«Козни врагов наших сокруши…»: Дневники

Скажут: тогда вы совсем не желаете памятников святым людям? Да, кстати: патриарх Гермоген еще и не прославлен…

Во-первых, не пора ли прославить нетленно и открыто почивающаго в московском Успенском соборе святителя – священномученика за отечество Гермогена? Ведь в некоторых святцах XVIII века он называется уже святым. Во-вторых, я желал бы видеть памятник-храм, по меньшей мере – памятник-часовню в честь сих угодников Божиих. И представляется мне она в стиле древнерусских церквей, по внутренним стенам вся украшенная мозаиками из жизни и подвигов святителя Гермогена, преп. Дионисия Радонежскаго и – почему к ним не присоединить и подвиги Авраамия келаря Троицкаго? Против входа – икона Гермогена и Дионисия с горящею пред нею лампадою. Наружные стены можно украсить также мозаикой, если русскому стилю претят барельефы. Все должно говорить сердцу русскому о подвигах их. Какая благодарная задача для наших родных художников, каковы В. М. Васнецов и А. Н. Померанцев! Если епархиальная власть найдет полезным в часовне поставить свечной ящик, то доход от свеч должен идти на распространение изданий строго православнаго и патриотическаго содержания, дабы самый памятник великих патриотов продолжал их святую деятельность среди народа Русскаго. В известные дни, в дни памяти угодников Божиих, из ближайшаго Покровскаго собора должен быть к памятнику крестный ход для служения молебнов печальникам родной земли. Следует установить и панихиды о всех, за Веру Православную, за Царя и Отечество душу свою положивших во дни смут, как XVII, так и нашего века, за всех, подвигом добрым подвизавшихся в то время. Такой памятник будет по сердцу народу православному. К нему будут приходить не любоваться только, не ради празднаго любопытства, но и молиться, входить в общение с теми, о ком памятник сей говорит нашему сердцу. Пора нам перестать идти в хвосте за западными народами, пора быть самобытными хотя бы в том, что завещала нам родная старина. Тем, западным, позволительно ставить статуи и святым, и не святым людям: для них старый, отживший языческий греко-римский мир был не чужой; о нас, русских, сказать этого нельзя. Мы не знали греко-римской цивилизации: мы, можно сказать, как только появились на свет во всемирной истории, так и окрещены в святую нашу веру православную. Западные народы приняли христианство уже взрослыми, мы – младенцами… Взрослый уже становится неспособен так глубоко воспринимать новые идеалы духовных воззрений, как тот, кто воспринимает их с молоком матери. Я не говорю об избранниках Божиих, о тех гигантах духа, которые прославили историю Церкви от первых времен христианства: я разумею народныя массы, народы Запада, как историческия личности. В отношении к памятникам именно так и было. Укажите хотя один пример во всей истории Церкви, когда бы Церковь в лице своих святых мужей благословила, одобрила, признала благоприятным постановку мирских памятников, кому бы то ни было из исторических деятелей? Римская Церковь, уклонившись в сторону мира, многое и усвоила заимствованное от мира.

Не лишним считаю кратко повторить здесь то, что писал я в “Душепоследнем Чтении” 14 лет тому назад.

