История похищения

Поэтому к концу ноября он пришел к выводу, что единственный выход – это встретиться с Эскобаром и поговорить с ним жестко, на равных, по-мужски. И однажды вечером, устав от хлопот, Вильямисар изложил свой план Рафаэлю Пардо. Тот понимал его отчаянное состояние, но на поводу у него не пошел.

– Вот что я вам скажу, Альберто, – без обиняков заявил он. – Вы можете предпринимать любые действия, но если хотите по-прежнему пользоваться нашей поддержкой, все должно быть согласовано. Каждый шаг, Альберто! Это однозначно.

Что, кроме решительности и выдержки, помогло бы Вильямисару разрешить это сложнейшее внутреннее противоречие, когда ему предоставляли свободу, разрешая действовать на свой страх и риск, но в то же время связывали руки?

Глава 3

Маруха открыла глаза и вспомнила старинное испанское изречение: «Бог дает человеку по силам его». С момента похищения прошло десять дней, и они с Беатрис уже начала привыкать к условиям, которые в первую ночь показались им невыносимыми. Хотя похитители твердили им, что это просто военная операция, на самом деле плен оказался хуже тюрьмы. Говорить им разрешалось только в случае крайней необходимости, и то шепотом. С матраса, на котором они спали вдвоем, вставать запретили, и все, что нужно, пленницы должны были просить у охранников, которые не сводили с них глаз, даже когда Маруха и Беатрис спали. Приходилось испрашивать разрешения буквально на все: на то, чтобы сесть, вытянуть ноги, поговорить с Мариной, покурить. Марухе приходилось утыкаться в подушку, чтобы меньше было слышно, как она кашляет.

Единственная кровать, на которой спала Марина, освещалась денно и нощно ночником. Параллельно кровати, на полу лежал матрас, на нем валетом, как две рыбки на знаке Зодиака, спали Маруха и Беатрис; им выделили одно одеяло на двоих. Охранники дремали, сидя на полу и прислонившись спиной к стене. Места было так мало, что когда парни вытягивали ноги, их приходилось класть на матрас. Жили они в полумраке, потому что единственное окошко было закрыто ставнями. Перед сном под дверь подтыкали тряпку, чтобы свет от ночника не проникал через щель в коридор. Ни днем, ни ночью никакого другого освещения в комнате не было, разве что еще мерцал экран телевизора. Лампочку на потолке Маруха заставила выключить, поскольку все лица в синем свете казались жутко бледными. В закупоренной, непроветриваемой комнате царила смрадная жара. Хуже всего было с шести до девяти утра, когда уже проснувшиеся пленницы томились в духоте без еды и питья, дожидаясь, пока из-под двери вынут тряпку и хоть чуточку свежего воздуха проникнет внутрь. Единственным утешением для Марухи и Марины было то, что им всегда исправно, по первому требованию приносили кофе и пачку сигарет. Для Беатрис, специалиста по лечению дыхательных путей, находиться в прокуренной комнатенке было сущей пыткой. Однако она молча это терпела, видя, как счастливы ее подруги. Марина как-то даже воскликнула, попыхивая сигаретой и наслаждаясь кофе:

– Вот будет здорово, когда мы в один прекрасный день встретимся у меня дома, покурим, выпьем кофейку и посмеемся, вспоминая эти ужасные дни!

И Беатрис впервые не расстроилась из-за того, что они опять надымили, а пожалела о том, что сама не курит.

Тот факт, что трех пленниц держали в одном помещении, судя по всему, объяснялся чрезвычайными обстоятельствами, ведь дом, куда поначалу привезли Маруху и Беатрис, оказался «засвеченным» после того, как водитель такси, с которым столкнулись похитители, навел полицию на их след. Только так можно объяснить, почему их спешно перевезли в другое место и содержали всех в шестиметровой комнатушке с единственной, да и то узкой кроватью и одним матрасом на двоих. В комнатушке, которая была чересчур мала для трех узниц и пары периодически сменявшихся охранников. Марину же перевезли сюда из другого дома – или усадьбы, как утверждала она, – из-за того, что тамошние охранники пьянствовали, бесчинствовали и в результате чуть было не провалили всю организацию. В общем, ничем иным, кроме неких чрезвычайных обстоятельств, нельзя объяснить, почему одна из крупнейших транснациональных корпораций проявила такое поразительное бессердечие, не обеспечив своим приспешникам и жертвам человеческих условий содержания.

