Родная старина

Много даровитых и высокоталантливых ученых, много и скромных тружеников работало над русской стариной. Не одну страницу пришлось бы исписать их именами, если бы мы вздумали всех их назвать. Всем им скажет сердечное спасибо всякий русский, кому дорога родная старина; скажет большое спасибо и историк, которому и подумать нельзя было бы об изложении истории, не будь подготовлено для нее источников. А собрать их и подготовить, как говорится, материалы для истории – дело очень нелегкое. Доверчивый летописец спокойно заносил в свой труд всякие известия, предания, рассказы, не задумываясь долго над тем, верны ли они или нет; а настоящий ученый может пользоваться ими лишь после строгой, разумной проверки (критики) источников. Откроет ли ученый какое-либо неизвестное раньше древнее сказание, он, прежде всего, если не помечен год, когда оно написано, постарается разведать по начертанию письмен, по языку, какому времени принадлежит рукопись. Если в ней рассказано о каком-либо событии, то исследователь задумывается, мог ли писавший и хотел ли сказать правду; найдет ли ученый исследователь старины древнюю монету, он еще проверит, так ли стара она, как кажется, не поддельна ли она и т. д. Только после осторожных критических изысканий, порою очень долгих и кропотливых, указана будет настоящая цена памятника для истории.

С. М. Соловьев. Гравюра Л. А. Серякова. 1881 г.

После такой разработки, после изданий источников можно вернее и полнее излагать русскую историю, чем прежде. С пятидесятых годов [XIX в.] Соловьев начал свой огромный труд (теперь 29 томов); затем появились многочисленные труды Костомарова – они усилили в русском обществе любовь к историческому чтению. Наконец, в наше время [имеются в виду 1880-е гг.] начато несколько новых больших работ по русской истории (Бестужева-Рюмина, Забелина и Иловайского), которые стараются решить некоторые темные вопросы нашей истории и осветить полнее древнерусскую жизнь.

Над разъяснением ее много еще придется поработать и теперешним нашим историкам, и будущим. Нелегко разобраться в грудах письменных, вещевых и устных источников, еще труднее добыть из них то, что составляет главную задачу всякой науки – правду, ту правду, которую и народ наш высоко ценит, говорит о которой в своих пословицах: «Правда светлее солнца, дороже золота», «Без правды не живут люди, а только маются».

Образованные люди могут узнавать эту правду о родной старине из трудов ученых; грамотному простолюдину кое-что скажут о ней доступные ему книжки; неграмотный же человек узнает о ней от грамотных, а в глухих уголках нашей земли – тем же способом, как предки наши тысячу лет назад, – из рассказов стариков, из преданий да песен. Все реже и реже слышатся в наших деревнях старинные песни: они мало-помалу вытесняются новыми, книжными. Былины о старых богатырях сказываются только кое-где у нас на севере уже немногими умелыми стариками; на юге России былин этих народ уже не знает – их заменили песни (думы) о казацких временах. Здесь встречаются еще, хотя и редко, народные певцы (кобзари), большею частью нищие-слепцы. Еще и до сих пор можно видеть, какое великое значение имели они для народа. Ходят они за своими поводырями (вожаками) из села в село. Везде кобзарь – желанный гость. Куда ни придет, вокруг него скоро собирается толпа и старого, и юного люда: всякому хочется послушать песни о старине. Играет кобзарь на своей кобзе (род гитары) и под звуки ее струн поет свою песню: поет он о том, как попадали казаки в татарскую или турецкую неволю, о муках нестерпимых, какие выносили они в руках басурман. Уныло звучит старческий голос певца, жалобно стонут струны. Стоят кругом слушатели, стоят недвижно с опущенными головами, словно слышат они стоны предков своих, – слышат, а помочь не могут… Кончил свою песню кобзарь. Смутно у всех на душе. Но вот он снова запел, и запел иную песню: поет он про степь широкую, вольную, поет о том, как по ней развивалась удаль казацкая, поет про лихие подвиги прадедов, про силу их могучую. Звонче гудят живые струны; крепнет голос старого певца, будто молодость вернулась к нему. Поднимаются опущенные головы слушателей, расправляют свои согнутые спины старые казаки, а у молодых и глаза блещут – почуяли они, что и в их жилах течет казацкая прадедовская кровь…

