Мёртвый поводырь

В этот же день Пелагея Петровна живо обегала все ближайшие дворы, выведывая у соседок, каким способом возвратить дочь к жизни. Словоохотливые бабы сочувственно кивали, хотя на самом деле многие из них недолюбливали ни саму Пелагею Петровну, ни её дочку. Первую – за длинный язык и чрезвычайную скупость, вторую – за высокомерный спесивый нрав, а самое главное за то, что мужья их, независимо от возраста, при встрече с Ксенией восторженно цокали языками, как при встрече с породистой кобылицей.

Ксения всё чаще задумывалась над тем, что же, чёрт возьми, на самом деле с ней происходит, действительно ли ей снятся эти странные сны? Быть может, существует всё-таки какая-то потусторонняя сила, и Алексей впрямь посещает её, дабы доставить и ей и себе это удивительное наслаждение близостью, как бы компенсируя их прошлые пресные брачные годы. Может, его любовь, – а в том, что муж был сильно к ней привязан, она ничуть не сомневалась, – бессмертна? Господи! Она весело рассмеялась. Какой вздор! Она просто-напросто спятила, наверное, уже и люди это замечают и вовсю потешаются над ней.

Однажды она подождала, когда в комнатах, где ночевали мать и сын, воцарится тишина, и стала, как к празднику, готовится ко сну. Распустила в живописном беспорядке блестящие шелковистые волосы, слегка подправила выразительные, изогнутые, как два крыла, тёмные брови, красиво подстригла ногти на ногах, не забыла ни одной мелочи, даже тщательно припудрила свой хорошенький носик, попрыскалась любимыми духами « Алла» со сладковато-нежным запахом.

Затем она, крадучись, прошла на кухню, вскипятила воду и долго мыла, перебирая густые пряди, роскошные волосы, не забыла и про грудь, намазав её нежнейшим кремом, с яблочным запахом. У шифоньера она постояла с минуту в раздумьи. Какую рубашку лучше одеть? Может эту синеватую, в кружевах, она так гармонирует с её ясными глазами, эту вещицу подарил муж на день рождения два года назад и потом часто делал ей комплименты, что она в этом белье, как королева. Но в этой рубашке она слишком примелькалась, а ей до боли хотелось обновления, чтобы сразить мужа наповал, и потом, если он увидит её в чём-то особенном, то будет непременно посещать её не два раза в неделю, как сейчас, а каждую ночь. Ксения невольно смутилась от этой дерзкой мысли и снова шевельнулись у неё подозрения насчёт того, а не повредилась ли она часом умом, проще говоря, не сбрендила?

Нырнув в свежую постель, предварительно надушенную, она взяла с полки любовные Бунинские рассказы, которые смертельно обожала перечитывать в ответственные моменты своей жизни, особенно « Митину любовь», « Солнечный удар» и « Дело корнета Елагина». Бунин, да ещё Лесков, Писемский и Бальзак лучше всяких лекарств излечивали её от душевной хвори. В произведениях этих классиков она искала и находила некоторую ассоциацию с собственной судьбой.

Как-то ещё в молодые годы она жестоко страдала глубокой депрессией, врачи всерьёз опасались за её рассудок, и что же? Она выкарабкалась всем на удивление, и вернули её к жизни именно любимые книги. Однако теперь ей что-то не читалось, она рассеянно скользила взглядом по растрёпанным пожелтевшим страницам, потом решительно захлопнула книжку, потушила свет и приготовилась к бурным ночным приключениям. Однако муж, увы, в эту ночь к ней не явился, и во вторую тоже, и в третью, напрасно она томилась в ожидании. Это обстоятельство её чрезвычайно встревожило, дело в том, что она неожиданно для себя воспринимала его уже так, как будто он не в бредовых грёзах к ней являлся, а был совершенно реальным человеком, словно и не умирал, она на него сердилась по-настоящему, как – будто у него перед ней, в самом деле, были какие-то обязательства. Совершенно забывшись, раздосадованная, она мысленно упрекала его как живого подозревая даже в страшной измене

– Что ж, все мужчины таковы, – с тоской думала она, горько усмехаясь, позабавлялся, как с игрушкой, и уже не нужна.

