Родная старина

– Царь хочет убить тебя! Сильно тебя оклеветали пред ним!

Александру ничего более не оставалось, как по-христиански приготовиться к смерти. Он и сын его по приказанию хана были убиты.

После этого ничто уже не мешало Ивану быть полным хозяином на севере.

Состояние Русской земли в тринадцатом–четырнадцатом столетиях

В то время как росло могущество Москвы и около нее собиралась мало-помалу Русская земля, Кипчакская орда ослабела от беспрерывных внутренних раздоров. Один хан отвергал другого. Подчиненные мурзы (мелкие князья) иногда совсем выходили из повиновения сарайских ханов (Сарай, татарский город на Ахтубе, протоке Волги, был в это время главным местопребыванием хана Кипчакской, или Золотой Орды, названной так по ханской ставке, изукрашенной золотом). Но, несмотря на все это, владычество татар для русских было по-прежнему грозно и тяжко. Ханы смотрели на Русскую землю как на свой улус (владение), на князей – как на слуг своих, заставляли их унижаться пред собою, творили над ними суд и расправу. К счастью, татары не преследовали христианской веры; хотя и во время первого нашествия грабили и разоряли церкви, но вообще отличались веротерпимостью. Один хан говорил европейскому послу о своей вере:

– Мы, татары, веруем во единого Бога, по воле которого живем и умираем; но как руке Бог дал различные пальцы, так и людям дал разные пути к спасению. Вам Бог дал писание, нам дал колдунов; мы и делаем то, что они нам указывают, и живем в мире.

По законам Чингисхана служители всех вероисповеданий освобождались от платежа дани; хотя татары взимали тяжелую дань со всех сел и городов, но с монастырей и церквей ничего не брали. Потом хан Менгу дал духовенству ярлык, по которому духовенство белое и черное освобождалось от платежа даней и всяких пошлин. «Пусть, – говорится в ярлыке, – беспечально молятся за хана и за его племя». От дани освобождались и все родичи священнослужителей, живущие с ними. Церковные вещи (книги, сосуды и пр.) объявлены неприкосновенными. Под страхом лютой смерти запрещено было хулить православную веру. Из этого видно, что христианской веры татары нисколько не теснили; быть может, рассчитывали они этим смягчить духовенство, которое могло возбуждать народ против них. Если и случалось, что они казнили тех, кто отказывался пройти меж огней и исполнить некоторые обряды, то не за верования ослушников, а за то, что они выказывали непокорность воле хана.

В 1313 г. хан Узбек принял магометанство; оно стало распространяться у татар. Магометане всегда старались искоренять все веры, всюду водворять свою; можно было думать, что с этого времени и татары начнут гонение против христианства на Руси, но они по-прежнему относились ко всем верованиям вполне равнодушно. В столице хана, Сарае, даже были христианские церкви и жил епископ. Русские митрополиты должны были подобно князьям ездить в Орду на поклон к хану.

Тяжелее всего татарское иго было для рабочего народа. Русские области были обложены тяжелой данью. Сначала хан посылал своих баскаков (чиновников) с военными отрядами собирать дань, а потом ханы стали отдавать ее на откуп хивинским (бессерменским) купцам; откупщики эти вперед уплачивали хану деньги, а потом собирали дань, конечно с большим барышом для себя. Они ходили по селам и городам с отрядами татар и производили сбор дани с бесчеловечной жестокостью. Если кто не платил, ссылаясь на бедность, того заподазривали, что он только притворяется неимущим, и беспощадно били его палками на улицах или на перекрестках, на рыночных площадях. Забирали у крестьян часто все пожитки, лошадей, земледельческие орудия; многие после таких поборов оставались беспомощными, нищими. Если нечего было взять у бедняков, то отбирали у них дочерей, сыновей или их самих уводили в рабство. До сих пор народ в песнях своих вспоминает, как «злой татарин собирал дань»:

С князей брал по сту рублей,С бояр по пятидесяти,С крестьян по пяти рублей;У которого денег нет,У того дитя возьмет;У кого дитяти нет,У того жену возьмет;У которого жены-то нет,Того самого головой возьмет.

