Из истории первых веков христианства

V. Восток и Запад в древнем христианстве

Влияния Востока на греческую религию. – Движение культуры Востока. – Религиозные идеи и образы Востока, Мифра. – Религия Мифры. – Гностицизм. – Идеи гностиков. – Восточаая фантазия гностиков. – Писания гностиков. – Греческие и восточные черты гностицизма. – Мани и его секта. – Сила христианства; основания его победы.

Христианство, не побежденное внешними гонениями, не понесло также значительных потерь и от литературной полемики своих языческих противников. Но все-таки оно не забыло и не простило своим врагам того зла, которое они ему причинили: памфлет «О смерти гонителей» представляет собою запоздалый акт мести, удар, направленный против теней враждебных цезарей, а систематическое истребление антихристианской литературы является другой, более существенной отплатой за нападения язычников. Такое отношение христиан, последовательное уничтожение враждебной им и их церкви литературы, постигло однако не только сочинения язычников, но захватило также и часть христианской литературы; писания еретиков, лжеучителей предавались уничтожению с такою же яростью и почти с таким же успехом. Еретические идеи уже ранее пытались проникнуть в церковь, секты уже ранее пытались примкнуть к ней и преобразовать ее на свой лад. История апостолов повествует уже о великом лжеучителе Симоне-Волхве, первое и второе послания Иоанна говорят о множестве антихристов, которые учат, что Иисус не Христос. Другие места позднейших авторов еще яснее говорят об отвращении в лжеучителям. Когда к старому ученику Иоанна и мученику Поликарпу подошел один из этих сектантов и спросил: «Ты узнаешь нас?» то он получил в ответ: «Я узнаю первенца Сатаны». Точно так же в одном, довольно впрочем неправдоподобном, рассказе, говорится о том, как сам Иоанн, войдя однажды в купальню, быстро вышел из неё при появлении одного врага христиан, боясь, как бы здание не обрушилось и не погребло его вместе с его врагом. Кто же были эти сектанты, чего хотели они, почему встретила их такая ненависть?

Что бы ответить на эти вопросы до некоторой степени цельно и полно, мы не должны рассматривать эти вещи непосредственно вблизи, нам следует подняться на более высокую точку и уже оттуда сделать свой обзор. Для этого нужно ознакомиться с взаимными отношениями Востока и Запала в древности, определить те влияния, которые они оказывали друг на друга.