Восточная Европа до начала Русского государства

Природа страны

Восточная часть Европы вовсе не походит на западную. Нигде на всем земном шаре нет такого извилистого, изрезанного заливами морского берега, как на Европейском Западе, нигде не бросаются так в глаза, как тут, следы упорной многовековой борьбы моря с материком. Оно охватывает сушу с трех сторон, волнами изрезывает берега, промывает низменности, отрывает клочки суши от материка, образуя прибрежные острова, врывается в него множеством больших и малых заливов. А материк, в свою очередь, словно напрягая силы свои, вздымается горными кряжами, вторгается отрогами их в море, врезывается в него скалистыми мысами, об утесы которых целые тысячелетия разбиваются морские волны…

Нигде горы, долины и морские берега не сочетались так выгодно для человека, как в Западной Европе. Море расчленяет ее на несколько больших полуостровов, на севере своими теплыми течениями греет ее, на юге спасает от жгучего африканского зноя. Горные хребты, идущие по ней вдоль и поперек, делят ее на несколько областей, на множество долин и уютных уголков. Равнины и долины, во многих местах огражденные горами от северных холодных ветров, обильно орошенные горными потоками и реками, цветут богатой растительностью. Горы всегда облегчали жителям Западной Европы защиту от врагов; роскошная природа ее, особенно на юге, издавна влекла население, щедро осыпая человека своими дарами, лаская взоры его своими красотами, а море, никогда не замерзающее, с его многочисленными заливами и островами, облегчало сношения народа и манило смелых на поиски счастья в чужедальние края…

Мудрено ли, что на Европейском Западе богатые, цветущие страны рано наполнились густым населением, что рано сложилось здесь несколько государств, возникли многолюдные богатые города, развились промышленность, торговля, мореплавание и расцвели искусство и образованность?

Не то представляет Европейский Восток. Громадной равниной раскинулся тут материк от Северного моря до Черного, от Уральских гор до Карпат и Балтийского моря. Трудно было поселенцам найти здесь уютное место и сесть плотными поселками где-либо на безграничной равнине, трудно было не разбросаться в разные стороны по ее широкому простору. Много сил и труда должно было пойти здесь у жителей на оборону от лютого холода, от хищного врага, да и почва здесь большей частью скупа – скудно платит человеку за его труд.

Западноевропейская природа, справедливо отмечает один из наших историков, всегда была для человека нежной матерью, а восточная – суровой мачехой. Понятно, что на востоке Европы гораздо труднее было, чем на западе, сложиться государству, возникнуть большим городам, разрастись промышленности и торговле.

На громадной Восточно-Европейской равнине, только по дальним своим окраинам имеющей естественные границы, рано или поздно должно было сложиться одно большое государство. Равнина эта предназначена была для нашего огромного государства, для многочисленного и могучего нашего народа, медленно крепшего, закаленного в бедах и невзгодах, много веков поливавшего землю своим потом и кровью, – народа, терпение и удаль которого так же безграничны, как широкий простор его полей…

На Крайнем Севере Восточной Европы большую часть года стоит лютая зима, белой пеленой снег покрывает промерзлую почву, страшной стужей веет с Ледовитого моря, ночной сумрак полгода висит над землей. Не будь на дальнем Севере хорошей рыбной ловли, охоты за пушным зверем и птицей да быстрого и выносливого северного оленя, не жить бы там и человеку. Край этот совсем бесплодный: ни посадить ничего, ни посеять нельзя. Коротким летом поверхность промерзлой болотистой почвы (тундры) оттаивает лишь на несколько вершков: расти на ней может только мох – пища северного оленя. К югу от этого дикого и бесплодного края появляются деревья, сначала в виде мелкого кустарника, а далее идут дремучие сосновые и еловые леса.

Средняя полоса Восточной Европы богата и теперь лесами, а тысячу лет назад их было гораздо больше: на целые сотни верст тянулись непроглядные непроходимые лесные дебри, которые перемежались озерами да болотами. В лесной глуши привольно было всякому лесному зверю: белки, зайцы, волки, медведи, лисицы, куницы наполняли их; стадами бродили дикие кабаны, серны, зубры; раздолье было здесь и лесной птице! На севере, в лесах, больше встречаются хвойные деревья – ель да сосна, а южнее идут лиственные – клен, дуб, липа и другие. Здесь в изобилии роятся пчелы и кладут свой мед в дуплах старых деревьев. Тут гораздо легче, чем на Крайнем Севере, живется и человеку: кроме разных лесных промыслов может он возделывать здесь рожь, овес, гречиху, лен и другие полезные полевые и огородные растения.