Не одни сборщики податей притесняли народ. Часто по русским землям ездили к разным князьям татарские послы с конными отрядами. Всюду, где приходилось им проезжать или останавливаться, они распоряжались, как полные хозяева, бесчинствовали, грабили, оскорбляли всячески народ, требовали, чтобы все выказывали им рабскую угодливость. Не только простой люд, но и купцы и бояре терпели от них оскорбления. С этой поры, думают, и усилился на Руси обычай у зажиточных людей скрывать своих жен и дочерей, даже держать их взаперти, чтобы охранить от обид и оскорблений. Нередко под видом послов заходили в русские области бродячие шайки татар и творили всякие насилия. Они охотно захватывали девиц и молодых женщин в рабство. У татар было многоженство, и потому невольниц в Орде охотно покупали.

Сохранилась у народа до сих пор память о ненавистных родственных связях с татарами. В одной колыбельной песне говорится о таком случае: попала в татарскую неволю русская девушка, когда была еще семилетним ребенком; стала она потом женою татарина, а через несколько лет попала в плен к этому татарину и ее мать.

– Привез я тебе русскую нянюшку, – говорит татарин своей молодой жене, – ты заставь ее делать три дела: ковры вышивать, гусей стеречь и детей качать.

Узнает мать в жене татарина свою родную дочь, убаюкивает ребенка, сына «своего злого ворога и родной доченьки». Больно щемит сердце няни, когда она поет:

Ты, баю, баю, мое дитятко,Ты по батюшке злой татарчоночек,Ты не крещеный, не молитвенный,А по матушке мил внучоночек,Мой внучоночек– русская косточка!

Из южных и юго-восточных русских областей, куда беспрерывно заходили шайки татар, народ толпами уходил на север. И тут была жизнь тяжелая, «сиротское житье», как выражался народ; но все же сюда пореже заходили татары. Страшно обеднел народ от татарских поборов. Много обнищалых крестьян принуждены были идти в кабалу, в холопы к зажиточных людям. Охотнее всего крестьяне селились на монастырских землях и княжеских: здесь было больше охраны от татарских насилий.

Сильную ненависть затаил в сердце русский народ к своему лютому врагу. До сих пор еще в народной речи удержались выражения и поговорки, указывающие на эту ненависть: «Злее злого татарина», «У татар, что у собак, души нет: один пар», «Не в пору гость хуже злого татарина» и др.

Тяжел был татарский гнет, порождал он глухую злобу; но не умирала у народа и надежда высвободиться из тяжкой неволи, отомстить за все неправды и насилия своему лютому врагу.

В одной колыбельной народной песне мать напевает своему малютке сыну, чтобы он отомстил злым татарам, которые разграбили именье его отца:

Встань, пробудись, мое дитятко.Снимай со стены сабельки И все-то мечи булатные.Ты коли, руби сабельками Злых татар с татарчонками.Ты секи, кроши губителей Все мечами да булатными.

Тяжкая неволя, нищета, вечный страх, подавленная глухая злоба к лютому губителю породили много бед в жизни народа. Силен, крепок иной работник, за троих наработает; стоит ему только за дело взяться, – да стоит ли? Заведет он себе хорошее хозяйство, заживет своим домком, – только приманка для лютых хищников! Ласкает мать своего ребенка, ласкает, да не радуется: «А что, думает она: как рощу я его только на потеху злому татарину?» Думает это, и тоскою щемит ее сердце.

Не жилось на Руси в тяжкие времена татарщины хорошей трудовой и семейной жизнью. Вместо «лихих работников» являлись все чаще и чаще «лихие разбойники», вместо хороших семьянинов – беспросыпные пропойцы. Пьянство, воровство и разбои умножились. Чаще, чем прежде, случались на Руси голодные годы, повальные болезни.

Духовенство и благочестивые люди видели в этом Божью кару за грехи и всякие беззакония, в которых утопал несчастный народ.