Всего более удивляет нас всегда у античных мыслителей, что они, опираясь на весьма небольшой и неполный материал, дошли до столь глубоких и многозначительных истин. К числу таких истин принадлежит взгляд Геродота на борьбу между Азией и Европой, который, если мы перенесемся в эпоху автора и вспомним все то, что произошло с тех пор в истории, звучит для нас как какое-то пророчество. На самом деле, персидские войны были лишь последними могучими отпрысками великого движения, начавшагося много, много ранее: они надолго освободили Грецию от влияния Востока. Никто, конечно, не станет теперь отрицать, что «элементами материальной культуры» и первыми попытками художественной деятельности греки обязаны влиянию Востока. Но этого еще не достаточно; религия греков, как ни кажется она выросшей всецело на эллинской почве, также с Востока получила первые толчки к развитию. Выше мы говорили уже о сивиллах, их оргиастический темперамент, их экстаз, может быть, даже их имя носят азиатский характер. Но еще одно явление религиозной жизни Греции указывает на Азию. Это, так называемая, орфика, т. е. теософическое учение мнимого пророка Орфея, глубокомысленные поэтические изречения о происхождении мира, частью мифологические, частью теологические, частью спекулятивные учения о вселенной, содержащие в себе предписания для спасения человека от гнета полной превратностей земной жизни посредством священных жертв, мистерий и особенно путем аскетизма. Учение о происхождении мира, принадлежащее жившему в середине VI в. до Р. Хр. Ферекиду Сиросскому, первому представителю этого направления, производит впечатление чего-то совсем негреческого. Ферекид занимался изучением астрономии; наука же о звездах зародилась в Вавилоне. О борьбе богов он говорит не так, как вообще говорили об этом греки, т. е. как о борьбе Зевса со своим отцом, но как о споре принципа вечности и времени, Хроноса, со змеиным божеством. Борьба заканчивается тем, что одна партия низвергается в глубину моря, в «огенос», – название, имеющее общий корень с вавилонским словом угинна (круг, совокупность). Далее, Зевс, создав мир, превращается в бога любви Эрота; он создает большое и красивое одеяние, на котором выткано изображение земли и жилищ бога, и кладет его на крылатый дуб. К этой символической, странной, малопонятной, почти нелепой, фантазии в последующее время присоединяются продолжения идеи о сотворении мира. Над всем господствует принцип времени, живущий испокон века; материя света или огня, эфир, наряду с хаосом, появляется лишь позднее. Из них обоих Хронос образует серебряное яйцо, из которого выходить бог света Фан, называемый также богом любви и согласием. Он в одно и то же время и мужского и женского пола, он из самого себя родит ночь и землю, предков среднего поколения богов. К последнему принадлежат также Кронос (не Хронос) и Рэа, сын которых Зевс поглощает Фана и дает начало последнему поколению богов. Эти дикия картины и бесформенные представления и являются истинными детьми вавилонской и, во многом сходной с ней, иранской мифологии. Помимо общего впечатления грандиозной, прямо-таки захватывающей фантастичности этих образов, и отдельные черты вполне соответствуют высказанному положению. Так, прежде всего, чисто вавилонского происхождения борьба богов. Бог весны, Мардук, уничтожает при сотворении мира хаос, Тиамат; он борется с первичным морем, расчленяет Тиамат и одну половину её превращает в небесный свод. Принцип времени, как мы еще увидим, снова появился в иранской религии Мифры; олицетворения или персонификации в роде Фана (=согласие) также встречаются в иранской религии, которая в свою очередь знает саморождения, образы, создающиеся из самих себя путем выделения или эманации. К вавилонскому кругу сказаний относятся, далее, также двуполые божества и змееподобные существа. Таким образом, следовательно, здесь обнаруживается необычайно сильное влияние Востока, а так как восточные культы и воззрения, известные нам из более позднего времени, также обещают верующим освобождение от гнета таинственных страшных сил и ведут их к этой цели через мистерии и аскетизм, то мы имеем полное основание видеть восточное влиянее и в том, что предписывала и чего требовала греческая орфика.

Хотя, может быть, все эти вещи кажутся имеющими очень мало отношения в нашей теме, но тем не менее коснуться их было безусловно необходимо, ибо они приводят нас к пониманию победы нашей собственной новозаветной религии: каким образом, – мы скоро увидим. Орфические мистерии и воззрения держались с замечательной живучестью, характерной для всей духовной и умственной жизни Греции, в течение многих веков. Происхождение их, правда, осталось неизвестно эллинам. Для этого не было благоприятных обстоятельств, ибо вскоре надвинулась гроза из Персии, и после того, как Запад одержал блестящую победу, восточное влияние отхлынуло далеко назад. Культурное превосходство Запада продолжается долго и, наконец, по-видимому навсегда утверждается походами Александра Македонского. Александр, однако, не только продвинул сферу греческого влияния до Инда, он снял также оковы со всего восточного движения, о котором такие наглядные свидетельства дают нам последующие времена. Между тем, как до сих пор лишь отдельные греки писали о Востоке, теперь в многолюдные ряды историков, занимающихся этим предметом, вступают также настоящие уроженцы Востока, которые на греческом языке пишут книги по истории и о культуре древнейшего Востока. Уже выше мы говорили о вавилонянине Берозе; все его выдающееся значение стало ясно лишь в новейшее время, когда было открыто вавилонское сказание о потопе, весьма близкое к описанию Бероза. Начинается перевод Ветхого Завета, широкое распространение иудейства в странах Старого Света. Числу эллинизированных иудеев вполне соответствовало число эллинов и римлян, примкнувших к иудейству и получивших, поэтому, имя «богобоязненных». В то же время снова наростала и физическая мощь Востока. Хотя Александр и уничтожил силу персов, тем не менее греко-македонское владычество над побежденной страной продолжалось не очень долго. Парфянская династия сбросила чужеземное иго с плеч иранцев, парфяне в качестве великой державы Востока выступили против Запада, т. е. особенно против римлян. Несмотря на множество греческих культурных элементов, – которые были известны также парфянской стране особенно при дворе царей, – начинается победное шествие национальной и религиозной реакции, которая достигает своего апогея в позднейшие времена, благодаря возвышению династии сассанидов: иранизм, который, как говорит один известный исследователь наших дней, никогда не уступал своих позиций в пользу эллинизма, приобретает на короткое время почти такую же силу, как и Рим: иудейские апокалипсисы видят приближение полчищ парфянских всадников. «Римское государство», говорит Моммзен, «жертвует первым существенным результатом политики Александра и таким образом кладет начало тому обратному движению, последними отпрысками которого являются Альгамбра в Гренаде и великая мечеть в Константинополе».