Великий знаток нашей русской народной жизни и ея идеалов, Ф. М. Достоевский, говорит, что “наш народ живет идеей православия в полноте, хотя и не разумеет ее отчетливо и научно. В сущности, в народе нашем все из нея одной, из этой идеи и исходит, по крайней мере, народ наш так хочет, всем сердцем хочет, чтобы все, что есть у него и что дают ему, из этой одной лишь идеи и исходило”… К сожалению, когда мы, в течение последних двух веков, из своего “окна” любовались на Европу и жадно учились у ней “цивилизации”, мы задом стояли к родной России и ея святому православию. Оттого и набрались оттуда привозных, часто самых дешевых понятий и воззрений без всякой их оценки, и спешили, как можно скорее, применить их к своей жизни, чтобы похвалиться пред “ученою” Европою: вот-де мы какие умники!.. Но удивительное дело: старыя, древнерусския воззрения, несмотря нa все усилия их забыть, затереть, несмотря на старания наших “интеллигентов” подменить их привозными, крепко живут в нашей народной массе; при всей своей духовной красоте и возвышенности, по-видимому, для этой темной массы недоступных, они каким-то инстинктом передаются из рода в род, из поколения в поколение, и когда “интеллигент”, уверенный в высоте и истинности своих понятий, принятых им с Запада от “просвещенных” европейцев, развязно предлагает их русскому исконно православному простецу, то этот русский простец спокойно отвечает ему: “поди ты к Богу с своими затеями! Совсем не по душе оне нам русским людям”. Пусть наши “интеллигенты” говорят, что русское невежество не додумалось до таких прекрасных вещей, как художественные памятники великим людям: мы думаем совершенно напротив. Русский народ как великая историческая личность внутренним духовным своим инстинктом понимает вещи гораздо глубже, чем ученики Европы, от него отщепнувшиеся. Русский мужичок говорит: “Памятник ставят для того, чтобы не забыли, что жил на свете такой-то”. В самом деле: в слове “памятник”, как я сказал, уже не звучит ли опасение этого забвения?.. Угодникам Божиим, например, Преподобному Сергию, не ставили памятника-статуи, а попробуйте поставьте ему такой памятник, знаете ли, что скажет народ? Он скажет, что это – кощунство, профанация… Если он, по скромности своей, не говорит этого о памятнике князю Владимиру, то лишь потому, что в руках у князя крест, а поверьте: на памятник его никто не станет молиться, его удел – праздное, холодное любопытство толпы. Хорошо знал это русским православным сердцем святитель Киевский Филарет и потому в свое время протестовал против постановки памятника-статуи князю Владимиру и не постеснялся даже назвать этот памятник “идолом”.

В чем же дело? Почему Русский народ так холодно-безучастно смотрит на памятники-статуи? Ответ на это находим в книге Премудрости Соломоновой, гл. 14, ст. 14, – там сказано, что “памятники вошли в мир по человеческому тщеславию”. А это чувство – нехорошее, не христианское, нехорошо оно, когда живет в сердце человека, нехорошо, когда и другие питают его чем бы то ни было. Когда достоинства, заслуги, подвиги признаются другими как проявление в человеке даров Божиих, когда все это обращается во славу Божию, когда в человеке гениальном признается величие дара Божия, тогда тщеславию нет места, и прославляемый приемлет похвалы с глубоким смирением, относя их всецело к Божией благодати. А когда о Боге забывают, когда все приписывают человеку, по крайней мере молчат о Боге, хвалят только человека и его “гений” и этому гению, как природному свойству личности человеческой, ставят памятник, тогда уже является служение страсти человеческой, служение тщеславию, а это, по народному воззрению, да и по правде Божией, есть уже тонкое идолопоклонство… Мы, православные, в отношении к нашим ближним, как живым, так и почившим, должны неизменно руководиться златым правилом нашего Спасителя: еже аще хощете, да творят вам человецы, и вы творите им такожде. Примените это правило к памятникам, и ваша совесть скажет вам, что мирские памятники усопшим вовсе не нужны. Мы себе таких памятников по совести не пожелали бы, и усопшие, если бы их спросить, то же нам сказали бы. Но, может быть, памятники нам нужны? Да, нужны, но не памятники-статуи. И благочестие народное создает такие, в духе народном, и памятники. Это – памятники, дающие возможность входить с усопшими в непосредственное, живое общение в молитве, это – храмы Божии, часовни, обители… Понятно, почему покойный Государь-Праведник Александр III не пожелал на месте убиения своего родителя поставить простую часовню, а непременно – храм Божий: его добрая православная душа понимала все значение молитвы церковной и молитвы народной за душу Царя-Мученика в храме Божием. Пусть будут созидаемы памятники не столько лиц, сколько событий: это то же, что книги или повести о минувших судьбах родной земли. Волей-неволею приходится сделать уступку: пусть если уж завелись они на Руси, будут памятники и лицам историческим, не – святым людям, и пусть они говорят не столько о лицах, сколько о тех великих идеях, носителями коих они были. Таков, например, и есть памятник Пожарскаго и Минина: как я уже сказал выше, он отводит мысль зрителя на заветныя святыни Кремля, на которыя и указывает нам Минин с своего пьедестала. А святым Божиим, каковы суть патриарх Гермоген и преподобный Радонежский чудотворец Дионисий, ставить статуи не подобает. И без таких памятников память их в род и род, потому что в память, вечную будет праведник…

№ 24–29

Христиане ли мы?