Заложницы понятия не имели, где они находятся. Судя по звукам, доносившимся снаружи, неподалеку было шоссе, по которому ездили фуры. Еще, похоже, рядом была открытая допоздна палатка, где торговали спиртным и откуда доносилась музыка. Иногда включался репродуктор, и народ созывали то на какую-нибудь политическую акцию, то на церковную службу, а порой транслировали оглушительную музыку. Несколько раз скандировали лозунги избирательной кампании – близились выборы в Конституционную Ассамблею. Но чаще всего раздавался гул маленьких самолетов, которые взлетали и садились где-то неподалеку; это наводило на мысль о том, что узниц держат в окрестностях Гуайярмараля, небольшого аэропорта, находящегося в двадцати километрах севернее Боготы. Маруха, с детства привыкшая к климату саванны, даже по запаху свежего воздуха, проникавшего в комнату, чувствовала, что они не на природе, а в городской черте. Да и охранникам незачем было бы принимать такие усиленные меры предосторожности, если бы они находились в уединенном месте.

Больше всего узниц удивляло жужжание вертолета, которое порой раздавалось так близко, что казалось, он зависал прямо над крышей дома. Марина Монтойя утверждала, что на вертолете прилетает командир, отвечающий за похищения заложников. Постепенно они привыкли к этим звукам, ведь за время их плена вертолет приземлялся возле дома минимум раз в месяц, и женщины не сомневались, что это имеет к ним прямое отношение.

Однако понять, что в рассказах Марины правда, а что – плоды буйной фантазии, порой было невозможно. Например, она уверяла, что Пачо Сантоса и Диану Турбай держат в соседних комнатах и командир, прилетая на вертолете, занимается сразу всеми заложниками. Однажды из внутреннего дворика донеслись какие-то подозрительные звуки. Хозяин костерил жену, приказывая второпях что-то убрать, перенести в сторону, перевернуть вверх ногами. Как будто речь шла о трупе, который никак не удавалось куда-то запихнуть. Марина, захваченная мрачными фантазиями, решила, что бандиты расчленили тело Франсиско Сантоса и закапывают его по кускам под плитами кафельного пола на кухне.

– Если они начали убивать заложников, то уже не остановятся, – твердила она. – Теперь мы на очереди.

Ну и натерпелись же они страху в тот вечер! А потом случайно узнали, что хозяева просто переставляли на другое место стиральную машину и никак не могли управиться с ней вчетвером.

По ночам в округе царила полная тишина. Только безумный петух кукарекал, когда ему вздумается, невзирая на часы. В отдалении слышался собачий лай. А порой лаял соседский пес; похоже было, что это сторожевая, специально обученная собака. Маруха впала в уныние. Она свернулась на матрасе калачиком, закрыла глаза и несколько дней не открывала их без крайней необходимости, стараясь привести свои мысли в порядок. Спать по восемь часов подряд она была не в состоянии; ей удавалось забыться сном от силы на полчаса, после чего она вновь возвращалась к реальности, где ее подстерегала тоска. Тоска и постоянный страх: Маруха физически ощущала в животе какой-то комок, который в любую минуту мог лопнуть, вызвав приступ паники. Маруха вспоминала свою жизнь, стараясь утешиться хорошими моментами, однако их все время заслоняло что-то плохое. Когда они с мужем в третий раз приехали из Джакарты в Колумбию, Луис Карлос Галан за дружеским обедом попросил Маруху помочь ему в грядущей избирательной кампании. Во время прошлых выборов она была его имиджмейкером, разъезжала с сестрой Глорией по стране, они вместе радовались победам и переживали неудачи, рисковали. Поэтому предложение Галана выглядело вполне логичным. Маруха была польщена, ей стало приятно, что ее труд оценили. Но в конце завтрака в облике Галана вдруг промелькнуло нечто странное, лицо его будто осветилось каким-то сверхъестественным светом, и у Марухи откуда-то возникла уверенность, что его убьют. Она поняла это так отчетливо, что убедила мужа возвратиться в Индонезию, хотя генерал Маса Маркес предупреждал, что там ему грозит смертельная опасность. Через восемь дней после возвращения в Джакарту их разбудили известием о том, что Галан убит.

