bannerbanner
Анна Ярославна. Русская королева
Анна Ярославна. Русская королева

Полная версия

Анна Ярославна. Русская королева

Язык: Русский
Год издания: 2018
Добавлена:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
5 из 10

Его грызла тревога, он не находил себе места.

Со стороны за норвежским принцем наблюдала Анна. И когда работный день для трудников завершился и печальный Гаральд ушел на берег Днепра, то такая же печальная княжна Анна последовала за ним. Гаральд сел над кручей. Анна опустилась рядом на траву. Они долго молчали. Потом, как-то тихо, Гаральд запел песню. Анна попросила его петь погромче:

– Это и моя печаль.

Принц внял просьбе княжны:

В юности своей я сражался с дронтгейсами.Их было много: кровь лилась рекой.Младой царь их пал от руки моей.Но русская красавица меня презирает.

Анна слушала внимательно. Положив голову на колени, она смотрела на мужественное и красивое лицо норманна и думала о сестре с осуждением: почему она не откроется этому прекрасному витязю? А Гаральд продолжал петь:

Однажды нас было шестнадцать товарищей.Зашумела буря, взволновалось море,И грузный корабль наполнился водою.Мы вычерпали оную и спаслися.Я надеялся быть счастливым.Но русская красавица меня презирает.

Анна улыбалась, вспоминая свое сокровенное. Песня звучала:

В чем я не искусен? Сражаюсь храбро,Сижу на коне твердо, плаваю легко,Катаюсь по льду, метко бросаю копье,Умею владеть веслом.Но русская красавица меня презирает.

Однако песня Гаральда заставила Анну не только улыбаться. У нее появилась обида за сестру. Она сочла, что Гаральд робок перед Елизаветой, та же не могла сама идти ему навстречу. Гаральд не видел обиды на лице Анны и продолжал:

Разве не слыхала она, какую храбростьОказал я в земле южной, в какойЖестокой битве одержал победуИ какие памятники славы моей там остались?Но русская красавица меня презирает.

– Вот уж неправда! – крикнула Анна, вовсе встав на защиту сестры. – Она никогда тебя не презирала, она просто гордая! Уж мне ли не знать Елизавету!

– Что же ей нужно от меня? – горячо спросил Гаральд.

– Подвигов, о которых она знала бы не из твоих песен, а изуст воинов, тебе близких, и от врагов твоих, – выдохнула Анна.

– Вон что! – воскликнул озадаченный принц. – Выходит, что я еще недостоин ее?

– Сам суди, – ответила Анна. Она нашла камешек и бросила его в Днепр.

Гаральд задумался. Он жил по законам времени, когда нежные рыцари жаловались на мнимую жестокость своих возлюбленных. «Что ж, если тебе нужен не мнимый герой, а истинный витязь, я добуду себе славу», – закончил свой спор с Елизаветой влюбленный принц.

Оставаясь человеком дела, а не слова, Гаральд стал собираться в дальний путь на поиски славы и доблести. И вскоре же после неудачного сватовства царевича Андроника к Елизавете воспрянувший духом Гаральд попрощался с Киевом. На купеческой скидии, прибывшей в Киев с судами соперника Андроника, он со своими тридцатью воинами уплывал в Царьград на службу к императору Константину Мономаху, который воевал в эту пору с арабами.

Узнав, что Гаральд покидает Киев, князь Ярослав велел остановить судно и сам поспешил на берег Днепра.

– Чем огорченный покидаешь наш двор? – спросил он у Гаральда. – Я ведь сказал, что придет твое время и тогда будет тебе милость от россиян.

Принц умел сдерживать свой горячий нрав. Ответил достойно:

– Не огорчен, князь-батюшка. Елизавету твою люблю пуще жизни. Вернусь на щите во славе и отдам ей свое сердце, свою корону!