Вместо очередных дневников на темы по вопросам о текущих явлениях церковной, общественной и государственной жизни, хочу побеседовать с читателями “Троицкаго Слова” на более тревожную тему: христиане ли мы? Ряд бесед на эту тему был предложен мною в доме одной почтенной ревнительницы Православной Церкви в Петербурге (слава Богу, еще есть такия и в маловерном Петербурге); сущность их и предлагаю здесь, хотя эти размышления уже и изданы мною в виде книжки под названием: “Гд е же наше христианство? “.

I

Боюсь судить других, потому что боюсь суда для себя самого. Но не для того, чтобы судить, не для того, чтобы искать и карать виновных, а для того, чтобы все могли видеть воочию причину тех бедствий, какия обуревают нашу несчастную Русь, для того, чтоб услышали, наконец, те, кто еще имеет уши слышать, вот для чего наш пастырский долг властно повелевает нам, пастырям, безпощадно обличать зло, говорить Божию правду не только малым сим, но и сильным земли… Я уже слышу голос современных книжников и фарисеев: “Вот еще явился пророк-обличитель! Кто дал тебе на это право?” Слышу, но не смущаюсь: если мы, епископы, будем молчать, то от кого услышат истину люди Божии? Нам заповедано: настой, запрети, умоли, и мы должны это делать, как бы ни было слово наше горько, а вот те книжники и фарисеи, о коих я упомянул, те представители печати, которые самочинно, не будучи призваны, пишут обличения по адресу власть имущих – вот они-то и суть настоящие самозванцы…

Итак, смотрю я вокруг, и сердце сжимается болью. Страна наша величается православною, следовательно – в самом чистом значении слова – христианскою, а где оно – наше христианство? Куда ни посмотришь – самое настоящее язычество! Какому богу не служит теперь русский человек? Один – золотому тельцу, другой – чреву, третий – своему ненасытному “я”. Простой народ пьянствует, полуобразованный – безбожничает, якобы “интеллигент” мудрит без конца… Вси уклонишася, вси непотребни быша! Ложь въелась до мозга костей в людей, которых хотели бы видеть “лучшими”. В нашей “Государственной Думе” с пафосом рассуждают об отмене смертной казни для тех извергов рода человеческаго, которые безпощадно убивают невинных детей, издеваются, безчестят даже трупы несчастных девушек и всем этим похваляются, потеряв не только образ человеческий, но и скотский:. Вот об этих адских выходцах у наших “законников” нежная забота, для них, видите ли, надо отменить смертную казнь: пусть себе сидят в теплом казенном помещении и едят народный хлеб, пока не убегут, чтоб дорезывать других. Ну а вот если один член сей человеколюбивой Думы оскорбит словом, только одним, невежливым словом другого – на казнь его, на смертную казнь!!! Ведь что такое поединок, как не смертная казнь одного из участников поединка? Что это, как не дикая расправа? Гд е же законы? Гд е человеколюбие? Где, наконец, то христианство, во имя коего эти лицемеры хотят отменить смертную казнь для злодеев? Кто решится назвать таких господ христианами? Не позор ли для Церкви считать их своими членами?

Вот – члены высшаго государственнаго учреждения. Идет речь: когда на значить заседание? И назначают в самый канун Сретения Господня в 8 с половиной часов вечера. Духовенство протестует. “А почему же нельзя? Ах, мы забыли…” Скажите: что это – христиане? Это – православные? Они и великих праздников Господних не помнят: до того ли им, чтоб помнить средние или в честь святых Божиих?

Впрочем— помнят: Новый год, это – величайший у них праздник. Почему? Конечно, потому, что в полночь на этот день они совершают возлияние тому богу, коему служат с особым усердием всю свою жизнь. Скажите: христиане это?