Тем не менее, когда она уже перестала его ждать, он ей вдруг приснился. Сон был как захватывающее кино. Ксения очутилась в каком-то причудливом замке, окружённом со всех сторон высоченной каменной стеной, с заострёнными краями. Она дрожала от страха в этом незнакомом месте, уже надвигалась ночь, всё вокруг принимало загадочную окраску, а она в отчаянии плутала одна в этих таинственных лабиринтах и никак не могла выбраться. Хотела позвать кого-нибудь на помощь, чтобы, наконец, вывели её наружу, но изо рта вместо крика, как это часто бывает, вырвался лишь цыплячий писк. Споткнувшись об огромный камень, она стремительно полетела вниз головой в какой-то мутный глубокий бассейн, слышно было, как в жуткой тишине плескалась грязная вода. Она с ужасом почувствовала, что вот-вот захлебнётся в этой отвратительной жиже, как вдруг чья-то сильная рука живо подхватила её, как былинку, и ловко, не причиняя боли, вытащила наверх.

– Да это был он, Алексей, он, как всегда, не опоздал, и мир у неё засверкал сразу всеми радужными красками. Она с радостью увидела, что жуткая ночь растаяла, он с удовольствием помог ей выбраться из этого мрачного замка, и они вскоре оказались в изумительном сказочном месте. Красочный ландшафт предстал перед их взором. Прямо у их ног расстилалась большая, залитая солнцем лужайка, окружённые изумрудной травой, стояли, покачиваясь на лёгком ветру, карликовые деревья, над ними весело порхали диковинные разноцветные бабочки, сверху шумел причудливый водопад, а кругом простирались чудные лианы винограда и, будто дразня их, колыхались на деревьях крупные янтарно- оранжевые мандарины, из которых, того и гляди, брызнет сок. Алексей осторожно сорвал несколько штук и, старательно очистив, отправил ей сочные сладкие дольки в рот, так он делал и раньше.

– Я знаю, ты их любишь, – снисходительно проговорил он и нежно погладил её разбросанные в живописном беспорядке пышные волосы.

– Но где же, ты мой друг, пропадал? Я так тебя ждала, а ты всё не шёл и не шёл, – как маленькая, надув губы, пожаловалась она и, кокетливо поводя плечами, она плавно изогнулась перед ним и не вытерпев, похвасталась:

– Я ради тебя, между прочим, даже бельё красивое купила. Только сегодня забыла одеть.

– Ты и так самая прекрасная в мире, только у тебя одной, моя прелесть, такие необыкновенные глаза-васильки, ты у меня как сказочная фея, – восторженно, как заклинание, повторял он и, наклонившись к её уху, шепнул слова, ввергшие её в краску.

– Мне всё равно, в чём ты одета, ведь я всё это буду снимать!

Она стыдливо отвернулась, но гибкое по- девичьи тело её замерло в сладком ожидании. Она вся напряглась и с нетерпением ждала его ищущих рук. По правде говоря, ей всегда безумно нравилось, когда он её раздевал. Вскоре горячие руки его уже уверенно заскользили по её телу, и вот уже слитые друг с другом тела их змеились по влажной траве. У неё буквально перехватывало дыхание от его ненасытных поцелуев; гладкое-гладкое, словно стиранное небо над ними в такт их движениям резво подпрыгивало. И снова, в который уже раз она весьма удивилась: каким непревзойдённым мастером в любовных играх стал её прежде застенчивый супруг.

Она прекрасно помнит, что раньше у него по этой деликатной части были сплошные комплексы, он даже когда обнажался, смущённо просил её отвернуться, эта его застенчивость невольно передавалась и ей, и так они чуть ли не всю супружескую жизнь прокомплексовали. А теперь он не такой. До чего, господи, меняет людей жизнь! Впрочем, какая жизнь? Если тут господствует смерть.