Глубокою скорбью проникнута речь проповедника Серапиона, епископа Владимирского, обращавшегося с пастырским назиданием к народу лет сорок спустя после татарского нашествия:

«Не так скорбит мать, видя детей своих больными, как скорблю я, грешный отец ваш, – говорит проповедник, – видя вас болящих делами беззаконными. Многократно беседовал я с вами, но не вижу в вас никакой перемены. Всегда сею я на ниве сердец ваших семя божественное, но никогда не вижу, чтобы оно прозябло и принесло плод… Чего мы не навлекли на себя? Каких не понесли мы наказаний от Бога? Не была ли пленена земля наша? Не были ли взяты города наши? Не в короткое ли время отцы и братья наши пали мертвы на земле? Не отведены ли в плен жены и дети? А мы, оставшиеся, не порабощены ли были горьким рабством от иноплеменников? Вот уже сорок почти лет продолжается томление и мука, и тяжкие налоги не прекращаются, также голод и мор скота нашего. Мы и хлеба не можем есть в сладость. От воздыханий и печали сохнут кости наши. Что же довело нас до этого? – Наши беззакония и наши грехи, наше непослушание, наша нераскаянность».

В заключение убеждает снова Серапион своих слушателей покаяться и исправиться.

В другом поучении тот же проповедник горько сетует, что не видит в людях исправления, и напоминает им ужасную картинку татарского разорения:

«Мы ни в чем, говорит он, не оказывались лучшими. Тогда Господь навел на нас народ немилостивый, народ лютый, народ, не щадящий ни юной красоты, ни немощи старцев, ни младости детей; ибо мы подвигли на себя гнев Бога нашего… Разрушены Божии церкви, осквернены священные сосуды, попрана святыня, святители сделались добычею меча; тела преподобных иноков брошены в пищу птицам; кровь отцов и братьев наших, как вода обильная, напоила землю. Исчезла крепость наших князей, военачальников; храбрые наши бежали, исполненные страха, а еще более братьев и чад наших отведено в плен. Поля наши поросли травою, и величие наше смирилось, красота наша погибла, богатство наше досталось в удел другим, труды наши достались неверным. Земля наша стала достоянием иноплеменников, мы сделались предметом поношения для соседей наших, посмешищем для врагов наших. Свели мы на себя гнев Господа, как дождь с неба, подвигли на себя ярость Его, отвратили от себя великую Его милость и довели себя до того, что на нас смотрят с сожалением. Нет наказания, которое не постигло бы нас».

«Земля колеблется от грехов наших, не может носить наших беззаконий, – говорил тот же проповедник, напоминая о землетрясении. – Отступим от всех злых дел, умоляет он: от разбоя, грабительства, пьянства, скупости, обиды, воровства, лжи, клеветы, резоимания» (ростовщичества) и др.

Грубый и суеверный народ, по своему невежеству, приписывал часто разные бедствия: засухи, болезни, падеж скота, разным волхованиям и беспощадно мучил и сжигал людей, слывших колдуньями и волшебниками. Просвещенный Серапион сильно восставал против такого грубого суеверия и насилия народа:

«Я думал, говорит проповедник, что вы уже утвердились в вере и с радостью принимаете божественное писание… Между тем вы еще держитесь языческих обычаев, верите волхованию и сжигаете невинных людей… Из каких книг, из какого писания узнали вы, что от волхования бывает голод на земле и что опять волхованием умножается хлеб?»

Но не все пастыри церкви действовали подобно Серапиону: были и между ними люди, погрязшие в беззакониях и грехах. Главным хранителям чистоты Русской церкви, митрополитам, приходилось не раз обращать внимание на греховную жизнь священнослужителей. С целью исправить разные злоупотребления в церкви митрополии Кирилл II созвал собор во Владимире. В поучении священникам Кирилл говорит между прочим: «Простец (мирянин) согрешит – он даст ответ перед Богом за одну свою душу; а когда иерей согрешит, то соблазнит многих и за их души примет осуждение. Блюдитесь же отселе всякого греха: не работайте плоти, отстаньте от пьянства и объедения, прекратите тяжбы, свары, вражды… Блюдите и порученных вам людей, как научить их и представить непорочными на суде перед Богом. Ложных книг не читайте, еретиков уклоняйтесь, чародеев бегайте, говорящим не от божественных писаний заграждайте уста».

Чем дальше, тем все сильнее и сильнее глохло просвещение на Руси, реже и реже звучала задушевная обличительная проповедь, невежество и суеверие охватывало не только народ, но и священников: не могли они объяснить народу как следует Священное Писание, сами путались в разных суевериях и лжеучениях, не могли отличить истинных книг отложных. Всю беду эту причинило предкам нашим монгольское владычество.