После той истории у Марухи появилась склонность к депрессии, а похищение эту склонность усугубило. Маруха никак не могла избавиться от мысли, что ее теперь тоже подстерегает смертельная опасность. Она отказывалась разговаривать и принимать пищу. Ее раздражала беспечность Беатрис и грубость охранников в масках, тошнило от Марининой покорности и от того, что она уже чуть ли не идентифицировала себя со своими тюремщиками. Порой казалось, что эта женщина тоже работает охранницей. Марина призывала Маруху к порядку, если та начинала храпеть, кашляла во сне или слишком часто ворочалась с боку на бок. Поставит Маруха куда-нибудь стакан – Марина испуганно ойкает и тут же переставляет его на другое место. У Марухи все это вызывало глубокое презрение.

– Не надо так волноваться! – говорила она. – Не вы здесь командуете.

В довершение всех бед, тюремщиков нервировало то, что Беатрис целыми днями строчила свои записки, фиксируя до мельчайших подробностей их пребывание в плену: выйдя на свободу, она намеревалась рассказать обо всем мужу и детям. А еще она составила длинный список того, что ее особенно раздражало в комнате, и прекратила его дополнять, лишь поняв, что ей омерзительно буквально все. Охранники услышали по радио, что Беатрис – физиотерапевт, и, перепутав физиотерапевта с психотерапевтом, запретили ей вести записи: они боялись, что она откроет какой-нибудь научный способ свести их с ума.

То, что Марина так деградировала, было вполне объяснимо. Она восприняла появление двух других заложниц как невыносимое посягательство на ее мирок, в котором она уже как-то освоилась, проведя почти два месяца в преддверии смерти, и в который не хотела впускать никого постороннего. Из-за новых узниц глубокое взаимопонимание, которого Марине уже удалось достичь с охраной, нарушилось, и не прошло и двух недель, как Марину вновь захлестнули боль и чувство невыразимого одиночества, с которыми она уже, казалось, справилась.

Но, несмотря на все это, самой страшной была для Марухи первая ночь. Холодная и бесконечная. В час ночи температура в Боготе колебалась, по сводкам синоптиков, от 13 до 15 градусов; в центре города и в районе аэропорта шел дождь. Ее сразила усталость. Едва уснув, она захрапела, но постоянно просыпалась, потому что ее мучил кашель курильщика; неудержимые, затяжные приступы кашля еще больше усиливались, поскольку стены комнаты были влажными. Каждый раз, когда Маруха кашляла или храпела, охранники тыкали ее ногами в голову. Марина в панике им поддакивала и грозила Марухе, что если она и дальше будет ворочаться, ее привяжут к матрасу, а если не прекратит храпеть, заткнут рот кляпом.

Утром Марина предложила Беатрис послушать выпуск радионовостей. И зря! В первом интервью Ямиду Амату на радио «Караколь» доктор Педро Герреро высказался о похитителях весьма нелицеприятно и вызывающе. Он призвал их вести себя по-мужски, не прятаться. Беатрис пришла в ужас, она не сомневалась в том, что эти оскорбления выйдут им с Марухой боком.

И действительно, спустя два дня хорошо одетый начальник ростом под метр девяносто пинком распахнул дверь и вихрем ворвался в комнату. Безупречно сидевший на нем шерстяной костюм, итальянская обувь и желтый шелковый галстук никак не вязались с дикарскими манерами. Пару раз обругав охранников, он начал издеваться над самым боязливым из них, по прозвищу Золотушный.

– Я слышал, у тебя нервишки шалят… Смотри, нервные у нас быстро умирают…

И тут же развязно обратился к Марухе:

– Я узнал, что вы ночью всем мешали: шумели, кашляли.

Подчеркнутое спокойствие Марухи сильно смахивало на презрение.

– Я храплю во сне и не могу себя контролировать, – заявила она. – А кашляю потому, что в комнате сыро, под утро по стенам даже струится вода.

Однако верзила не собирался выслушивать жалобы.

– По-вашему, тут можно делать все, что хотите? – завопил он. – Если еще раз начнете ночью храпеть или кашлять, мы вам прострелим голову! – И добавил, повернувшись к Беатрис: – Или не вам, а вашим мужьям или детям. Мы их всех знаем! Всех можем найти!