Это гигантское движение несет на гребне своих волн массу религиозных элементов. Наступление Востока на Запад характеризуется не только проникновением иудейства, но почти в такой же степени и пропагандой персидско-вавилонских воззрений. В Вавилоне иудейство познакомилось с иранской религией, и в дальнейшем развитии первого обнаруживается влияние второй. Это относится особенно в апокалиптическим идеям, которые мы выше рассмотрели во всей их соковупности, не касаясь вопроса об их происхождении. Персидская апокалиптика в течение тысячелетних периодов заставляет злое и доброе начала бороться за мировое владычество. Время от времени является спаситель мира, но зло постоянно приобретает все большую силу. Наконец, является последний спаситель, герой, рожденный от девы. Затем наступает конец мира, воскресение мертвых и суд. С неба низвергается огонь, который пожирает землю. Люди должны пройти через огонь; между тем, как одни проходят через него легко и благополучно, как через теплое молоко, другие, несовершенства которых уничтожаются пламенем, испытывают тяжкия муки. В конце концов, однако, все спасаются. Ахура-Мазда побеждает своим словом. т. е. волшебным молитвенным заклинанием, Аримана (Ангра-Маину), и на новой земле, лишенной вредных животных, начинается новая жизнь. Различие между персидским и иудейским воззрениями видно здесь ясно и определенно; с одной стороны – пессимизм евреев, которые вовсе не хотят видеть всех людей спасенными и отрицают полное очищение от грехов, с другой стороны – уверенный в будущем, возвышенный оптимизм персов, который в конце концов видит всех людей окруженными райским сиянием. Но как раз это-то различие, в связи с чертами сходства, и подтверждает внутреннюю связь обеих религий: более последовательное иудейство отбросило эту утешительную идею и заменило совершенно противоположной. Дуализм позднейшего иудейства, с его представлением о борьбе Бога против диавола, или антихриста, также обнаруживает иранские черты.