II

Под праздник идет в театре кощунственная пьеса. Со страхом верующий помышляет: сохрани Бог – за такое кощунство обрушится театр и похоронит несчастных зрителей, которые привели сюда – увы! – даже деток своих… А зрители благодушествуют, участвуют в кощунстве. Опять скажите: да неужели можно назвать их христианами?

Скажут: зачем же разрешают?

Нет, скажи мне ты, именующий себя православным: зачем ты-то идешь в театр? Не столь виновен тот, кто соблазняет тебя: он делает свое дело – потеряв совесть, он наживает себе деньги; начальство не препятствует ему в том, ибо полагает, что ты – не дитя и тебя ведь никто не тащит в театр насильно, чего добраго, пожалуй, ты еще будешь роптать, если запретить театр, хотя и следовало бы запретить. Но я спрашиваю тебя: где твоя-то совесть, если ты христианин? Да разве христиане не могут, если только захотят, сделать все театры пустыми? Стоит им только твердо сказать: “не пойдем!”, и театры опустеют. Но театры полны: где же христианство?

То же – с печатью. Жалуемся, что задушила нас грязная, порнографическая литература, что отравляет нас иудейско-масонская печать. Кто же виноват? Иудеи и масоны, опять скажу, делают свое дело – отравляют нас, подрываются под самыя основы нашего государства, нашей Церкви. Но, господа, ведь, они не могут же навязывать нам своих книжек, своих газет насильно; ведь можем же мы с негодованием отвращаться от этой отравы: кто же виноват, что мы отравляемся? Кто же мешает православным русским людям согласиться в руки не брать ни одного иудейскаго листка, не подписываться ни на одну вредную газету? Ведь если бы мы в самом деле дорожили святынями православия, если бы ревновали о славе имени Христова, то не посмел бы ни один враг христианства проникнуть в нашу среду, ни один листок, ни одна газета не нашла бы себе читателя среди нас. Но этого нет; безбожная литература свободно гуляет не только среди легкомысленной молодежи, но и среди людей степенных, пожилых, которым, казалось бы, если они христиане, было и грешно, и стыдно брать в руки такую дрянь. Иудейския газеты распространяются сотнями тысяч экземпляров, безбожныя книжонки выдерживают по нескольку изданий, их читают, создают около себя губительную атмосферу мысли, задыхаются в ней и жалуются еще: жить тяжело! Дышать нечем!.. Да и поделом: оставили источник воды живой – благодатной, учение Христа Спасителя и Его Церкви, отравляетесь мутью всяческих лжеучений, становитесь безсознательно язычниками в своем миросозерцании: кто же виноват? Гд е ваше христианство? Пойдем дальше.

III

Кому неизвестно, чем отличились наши учебныя заведения – средния и высшия – в последние годы? Кто там учит? Много ли там оказалось педагогов-христиан, твердых, крепких в вере, готовых на все ради Христа? Увы, если и были немногие, то им пришлось перенести чуть ли не мученичество от сведенной с ума молодежи. А где ж были родители учащихся? Почему они не заступились? Да странно было и говорить о таком заступничестве: вот именно родители-то, в огромном большинстве, и оказались на стороне развратителей их детей, они-то и травили немногих наставников, не преклонивших колена пред современным Ваалом безбожия и безначалия. Что ж, ужели можно назвать таких отцов и матерей – увы! – были и матери в числе сих травителей! Неужели, говорю, можно, не оскорбляя христианства, назвать их христианами?! До чего мы дошли! До какого позора пред всем миром христианским!..