К югу от средней полосы все реже и реже встречаются леса: они ютятся по берегам рек да по влажным низменностям и все больше и больше места уступают полям да лугам, а дальше расстилается широкая, неоглядная степь. Теплее греет землю тут солнце, и тучная почва во многих местах дает обильные урожаи пшеницы, растит нежные плодовые деревья, а в самых южных частях даже и виноградную лозу. Долго эта степная полоса не имела постоянного населения – бродили тут порою лишь кочевники. Ранней весной покрывалась степь густыми, высокими травами: словно волны ходили по этому зеленому травяному морю, когда степной ветер гулял здесь на просторе. Раздолье было в степи диким коням и другим травоядным животным, привольно жилось и степной птице: стрепеты, дрофы, дикие голуби, горлинки целыми стаями носились над степью; рои мелких голосистых птиц наполняли воздух свистом и пением. Ранним летом степь пестрела яркими цветами, запахом их наполнялся степной сухой воздух. Мудрено ли, что роскошная степь эта постоянно привлекала с востока, из Азии, кочевников? Но случалось, что жгучим летним зноем высушивало и даже выжигало степные травы, и тогда до весны степь обращалась в мертвую пустыню…

Степь спускается к берегам Черного, Азовского и Каспийского морей.

Чем дальше уходит она на восток, тем низменнее и бесплоднее становится почва: попадаются здесь местами и голые пески, пропитанные солью (солончаки). Дальше на востоке европейские степи сливаются с азиатскими.

Среди всего громадного простора Восточной Европы, хоть изъездить ее вдоль и поперек, не найти настоящих гор, попадутся кое-где разве небольшие возвышенности да холмы. Внутри эта громадная равнина незаметно поднимается и образует плоскую возвышенность (Алаунскую), покрытую в иных местах холмами: здесь много лесов, болот и озер – отсюда и берут начало наши большие реки.

С западной части возвышенности (Валдайские горы) течет на восток Волга, сначала маленькой речонкой, справа и слева бегут к ней ее притоки, ручьи и речки. Но чем дальше, тем полноводнее, глубже и шире делается она, а когда, приняв в себя Оку, сливается с рекой Камой, то становится такой широкой, что с одного берега еле видишь другой. Здесь Волга поворачивает на юг, медленно и величаво несет свои воды через дремучие леса, через степи широкие в Каспийское море. С той же возвышенности берет начало Днепр. И он начинается маленькой речкой, а потом все растет и растет, принимая в себя воды притоков, и тихо, не спеша, пробирается через густые леса к вольной степи. В одном месте тут заслонили было ему путь камни да утесы (пороги) и забурлили его воды: тесно им после приволья да простора степного пробираться по узким проходам между камнями! Пробившись сквозь пороги, свободно и вольно разливается Днепр вширь и впадает в Черное море таким широким устьем, что и не разберешь, где кончается река и где начинается море. Между Волгой и Днепром Дон с притоками орошает степь и несет свои воды в Азовское море. С Валдайской возвышенности течет Западная Двина в Балтийское море. Тут же неподалеку начинаются и реки, текущие в озеро Ильмень: из него Волхов идет в Ладожское озеро, и оно рекою Невою вливается в Балтийское море. С Алаунской гряды текут на север притоки реки Северной Двины, а на юг – притоки Волги. Кроме этих рек, много других меньших пересекают страну по всем направлениям. Из середины ее они со множеством притоков расходятся на север и юг, на запад и восток и, словно водной сетью, покрывают всю громадную равнину. Многие из этих рек, полноводные, рыбные, текут на целые сотни верст, текут спокойно, не спеша, через леса, поля и степи.

Не будь этих рек, трудно было бы расходиться по стране первым поселенцам ее – легко было затеряться в беспредельных степях, заблудиться в лесных чащобах, да и пробираться сквозь непролазные дебри по топким болотам было очень тяжело и опасно: на каждом шагу можно было встретиться с хищным зверем. То ли дело река… Путь ровный! Сделать челн из старого дуплистого дерева не трудно. По течению реки плыть совсем легко – сама вода несет, да и вверх подниматься не тяжело по тем рекам, которые текут тихо и ровно. Поднимешься к верховью одной реки, плыть дальше нельзя, смотришь – недалеко начинается другая река. Три-четыре человека могут без особого труда перетащить челн до нее: где место гладкое, можно тащить по земле волоком, а где нельзя, там легкую ладью и на руках можно перенести. Стоит только добраться до другой реки, спустить лодку в воду – и плыви себе иной раз хоть целые сотни верст без помехи. Плавая по рекам, не заблудишься: они и обратный путь покажут, если надо вернуться, да и опасности меньше. Приходится плыть сквозь темные леса: полны они рева и воя звериного, да не опасно – не достанет зверь людей среди большой реки. Случается им иной раз и на берег выйти поохотиться, раздобыться дичью: приходится тут и с большим лютым зверем встретиться. Опасно и это, но все же не то, что пробираться по лесам целые дни, недели, не знать покоя ни днем ни ночью, быть постоянно в страхе среди лесного сумрака…

Понятно, почему население более всего ютилось к рекам, а они, текущие во все стороны Восточно-Европейской равнины, разносили его мало-помалу во все концы ее.

