Преступление отца Амаро

В восемь часов отец Амаро являлся ежедневно на улицу Милосердия вместе с каноником. Но эти вечерния встречи были теперь неприятны и тяжелы и Амаро и Амелии. Амаро требовал от девушки большой осторожности, и она делала даже больше, чем с неё спрашивали – никогда не садилась рядом с ним за чаем и даже не угощала пирожным. Ее раздражало присутствие старух, их резкие, крикливые голоса, постоянная игра в лото; все на свете казалось ей невыносимым, кроме свиданий с Амаро наедине… Как вознаграждали они себя зато в доме звонаря! Лицо Амелии преображалось под ласками Амаро, из груди вырывался глухой стон… Затем наступало полное бессилие. Свящеыник пугался иногда и приподнимался на локте в беспокойстве.

– Тебе нездоровится?

Она широко раскрывала изумленные глаза, словно пробуждаясь от глубокого сна, и была ослепительно красива, скрестив голые руки на обнаженной груди и отрицательно качая усталой головою.

XIX

Но одно неожиданное обстоятельство скоро испортило им прелесть свиданий в доме звонаря. Это было отношение к ним Тото.

Девочка выказывала теперь глубокое отвращение к Амелии. Стоило той подойти к постели, как она закрывалась одеялом с головою и приходила в настоящее бешенство от одного звука её голоса. Амелия испуганно уходила, воображая, что вселившийся в Тото диавол чувствует запах фимиама, продушившего её платье в соборе, и корчится от ужаса в теле девочки.

Амаро попробовал было сделать Тото выговор за черную неблагодарность к Амелии, которая приходила учить ее общению с Богом, но с больною сделалась истерика; потом вдруг она вытянулась неподвижно, закатив глаза в потолок, и на губах её появилась белая пена. Амаро и Амелия очень испугались. Священник окропил постель святой водой и произнес на всякий случай заклинания против злого духа. Девушка решила тогда «оставить дикое животное в покое» и перестала учить ее азбуке и молитвам, объявив отцу Амаро, что свидание с ним не доставляет ей никакого удовольствия «после такого ужасного зрелища».

С этих пор она стала подниматься прямо наверх, не разговаривая с Тото. Но вышло еще хуже. Когда она проходила от двери на лестницу, Тото высовывалась с постели, ухватившись за край сенника, и старалась проследить за нею взглядом, приходя в отчаяние от своей неподвижности. И Амелия слышала злобный смех или протяжное завыванье, леденившее ей душу.

Это отравляло девушке жизнь; у неё явилась мысль, что Бог послал умышленно, в место свиданий со священником, жестокого демона, в укор ей. Амаро успокаивал ее, говоря, что папа римский объявил недавно грехом верить в одержимых бесом людей.

– Но к чему-же существуют тогда заклинания и молитвы для таких случаев?

– Это перешло к нам от прежних времен. Теперь все переменится. Наука берет свое.

Амелия догадывалась о том, что Амаро обманывал ее, и Тото по-прежнему отравляла ей счастье. Священник нашел тогда способ избавиться от «проклятой девчонки»: они могли оба входить в дом из ризницы и, пройдя через кухню, подниматься прямо наверх. Кровать Тото была поставлена таким образом, что девочка не могла видеть, как они проходили на цыпочках мимо её комнаты. Этот план был тем более удобен, что в час свиданий – около половины двенадцатого – ризница бывала всегда пуста.

Но, как осторожно ни поднимались они по лестнице, затаив дыхание, а старые половицы скрипели под их ногами, и голос Тото кричал снизу хрипло и резко.

– Убирайтесь, собаки! Убирайтесь вон!

У Амаро являлось бешеное желание задушить больную, а Амелия дрожала, вся бледнея. Негодное создание продолжало тем временем кричать из своей комнаты:

– Там собаки! Там собаки!

Амелия опускалась на постель, без малого лишаясь сознания, и клялась что не вернется больше в этот проклятый дом.

– Но какого чорта тебе нужно? – говорил священник в бешенстве. – Где же нам видеться тогда? Может быть, валяться да скамейках в ризнице?

– Но что я сделала ей? Что я сделала? – повторяла Амелия, ломая руки в отчаянии.

– Ничего, конечно. Она просто сумасшедшая. Но ее не исправить.