Можно смело сказать, что сейчас они впервые познавали друг друга, словно два ученика, сдающих экзамен. От его восхитительных движений по её изголодавшемуся телу пробегала сладчайшая дрожь, а с губ непроизвольно вырвался стон.

– Послушай, мой друг, а вдруг я забеременею? – Ксения испуганно отшатнулась. – Представь себе, какую я пищу дам для здешних обывателей, да и как я покажусь на работе, наконец, что скажет моя мать. А сын? Да я от стыда провалюсь сквозь землю, если мой мальчик догадается.

– Всё это, малышка моя, не более, чем паника, – он с улыбкой потянул её к себе, заключил в крепкие объятия, затем опять с вожделением стал любоваться её гладким моложавым телом, с силой впился в её влажные податливые губы, и вот уже снова их жаждущие любви тела сплелись в жаркой истоме в тугой клубок, и они снова с наслаждением растворились друг в друге.

– А вообще-то, малышка моя, недурно будет, если ты и впрямь родишь мне славную дочурку, ты, наверное, не догадывалась никогда, что я очень мечтал о дочке, эдакое милое белокурое созданьице, с соломенными косичками, как бы я её обожал, а главное, если б у нас была ещё и дочка, Денис не был бы таким эгоистом, и ты не носилась бы с ним, как курица с яйцом.

– Но я уже древняя, как мамонт, ты верно забыл, что мне уже целых сорок лет, – слабо запротестовала она, впрочем, не без некоторой доли кокетства.

– О-ля-ля, моя птичка, не прибедняйся, ты выглядишь на все двадцать!

– Всё- таки, Лёшенька, почему ты скрываешь от меня, кто тебя убил, раскрой, пожалуйста, я умоляю тебя, эту чудовищную тайну? Кто тебя отнял у меня, скажи мне, кто этот изверг, неужели ты так и будешь молчать, и я никогда не дознаюсь до этой страшной истины?

Он долго сидел, отвернувшись от неё, храня угрюмое молчание, затем неохотно сказал:

– Не береди мне, дорогая, рану, от этого никому не станет легче, ну что, подумай сама, изменится, если ты узнаешь имя убийцы? Тем более, с моей смертью мы вновь обрели друг друга.

Она по-детски всхлипнула, не соглашаясь с его доводами, ей показалось, что муж изо всех сил её щадит, скрывая какую-то страшную тайну, и всё же она рано, или поздно добьётся от него откровенного ответа. А пока ей и так с ним чертовски хорошо, и пусть это только сон, чудесный сказочный сон, но ведь и сон в этой суетной жизни что-то, да значит. И потом, а вдруг всё наоборот в жизни устроено и люди глубоко заблуждаются, вдруг на самом деле жизнь – это сон, а сон – это жизнь, ведь не случайно во сне так ярко и острее, чем в пресной жизни, воспринимаются все события? Она просунула голову ему в подмышки и там уютно затихла. Потом они вприпрыжку побежали к морю, и там, в ласковых волнах под жарко палящим солнцем, напоминающим раскалённую чашу, расшалились, как дети, брызгая друг в друга водой.

– А пока двое влюблённых вполне зрелого возраста предавались сладкой неге, в природе произошли резкие перемены. Солнечный багрово-оранжевый диск, стыдливо прижмурившись, поспешно спрятался за набежавшее облачко, небо нахмурилось, притаившись, подул лёгкий бриз, шаловливо заскользив по их лицам, вода вдруг зябко и мелко зарябила. В одну минуту вдруг неизвестно куда исчезли мандариновые деревья, а на их месте неожиданно выросли колючие карликовые деревья. Упала сначала робко первая капля, затем в воздухе громыхнуло так, что Ксения боязливо заткнула уши и со страхом зажмурила глаза, воздух, казалось, вот-вот лопнет от чудовищных раскатов и всё вокруг них канёт в тар-тарары.