Мы не имеем возможности вдаваться в дальнейшие подробности; наука о религии все еще не чувствует себя здесь вполне уверенно. Во всяком случае несомненно, что религиозные идеи Востока обладали чрезвычайной силой и постоянством, раз внутри греческой и иудейской религии встречаются области, имеющие совершенно чуждый характер и указывающие на вавилонский и иранский Восток. Но мы еще не упомянули относительно главной части этого развития, не указали на заключительное звено этой цепи: культ Мифры. Недавно по этому вопросу появился замечательный труд гентского профессора Кюмона. Мифра – гений небесного света; при помощи солнца, месяца и звезд он оберегает мир: он стоит между Ахура-Маздой, вечным светом, и Ариманом, духом зла, как «деятельный бог», он «посланец, предводитель небесного воинства в его беспрерывной борьбе с богом тьмы». Мифра родился из скалы, на голове его надета фригийская шапочка; в левой руке он держит факел, в правой – нож. Пастухи явились, чтоб поклониться ребенку, они принесли ему первенцев своих стад и плоды. Вскоре мальчик окреп и вооружился для борьбы с другими силами. Он одержал победу над богом солнца и заключил с ним союз, затем, научив человека земледелию, он укротил дикого быка и стал с страшными усилиями задом тянуть его в свою пещеру; животное, однако вырвалось, и Мифра должен был убить быка, из отдельных частей которого развились затем новые существа. Таким образом произошли люди, и Мифра стал на защиту их от преследований злого Аримана. Потоп и огонь не в состоянии навсегда истребить человечество, род смертных разрастается и благоденствует под покровительством Мифры, и герой, отпраздновав окончание своих трудов общей трапезой с богом солнца и другими соратниками, считает, наконец, исполненной свою миссию на земле и удаляется к бессмертным. Эта мифология, изображающая победоносную борьбу света с тьмою при помощи «посредника», как называется Мифра, создателя мира, слилась с сущностью вавилонской религии, звездным миром евфратского народа. «Легенды обеих религий сблизились друг с другом, божества их отождествились, и семитическая астролатрия, чудовищный продукт долгих научных наблюдений, стала брать перевес над натуралистическими мифами иранцев». Планеты у вавилонян обладают неимоверной силой. Каждой из них подчиняется один день в неделю, каждой посвящен один металл, число 7 обязано количеству планет своей особой мистической силой. Души, спускающиеся на землю, получают от планет свои характерные черты. Таким образом, по воззрению вавилонян, этим светилам беспрекословно подчинено все земное, созвездия неограниченно владычествуют над нашим существованием. Эти небесные силы доступны, однако, умилостивлению, существуют благодетельные покровители, одолевающие злые силы; их-то содействия и нужно добиться. Мифра поддерживает благочестивых, чистых сердцем в борьбе против бесовской злобы. Тот, кто здесь на земле ведет чистый образ жизни и борется с плотским вожделением, кто знаком с священными мистериями бога света, тот может быть спасен, будет участником блаженства как в этом, так и в том мире. – Устройство того мира довольно своеобразно. Душа праведника, подымающаяся в горния области, встречает небо, разделенное на семь сфер, из которых каждая принадлежит какой-либо одной планете. Нечто вроде лестницы, состоявшей из восьми поставленных друг на друга ворот, из которых первые семь были сделаны из семи различных металлов, служило в храмах символическим напоминанием о том пути, который нужно было пройти для достижения самой верхней области постоянных звезд. На страже у входов из одного этажа в другой постоянно стояли ангелы Ахура-мазды. Лишь знакомый с мистическими формулами мог уговорить этих непреклонных стражей. При своих переходах из сферы одной планеты в сферу другой душа оставляет у каждых ворот по одному из своих качеств и, наконец, освобожденная от всего земного, достигает восьмого неба, где и остается навеки участницей бесконечного блаженства. – Совершенно правильно указывали на то, что эта этажная постройка того света представляет собою лишь метафизическое изображение вавилонской башни. Это известная башня семи планет, строение, состоящее из семи поставленных друг на друга башен, сверху которых находятся восьмая башня, представляющая истинный храм божества. Каждый этаж, как показали исследования на месте, был окрашен в свою особую краску. Таким образом, в этом замечательном культе, как было метко сказано, соединены вместе умозрительная спекуляция и натурализм. – Но Мифра все-таки не высший бог этой восточной религии. Вершину образует бесконечное время, совершенно так же, как и в том греческом учении, с которым мы познакомились выше. Это Эон, которого изображали в виде человекообразного чудовища с львиной головой; вокруг тела его обвивалась змея, в руках он держал по ключу от неба. Кроме того, у него были еще крылья, которые должны были олицетворять быстроту его бега; змея должна была изображать извилистый путь эклиптики. «Он творит и разрушает все, он господин и вождь четырех элементов, из которых состоит вселенная, в нем, по его воле, соединяется мощь всех богов, которые созданы им одним». Таким образом, это изображение богов представляется для нас чисто восточным явлением, черты которого полезно заметить, наряду со всеми другими, указанными выше.