Девушка не отвечала. Но дома, когда приближался час свиданий, она начинала дрожать при мысли о том, что снова услышит голос больной, звучавший постоянно в её ушах. Она спрашивала себя, не совершает ли непоправимого греха, любя Амаро, и уверения священника в полном прощении Господа Бога не утешали ее уже, как прежде. Она прекрасно видела, что Амаро бледнеет и дрожит от ужаса, слыша завывания Тото.

В минуты тяжелых сомнений Амелия опускалась на колени и долго молилась Пресвятой Богородице, прося осветить её разум и сообщить, не есть ли отношение девочки страшное предупреждение свыше. Но Божия Матерь не отвечала ей, и молитва не давала успокоения. Амелия отчаивалась, ломала руки, обещала себе не ходить больше в дом звонаря. Но когда наступал день свиданий, мысль об Амаро и его страстных поцелуях зажигала ее таким огнем, что у неё не хватало сил противостоять искушению. Она одевалась, давая себе мысленно клятву, что это последний раз, и, когда часы били одиннадцать, уходила, сгорая от желания броситься в объятия священнику.

Она не останавливалась в соборе и не молилась из страха перед святыми, а шла прямо в ризницу под крылышко к Амаро; тот видел, как она бледна и расстроена, и старался развеселить и успокоить ее, обещая подыскать другое место для свиданий и показывая иногда для развлечения церковную утварь и облачения. Фамильярность, с которой он прикасался к священным вещам, должна была возвысить в её глазах его авторитет и доказать, что он сохранил прежнее значение в небесных сферах.

Однажды утром он показал Амелии плащ для статуи Богородицы, полученный собором в виде подношения от одной богатой ханжи. Амелии очень понравился плащ. Он был из голубого атласа, и изображал ясное небо с вышитыми звездами, а в середине пылало золотое сердце, окруженное розами. Амаро развернул его у окна, и звезды засверкали под лучами солнца.

– Красивая вещь, неправда-ли? Несколько сот тысяч рейс… Вчера мы примеряли его на статуе… сидит прекрасно, как по ней шит. Только, пожалуй, немножко длинен… – сравнив на глаз высокий рост Амелии с приземистой фигурой Богородицы, он добавил: – Тебе он, наверно, пришелся-бы как раз. Посмотрим-ка…

Она попятилась назад в испуге.

– Нет, нет, это грешно.

– Глупости! – возразил он, подходя с развернутым плащом и показывая подкладку из белоснежного атласа. – Он еще непосвящен… значить, точно платье от портнихи.

– Нет, нет, – повторяла она слабым голосом, а глаза её уже засверкали желанием.

Амаро, рассердился. Она знала, должно быть, лучше священника, что грешно и что нет.

– Не упрямься, примерь.

Он накинул ей плащ на плечи, застегнул на груди серебряную пряжку и отступил назад полюбоваться его. Амелия стояла неподвижно с улыбкою благоговейной радости на губах.

– Как ты красива, моя дорогая!

Она подошла осторожно к зеркалу и взглянула на себя в голубом шелку, усеянном блестящими звездами, словно роскошное небо; и ей показалось, что сама она – святая на пьедестале или – еще выше – на небе…

Амаро не мог наглядеться на нее…

– Ненаглядная моя! Ты еще красивее Богородицы.

Амелия поглядела в зеркало внимательнее. Она была, действительно, очень хороша собою… Конечно, не так, как Божия Матерь, но все-таки её смуглое лицо с розовыми губками и блестящими глазами, несомненно, заставило-бы с алтаря сильно забиться сердца верующих.

Амаро подошел к ней сзади, прижал к своей груди, откинул её голову назад, и губы их слились в долгий, немой поцелуй. Амелия закрыла глаза в блаженстве. Губы священника не отрывались от её уст, высасывая из неё всю душу. Дыхание её становилось все чаще, ноги подкашивались, и она упала священнику на плечо со стоном наслаждения.

Но через минуту она выпрямилась вдруг, широко раскрыв глаза, словно пробудилась от глубокого сна, и лицо её покрылось густою краскою стыда.

– О, Амаро, какой ужас! Это грешно.

– Глупости! – возразил об.

Но Амелия поспешно снимала с себя плащ, в искреннем огорчении.

– Помоги мне снять, помоги! – кричала она, как-будто шелк жег её тело.

Лицо Амаро тоже приняло озабоченное выражение. Пожалуй, и действительно, не следовало шутить со священными вещами.

– Да, ведь, плащ еще не освящен. Ты не должна смущаться.