– — Мне, пожалуй, пора, – сказал он с нескрываемым сожалением, впрочем, с непоколебимой уверенностью, что бесполезны всякие уговоры с её стороны. Она похолодела вся, тщетно стараясь своим жалобным взглядом поймать его сразу ставшие суровыми глаза.

– Но куда ты уходишь так скоро, разве кто-то властен в другом мире над тобой? И когда ты придёшь ещё снова?

Господи, какая она глубоко несчастная! Он опять её покидал, ей хотелось плакать, в этот момент она чем-то напоминала обиженную девочку, у которой жестоко отняли любимую игрушку. Тем временем Алексей, когда уже ушёл от неё наполовину, вдруг вернулся, усмехаясь бесцветными губами.

– Совсем забыл тебе, дорогая, сказать следующее. Я заметил, что ты носишь пару обручальных колец, моё и своё, согласись, это не дело, моё кольцо должно быть на мне. Почему ты моё кольцо не отдала мне? Изволь, дорогуша, это сделать сейчас, я хочу и там его носить в память о тебе. – Всё это сказал он совершенно сухим тоном, как будто не он только недавно был с ней так нежен.

– Господи, милый, где там-то? – леденея от ужаса, упавшим голосом спросила она. Сонный странник впервые напомнил беспощадно ей, что он совсем из другого мира.

– Там, – опять сухо и лаконично повторил он и со страдальческим выражением снял с её пальца кольцо и, как в тумане, стал медленно растворяться. Уже где-то вдалеке мелькнула густая шапка его волнистых темно-русых волос, а затем он быстро исчез, как будто и не было этих сладких минут.

Ксения открыла глаза и, к своему удивлению, сразу вдруг обнаружила, что на правой руке у неё нет обручального кольца. Того самого, которое когда-то принадлежало Алексею. В недоумении она протёрла глаза, больно ущипнула себя за руку, подозревая, что она всё ещё пребывает во сне. Осмотрелась внимательно кругом, прислушалась. Гробовая тишина. Видимо, мать, как обычно в это время ушла к соседке за молоком, а её пожалела будить. Сын, вероятно, ушёл уже в школу, а вот она явно опаздывала в редакцию. Сквозь мутное окно пробивался пасмурный мутный день, стекло слезилось, оттого, что нудно и мелко моросил дождь. Постель её была самым бесстыдным образом смята, розовое одеяло, в мелкий горошек, небрежно скомканное, лежало на полу. Весьма странно, что простынь, которую она накануне тщательно отутюжила, была почему-то скручена в жгут. Но главное, куда же всё-таки делось кольцо? Сплошная загадка, хоть садись и сама про себя пиши детектив.

– Но может, она вчера нечаянно сняла его и положила в шкатулку? Однако там было пусто. Тогда у неё возникла следующая версия. Может, кольцо нечаянно как-нибудь скатилось с её пальца, когда она легла спать, а негодник Кешка скорее всего закатил его куда-то. В отчаянии она ползала по- пластунски по полу, усердно шаря по всем укромным углам, заглянула под шифоньер, проверила под кроватью, сдвинула ветхие, ободранные котом кресла, обследовала место за печкой – и в изнеможении опустилась на кровать. Нет, кольца нигде не было, и у бедной женщины от этих странных вещей помутилось в голове, ей показалось, что она сходит с ума.

Глава шестая

Через несколько месяцев после убийства Бутырина неожиданно объявился Денисов Николай. С опухшей физиономией, на которой резко выделялись красные набрякшие веки, с давно не чесаными волосами, где, по всей вероятности, разгуливали насекомые, зашёл он в кабинет Дмитрия Кустова. Следователь с интересом посмотрел на вошедшего. Николай был корноухий, вдобавок нос у него был сворочен на бок как следствие его задиристого нрава.

– Я от супружницы своей и прямо к вам, гражданин следователь. Моя баба, чёрт её забери, совсем охренела, на порог не пускает, как собаку. Талдычит одно, будто я Бутырина на тот свет отправил. Не мог я стерпеть такого поклёпа, вот и явился к вам собственной персоной. Он громко икнул, смахнул рукавом старого клетчатого пиджака дрожащую соплю на кончике шишковатого носа.