– Делайте что хотите, – заявила Маруха, – а я не могу не храпеть. Хоть убейте!

Она говорила искренне и впоследствии убедилась, что это было правильно. В первые дни с заложниками обращались намеренно грубо, чтобы их психологически подавить. А вот Беатрис вела себя не так высокомерно, поскольку ее напугало гневное выступление мужа по радио.

– Зачем впутывать сюда наших детей? При чем тут они? – чуть не плача, вскричала она. – У вас что, своих детей нет?

Он ответил, что есть, и, похоже, смягчился, но Беатрис свой бой проиграла: рыдания не дали ей продолжить фразу. Маруха же, окончательно взяв себя в руки, посоветовала шефу охранников связаться с ее мужем, если они действительно хотят о чем-то договориться.

Похоже, он последовал ее совету, потому что, появившись в воскресенье, вел себя уже по-другому. Он принес газеты с заявлением Альберто Вильямисара, в котором тот выражал готовность договориться с похитителями. Похитители, по всей видимости, и сами начали действовать в том же направлении. По крайней мере шеф охранников был так любезен, что даже предложил заложницам составить список необходимых вещей, куда вошли мыло, зубные щетки и паста, сигареты, крем для лица и некоторые книги. Частично просьбы удовлетворили уже на следующий день, а вот книг пришлось дожидаться четыре месяца. Постепенно у узниц собралась целая коллекция открыток с изображением Предвечного Младенца и Девы Марии, которые дарили им охранники на прощание или возвращаясь из отпуска. Через десять дней жизнь уже вошла в привычную колею. Обувь держали под кроватью, но поскольку в комнате было очень влажно, охранники иногда выносили ее в патио просушиться. Ходить разрешалось только в мужских носках, которые им выдали в первый же день; носки были из толстой шерсти, разного цвета, причем приходилось надевать сразу две пары, чтобы не слышно было шагов. Одежду, в которой женщины были в день похищения, конфисковали, а взамен выдали по паре спортивных костюмов, серому и розовому, и два набора нижнего белья, которое они стирали в душе. Поначалу спали одетыми. Потом, когда им выдали ночные рубашки, в особо холодные ночи их надевали поверх тренировочных костюмов. Еще пленницам дали по холщовой сумке для хранения скудных пожитков: сменного тренировочного костюма и чистых носков, сменного комплекта нижнего белья, гигиенических салфеток, лекарств, туалетных принадлежностей.

На трех узниц и четверых охранников в доме имелся всего один туалет. Женщинам разрешалось дверь закрывать, но не запираться на задвижку, а в душе нельзя было задерживаться больше десяти минут, даже когда они стирали белье. Курить давали вволю, и Маруха выкуривала в день пачку с лишним, а Марина – еще больше. В комнате стоял телевизор и было портативное радио: заложниц интересовали новости, а охранников – музыка. Женщины слушали утренние новости как бы тайком, еле-еле включив звук; зато охранники не церемонились и врубали радио на такую мощность, на какую хочется, под настроение.

Телевизор включали в девять утра, чтобы посмотреть образовательные программы, сериалы и пару-тройку каких-нибудь передач, а затем – полуденные новости. Но самая горячая телепора наступала с четырех до одиннадцати вечера. В это время телевизор вообще не выключался, как часто бывает в детской, даже когда никто его не смотрит. Но когда передавали выпуски новостей, заложницы приникали к экрану и жадно ловили каждый момент, стараясь угадать, что им намеками пытаются сообщить родственники. Бог знает сколько таких намеков они не поняли, а сколько ничего не значащих фраз, наоборот, их напрасно обнадежили.

За первые два дня Альберто Вильямисар появился в различных новостных программах целых восемь раз. Он не сомневался, что таким образом хотя бы однажды его голос дойдет до пленниц. Кроме того, почти все Марухины дети работали в СМИ. У некоторых в сетке вещания были свои передачи, и, пользуясь этим, они постарались установить с матерью связь, хотя понимали, что связь эта односторонняя и, вполне вероятно, толку никакого не будет.

Включив в среду телевизор, пленницы сразу же попали на передачу, которую подготовила Алехандра, вернувшись из Гуахиры. Психиатр Хайме Гавирия – он был коллегой мужа Беатрис и давним другом семьи – дал несколько ценных советов, как сохранять присутствие духа, очутившись в замкнутом пространстве. Хорошо знавшие доктора Маруха и Беатрис уловили смысл передачи и запомнили его рекомендации.