Бедность, нищета от татарского разорения и поборов больше всего мешали просвещению. Не до учения, не до книг было, когда большинству приходилось думать о том, как бы не умереть с голода. Во время татарского погрома много погибло книг и дорогих рукописей. Еще дороже, чем прежде, стали цениться они; еще недоступнее, чем раньше, сделались они для недостаточных людей.

Сношения с образованной Византией затруднились: далек был путь туда из Северной Руси, да и опасен. Надо было проходить по безлюдным областям да по степям, где кочевали орды татар. К тому же и Византия в конце XIV в. доживала свои последние дни: турки со всех сторон уже теснили ее. От западного латинского образования русское духовенство бережно сторонилось, опасаясь вреда православию. Сношения с Западом чрез Новгород были исключительно торговые. Только монастыри являлись хранителями древнего благочестия и образования. Конечно, образование монастырское заключалось по большей части в простой начитанности, в умении читать да списывать книги. Но все-таки хотя бы простая грамотность держалась в монастырях, тогда как у мирян и она составляла большую редкость. В XIV–XV вв. не только бояре, но и князья нередко были вовсе безграмотны.

Северные монастыри

И прежде, до татарского погрома, монастырская жизнь считалась на Руси образцом праведной жизни, а в XIII и XIV вв., когда страшные бедствия обрушились на Русскую землю, монастырская жизнь получила в глазах наших предков еще большую цену. Страшно карал Бог в глазах богочестивых людей Русскую землю за греховную жизнь в «миру»; надо было думать о душе, жить жизнью духовною в святой «обители».

– Не для того мы созданы, – говорит один проповедник, – чтобы есть, пить, одеваться в различные одежды, а для того, чтобы угодить Богу и наследовать будущие блага.

Понятно, что число монастырей во времена татарского владычества очень увеличилось, особенно много их было основано начиная с XIV в. В этом столетии несколько раз опустошали Русскую землю страшные заразительные болезни; ужас и уныние распространились всюду от этой новой Божьей кары. И прежде был обычай на Руси, что благочестивый человек, готовясь умереть, старался загладить грехи свои, постригался в монахи, принимал схиму, а теперь, когда лютая смерть грозила всякому, многие в молодых даже летах поступали в иноки и отдавали все имущество монастырям. До двухсот монастырей во времена татарщины возникло преимущественно в северных лесах. Дикий, суровый Север с его непроходимыми дебрями заселялся пустынножителями, около которых потом собиралась братия и возникали новые монастыри.

Из северных монастырей особенно замечателен Троице-Сергиевский. Основателем его был св. Сергий Радонежский. Варфоломей (мирское имя св. Сергия) был боярского происхождения. Родители его, когда он был еще ребенком, переселились из Ростова в местечко Радонеж. Уже с детства Варфоломей выказывал склонность к строгой подвижнической жизни. До двенадцатилетнего возраста он удручал себя постом: в постные дни недели не ел ничего, а в другие питался только хлебом да водою. Большую часть ночи проводил без сна, в молитве.

– Дитя мое, – увещевала его мать, – не сокрушай тела своего многим воздержанием! Ты слишком еще молод – впадешь в болезнь. Тело твое растет и цветет. Никто в годы твои такому посту не предается.

Увещания эти не действовали на благочестивого ребенка.

С трудом ему давалась сначала грамота; но потом чудесным образом открылась у него способность к ней, и он стал бойко читать и помогать при церковной службе. Рано почувствовал он и призвание к отшельничеству. Кротость, благочестие, доброта и любовь ко всем – вот свойства, которыми отличался он от своих сверстников.

Когда достиг он юношеского возраста, стал он проситься у родителей в «пустынь».

– Потерпи немного, – просили его родители, – мы стары и немощны. Братья твои женились и заботятся о своих женах. У тебя же одна забота – как бы угодить Богу. Твоя благая часть не отнимется у тебя. Послужи нам еще немного, а когда проводишь нас до могилы и землей покроешь, тогда твори, что желаешь.