– Вон как! Что ж, держать не буду и пожелаю тебе доброго пути, во всем удачи от Бога. Иди и добывай славу. Да береги себя, на рожон не лезь. А дочь моя дождется тебя. Так ею сказано.

– Крылья ты мне подарил этими словами, князь-батюшка! – И в порыве благодарности Гаральд обнял Ярослава.

Елизавета и Анна провожали Гаральда издали, махали платками и были грустны. У Елизаветы роса выпала на глаза, но не пролилась: сдержалась княжна.

Позже Анна первая узнает, что в Царьграде Гаральд вступил в императорскую гвардию, воевал в Африке и Сицилии против неверных, дважды посетил Иерусалим. И где бы он ни воевал, всюду ему светила удача. Когда же пришел час стать королем Норвегии по причине наследства трона, Гаральд дал знать в Киев, что скоро вернется. Но до того дня пройдет больше трех лет.

Той порой Анна поднялась, сбросила с себя отроческие сарафаны и превратилась в прекрасную девушку. Она удивляла всех, кто хоть однажды увидел ее: статью и лицом благородна, взгляд темно-синих глаз привораживал. И вся она излучала тепло, и каждый, кто приближался к ней, ощущал сие тепло. И таял в людских душах лед, и смывались, словно пена, низменные чувства, человек становился добрее, мягче, душевнее. Он забывал порочные помыслы, искал тех, кому нужна была его помощь, и бескорыстно оказывал ее.

Однако, расставшись с отрочеством, Анна не изменилась нравом. Ее ласковые глаза, прикрытые бархатными ресницами, могли загораться озорством и недевической удалью, она с лихостью молодого воина поднималась в седло и давала полную волю самому резвому скакуну из великокняжеской конюшни. Но это случалось не так часто, а лишь в те дни, когда батюшка брал ее на охоту. Больше она удивляла близких своей величественной и легкой походкой, неповторимым поворотом головы, когда золотистые локоны вдруг закрывали ей лицо. А когда она откидывала их и смотрела на своих родных, то они с удивлением замечали: перед ними стояла вылитая княгиня Ольга. Знатоки женских прелестей, каким был французский сочинитель Пьер Бержерон, сходились в одном: в Анне, как в драгоценном сосуде, воплотилось все лучшее, чем были богаты славянские девы.

– И других, подобных Анне, в мире не сыщешь, – заключал землепроходец Бержерон.

Сама Анна тоже замечала свои прелести, но была ими недовольна и тем делилась с Настеной. Анне казалось, что они мешали ей творить то, что было больше всего ей по душе. Будь она попроще, батюшка чаще брал бы ее на охоту. Скакать на быстроногом степном скакуне за мчащейся сворой собак, пускать стрелу в бегущего оленя или вепря – какое наслаждение! Теперь, однако, ее, как и Елизавету, пытались сделать затворницей, теремной девицей. И великая княгиня Ирина надумала держать при ней уже четырех мамок-боярынь вместо двух. Они же позволяли ей посещать лишь храм да церковную школу, где Анна сама продолжала учиться и вместе с Настеной учила городских детей. Быть может, Анна была бы не так искрометна и рьяна во всем, если бы не было рядом с ней Настены. Они оставались неразлучны вот уже какой год подряд. Настена ни в чем не уступала княжне, когда приходилось вдвоем скакать на конях или зимой кататься на санках с гор, наконец, просто без устали ходить пешком по холмам вдоль Днепра. В науках же, в познании чужой речи Настена опережала княжну. На торжища в Киев приезжали иноземные купцы. Настена, случалось, кружила среди них и запоминала без особых усилий многое из того, о чем они говорили. Да и в палатах было чему поучиться. У венгерских принцев Андрея – жениха княжны Анастасии – и его брата Левиты Настена научилась их речи, сама добилась того, что они кое-что говорили по-русски.