Но впрочем уже и теперь кое-что можно узнать в этом направлении. Культ Мифры, занесенный солдатами с Востока на Запад и распространенный сирийскими купцами и восточными рабами, получил в римском государстве такое распространение, какого не достигал до него ни один культ. Завладев сначала низшими слоями населения, к концу II столетия по Р. Хр. он становится религией двора и еще столетие спустя приобретает уже особое покровительство цезарей; в конце концов, этот звездный пантеизм, как говорит Кюмин, становится последним прибежищем консерваторов в борьбе против христианства. В самом деле, об религии с ожесточением нападали друг на друга. С древними греческими богами, как мы уже видели, христианство церемонилось очень мало, культ же Мифры, наряду с неоплатонизмом, представлял для него существенную опасность. Обе религии, и Иисуса Христа, и Мифры, происходили с Востока, обе, по-видимому, распространялись с одинаковой быстротой, обе требовали от верующих чистоты души, обе давали множество обещаний. К тому же некоторую таинственную связь между ними не устранила даже фанатическая полемика христиан. Здесь, как и там, пастухи поклонялись новорожденному младенцу; здесь, как и там, праздновалось воскресенье и 25-е декабря – день рождения солнца; здесь, как и там, существовал, наряду с обрядом крещения, обряд причащения; здесь, как и там, между высшим богом и людьми, стоял божественный посредник. Это сходство бросалось в глаза язычникам, и они выводили из него свои резкия заключения, которые были далеко не в пользу христиан; последние, конечно, также не отрицали этих точек соприкосновения, но видели в них лишь бесовское навождение со стороны служителей Мифры. Мы пока должны воздержаться от какого либо вывода относительно этого сходства; цель нашего изложения лежит в несколько ином направлении.

Нам желательно, главным образом, составить себе представление о самой сущности всего этого движения, о силе его стремления, о ходе того процесса, чистейший пункт кристаллизации которого образуется в христианстве. Христианство представляет собою лишь один из факторов всего великого религиозного движения, которое, во всей своей силе, поддерживалось на Востоке вплоть до Магомета; правда, оно – наиболее сильный, наиболее твердый фактор. Часть этих образований, в известном смысле примыкающих к христианству или, по крайней мере, не отвергающих его, мы теперь и рассмотрим.

Здесь, прежде всего, мы встречаемся с замечательной сектой так называемых гностиков, если вообще можно называть сектой веру, разделившуюся на множество сект. Гностики – это «мужи познания», они стремятся в «гнозису», к глубочайшему познанию, хотя бы даже посредством волшебства: они хотят узнать, какая сокровенная сила поддерживает мир. Христианство в том виде, как мы его знаем, является для них лишь предварительной ступенью для этого, простые слова Господни относятся, по их мнению, к чему-то иному, более возвышенному. Вселенная, божество, его цели и его деяния в прошлом, в настоящем и в будущем представляют собою тайну (mysterium), и познания их можно достигнуть только посредством таинственных мистерий. На основании доводов, к которым мы скоро обратимся, было высказано мнение, что гностицизм зародился на Востоке, и этот взгляд, по моему, имеет за себя многое. Гарнак, напротив, остается при том мнении, что это религиозное направление означает лишь первую крупную попытку придать христианству дух эллинизма, и это свое мнение великий теолог основывает, разумеется, на весьма веских доказательствах. Мне кажется, что в этом случае обе стороны правы. В эту эпоху, когда разлагаются старые философские системы, когда религии проникают друг друга, когда культы переносятся с одного места на другое, когда даже различные нации сливаются, по-видимому, в один мировой народ, – не может быть более речи о вполне чистом религиозном творчестве.

