребуют наказать злодеев. Пусть возместят урон, нанесенный русичам. Если же Константин укроет преступников, миру не быть.

– Мы заверяем, великий государь, справедливость восторжествует, – сказал почтенный грек. – И сегодня же найдем тех, кому идти к императору.

Почтенный византиец не бросил слов на ветер. Вскоре с греческими послами из купцов ушли в Царьград и послы великого князя Ярослава. Отправляя их в Византию, он наказал:

– Помните, что вы служилые люди великой державы. Требуйте от моего имени торжества закона и договора. Ежели Мономах дорожит миром между нами, он найдет и накажет виновных или отправит к нам в железах. Когда же Константин нарушит клятвы и договора, быть войне. Русь никому не дозволит убивать безнаказанно ее детей. Теперь идите. С вами Бог и святая Русь!

Прошло не так много времени, когда посланцы Ярослава возвратились из Царьграда. Вид у них был унылый, потому как они вернулись несолоно хлебавши. Сказано им было придворными чиновниками, что император Мономах запретил искать виновных, потому как их якобы не было. Ко всему было добавлено, что торговый человек был убит по праву виновного. В чем была его вина, послам не пояснили. Однако дотошные посланцы Ярослава попытались докопаться до истины. Они установили, что купец Огмунд был убит ударом ножа в спину. За деньги послы нашли и свидетелей, которые будто видели, как все произошло. Причиной того, что Огмунд был убит, стало то, что он отказался дать налоговому чиновнику взятку и хотел рассказать о вымогательстве императорскому смотрителю рынка. Но в пути по рынку Огмунд был схвачен. Тут его и зарезали в спину. А как русичи сбежались, дабы отомстить за собрата, греки и затеяли побоище и грабеж товаров, разорение лавок.

Слушая посланцев, Ярослав пытался понять поведение императора Константина, и выходило, что византиец не очень дорожил миром и дружбой с Русью. Это и удивляло и возмущало великого князя. Отпустив посланцев, он долго размышлял, как ответить Мономаху на его вызов. И все сводилось к одному – к тому, чтобы наказать строптивых византийцев. Однако единолично великий князь не хотел принимать решения о военном походе на Византию. И Ярослав повелел собрать большой совет. Перед полуденной трапезой в гридницу сошлись именитые бояре, воеводы, княжьи мужи, старейшины. Когда собравшиеся уселись и угомонились, Ярослав сказал:

– Вольно нам жить в мире. Но недруги вынуждают взяться за оружие. Знаете вы, что в Царьграде убит наш подданный, торговый человек Огмунд из Чернигова, отец семейства. Будем ли терпеть обиду? И не подвигнемся отомстить кровью за кровь?

Гридница не взорвалась голосами, как того ожидал Ярослав. Все молчали, многие опустили головы, не смотрели на великого князя. Долгая мирная жизнь расслабила не только пожилых – бояр, воевод, но и молодых воевод – тысяцких, сотских. Да и сам главный воевода Глеб Вышата молчал. Знал он, что в случае похода ему вести войско в Царьград, а не хотелось. Но был Глеб Вышата в согласии с великим князем: нужно византийцев наказать и, быть может, к Царьграду не рваться, а отрезать ломоть окраинных земель в уплату за убитого и разорение русичей. И главный воевода сказал свое слово:

– Со времен Владимира Святого не было того, чтобы Византия предавала смерти русичей. Потому срамом покроем себя, ежели не накажем надругателей и убийц. Потому говорю: я готов повести дружины на коварных злодеев.

– Но почему же молчит совет? Не затем я собрал вас, дабы играть в молчанку, – строго заявил Ярослав.

И поднялся градистый старец Всеслав, поди, самый старый киевлянин. Годы уже согнули его, белая борода достигала пояса. Но не постарели, не выцвели у Всеслава карие глаза. Они светились живо и мудро. Он оперся на посох и ясно промолвил:

– Ты, великий княже, забудь о кровной мести. Она ушла с Ольгой. Тому я очевидец. Всем тут ведомо, что твои посланцы до императора не дошли, а споткнулись на чиновниках. Потому вернулись ни с чем. Говорю: пошли достойных и твердых бояр, воевод, дабы достигли царя. Они и принесут правду. Там и суди.

Ярослав был озадачен. В прежние годы его слово было первым и последним. А ныне за старцем Всеславом и старейшины, кои помнили, чем оборачивалась кровная месть при Ольге, скажут ему «нет».

– Ты молвил правду, боярин Всеслав. Но мы и не думаем идти в Византию, дабы омыть руки кровной местью. Нам важно дать понять иноземцам, что Русь всегда способна защитить своих подданных, где бы они ни попали в беду. Или я не так сказал? – И Ярослав посмотрел за спины старейшин, где сидели молодые воеводы, тысяцкие.