Так было и тогда, когда в палатах Ярослава Мудрого появились братья-изгнанники Эдвин и Эдвард, сыновья к этому времени покойного английского короля Эдмунда. Однако произношение английских слов давалось Настене с трудом, и она вскоре отступилась от грубых, по ее мнению, братьев, увлеклась французской речью.

Княжна Анна тянулась за своей товаркой Настеной в познании чужой речи. Но пока ей казалось, что она увлекается более важным делом. В те годы, когда великий князь отлучался из Киева с дружиной то на усмирение мазовшан, независимых от Польши и делавших набеги на Русь, то на наведение порядка на рубежах с литовцами и ятвягами, государственные дела исправляла великая княгиня. А первой ее помощницей и советчицей была Анна. Не все сказанное дочерью умудренная жизнью великая княгиня принимала и пускала в оборот, но многие советы Анны были разумны и обретали жизнь. Это она подсказала матушке, чтобы при росписи стен собора Святой Софии иконописцы написали лики самой великой княгини и всех ее дочерей.

– Так делают в Византии, матушка. Берестовский отец Илларион тому очевидец, – подкрепила Анна свой совет веским доводом.

– Я вняла твоим увещеваньям, доченька. Как встречусь с владыкой, так и донесу ему наше желание.

Митрополит всея Руси Феопемид воспротивился было тому. Выслушав великую княгиню, в немалом смущении изложившую свою просьбу, он хоть и в мягких словах, но отказался уважить ее.

– Ты, матушка великая княгиня, и сама знаешь, что в храмах возносят в образа только достойных святости. Вот лик святой Ольги мы вознесем. А ежели придет ваш час и церковь получит вещание, тогда и вас увековечат.

Ирина была донельзя смущена и корила Анну за то, что та толкнула ее идти к митрополиту. Феопемид, как показалось ей, был справедлив в отказе.

– Прости, владыко, что пришла беспокоить тебя невесть с чем, – оправдывалась великая княгиня.

Сухой по природе своей Феопемид ничем не утешил княгиню Ирину. Но кончилось все тем, что тайно от великокняжеской семьи с митрополитом встретилась Настена. Он знал, что это внучка берестовского священника Афиногена и правнучка греческого митрополита Михаила, что она наделена Божьей силой ясновидения, и выслушал Настену с почтением. Она же сказала немного:

– Ты, святейший, исполни волю великой княгини. Ее в грядущем причислят к лику святых. И дочери княгини идут по стопам святой Ольги. Сие достойно памяти русской православной церкви.

Строгий нравом Феопемид смотрел на отважную деву с уважением. Обычно суровые черные глаза его светились теплом. Сказал он в ответ всего лишь три слова:

– Тебе верю. Аминь.

Позже Ирина и ее дочери Елизавета, Анна и Анастасия были увековечены при росписи храма Святой Софии.

Сразу же после освящения лучшего творения времен Ярослава Мудрого, собора Святой Софии, началось возведение монастыря Святого Георгия. Анна, как и ее родители, любила черноризцев за их подвижнический образ жизни. И когда возводили в монастыре храм, кельи, трапезную, хлебодарню, Анну часто видели среди работных людей. И если они в чем-то нуждались, она помогала им. Иногда, в часы сердечной тоски от неразделенной любви к Яну Вышате, коя накатывалась на Анну, она сама готова была уйти в монастырь. Примером тому служила бабушка Рогнеда, что в расцвете лет ушла от мирской жизни и закончила дни свои в обители под Полоцком.

Ян Вышата в те горестные для Анны дни был в дальнем походе. Он шел с новгородской дружиной князя Владимира на край земли Русской, дабы образумить финнов, кои пытались вырваться за пределы своей бесплодной земли. Свою сердечную боль Анна поверяла только Настене. Случалось это тихими летними вечерами, когда парубки и девицы выходили на берег Днепра и там водили хороводы.