Он тщательно сложил его, завернул в белую тряпку и сложил обратно в ящик, не говоря ни слова. Амелия смотрела на него, точно окаменелая, и только губы её шевелились, шепча молитву.

Когда-же он сказал, что пора итти в дом звонаря, Амелия отступила в ужасе, словно ее манил к себе злой дух.

– Нет, сегодня не надо! – воскликнула она тоном горячей мольбы.

Амаро стал настаивать. – Ты прекрасно знала, что не грешно одевать плащ, раз он не освящен… Нельзя-же быть такой щепетильной и глупой! Чорт возьми! Полчаса в доме звонаря ничего не изменят…

Она подходила к двери, ничего не отвечая.

– Так ты не желаешь?

Она обернулась и повторила тоном мольбы:

– Нет, сегодня не надо!

Амаро пожал плечами, а Амелия быстро прошла через собор с опущенными глазами, словно на нее могли обрушиться с угрозами статуи разъяренных святых.

* * *

Услышав на следующее утро тяжелое дыхание каноника на лестнице, сеньора Жоаннера вышла навстречу и заперлась с ним вместе в гостиной.

Ей надо было рассказать другу о своих горестях. Амелия проснулась в это утро, крича, что Божия Матерь топчет ее ногами, Тото поджигает сзади, а пламя ада поднимается выше соборной колокольни! Мать застала ее бегающей в одной рубашке по комнате; можно было подумать, что она – сумасшедшая. Затем она упала в истерике. Весь дом был поднят на ноги. Теперь бедняжка лежала в постели и не желала принимать пищи.

– Гм… кошмар, – проворчал каноник. – Верно, от несварения желудка.

– Ах, нет, сеньор каноник, уверяю вас, что это не от того, – воскликнула сеньора Жоаннера, подавленная своим горем. – Все происходит от того, что она навещает эту несчастную дочь звонаря.

И она излила свою душу перед другом, выложив все огорчения, которые накопились в ней за последнее время. Она не желала ничего говорить до сих пор, понимая, что Амелия делает доброе дело. Но с того самого времени, как начались уроки с Тото, в девушке произошла сильная перемена. То она была весела без причины, то впадала в черную меланхолию. По ночам она бродила по дому до позднего часу, открывая окна… Мать боялась иногда даже за её здоровье. По возвращении из дома звонаря она была всегда бледна, как смерть, и чуть не падала от усталости… Одним словом, в городе говорили, что Тото одержима злым духом, и сеньора Жоаннера полагала, что не следует пускать девушку в дом звонаря, пока не будет уверенности, что общение с больной не губит её душу и здоровье. И вот надо было, чтобы какой-нибудь опытный и положительный человек сходил посмотреть на Тото!..

– Значит, вы желаете, чтобы я навестил больную и разузнал, в чем дело, – сказал каноник, слушавший с закрытыми глазами жалобную тираду своей подруги.

– Это было-бы большим облегчением для меня, голубчик.

Нежное обращение, приберегаемое сеньорою Жоаннерою всегда для интимных минуть, растрогало каноника. Он ласково потрепал свою старушку по полной шее и обещал добродушно исполнить её просьбу.

– Завтра как раз удобно – Тото будет одна, – попросила сеньора Жоаннера.

Но каноник предпочитал видеть девушек вместе, чтобы посмотреть, как они ладят между собою, и какое влияние оказывает на Амелию злой дух.

– Я сделаю это только для вас… Мне достаточно и своих огорчений, чтобы заниматься добровольно еще делами сатаны.

Сеньора Жоаннера поблагодарила его звонким поцелуем.

– Ах, сирена, сирена! – пробормотал каноник философским тоном.

Это поручение было очень неприятно ему; оно нарушало его привычки и заставляло терять целое утро. Кроме того, он терпеть не мот больных и вообще всего, что напоминало о смерти. Тем не менее он исполнил обещание и отправился в аптеку Карлоса на площади в ближайший-же день, когда его предупредили о том, что Амелия идет к Тото. Усевшись удобно в аптеке, он стал поглядывать то в газету, то на дверь, поджидая Амелию. Карлоса не было дома, а помощник сидел за столиком, углубившись в книгу. Площадь быта залита теплыми лучами апрельского солнца. Амелия что-то замешкалась, и глаза каноника стали уже смыкаться в полуденной тишине, как вдруг в аптеку вошел какой-то священник.

– О, аббат Феррао, какими судьбами попали вы в город? – воскликнул каноник Диас, очнувшись от дремоты.