– У нас в деревне, хлебом не корми, будут бабы молоть всякую чепуху. Вы что взаправду меня убийцей считаете? Что ж я и в каталажку загремлю ни за понюх табаку?

Интуиция Дмитрию ясно подсказывала, что Денисов, на которого у него сначала пало некоторое подозрение, скорее всего тут ни при чём. Он только сейчас приметил у него ко всем прочим физическим недостаткам ещё и заячью губу.

«Теперь мне понятно, почему этот ещё сравнительно не старый мужик трётся под бочком у сварливой грымзы».

– Никто вас, гражданин Денисов, не считает убийцей, – сухо заметил он, – но почему вы вдруг исчезли именно в тот день, когда вашего соседа обнаружили в доме мёртвым? Ведь вас видели с Алексеем на речке. Расскажите-ка всё по порядку, ничего не утаивая от следствия.

– Так я и знал, что этот трепло Культя будет чесать языком всякие небылицы про меня, потому и спрятался у одного ханыги. Он в соседней деревне живёт. Я сразу подумал, что будут меня подозревать, что это я, дескать, Лёху в жмур-парк отправил. А на кой ляд мне это делать! Лёха был мужик мировой, мне, может быть, его жальче всех, – он забавно шмыгнул носом, сглотнул слюну.

– Да вы суть излагайте!

– Я и так эту самую суть. Вы лучше, гражданин следователь, скажите, заарестуете меня, али нет? Если в каталажку всё равно загремлю, то на кой хрен я тут у вас буду рассусоливать! – Николай зябко поёживался, бросая на Кустова тревожный взгляд. Настроение, надо сказать, у него было прескверное. Три дня назад он с приятелем, у которого обитал в последнее время, одним махом опорожнил две бутылки подпольной китайской водки и до сего дня ему не удалось опохмелиться.

– -Мне, господин следователь, – заячья губа обиженно шевельнулась, и Николай затрусил было к выходу, но у порога обернулся, – не резон, блин, мочить свою репутацию. Сроду я за решёткой не сиживал. Маненько обожду.

– — Можете не беспокоиться, гражданин Денисов, для того, чтобы вас посадить, у меня должны быть против вас довольно веские улики.

А то, что вас видели с Бутыриным перед его смертью, ещё мало о чём говорит.

Денисов успокоенно икнул, воспрянул духом и со всего размаху плюхнулся на стул, вытянув свои жилистые нескладные ноги в потрёпанных ботинках.

– Выходит, блин, зря я скрывался у этого старого хрена, чтоб ему подавиться, скупердяю проклятому! Всё, всё, не серчайте, начинаю рассказывать. Так вот, в этот день мы договорились пойти с Лёхой на рыбалку. Если б вы знали, какой Лёха заядлый рыбак! Не чета мне. Я ведь так себе, балуюсь иногда. Собрались мы с утра пораньше, снасти прихватили, само собой – бутылочку. Лёха накануне получку получил, колбаски шмат взял, в общем, затарились, нехило. Пришли на речку, часа два промаялись, ни черта не клевало. И погода, как на зло, стала портиться. Ветер, чертяка, подул, то ли снег пошёл, то ли дождь, ни хрена не разберёшь. Апрель, а весной и не пахло.

– Однако, вы, гражданин Денисов, порядком путаете, – вмешался Кустов. Красноречие Николая начало его уже несколько утомлять.– Алексей, если мне не изменяет память, погиб 31 марта.

– Чуть, блин, не забыл, – спохватился Денисов, – и впрямь, стало быть, дело было 31 марта, а я вам мозги пудрю. Ну да какая разница! В общем, сели мы под мостиком, чтобы подзаправиться как следует. Лёха опрокинул две рюмашки и начал горячку пороть. Упрекал, что я целый год должок ему никак не могу вернуть. Мол, сын в старший класс переходит, одевать надо парня, а я, несознательный элемент, резину тяну. Вообще он парня своего любил очень, всё время хвастался, что Денис артистом будет, поёт хорошо.