– И я бы с ними повеселилась, ежели бы любый был рядом, – жаловалась Анна. – Господи, какая же я несчастная! Нет бы родиться мне, как вот ты, у простых матушки с батюшкой или хотя бы в боярской семье. То-то была бы вольна…

– Полно горевать! Да в боярской семье тебе меньше было бы волюшки, чем при твоем батюшке, – утешала Настена Анну. – А ежели хочешь в хоровод, так идем со мной. Да не пристало тебе отныне в простых забавах резвиться.

– Ах, Настена, что тебе чужие горести!

– То так, – согласилась без обиды судьбоносица.

– Вот тебя присушит любый, и ты вольна семеюшкой[14] ему быть. А я словно полонянка: кому батюшка пожелает отдать, тому и служить мне. То ли не рабыня? Вон венгерский петух кружит в палатах, к батюшке с матушкой подкатывается, дабы заручиться их словом. Еще немецкий принц журавлем вышагивает. Мне бы волю, так я бы их всех метлой прогнала. А там бы Янушку ненаглядного до закатных дней миловала…

Настена полулежала на траве, смотрела в глаза Анне так пристально, что княжна смутилась и замолчала. Товарка сказала ей:

– Правду тебе должно знать, Аннушка: ты не однолюбка. И вины твоей в том нет: все Аннушки подобны тебе. Потому как по весне днепровские воды смывают все прошлогоднее с берегов, так и твое сердце омоется вешним соком новой любви.

Анна от такого откровения Настены опешила да тут же прогневалась:

– Зачем чепуху городишь? Говори, что сие неправда!

Анна встала. Поднялась и Настена, посмотрела на Анну таким взглядом, что княжна поняла: сказанное судьбоносицей – правда, но бунт в душе княжны еще не угас, с криком: «Несмываема моя любовь к Яну, знай о том!» – она побежала к реке, вошла в воду, что-то высматривая в ней. Увидела лишь камешки под ногами.

– И чего это ты ищешь в днепровской глуби? – спросила Настена, спускаясь к воде.

– А вот и не скажу, – еще сердитым голосом ответила княжна.

Да гнев ее на товарку уже погас, и теперь она хотела, чтобы Настена заглянула за окоем и показала ей судьбу Яна Вышаты.

Настена тоже думала о Яне Вышате, но ей не хотелось ничего показывать Анне. Знала, что увиденное княжной сильно повредит ее здоровью. И вместе с тем что-то подсказывало Настене, что Анна должна пройти через тернии, а иначе все может быть хуже. Из двух зол ясновидица должна была выбрать меньшее и сочла, что меньшим будет та правда, которую Анна вот-вот узнает. И, вознеся молитву к Софии Премудрости, Настена вошла саженях в десяти от Анны в воду и шла, пока она не достала ей до пояса. Сильное течение вымывало из-под ног песок, и стоять было трудно, но Настена не обращала на то внимания, разгребла перед собой руками воду, склонилась к ней с молитвой и замерла, вглядываясь в то, что несла живая днепровская вода. Увидела она многое. Мчались вниз по стремнине белокрылые ладьи, и на одной из них стоял молодой богатырь Ян Вышата, а на другой, что летела за ним, прижавшись друг к другу, стояли Анна и сама Настена. «Господи, а мы-то зачем следом за Яном? Или судьбе так угодно? Да что ж, смотри теперь до упора». И ясновидица склонилась к воде ниже. А там уже в виду Царьграда шла морская битва. На ладьи русичей летели как на крыльях боевые греческие скидии, триеры, дромоны. И низвергался с них на русские суда смертоносный огонь. Все перед глазами Настены полыхало в пламени. Но ладья Яна Вышаты выскочила из огня невредимая и двинулась навстречу скидии, на которой стоял сам император Константин Мономах. Как только сблизились суда, Ян Вышата перескочил через борт скидии и, выхватив меч, пошел на императора. Перед ним возникали телохранители Константина, но ловок и силен был Ян Вышата и прорубал себе путь. Сошлись два витязя, скрестили меч и бились, ни в чем не уступая друг другу. Но вскинулась чья-то рука с копьем и нацелилась Яну в спину.