– Я ненадолго, совсем ненадолго, коллега, – ответил тот, осторожно кладя на стул две толстых книги, перевязанных веревкою, и приветливо снимая шляпу перед помощником аптекаря.

Это был совсем седой старик, старше семидесяти лет, но очень бодрый и здоровый; его маленькие, живые глаза сияли веселостью, и зубы прекрасно сокращались, благодаря железному здоровью. И только огромный нос безобразил его.

Аббат осведомился спокойным, добродушным тоном, не болен ли Диас, что зашел в аптеку.

– Нет, я жду здесь. Надо исполнить одно очень щекотливое поручение…

– Ах, вот как! – оказал старик скромно и, подав аптекарю рецепт, стал рассказывать канонику новости из своего прихода. Он жил в местечке Пояиш, где у каноника было имение. Аббат очень удивился утром, проезжая мимо дома Диаса и увидя, что маляры красят фасад. Разве коллега собирается провести лето в своем имении?

Но каноник ответил, что и не думал перебираться туда. Просто рабочие ремонтировали внутренность дома, и он велел заодно выкрасить заново фасад, выглядевший скандально. Дом стоял у самой дороги, где постоянно проезжал местный помещик, болтун и атеист, воображавший, что кроме его виллы нет ни одного приличного дома во всем округе. Пусть же подавится от злости! – Неправда-ли, коллега?

Аббату очень не нравился дух тщеславия в канонике, и чувство христианского милосердия не позволило ему вступить в спор, и он поспешно ответил:

– Конечно, конечно. Чистота и аккуратность первое дело.

Аптекарь ушел в лабораторию. Диас воспользовался его отсутствием и прошептал на ухо аббату:

– Знаете, какое у меня поручение? Я должен навестить девушку, одержимую злым духом!

– Ах, вот как! – ответил аббат, и лицо его сразу сделалось серьезным.

– Пойдемте со мною. Это совсем близко.

Но аббат вежливо отклонил предложение по недостатку времени. Каноник стал настаивать. – Только на минуточку. Это очень интересный случай.

Аббат признался тогда коллеге, что не любил подобных вещей, потому что они вызывали в нем всегда сомнения и недоверие.

– Но, ведь, бывают-же чудеса! – возразил каноник. Он и сам не вполне верил в одержимость людей злым духом, но сомнение аббата относительно сверхъестественного явления было ему тем не менее неприятно.

– Конечно, бывают чудеса, – сказал аббат, – но заметьте, что подобные вещи случаются только с женщинами. Они так лукавы, что сам Соломон не мог справиться с ними, и часто так нервны, что даже доктора сплошь и рядом не понимают их напастей. Приходилось ли вам слышать хоть раз о том, чтобы Божия Матерь являлась, например, какому-нибудь, солидному нотариусу? Или слыхали ли вы о каком-нибудь почтенном судье, одержимом злым духом? Наверно, нет. А это наводит на раздумье. Я держусь того мнения, что все это женское лукавство, или болезненное состояние, или игра воображения. Разве вы не согласны с этим? Я отношусь к подобным случаям всегда очень сдержанно.

Но каноник, карауливший Амелию у двери, замахал вдруг зонтиком при виде её. Она проходила по площади и остановилась, услышав его зов, хотя задержка была очень неприятна ей, потому что отец Амаро, наверно, уже ждал в доме звонаря.

– Значит, по-вашему, аббат, – сказал каноник, открывая зонтик, – когда дело пахнет чудом…

– Я попросту чую какой-нибудь скандал.

Диас поглядел на него с уважением уже с троттуара.

– Вы, Феррао, пожалуй, мудрее самого Соломона.

Он приготовил для Амелии целую историю, в оправдание своего визита к больной. Но во время разговора с аббатом эта история бесследно вылетела из его головы, как вылетало вообще все, что он пытался сохранить в своей памяти. Поэтому он просто сказал Амелии:

– Я тоже хочу навестить Тото сегодня. Мы можем пойти вместе.

Амелия была как громом поражена. Амаро, наверно, уже ждал ее в доме звонаря. Но Божия Матерь всех Скорбящих, к которой она обратилась с горячею молитвою, вывела ее из затруднения, и каноник был очень изумлен, услышав вдруг её веселый голос и смех:

– Отлично, сегодня, значит, приемный день у Тото. Отец Амаро сказал, что он, может быть, тоже зайдет навестить ее.

– Ах, и он тоже? Отлично, отлично. Мы устроим целый консилиум.