– Однако тёща его подчёркивала, что зять на родного ребёнка волком смотрел. – Кустов, не спеша, вытащил из кармана пачку отечественных сигарет, испытующе глядя на Денисова.

– А – тёща, – пренебрежительно воскликнул Денисов, – это такая мегера, удивляюсь, как он вообще с ней под одной крышей жил. Видать, Ксюху здорово любил, и чем только она его приворожила, одни глазюки, а больше ни хрена хорошего, один выпендрёж.

– Так вот, он тогда сильно на меня осерчал, на него, блин, это было не похоже, всегда смирный, как телёнок. А под конец даже пригрозил, что ты, мол, пёс шелудивый, попомнишь меня. Не знаю только, на что он намекал, может, поколотить меня собирался, он ведь рослый был, чертяка, я против него – куцый щенок. Пока он на гавно изводился, я лихорадочно соображал, где раздобыть деньги. С работы меня, блин, попёрли, а устроиться нынче чёрта с два куда можно. Я, грешным делом, думал, что сосед по доброте своей запамятовал про должок, молчал ведь, как рыба, всё время, а тут его прорвало на мою голову. Когда мы с ним сидели под мостом и громко так балакали, я увидел, что к берегу направлялся Культя, но, завидя нас, он шустро повернул назад. Обратной дорогой мы шли молча. Лёха дал мне месячный срок, насупился, как бирюк. А я вообще после его ультиматума хреново себя чувствовал, даже выпить захотел.

– Уже после того, как мы с ним расстались, и я пришёл домой, то вдруг смекнул, а у меня, гражданин следователь, вообще позднее зажигание, а что, если мы с ним, коль за душой у меня нет ни хрена, натурально рассчитаемся, сейчас, сами знаете, это в моде. У меня в сарайчике мотоцикл давно стоит, удивляюсь, как он ещё не проржавел. Старый, но ездить на нём можно. У Бутырина же даже захудалого транспорта не было и в помине, они ещё только собирались купить машину. Вот, кумекаю, мотоцикл и пригодится ему пока.

– — Э, думаю, где наше не пропадало! – и мухой побежал к соседу.

– Так-так, не припомните, через сколько времени это было?

– Ей богу, точно я вам не скажу, память у меня, как дырявое ведро, но ежели примерно, то… – Денисов звучно высморкался, почесал за ухом. – Где-то часа, кажись, через три, я ещё принял рюмашку-другую и отлёживался сначала на кровати. Ну, так вот, постучал я к Бутыриным, но, чёрт побери, мне никто не открывал. А я точно знаю, что Лёха должен быть один. Жёнка с матерью, он мне сам сказал, в город подались, а пацан их куда- то уехал. Тут терпение моё лопнуло, затарабанил я, что есть силы, думаю, что он, наверное, чертяка, дрыхнет без задних ног. А мне не терпелось поделиться с ним своим планом, я не сомневался, что он согласится. Мыслимо дело, километра два он топал каждый день на работу. И тогда я пнул ногой дверь, а она, оказывается, и не заперта была.