Настена в этот миг закрыла лицо руками, дабы не видеть, что будет дальше. Но некая властная сила заставила ее смотреть в воду, и, как должно, она увидела летящее копье и то, как Ян Вышата упал. Настена отшатнулась от воды и в тот же миг услышала крик Анны, которая давно подошла к ясновидице и, стоя рядом, видела в речной пучине все, что узрела ее судьбоносица.

– Нет! Нет! Тому не быть! Никогда не быть! – И Анна с силой начала бить руками по воде. – Обман! Все обман!

Настена опомнилась, обняла княжну и увлекла ее из воды на берег. Они поднялись на взгорье, и обессиленная Анна упала на траву. Она долго лежала без движения, потом медленно повернулась к Настене и сурово спросила:

– Зачем ты вызвала видение без моей на то воли?

Настена хотела сказать, что у Анны нет на то воли, но сдержалась. Подумала и о том, что хотела посмотреть одна и вовсе не предполагала, что Анна возникнет рядом. И этого не сказала. «Теперь уж ничего не исправишь, и несчастной княжне придется испить эту чашу до дна». И Настена, опустившись возле Анны, попросила у нее прощения:

– Не казни меня, любая, не казни. Думала, как лучше… – Она прикоснулась рукой к плечу Анны и погладила его.

Княжна встала. Мокрый сарафан прилип к ее ногам, она одернула его, посмотрела на Настену уже миролюбиво и произнесла:

– Что уж там. У судьбы возвратной дороги нет. А теперь мокрым курицам пора в терема.

И Анна побежала – легко, свободно. Настена, которая трусила следом, была озадачена поведением княжны, а поразмыслив, даже порадовалась. Заглянув в будущее, Анна нашла в себе силы одолеть отчаяние, остаться прежней – жизнелюбивой и милосердной.

Глава четвертая

Побег от женихов

Стольный град великой Киевской Руси в лето 1040 года, как никогда ранее, заполонили иноземные гости и купцы. Не проходило и недели, чтобы в Киеве не появился со свитой какой-нибудь граф, принц, герцог из западных держав. Большинство из них приезжали на поиски невест из великокняжеского рода, а то и просто из княжеских родов. Это давало себя знать, как говорили досужие русичи, поветрие той поры, которое гуляло по Европе. У великокняжеского подворья с утра до вечера толпились сводницы и даже сводники, которые любому иноземному жениху подыскали бы достойную невесту. В терема их не пускали, и они ловили каждое слово оттуда, цену ему давали, пытаясь найти тайный смысл даже там, где его не было. На поверку выходило, что ехали на Русь не только женихи, но и обеспокоенные разными событиями вельможи. И гуляли по городу слухи один нелепее другого. Купцы, видавшие разные страны, говорили, будто гости табуном мчат на Русь по той причине, что на западные державы нахлынули из аравийских пустынь сарацины и сельджуки и покорили все земли от Италии до Англии и Норвегии. И некуда вельможам Германии и Франции бежать, как только к могущественному великому князю Ярославу Мудрому. И то сказать, многие принцы и королевичи не понаслышке знали, как умеет князь Киевский привечать гостей. Он их холил и тешил. Жили они при нем как у Христа за пазухой, ели-пили вдоволь, на пирах гуляли, для них устраивались потехи, охоты на дикого зверя.

Умудренные жизнью городские старцы утверждали, что иноземцы не только ищут на Руси пристанища, но будут просить помощи от великого князя, дабы вместе встать против орд кочевников. Так и перекатывались досужие вымыслы, словно волны на Днепре в ветреную погоду, пока наконец не проявилась старая и забытая истина.