Но и этого мало: мало было развращения средней и высшей школы. Оно спустилось и в низшую – народную. И сюда направились толпы ни во что не верующих, никаких авторитетов не признающих учителей и учительниц, чтоб развращать души малых сих, младенцев в вере – детей народа. С изумлением смотрел народ на то, что творится в его школах. Ко мне лично приходили простые мужички и плакали, рассказывая о том, что возмущало их душу. Наши протесты, протесты даже повыше нас стоящих иерархов Церкви Христовой, оставались без последствий. Приходилось одно: учить добрых крестьян забастовкам против таких учителей и учительниц, которые губили их детей. Это средство иногда действовало: учителей переводили, только переводили, а не удаляли совсем из народной школы. Зараза переносилась в другое место. А если не удаляли, то крестьяне, выведенные из терпения открытою пропагандою учителей, (бывали случаи) сами расправлялись – секли негодных учителей. Знаю два случая с учительницами и могу сказать, что это средство оказывалось действительнее забастовки, ибо учительницы те улетучились в другую губернию. Та к вот что творилось – а кто поручится, что и теперь не творится? – в нашей народной школе. Немного переменилось с того времени и теперь. Еще в январе месяце пришлось читать официальное донесение священника, законоучителя земской школы, о том, что учитель дал ему пощечину – ни за что, ни про что. Еще писал мне один уездный отец наблюдатель, как один почтенный г. становой пристав на именинном обеде поднял земскаго учителя за густую его шевелюру во время тоста за Государя Императора и продержал в стоячем положении, пока пели “многая лета”, потому что сей земский учитель не изволил добровольно встать во время тоста, показавшагося ему “несимпатичным”… Да, еще много и теперь – о, как много таких педагогов по селам и деревням Русской земли!

Вот в Москве в конце лета нынешняго 1910 года собирается большой съезд деятелей по народному образованию. Что-то не слышно, пригласят ли на него деятелей наших церковных школ. А таких школ на Руси побольше 4000, с 2 миллионами учащихся: казалось бы, стоило оказать внимание нашим деятелям, следовало бы выслушать их авторитетный голос… Но церковной школы для этого съезда будто не существует вовсе…

Та к вот и судите, и решите: в христианской ли земле мы живем? А ведь если бы мы были христиане, то просто не допустили бы у себя ничего подобнаго. Раз учитель (где бы то ни было – в средней или низшей школе) безбожник и мы это знаем, то ни одно дитя не пойдет в такую школу! Пусть г. учитель сидит без учеников! А учебному начальству – требование, именно требование, а не просьба – сменить безбожника-анархиста! Но, увы, я уже выше сказал: такому-то учителю везде и поддержка… Та к как же смеем мы называть себя христианами?!.