Когда почувствовали родители Варфоломея приближение смерти, они постриглись. По смерти их Варфоломей отдал свою часть наследства женатому брату и пошел искать в окрестностях места для пустынного житья. С ним пошел и старший брат его Стефан: он после смерти жены хотел тоже посвятить себя Богу. В 12 верстах от Радонежа, в глухом лесу, срубили они себе келейки и маленькую церковь (на том самом месте, где ныне стоит богатый Троицкий собор Сергиевой лавры). По просьбе Стефана митрополит послал священников освятить церковь Св. Троицы, как желал Варфоломей.

Недолго пожили вместе братья!.. Не вынес Стефан скорбного житья среди глухого леса и тяжких лишений, какие приходилось переносить отшельнику, ушел он в общежительскую обитель, в Москву. Варфоломей принял пострижение от игумена одного из монастырей, ближайшего к его «пустыни», и наречен был Сергием. Ему было тогда всего двадцать три года.

Прожил Сергий около двух лет в своей пустыни, в полном одиночестве среди глухого, непроглядного леса. Подкреплял он себя непрестанной молитвой. Не раз в ночное время, когда бушевал ветер, стонал лес, когда стаи голодных волков выли подле его кельи, жутко ему становилось, ужас одолевал его, слышались ему чьи-то страшные слова:

– Беги отсюда! Чего здесь ищешь? Разве не боишься умереть с голода? Душегубцы-разбойники убьют тебя или звери плотоядные растерзают тебя!

Но Сергий превозмог все эти страхи… Непрестанная молитва и твердая надежда на Бога давали ему несокрушимую твердость, перестал он даже бояться и лютых зверей: спокойно встречался с ними, и они не трогали его. Раз, говорится в житии, увидел он пред своей кельей медведя. Заметив, что зверь голоден, Сергий вынес кусок хлеба и положил ему на пне. Медведь стал часто приходить за пищей, и пустынник делил с голодным зверем свою скудную трапезу; бывали случаи, что Сергий отдавал ему последний кусок хлеба, а сам голодал.

Когда стало известно, что в лесу, близ Радонежа, спасается отшельник, начали приходить к нему монахи один за другим и строили подле его хижины свои кельи. Скоро собралось 12 человек. Они служили сами в деревянной церкви заутреню, вечерню и часы, а для литургии призывали по временам соседнего священника. Через несколько времени с большим трудом уговорили самого Сергия принять игуменство. Он был рукоположен в священники и сделался игуменом.

Таково было начало Троице-Сергиевского монастыря.

Сначала эта обитель была очень бедна. Братии было всего двенадцать человек. Скудость во всем была такая, что богослужение совершалось при свете березовой лучины, богослужебные книги были писаны на березовой коре, священные сосуды были деревянные, священнические ризы сделаны были из простой крашенины. Случалось, что по нескольку дней хлеба не было и братия голодала… Сам игумен одевался так бедно, что его принимали иногда за нищего, однако он постановил строгим правилом для братии жить своим трудом, а просить милостыню было строго запрещено, позволялось принимать только добровольные, невыпрошенные даяния. Св. Сергий подобно св. Феодосию подавал братии пример строгой жизни и трудолюбия: сам пек хлебы, шил обувь, носил воду, рубил дрова. Никогда не видели его праздным. Питался он только хлебом и водою; но крепкое его здоровье помогало ему выносить все страшные лишения и труды. Денно и нощно наблюдал он, чтобы все в его обители строго выполняли все монашеские обеты.

«Преподобный Сергий Радонежский с житием». Икона. XVII в.

Молва о святой жизни Сергия и его обители разносилась все шире и шире. Являлись новые ревнители святой жизни, и число братии стало расти. Сергий не иначе постригал новых лиц, как после долгого и строгого испытания. Много богомольцев стало посещать обитель: приходили сюда толпами и нищие странники, и немощные, нуждавшиеся в помощи монастыря; приезжали и богатые люди, бояре, князья, и делали щедрые пожертвования в пользу монастыря. Обитель стала богатеть. О Сергии шла молва, что он обладает даром предвидения, что молитва его имеет чудесную силу. Но смиренный подвижник ни в чем не изменился: по-прежнему вел суровую жизнь, полную всевозможных лишении и тяжких трудов, по-прежнему был он прост и добродушен в обхождении с другими, с тою же добротою обращался он как с нищими, питавшимися за счет монастыря, так и с князьями и боярами, делавшими богатые вклады.