Как-то пришли в Киев торговые люди из Дании. Бывали они на Руси не раз, славянскую речь понимали, сами могли сказать нужное. И поведали они киевским торговым людям о том, что год назад появился в Брюсселе французский путешественник и сочинитель Пьер Бержерон. Говорили, что он был принят королем Канутом Великим. У того был сын в возрасте. Так тот сочинитель Бержерон будто бы присмотрел для принца невесту на великокняжеском подворье Ярослава, потому как у князя якобы семь дочерей, и все красавицы. Вспомнили киевляне, что года два назад и правда бродил по городу некий бойкий остробородый иноземец, ко всем примерялся, обо всем расспрашивал, все записывал. Да часами любовался на семейство великого князя, когда он со своими княжатами и княжнами, племянниками и племянницами укладывал камень на крепостную стену. Видели, как француз млел от восторга, восхищаясь княжной Елизаветой, да и на младших красавиц заглядывался. Однако справедливые киевляне обиделись на Пьера: лишних дочерей насчитал у Ярослава француз, о сыновьях же ни слова молвы не пустил. «Наши княжата любую королевну за милую душу засватали бы», – утверждали досужие торговые люди.

Вскоре киевляне узнали, что Ярослав Мудрый отказал королю Дании, не отдал за его сына Елизавету и ни с кем из сватов речи о ней не вел, будто и не было у него такой дочери. Обещал благословить Елизавету на брак с принцем Гаральдом и слово свое держал крепко. Так что со старшей дочерью у князя мороки не было. И случилось это после того, как великий князь узнал, что норвежский трон после смерти короля Олофа Святого перейдет к принцу Гаральду. Горожанки по этому поводу сказали просто: «Елизавета – отрезанный ломоть. А вот с Аннушкой наш Ярослав-батюшка помается», – утверждали они.

Так и было, потому как любимица Ярослава приносила ему с каждым днем все больше беспокойства. То, что в свои юные годы Анна была самой красивой невестой в Киеве, Ярослав не сомневался. Знал он, что любой княжеский или боярский сын, однажды увидев княжну, загорался неугасимой страстью. По мнению батюшки Ярослава, его средняя дочь была не только красива, но и умна. И не каждому молодому вельможе доступно было вести с Анной разговор на равных. Уж как он сам был искусен в книжной грамоте и в рассуждениях, но случалось, что дочь и его озадачивала своей премудростью. Радовала она отца и державностью своего ума. И когда в Киеве появились иноземные женихи, дабы получить в жены княжну Анну, Ярослав был тем очень доволен. Правда, как рачительный хозяин, он не хотел продешевить и отдать Анну первому подвернувшемуся королевичу. Он даже сыновьям искал выгодные партии. Для сына Изяслава высватал дочь польского короля Мешко Второго, Гертруду. А сына Всеволода женил на дочери самого византийского императора Константина Мономаха. Конечно, на всех сыновей не нашлось невест царского и королевского рода. Но и Святославу и Всеволоду князь нашел достойных супруг из именитых графских родов. Знал Ярослав, что, вступая в родство с королевскими и графскими фамилиями, он возвеличивал Русь. Добиваясь своей цели, Ярослав был упорен и тверд. Никто из детей не смел перечить ему, когда он решал их судьбу. Лишь со стороны Анны он встретил сопротивление. Анна позволяла себе многое, что не нравилось Ярославу, и он мирился с этим. Правда, пока ее вина перед батюшкой была терпимой.