– И верите ли, чуть кондрат меня не хватил, нервишки-то у меня того, как у бабы беременной, растрепанные. Смотрю, мой сосед растянулся на полу, а кровищи с него накапало – жуть, как с резаного хряка. Стою я дурак дураком, словно столбняк на меня напал. Ну, думаю, влип ты, Николай Иваныч, как петух во щи, влип. Если б ещё не Культя. Так никто не знал, что мы с ним на рыбалку пошли. Он хотел жёнушке своей этот самый, как его, сурприз сделать. Он ведь и уху лучше всякой бабы мог сварганить. Вообще, должен заметить, гражданин следователь, бабы на Лёхе верхом, как кобылицы, ездили. Я когда стоял, как истукан, даже слезу из себя выдавил, хотя и не плаксивый вроде. Но вовсе не из-за Лёхи прослезился, себя шибко жалко стало. Пронюхают, думаю, что я с ним был, скажут, что я укокошил его. Ну и жизнь, ядрёна-вошь, какая штука коварная! Недавно, к примеру, Лёхе что-то надо было, про деньги долдонил, а теперь, выходит, ни хрена ему не надо. Неводушевлённый предмет. Я вот тут с вами беседую по душам, а у самого лягушки квакают в животе. А ведь точно знаю, что моя хорошая милая старая карга нынче блины стряпала. Запах их учуял, когда ступал на порог. Вы уж, господин следователь, бумаженцию мне какую-нибудь всучите, что меня не заарестуете, а то она, старая перечница, язва хорошая, арестантом меня обозвала и голодом морит.

– — И что же дальше? – подстёгивал его Кустов.

– — А то, что дал я такого стрекача, будто за мной табун лошадей гнался, давно так не бегал. Думал, меня подозревать будут.

– А не припомните ли, Денисов, – перебил его Дмитрий, – когда вы выбежали из дому Бутыриных, калитка и дверь были распахнуты?

– А хрен его знает. Кажись, закрыты, точно не помню. В общем, меня по башке тогда точно током шибануло. Я, грешным делом, подумал, что у меня этот, как его… инфарк микарда кажись.

После ухода Денисова Дмитрий задумался. Дело об убийстве Бутырина в связи с истечением срока было приостановлено, и теперь оно его, по правде говоря, занимало лишь со следующей точки зрения: сколько раз ещё он может встретиться тет- а- тет со смазливой и гордой вдовушкой. Вначале он мечтал о том, как бы завести с ней лёгкую, ни к чему не обязывающую интрижку. « Из-за одних глаз её, которые точно не от миру сего, да чудных ямочек, придающих женственному лицу какое-то детски-наивное, загадочное выражение, я, пожалуй, готов застрелиться, – сказал он сам себе задумчиво, впрочем, с блуждающей улыбкой на тонких губах.

– Всё-таки эта сквалыга, мать Бутыриной в какой-то степени, по-моему, права. Странный у них мезальянс. Она такая красавица, с интеллектом, он для неё был совершенно прост, её покойный муж. Ну что ж, браки не всегда бывают равные, можно подумать, что мы с моей супругой подходящая пара, – глубокомысленно заключил он вслух, собираясь домой.

Пока Дмитрий раздумывал, с какого боку лучше всего подступиться к запавшей ему в сердце синеглазой Ксении, последняя между тем продолжала витать в облаках, вкушая ни с чем не сравнимый плод ирреальной любви. Впрочем, всякий раз просыпаясь, она уже начинала потихоньку сомневаться, верно ли, что это во сне с ней происходят такие изумительные вещи, от которых, как на качелях, захватывает дух?

– Что примечательно, Алексей появлялся всегда вовремя, как раз тогда, когда во сне ей угрожала какая-то страшная опасность, и надо было её срочно спасать. Однажды ей снилось, будто началась война, кругом стреляло, ухало, взрывалось, злобно свистели пули над головой, металось дикое небо в зареве огня, а на крошечный пятачок земли, где она чудом держалась, оглушённая, сжавшись в комочек, с одной только тоскливой мыслью, что всё кончено, что вот она и смерть, о которой столько передумано, ехидно оскалилась, со всех сторон надвигались громадные танки. И в самый критический момент бог знает откуда, словно из-под земли, появлялся её драгоценный супруг со своей неизменной снисходительной улыбочкой и уносил бережно её на руках подальше от страха, туда, где была незнакомая райская жизнь, полная соблазна, где всё цвело, зеленело, где один только запах цветов, смешанный с запахом мандаринов, неистово кружил ей голову. Где с шумом плескалось о берег ленивое море и что-то нежно нашёптывали друг другу, наверное, о любви кипарисы. И где никого не было, кроме них.