И великого князя поддержала молодая поросль с горячей кровью. Он еще и дух не перевел, отвечая бывалому воеводе, как поднялся его старший сын Владимир и сильным голосом заявил:

– Князь-батюшка и вы, мудрые люди, вольно вам вести умные разговоры и уповать на Бога. Вольно вспоминать нашу прародительницу. Нам же, молодым, не в укор действа моей прапрабабки Ольги, но в пример и мы готовы наказать ромеев![15] – И Владимир поклонился отцу: – Прибыл я, батюшка, с дружиной погостить в Киев, да позволь выводить ладьи На вольную воду, а мне вести дружину. Со мной пять тысяч воинов, кои готовы защитить нашу честь.

Великий князь порадовался, что у него такой отважный наследник.

– Тому и быть, – согласился Ярослав. – Благословляю и верю: не посрамишь отца. Тебе идти на судах, верно. А ты, воевода Глеб Вышата, пойдешь с главной дружиной конными. – Да тут же Ярослав решил, что должен добиться согласия совета старейшин, а иначе и собирать бы их не следовало: – Теперь говорю вам, мудрые мужи. Вы уж простите своего князя за вольность. Я благословляю поход на ромеев и вас прошу благословить его, потому как знаю норов византийцев. Они только того и ждут, чтобы мы спустили с рук им злодеяние. Многажды будут чинить его над русичами, и тогда наши с вами седины покроются позором. Слушаю вас, мудрые люди. – И великий князь опустился на трон.

И вновь встал старейший воевода Всеслав. Он повернулся лицом к сидящим и спросил их:

– Скажем ли князю-батюшке добро? Пошлем ли своих наследников воевать?

В гриднице возник говор. Он перекатывался от стены к стене долго, пока наконец не встал другой преклонный и уважаемый русичами воевода Путята-старший:

– Ежели великий князь считает сие дело правым, а оно, по моему разумению, правое, – быть походу. – И Путята возвысил голос: – Так ли я говорю, русичи?

– Так! – выдохнули мудрые мужи.

– А коль мы согласны на поход, подтверди же, великий княже, нет ли в тебе сомнений? – спросил Путята Ярослава.

– И тебе, славный воевода, и всем остальным говорю: нет! Твердо я уверовал в то, что разбой допущен происками царевича Андроника! Потому благословляю я и благословите вы поход на Византию! – И великий князь низко поклонился боярам, воеводам и старейшинам.

В тот же день в Киеве, а там и по ближним от него городам все пришло в движение. Любеч, Белгород, Чернигов спешно собирали дружины, выводили на быструю воду ладьи, струги с воинами, отправляли сушей конные сотни. Не прошло и трех дней, как ранним утром стольный Киев провожал в поход большую конную дружину, которую должен был вести через степи и горы Глеб Вышата, и водную дружину во главе с князем Владимиром. Одни воины уходили через Золотые ворота, другие уплывали на белокрылых судах от берегов Днепра и Почайны.

И все шло, как должно. Ярослав был доволен тем, что сборы в поход не затянулись. Июль, считал великий князь, самое благодатное время как для всадников, так и для людей на ладьях и стругах, кои пойдут через днепровские пороги. Однако за день до выступления дружин в поход в княжеском дворце случилось событие, которое лишило великого князя покоя и сна. После полуденной трапезы Ярослав уединился в библиотеке. Понадобилось ему заглянуть в сочинение византийского патриарха Фотия «Амфилофия», в котором тот как бы спорил с киевским митрополитом Амфилофием о сущности Святой Троицы. Открыв рукописный фолиант славянской вязи на нужной странице, где Фотий писал об искуплении и всепрощении, Ярослав примерял свои действа последних дней к мудрым советам патриарха. Читая, Ярослав испытывал то сомнения в своих решениях, то воодушевление. Наконец он забыл тревоги минувших дней, почувствовал легкость на душе, пребывая где-то вдали от окружающего мира. И в этот час блаженное созерцание было нарушено. В библиотеку вошли сын Владимир и дочь Анна. С ними же пришла загадочная Настена. Удивился Ярослав такому нашествию, но не попрекнул ни сына, ни дочь. Спросил:

– Ну, говорите, что привело вас?

– Ты, батюшка, не прогневайся на нас за то, что озадачим тебя, – начал Владимир. – Позволь сестрице моей Анне идти в поход с нами. Сказывает, надобность у нее есть в Корсуни побывать.

– Вот уж, право, огорошен. Какое у нее там дело? Нет, о том и разговора не хочу вести.

– Но ты выслушай нас, батюшка. Анна сетует, что греческую речь забывать стала, потому как поговорить не с кем.

– Полно выдумывать. В Киеве ромеев много. Вот и пусть толмачит с ними. Ишь, в Корсунь пустите ее за тридевять земель. А теперь уходите, не мешайте!

– Но ромеи на торге, а ей туда вольно ходить не следует, – стоял на своем князь Владимир. Анна пряталась за спиной брата, но вышла вперед:

– Батюшка, то верно: византийцев в Киеве много. А вот место, где крестился твой родимый, а мой дедушка, на земле одно – Корсунь.

– То так, – согласился Ярослав. – Но я там не бывал, а ты впереди меня норовишь встать. Негоже. – И сказал последнее, словно взмахнул мечом и пресек проявление воли неугомонной дочери: – Не пущу! – И для большей страсти топнул ногой: – Не пущу! И вольностям твоим положу конец!

На страницу:
7 из 10