Амелия принялась весело болтать о девочке. Сеньор каноник увидит сам… это странное создание. Она не хотела рассказывать дома, но Тото не взлюбила ее, говорила гадкия слова, не желала учить молитв, не слушалась…

– Какой тут скверный воздух! – проворчал каноник, входя в дом.

– Что поделать! Девочка – настоящая свинья и не желает привыкать к чистоте. Отец – тоже неопрятный человек. Но пожалуйте сюда, сеньор каноник, – сказала Амелия, открывая дверь в комнату Тото.

Девочка полусидела на кровати, и глаза её загорелись любопытством при виде незнакомого человека.

– Здравствуй, Тото. Как поживаешь? – произнес Диас, останавливаясь у двери.

– Ну, поздоровайся вежливо с сеньором каноником, – сказала Амелия, принимаясь поправлять ей одеяло и подушки с необычайною заботливостью. – Скажи, как ты себя чувствуешь. Не будь-же букой.

Но Тото упорно молчала, пристально разглядывая полного, седого священника, совсем непохожого на отца Амаро. И глаза её, блестевшие с каждым днем лихорадочнее по мере того, как вваливались её щеки, переходили, по обыкновению, с мужчины на Амелию и обратно, словно она хотела знать, зачем привела девушка сюда этого жирного старика, и пойдет ли она с ним тоже наверх.

Амелия задрожала, от страха. Если бы Амаро вошел сейчас в комнату, Тото, пожалуй, закричала-бы, в присутствии каноника, называя ее и Амаро собаками. Она ушла скорее из комнаты под предлогом прибрать немного кухню и стала караулить у окна, чтобы сделать отцу Амаро знак, как только он появится.

Каноник только что собрался начать свои наблюдения и спросить Тото, сколько лиц у Святой Троицы, как девочка втянула голову и спросила чуть слышным голосом:

– А где другой?

Каноник не понял.

– Скажи громче. Про кого ты спрашиваешь?

– Про того, кто приходит всегда с нею.

Каноник наклонился ближе, и глаза его засверкали любопытством.

– А кто приходит с нею?

– Такой хорошенький! От уходит с ней наверх и щиплет ее…

Но Амелия вошла в этот момент; больная замолчала, закрыла глаза, опустила голову на подушку, и дыхание её стало ровным, словно она испытывала внезапное облегчение от страданий. Каноник сидел неподвижно, не спуская с неё взволнованного взгляда.

– Ну, что-же, сеньор каноник, какое впечатление произвела на вас моя ученица.? – спросила Амелия.

– Ничего, хорошо, – ответил он, не глядя на нее. – Прекрасно. До-свиданья пока.

Он ушел, бормоча, что его ждут, и отправился прямо в аптеку.

– Стакан воды! – воскликнул он, опускаясь в. изнеможении на кресло.

Карлос уже был в аптеке и заботливо спросил, вполне ли он здоров.

– Да, только очень устал, – ответил Диас, взял газету со стола и углубился в чтение. Карлос пробовал заговаривать о политике, об опасности, угрожавшей обществу со стороны революционеров, о местном самоуправлении, но все было тщетно. Святой отец ворчал в ответ односложно и сердито.

На колокольне пробило час дня, когда каноник, все время поглядывавший в окно одним глазом, увидел, как Амелия прошла по площади домой. Он отложил газету и, ни слова не говоря, отправился тяжелою поступью в дом звонаря. Тото вздрогнула от страха, увидя снова перед собою полную фигуру старика, но каноник засмеялся, назвал ее душечкой, обещал дать денег на пирожное и даже сел у кровати, ласково разговаривая:

– А теперь поболтаем, моя милочка. Это больная ножка, да? Бедненькая! Надо поправиться… Я помолюсь за тебя Богу, можешь положиться на меня.

Девочка то краснела, то бледнела, беспокойно оглядываясь по сторонам. Ее волновало присутствие мужчины, сидевшего так близко, что она чувствовала на себе его дыхание.

– Послушай-ка, – сказал он, наклоняясь еще ближе, – скажи, кто этот другой человек? Кто приходит с Амелией?

Она ответила, быстро, говоря подряд, без передышки.

– Это такой красивый, они приходят вместе, поднимаются наверх, запираются, делают, как собаки!

Глаза каноника чуть не вылезли из орбит.

– Но кто-же это? Как его зовут? Что тебе говорил отец?

– Это священник, отец Амаро! – ответила она нетерпеливо.