Минувшей зимой, как показалось Ярославу, Анна увлеклась знахарством. Как-то перед Рождеством Христовым она приглашала на торжище к храму Святой Софии. Там по базарным дням появлялись торговые гости из Византии. Они продавали церковную утварь, и, случалось, Анна покупала у них то красивые медные подсвечники, то хрустальные лампады. На сей раз она увидела рукописную книгу. Полистала и узнала, что это поэма о растениях монаха Одо из Мены-на-Луаре. Она была написана по-латыни, живым языком общения, тем, какой Анна изучала в церковной школе с двенадцати лет. Княжна купила книгу, поспешила в терема и, уединившись, взялась за чтение. И с каждой минутой она открывала простой и доступный мир врачевания многих болезней и ран, полученных в сечах. Она удивлялась богатырской силе неприхотливых растений. Вот ода «Укропу». Анна читала ее как былину:

Пепел корней, говорят, отличается резкостью большей,Ткани мясистые он разъедает, растущие в ране,Лечит ползучие язвы и грязные раны врачует.Выпьет отвар из укропа кормилица – даст в изобильеОн молоко ей, и часто он гонит болезни желудка…

Прочитав еще несколько од могучим растениям, Анна поспешила к отцу, чтобы поделиться с ним лекарской находкой, почитать ему, что он сочтет желанным.

Был ранний зимний вечер. Ярослав уже посоветовался о делах с боярами и воеводами и отдыхал в любимом книжном покое. Он сидел в византийском кресле у очага и думал. Анна подошла к нему и опустилась рядом на лавку.

– Батюшка, вот книга, полная чудес. Я купила ее у храма Святой Софии. Можно, я почитаю тебе?

– Покажи, однако, – сказал Ярослав и, взяв у Анны книгу, открыл ее, но читать не смог: не знал латыни. Но нарисованные яркими красками растения насторожили его. – Как смела ты купить сию колдовскую книгу?! – воскликнул он. – Вот мак! Он отравлен. Зерна его в сон вгоняют смертельный! – Пролистав несколько страниц, князь снова гневно воскликнул: – Сие рута! Она ядовита! К ней прикоснешься – тлен испускает тяжелый. Прочь сию книгу из терема! В огонь ее! – И Ярослав нацелился бросить поэму в очаг.

– Не надо, батюшка! – крикнула Анна и перехватила книгу. – Да, здесь рута и мак описаны. В книге же сказано, как от их яда спастись. Как не знать об этом!

Великий князь стал редко терпеть возражения. С годами – а ему шел шестьдесят третий год – эта черта нрава преобладала над разумом в минуты ярости. И он закричал:

– Не перечь мне! Сказано – в огонь, и быть тому! Ты хоть и любая дочь, но чародейства близ себя не потерплю! – И Ярослав ловко вырвал книгу из рук Анны и бросил-таки ее в очаг.

Но в мгновение ока Анна подскочила к нему и вырвала книгу из огня, который не успел ее охватить.

– Батюшка, как мог ты бросить священную книгу в пламя?! Она же от Бога. – Анна торопливо раскрыла книгу. – Ты послушай, послушай, ради Христа, что здесь написано. – И Анна взялась читать: – «Средь исполинских растений, вздымающих стены высоко, дивный раскинулся сад, он и хозяину мил. Здесь из различных семян растут жизненосные травы. Свойства целебные их нам исцеленье несут. Здесь от недугов любых средство открыто тебе. Знай же, что сад – это неба частица, где правят боги; ведь травам дано самое смерть победить!» – Анна закрыла книгу. – Не серчай на меня, батюшка. Ведомо мне, что за миром приходят войны. И я поручу дворовым мастерицам готовить мази и отвары по этой книге впрок.

Ярослав, похоже, выслушал дочь, но сказал совершенно неожиданное для Анны:

– Уходи с глаз. Твое непокорство неуемно. Потому быть тебе вскорости замужем.

Анна ушла. Она нагнула голову, но шаг был твердый, о такой не скажешь, что она убоялась отцовской угрозы. Ярослав покачал головой и остался наедине со своими нелегкими думами, перебирая в памяти имена знатных гостей, дабы выбрать супруга, достойного дочери. Но вспоминались женихи с трудом, и за каждым именем он находил какой-либо изъян и, умаявшись от тщетных поисков, задремал.

На страницу:
5 из 10