Древнейшие обитатели Восточной Европы

В глубокой древности, тысячи за три лет или более до Рождества Христова (P. X.), в разных местах Европы уже обитали люди. Тяжела и непроглядна была жизнь этих первобытных диких поселенцев Европы. Они еще не знали железа: кости животных и камни заменяли им железные орудия. Из кремней и других твердых камней, терпеливо отбивая кусок за куском, тогда выделывали себе люди необходимые орудия: топоры, молоты, ножи, домашнюю утварь, наконечники копий и стрелы и пр. Трудно было сделать их, нелегко было пользоваться ими: сколько надо было труда, чтобы каменным топором срубить толстое дерево.

Сколько надо было поработать, чтобы каменным ножом сделать из дерева какую-нибудь вещь. Но с течением времени и эти первобытные каменные орудия человек ухитрился довести до значительного совершенства, научился трением при помощи песка придавать им гладкость (шлифовать), оттачивать их, нашел способ сверлить в них отверстия, удобнее прилаживать рукояти, стал даже придавать своим изделиям изящный вид и выделывать из камней украшения, бусы и пр. Те времена, когда люди ютились в пещерах или для безопасности от лютого зверя и хищника-врага устраивали себе шалаши по озерам на сваях, пробавлялись охотой да рыболовством, довольствуясь каменными орудиями, ученые назвали каменным веком.

Скифские изделия из золота: слева – рукоять меча, справа – гребень

Конечно, не одно столетие первобытные обитатели Европы в своем житейском обиходе довольствовались каменными орудиями подобно тому, как еще двести лет назад обходились ими, например, наши камчадалы.

Великим событием в бытовой истории человека было открытие способа делать вещи из бронзы (сплава меди и олова). С этой поры люди мало-помалу научились отливать не только хорошие мечи, ножи, серпы, наконечники копий и стрел, но и сосуды, и довольно красивые украшения: ожерелья, кольца, серьги и пр. Время господства бронзы называется бронзовым веком.

Когда же, наконец, человек совладал с твердым железом, научился ковать его, делать из него орудия более прочные и удобные, чем бронзовые, наступает железный век.

Как на западе Европы, так и на востоке сохранилось много остатков от каменного и бронзового веков.

Уже издавна в разных местностях России случалось, что крестьяне выпахивали из земли маленькие заостренные камешки, называли их «громовыми стрелками», так каку суеверного народа сложилось поверье, будто они находятся там, куда ударила молния. Изучение древностей каменного века показало, что эти камешки – наконечники стрел, уцелевшие от глубокой древности.

Раскопки и случайные находки почти всюду в России доставили огромное количество каменных вещей, разных орудий, от самых первобытных, грубо отесанных, до красиво отделанных, просверленных; нашли также и куски глиняных сосудов (горшков), от самых грубых, плохо вылепленных, полуобожженных до искусно сделанных и украшенных затейливыми узорами. Точно так же немало найдено на западе России, в северных и восточных частях ее разных бронзовых вещей и железных, которые относятся к глубокой старине.

Все эти любопытные вещевые остатки ясно показывают, что восточная половина Европы была обитаема подобно западной уже за несколько тысячелетий до Рождества Христова, что древнейшим жителям ее много веков приходилось биться изо всех сил, чтобы с каменным орудием в руках поддерживать и охранять свою жалкую жизнь.

Показывают эти остатки, как первобытные люди путем вековых усилий ума, приноровляясь и приспособляясь всячески к окружающей их природе, старались мало-помалу улучшить, облегчить и скрасить свою жизнь и как, наконец, дознались до искусства плавить некоторые металлы и ковать железо.

Кроме того, в России во многих местах находят немало древностей времен, хотя и позднейших, но все же дохристианских. В наших южных степях много сменилось кочевых племен задолго еще до Рождества Христова. От них остались тоже вещевые следы.