– И они уходят наверх, да? А ты что слышишь? Скажи все, деточка!

Больная рассказала все – как оба приходили, заглядывали к ней на минуту, жались друг к другу, отправлялись наверх и запирались там на целый час.

Но в канонике разгорелось порочное любопытство, и он стал расспрашивать о подробностях.

– А что ты слышишь тогда, Тото? Как кровать скрипит, да?

Она кивнула головою утвердительно, вся бледная, стиснув зубы.

– А ты видела, милочка, как они целовались и обнимались? Скажи все, я дам тебе на пирожное.

Девочка не разжимала губ, и лицо её приняло дикое выражение.

– Ты ненавидишь ее, неправда-ли?

Та бешено кивнула головою.

– И видела, как они щиплют друг друга?

– Они делают, как собаки! – процедила Тото свозь зубы.

Каноник выпрямился, запыхтел и крепко почесал тонзуру.

– Хорошо, – сказал он, вставая. – Прощай, деточка. Закройся хорошенько, а то простудишься.

Он вышел из комнаты и воскликнул, захлопнув за собою дверь.

– Какая подлость! Я убью его! Я не пожалею себя!

Он остановился на минуту, не зная, куда итти, и отправился на квартиру к Амаро, вне себя от бешенства. Однако, на площади он передумал, повернул обратно в собор и открыл дверь в ризницу в тот самый момент, как Амаро выходил из неё, тщательно натягивая черные перчатки.

Расстроенный вид каноника ошеломил его.

– Что с вами, отец-наставник?

– Что? – закричал тот громко. – Вы – отъявленный подлец, вот что!

И он замолчал, задыхаясь от гнева.

– Что вы хотите сказать этим, отец-наставник?

Каноник перевел дух.

– Какой тут отец-наставник? Вы развратили девушку. Это небывалая подлость и мерзость!

Отец Амаро пожал плечами, как будто не принимая слов каноника в серьез.

– Какую девушку? Вы, верно, шутите, сеньор? – И он даже улыбнулся, стараясь не потерять самообладания, хотя губы его побледнели и задрожали.

– Я знаю все, – закричал каноник. – Тото выдала мне вашу тайну. Я сейчас прямо от неё. Вы запираетесь с девушкой наверху на целые часы. Внизу слышно, как скрипит кровать. Это же безобразие!

Амаро понял, что его накрыли, и решил защищаться отчаянно, как загнанное и затравленное животное.

– А скажите мне, пожалуйста: какое вам дело до этого?

Каноник вспылил.

– Как так какое дело? Да как смеете вы говорить мне это? Я сейчас отправлюсь рассказать старшему викарию!

Отец Амаро, мертвенно-бледный, направился к нему, сжав кулаки.

– Ах, вы негодяй!

– Это что такое! – крикнул каноник, поднимая зонтик. – Вы, никак, хотите драться?

Отец Амаро сдержался, провел рукою по вспотевшему лбу и заговорил, умышленно отчеканивая слова:

– Послушайте, сеньор каноник. Я видел вас однажды в постели с сеньорой Жоантерой.

– Вы лжете, – замычал Диас.

– Нет, видел, видел своими глазами, – повторил тот в бешенстве. – Однажды вечером я вернулся домой… вы были без рясы, а она привстала и застегивала корсет. Вы еще опросили: «Кто там?» Я видел вас, как сейчас вижу. Скажите про меня только слово, и я прокричу, что вы живете уже десять лет с сеньорой Жоанверой, под носом у всего духовенства. Помните же это твердо!

Каноник замолчал под потоком слов Амаро, точно оглушенный бык, и только пробормотал слабым, угрюмым голосом:

– Однако, и подло же вы поступаете со мною!

Амаро понял, что ему обеспечено полное молчание со стороны каноника, и заговорил спокойно и добродушно:

– Почему же подло? Объясните, пожалуйста. У нас обоих рыльце в пушку, это верно. И притом я не подкупал Тото и не расспрашивал никого про вас. Это случилось само собою, когда я вошел в дом незаметно для вас… И не говорите мне, пожалуйста, о безнравственности моего поведения. Это просто смешно. Мораль хороша только для школы и для проповеди. В жизни каждый из нас устраивается, как может. Вы, отец-наставник. – не молоды и подобрали себе пожилую женщину, я устроился с девушкою. Это печально, ею что поделать? Природа берет свое. Все мы – люди. Единственное, что мы можем делать в подобных случаях, это молчать ради профессиональной чести.