Леса падали кругом обители, раскинулись около нее пажити и луга, вырастали починки и села. Крестьяне охотно шли работать на монастырь. Дорога к святой обители прорубалась сквозь лесную чащу все шире и шире. Молва о подвижнической жизни Сергия дошла до Константинопольского патриарха. Предложил он подвижнику ввести в его монастырь общежительский устав. Митрополит св. Алексий любил Сергия, навещал его, советовался с ним. Чувствуя близость смерти своей, митрополит очень желал сделать его преемником своим; лучшего блюстителя Русской церкви, по мнению Алексия, нельзя было найти. Сергий решительно отказался, даже не хотел принять золотого креста.

– Прости, владыка, – сказал он, – от юности моей я не был златоносцем, а в старости тем паче хочу в нищете остаться.

Смирение было главным свойством св. Сергия: ему страшны были блеск и величие земное. Но и в смиренном звании игумена он принес, как увидим, большую пользу Русской земле.

Дивилась братия строгости жизни своего игумена, его необыкновенной выносливости, его способности в глубокой старости неустанно трудиться.

– Ищите прежде всего царствия Божия, – говорил он своей братии, – и все это дастся вам.

Св. Сергий скончался в 1397 г. Основанная им обитель имела такое же важное значение для Северной Руси, как Киево-Печерская лавра для Южной.

В настоящее время Троицкая лавра – один из самых богатых русских монастырей. Много святыни, драгоценной для русского человека хранится в ней; много дорогих и сторических воспоминаний связано с нею.

И при жизни св. Сергия, по его благословению, и по его смерти ученики его основывали новые обители. Особенно замечателен был впоследствии Кирилло-Белозерский монастырь, основанный учеником св. Сергия св. Кириллом. Ученики последнего в свою очередь распространяли монашество…

Великую службу сослужили Русской земле святые подвижники. В годы тяжелой неволи, рабского унижения, злобы, горькой нищеты, голода, повальных болезней легко человеку упасть духом, опуститься, зажить грубою, животною жизнью. И вот в такую тяжкую пору в разных концах Русской земли, в глухих местах, где не бывала человеческая нога, где ютились только дикие звери, являются один за другим пустынники. Почет, богатство, семейные радости – все, что так дорого людям на земле, – все презрели эти подвижники; все это в их глазах ничто в сравнении с иною жизнью, жизнью вечною, духовною. Проведают о подвижнике люди, дивятся ему: старик один-одинешенек живет в безлюдной глуши, ни хищного зверя не страшится, ни лихого человека не пугается; боится только одного греха – боится его пуще лютой смерти. Тяжкие труды несет он, голод, холод добровольно терпит и все Богу молится. Рассказывают те, кому доводилось видеть пустынножителя, что приветлив он, светел душою, что готов утешить всякого скорбного, что сладко слушать слова его.

– Сам Бог, – говорит он, – претерпел всякие лишения, нужду и страдания за грехи людей, а нам, грешным людям, не великое дело – потерпеть нужду и лишения за свои грехи, которых паче меры… Ничтожна эта земля с ее кратковременными страданиями и горестями в сравнении с царством небесным, где жизнь вечная, красота неизреченная и радость без конца.

Троице-Сергиева лавра. Вид конца XIX в.

Светлее становилось на душе у несчастного, подавленного горем человека от таких речей, вера в лучшую будущую жизнь согревала душу его. Учился он у старца немощного телом, но крепкого духом, добровольно терпевшего всякие лишения и нужды, терпеливо сносить свою горькую долю, не падать духом.

…Недоступны были простому, темному люду священные книги, не приходилось слышать ему церковную проповедь: в тяжкое время татарщины и в больших городах на Руси все реже и реже раздавалась она, наконец, и совсем смолкла. Но сильнее книг и проповедей действовал на простых смертных людей живой пример подвижников и их простое задушевное слово. Молва об их подвигах широко расходилась и повсюду проникала в самые глухие уголки и поддерживала у темных людей веру в Бога и в будущую лучшую жизнь.