Это была первая из восьми передач, которые Алехандра подготовила на основе долгой беседы с доктором Гавирией о психологии заложников. Она старалась выбирать темы, интересные для Марухи и Беатрис, и вкрапливала в текст некоторые сообщения личного характера, которые могли понять только они. В конце концов Алехандра решила каждую неделю так подбирать вопросы для гостей передачи, чтобы их ответы вызывали у заложниц необходимые ассоциации. Самое удивительное, что и многие телезрители, не подозревая о намерениях ведущей, чувствовали, что в этих вроде бы невинных вопросах есть некий скрытый смысл.

Неподалеку, в том же самом городе, условия содержания Франсиско Сантоса тоже были жуткими, но режим не таким суровым. Вероятно, потому что заложницам еще и пытались отомстить, а не только преследовали при их похищении политические цели. Кроме того, почти наверняка Маруху и Пачо охраняли разные команды боевиков. Понятно, что из соображений безопасности эти команды должны были действовать отдельно друг от друга и не иметь между собой никакой связи. Но все равно необъяснимо, почему настолько по-разному относились к заложникам. Охранники Пачо держались более непринужденно, независимо и дружелюбно, меньше маскировали свои лица. Самое большое неудобство Пачо причиняло то, что его на ночь приковывали к кровати металлической цепью, обмотанной изолентой, чтобы цепь не натерла кожу. А у Марухи и Беатрис даже кровати, к которой бы их привязывали, не было!

Пачо с первого же дня исправно доставляли газеты. Сведения о его похищении были настолько туманными и так было много домыслов, что похитители откровенно потешались над отсебятиной журналистов. К моменту похищения Марухи и Беатрис у Пачо уже установился четкий распорядок дня. Ночь он проводил без сна и мог задремать лишь утром, часов в одиннадцать. Он смотрел телевизор то один, то с охранниками, обсуждал с ними новости и особенно любил поговорить про футбол. Читал Пачо до одури, однако у него все равно хватало сил перекинуться с охраной в картишки или сыграть в шахматы. Кровать была удобной, и поначалу он спал хорошо, но потом у него начались страшный кожный зуд и резь в глазах; правда, когда простыни постирали, а в комнате сделали генеральную уборку, все прошло. В полумраке Пачо сидеть не заставляли, потому что окна были закрыты ставнями и охрана не боялась, что с улицы увидят свет.

В октябре произошло неожиданное: Пачо велели подготовить послание для родных – в доказательство того, что он жив. Ему стоило огромного труда сохранить самообладание. Пачо попросил принести побольше черного кофе и две пачки сигарет и на одном дыхании составил обращение, не изменив ни запятой. Потом записал свою речь на мини-кассету – связные предпочитали брать такие кассеты, а не обычные, потому что маленькие было легче спрятать. Пачо старался говорить как можно медленнее и четче, не подавая виду, что на душе у него кошки скребут. Под конец, в качестве доказательства, что запись сделана именно в данный конкретный день, он зачитал заголовки свежего выпуска газеты «Тьемпо». Пачо остался доволен текстом, особенно первой фразой: «Всем, кто меня знает, наверняка понятно, как тяжело мне сейчас говорить». Но потом, прочитав на холодную голову уже опубликованный текст, Пачо подумал, что последней фразой, в которой он просил президента сделать все возможное для освобождения журналистов, он невольно затянул удавку на своей шее. Ведь он просил, чтобы президент «действовал, не выходя за рамки законов и конституционных принципов, поскольку это важно как для стабильности страны, так и для похищенной ныне свободы прессы». Узнав о похищении Марухи и Беатрис, которое случилось несколько дней спустя, Пачо совсем приуныл, поняв, что история затягивается и усложняется еще больше. И тогда у него зародились мысли о побеге, превратившиеся впоследствии в навязчивую идею.