Несомненно одно, что в гностицизме, который во II и III столетиях грозил впитать в себя учение апостолов, заключается сильная греческая примесь. Гностики подвергают самой резкой критике целый ряд христианских воззрений и догматов. Выше мы видели, как высказываются языческие противники христианства об отдельных его положениях. Мы видели, что они прекрасно отличали Бога Ветхого Завета от Бога Нового Завета, что первый казался им гневным и грозным, второй же полным любви. Их философы нашли далее, что мир создан далеко не вполне совершенно, и что Бог не имел никаких оснований быть им довольным. Христос, как сын Божий, не мог был таким, как его изображает писание; Бог не может страдать, плакать и умирать; кроме того его жизнь и дела не соответствуют предсказаниям Ветхого Завета. Далее язычники советуют гонимым христианам не искать толпами смерти, ибо им, ведь, очень легко, посредством какой-нибудь пустячной уступки, избавиться от беды. Замечательно, что гностики высказывают совершенно такие же мысли; они оказались под сильным влиянием полемики язычников. Они говорят, что поклонение идолам и жертвы не имеют никакого значения, если только они не исходят от сердца; они убеждены, что Христос имел лишь призрачное тело, что на самом деле он не страдал и не рожден от человека; они указывают, что часть предсказаний Ветхого Завета не может относиться с Христу; они признают, что создание мира произошло иначе, чем кто описывается в Ветхом Завете, иной творческой силой, они даже совершенно отвергают Ветхий Завет из-за противоречий его с Новым. Правда, мы видели уже, что Ветхий Завет стал очень рано возбуждать сомнение. Частое аллегорическое толкование его доказывает, что уже перестали вполне полагаться на буквальный смысл его слов. Некоторые дошли даже до того, что объявили Ветхий Завет созданием диавола. Против этого взгляда восстал один из знаменитых гностиков II столетия по Р. Хр. В дошедшем до нас письме к одной христианке его общины он опровергает это имение слишком горячих голов, хотя и сам не воздерживается от жесткой критики книги. Он признает, что вся совокупность еврейских законов не могла быть создана кем-нибудь одним, что законы эти написаны не только Богом, но и человеком, т. е. пополнены Моисеем. Законы Моисея стоят в противоречии с законом Бога; Моисей вынужден был сделать много уступок человеческой слабости. Кроме того, в законы вошли некоторые предания более древних времен. Древний, истинный закон Бога либо усовершенствован Спасителем, и либо совершенно отменен или одухотворен. Но Бог, давший закон, хотя и не дьявол, конечно, но и не совершенный Бог, а нечто отличное от того и другого. Это так называемый Демиург или создатель всего этого мира, посредник. Этот Бог ниже совершенного Бога, он рожден, – в противоположность отцу вселенной, который не рожден, – но тем не менее, он выше и величественнее, чем сатана. Эти идеи, подобно развитым ранее, носят не столько сами философский характер, сколько вызваны греческой философией.

Впрочем, примесь греческих нитей не была очень сильна в религиозной ткани гностиков. Наряду с резкой эллинской критикой предания, которая вызвала восторженные слова со стороны такого теолога, как Гарнак, мы видели здесь замечательное религиозное умозрение, которое как бы переносит нас в фантастическое царство призраков и невольно напоминает образы и дух восточных созданий. Чисто этические или интеллектуальные понятия превращаются в пластические божественные образы, порождают из себя другие, борятся с божественными силами, погибают, побеждают: какая-то смесь то вполне доступных, то снова недосягаемых спекуляций, самого дикого произвола творческой фантазии и древнейших представлений восточной мифологии. Такое впечатление испытываем мы, знакомясь с идеями Симона, Волхва, которого предание называет первым гностиком. Согласно этому преданию, Симон выдавал себя за Бога, он говорил, что среди иудеев он явился, как Сын (Мессия), в Самарии – как Отец, среди язычников – как Святой Дух; во все времена люди чтили его, как высшее божество под различными именами – Зевса, Ормузда и т. д. Он водил с собою женщину, которую называл Еленой и про которую говорил, что она – божественное согласие, мать всех, истинное изображение идеи Бога, которая руководила им при сотворении ангелов и архангелов, выйдя из него и завершив это творение. Эти ангельские силы создали мир. После этого они отвергли свою мать, оскорбили ее и заключили в человеческое тело. Так делается она Еленой троянской войны и, переходя из одного тела в другое, доходит, наконец, до Елены Симона. Она – потерянная овца, для спасения которой Отец сошел на землю в лице Симона, чтобы принести блаженство людям. Ангелы плохо управляли миром, и так Бог спустился в людям в трех вышеназванных образах. На основании всего сказанного можно легко представить себе, какое негодование должно было вызывать в апостолах и их учениках подобное учение, как постепенно образ волшебника у них и их последователей приобрел чисто демонические черты; тогда Симон превратился в антихриста, и в Риме видели даже, как он перед всем народом летел по воздуху.