IV

В нашем законодательстве тоже не все здорово, не все строится по началам христианства. Возьмем хотя бы ту же народную школу. В последнее время много говорят о решении думской комиссии по народному образованию передать все церковныя школы в ведение Министерства Народнаго Просвещения. Во имя и ради чего? Говорят: надобно объединить все школы в одном специальном ведомстве. Так, но почему же начинают не с того конца? Почему ни слова не говорят об изъятии школ из всех других ведомств, ни малейшаго прикосновения к воспитанию души народной не имеющих, – ну, хотя бы железнодорожнаго? Почему хотят отнять народныя школы именно у Церкви-матери? Почему именно эти школы хотят извести измором – не давая на их строительныя нужды ни гроша, всячески сокращая на них кредиты, а главное – клевеща на них без зазрения совести? Ведь, чего-чего не говорят, чего не печатают о них! И слабы-то оне, и “духовно-сословны”, и народ-то к ним “безучастлив”, и духовенство-то ничего не делает, и прочие безумные глаголы… Но ведь все это – самая безсовестная ложь! Ведь этого доказать никто не может! Но нашим “законодателям” дела нет до правды: им нужно во что бы то ни стало вырвать из рук духовенства это могучее средство воздействия на народ, лишить духовенство возможности воспитывать народ в духе Церкви, в заветах родной старины, поставить их “под педагогический надзор” и земства, и якобы Министерства, на самом же деле – гг. Родичевых, Милюковых и кого-то еще похуже… Эти господа уже позаботятся наполнить школы родными им по духу учителями, в роде тех, о коих я только что говорил. Ведь они всею душою ненавидят Церковь Христову, они стремятся к ея разрушению, к вытравлению заветов Христовых из народной души: Министерство тут – только ширма одна, а в земстве у них всюду есть свои люди, которые сумеют свое дело сделать незаметно, постепенно, вливая яд каплю по капле, захватывая душу народную во исполнение завета гг. Писарева, Чернышевскаго и комп., заповедавших еще полсотни лет тому назад: “поймать таракана…” И особенно возмутительно то, что ведь эти радетели народнаго образования, ставящие “конфессиональность после интенсивной грамотности, арифметики, маленькой географии и маленькой истории родной страны” – последнее, конечно, с устранением всякаго упоминания о том, что составляет душу нашей истории, ея жизненный нерв, – все эти господа ведь именуют себя христианами, да еще – поди – едва ли не самыми идеальными христианами! Один из них ухитрился недавно с кафедры Государственнаго Совета бросить мне обвинение в атеизме за то, что по вопросу о свободе совести я в своей записке высказался в смысле недопущения полной свободы проповеди для сектантов и раскольников и вообще для иноверцев, ибо совесть раскольника иногда требует Царя называть антихристом, а Церковь вавилонскою блудницею… Вот каковы эти гг. “христиане”! Вот каковы наши “лучшие люди”, избранники якобы народа, наши законодатели! Они смеют прикрываться именем христиан, будучи на деле толстовцами! Толстовщина так глубоко пустила корни в нашу Государственную Думу, что кажется уже получила право гражданства во многих законах. Самое главное зло – это новый принцип: быть милосердее Самого Господа Бога к нераскаянным преступникам. Разве не из этого принципа вырос законопроект, например, об “условном” осуждении? Человек сделал преступление, и не думает раскаиваться в нем, а его уже прощают. Не говорите мне, что это не прощение, а условное осуждение: останется безнаказанным лишь тогда, если-де не повторит преступления, – он проще поймет, что “первая вина прощается”. Благо, такая пословица есть. Но пословица имеет не юридический, а нравственный смысл, она подразумевает раскаяние. Но и этого мало нашим толстовцам: они поднимают вопрос об отмене смертной казни. Господа! Да примите же во внимание, что нынешние преступники нередко сами себя казнят, но не каются – кончают самоубийством, но не открывают тайных пружин своего злодеяния. Хотя бы поставили вы условием, если приносит искреннее раскаяние, смертная казнь-де заменяется гражданской смертью так или иначе. Если вы веруете в вечную правду Божию, то не идите же ей наперекор! Господь простил разбойника на кресте только одного – покаявшагося. Да и то – простил, рай обещал, а от креста не освободил. И сам покаявшийся разбойник о снятии со креста не просил, он покорно умер на кресте. Господь пошлет грешников на страшном суде Своем в муки вечныя, правда, не им, а диаволу и аггелам его уготованныя, а все же внимайте, как грозен будет суд Его на грешников. Та к ужели вы хотите быть милосердее Его – воплощеннаго милосердия? Но с сими господами говорить безполезно: разве они говорят искренно? Они ведь только закрываются лоскутками, вырванными из Евангелия, а в целом его не хотят читать, что им до Христова учения? Им бы только смутить совесть в простых верующих: разве это – христиане?..

V

В так называемом “большом свете” у людей, считающих себя образованными, просвещенными, теперь завелся обычай устраивать балы и вечера под праздники. В церквах идет всенощное, а у них съезжаются гости на бал. Молодежь танцует, проще говоря – пляшет в те святые часы, в которые православные хвалят имя Господне. И идет бал до 5–6 часов утра, вот так всенощная! И спят во время литургии, проплясав всенощную… С болью сердца пишу эти строки: знаю лично таких, даже православных, даже – хотелось бы сказать – благочестивых, но вот подите же, и у этих верующих душ недостает мужества восстать против такого богохульнаго обычая! Знаю таких, которые стараются, для очищения совести, отстоять пред своим балом коротенькую всенощную, понуждают себя, легши в постель в 5 час. утра, встать в 9, чтобы по требованию православной совести быть и у обедни: воистину подвиг, но – разумный ли? Нужен ли он? Ведь это пусть мне простят эти добрые христиане, это – служение двум господам, а не подвиг… Это мученичество не ради Христа, а ради мира и князя его (Ин. 16, 11). И тем оно грешнее, что детки-то таких подвижников уже не в силах нести подобный подвиг: они после бала спокойно спят до полудня, и в храме Божием их не видно, и святых впечатлений их души не переживают, и растут они, бедныя, вне церковных благодатных веяний… О, хоть бы их-то пожалели!..

Но мир безпощадно суров в своих требованиях. Еще борются в своей совести люди старые, воспитанные под благотворными веяниями добраго стараго времени; а помоложе, а полиберальнее – уже со спокойной совестью меняют богослужение на бал, Христа на Велиара.