Съемочная группа Дианы, похищенная спустя три месяца и находившаяся в пятистах километрах севернее Боготы, содержалась в условиях, резко отличавшихся от условий содержания других заложников, поскольку спрятать в одном месте двух женщин и четверых мужчин, не нарушая при этом правил безопасности, весьма затруднительно. С Марухой и Беатрис охранники обращались просто зверски. С Пачо Сантосом, наоборот, охрана, состоявшая из его сверстников, вела себя на удивление панибратски и беспечно. Съемочная же группа Дианы попала в обстановку какой-то непрерывной импровизации, из-за чего и заложники, и террористы находились в постоянной тревоге, не знали, что будет дальше, заражали волнением окружающих и нервничали от этого еще больше.

Группу постоянно куда-то перемещали. За время плена их безо всяких объяснений раз двадцать перебрасывали с места на место в окрестностях Медельина или даже в самом городе, поселяя в домах, которые разительно отличались друг от друга и по архитектуре, и по классу жилья, и по условиям проживания. Быть может, так происходило потому, что в отличие от Боготы наркомафия чувствовала себя тут как дома, где все полностью подконтрольно и есть прямая связь с руководством.

Заложников всего дважды, и то непродолжительное время, держали вместе. Сначала их разделили пополам: Ричарда, Орландо и Эро Бусса поселили в одном доме, а Диану, Асусену и Хуана Витту – в другом, неподалеку. Иногда переезжать приходилось совершенно внезапно, невзирая на время суток и даже не успев собрать пожитки, потому что в дом могла нагрянуть полиция; почти всегда они шли пешком, карабкаясь по крутым склонам и меся грязь под бесконечным дождем. Диана была женщиной сильной и решительной, однако эти суровые, унизительные переходы, помноженные на тяжелые морально-физические условия плена, даже ей оказывались не по силам. В других случаях их с какой-то поразительной простотой перевозили по улицам Медельина на обычном такси, избегая полицейских кордонов и дорожных патрулей. Самым тягостным для всех было то, что в первые недели об их похищении никто не подозревал. Заложники смотрели телевизор, слушали радио, читали газеты, и нигде об их исчезновении не было ни слова. Лишь 14 сентября «Криптон» сообщил без ссылки на источник, что журналисты на самом деле находятся не в лагере повстанцев, а похищены Невыдаванцами. Но прошло еще несколько недель, прежде чем сами Невыдаванцы официально признали этот факт.

За группу Дианы отвечал неглупый, общительный человек, которого остальные звали дон Пачо, без фамилии или каких-либо еще уточнений. Ему было лет тридцать, но выглядел он солидно и казался старше. Дон Пачо одним своим появлением тут же разрешал всякие бытовые проблемы и вселял надежды на будущее. Он приносил заложницам в подарок книги, конфеты, кассеты с музыкой, рассказывал, как продвигаются дела, какая обстановка в стране.

Однако дон Пачо приходил довольно редко, а делегировать свои полномочия подчиненным не умел. Охранники и связные вели себя недисциплинированно, масок не носили, называли друг друга кличками из комиксов, носили заложникам из дома в дом записки или передавали что-то на словах, чем хотя бы немного утешали бедняг. В первую же неделю пленникам купили, как положено, спортивные костюмы, туалетные принадлежности, начали приносить местные газеты. Диана и Асусена играли с охраной в шашки и часто помогали парням составлять список покупок. Один из них обронил фразу, которая так поразила Асусену, что она записала ее в дневник: «О деньгах не беспокойтесь, их у нас полно». Поначалу охранники творили что хотели: включали музыку на полную громкость, ели в любое время суток, расхаживали по дому в трусах. Но Диана взяла вожжи в свои руки и призвала парней к порядку: заставила их одеваться прилично, приглушить звуки музыки, поскольку они мешали заложникам спать, а одного из охранников, пытавшегося пристроиться на матрасе у ее кровати, даже выгнала из комнаты.

Двадцатичетырехлетняя Асусена была спокойной, романтичной и уже не мыслила себе существования без мужа после того, как на протяжении четырех лет училась жить вместе с ним. Ее мучили приступы беспричинной ревности, и она писала мужу любовные письма, прекрасно сознавая, что он их никогда не получит. С первых же дней заключения Асусена вела дневник, собираясь потом, по свежим впечатлениям написать книгу. Асусена работала в новостной программе Дианы уже несколько лет, но их отношения не выходили за рамки рабочих. Несчастье их сблизило. Они вместе читали газеты, болтали до утра, а потом спали до обеда. Диана обожала поговорить, и Асусена узнала от нее много такого, о чем в школе ей не рассказывали.