В разных местах степи встречаются и малые, и большие курганы (могильники), попадаются и небольшие могилы, обложенные или обставленные камнями. На некоторых насыпях найдено множество каменных, по большей части грубо изваянных, изображений женщин и мужчин. Значение этих загадочных истуканов, или «каменных баб», как их называют, до сих пор еще не объяснено. Все это – памятники давно минувшей жизни народов, но памятники немые: по ним можно судить только о состоянии искусства у этих народов в разные времена, путем домыслов и догадок можно добыть и некоторые сведения о внешнем быте, но не скажут ничего определенного нам эти немые памятники о внутренней жизни, о верованиях, о понятиях народов, не расскажут и о том, что пережили они. Поведать нам об этом может только человеческое слово: без него нет и быть не может настоящей истории. Те времена, от которых не сохранилось словесных известий, называются доисторическими.

Первое веское слово о народах Восточной Европы сказал греческий писатель Геродот, которого назвали «отцом истории». Уже в шестом столетии до Рождества Христова по северному берегу Черного моря процветали греческие колонии: Ольвия при устье Буга, Херсонес и Пантикапея на Таврическом полуострове и др. Жители этих городов, особенно Ольвии, были в сношениях с соседними народами, жившими в нашей южной степи, и, конечно, должны были многое знать о них. Геродот, посетивший в V в. до Рождества Христова Ольвию, не довольствуясь одними слухами и рассказами о занимавших его странах, сам побывал в устьях Днепра, Буга и Днестра и рассказал подробно и живо все, что видел и слышал.

Прежде всего любознательного историка поразила громадность страны, раскинувшейся пред ним, и величина рек, орошающих ее. Ближайшими соседями греческих колоний, жителями нашей южной степи, были скифы-кочевники, а к северу от них вверх по Днепру жили, по словам Геродота, подвластные им скифы-пахари. Далее он приводит несколько баснословных рассказов о людоедах (антропофагах), будто бы живущих к северу от этих скифов, о чудовищах с львиным туловищем, с орлиным клювом и крыльями (грифах), стерегущих на севере золото и прочее. В такие басни облекались слухи о страшных опасностях, ждущих смелых путешественников на дальнем севере, и о богатствах, скрытых в Уральских, или Сибирских, горах. Но то, что рассказывает Геродот о скифах-кочевниках, дышит простотой и правдивостью.

Скифы-кочевники, по его словам, очень мудро устроили свою жизнь: на них трудно напасть врагу, трудно и уйти от них – ни городов, ни крепостей у них нет; живут они не от плуга, а от скота, все они конные стрелки, жилища свои имеют при себе – перевозят их за собой на телегах.

Как трудно покорить кочевников, на широком степном приволье, хорошо видно из рассказа того же Геродота о походе персидского царя Дария на скифов. С бесчисленным войском двинулся он в степь, надеясь скоро обуздать их, но ошибся в расчете: скифы не вступали в бой, а беспрестанно переходили с места на место, уходя ввиду персидского войска все дальше и дальше в глубь своих степей.

Дарий потерял наконец терпение и послал к скифскому царю гонца с такими словами:

«Если ты силен, остановись и сразись со мною, если же чувствуешь свою слабость, то все-таки не бегай, а дай мне, как владыке своему, земли свои и воды и вступи в переговоры».

«Никогда ни перед кем не бегал я от страху, – отвечал персидскому владыке скифский царь, – ни прежде, ни теперь. Ничего небывалого не делаю я и ныне. Я по своему обычаю кочую. Остановиться мне негде: у нас нет ни городов, ни возделанной земли, и защищать нам нечего, а потому и сражаться с вами у нас нет ни случая, ни причины. Если же непременно хочешь битвы, то у нас есть отцовские могилы, – найдите их и попробуйте тронуть, тогда вы узнаете, будем ли мы готовы на битву или нет… Ты называешь себя моим владыкой. Да будет тебе ведомо, что над собой я знаю только одного владыку – Бога… За дерзкие слова твои заплатишь ты слезами».

С этого времени скифы стали всячески вредить персам: не давали им покою по ночам, нападали во время обеденных привалов. Скифская конница постоянно одолевала персидскую; когда же пехота готовилась вступить в бой, то скифы уносились от нее на своих степных конях.

Сначала скифы, отступая перед персами, засыпали колодцы и родники, уничтожали траву, чтобы всячески затруднить путь врагам, а теперь, наоборот, облегчали им поход, даже подгоняли к ним нарочно стада…

Догадался Дарий, что скифы хотят заманить персов подальше в свои степи, чтобы вконец измучить их внезапными нападениями и затем истребить, убедился он, что при всех его громадных силах ему не покорить степных кочевников, и поспешил выбраться из дикой их страны.

Поклонялись скифы, по словам Геродота, многим богам (небу, солнцу, луне и др.). Храмов, жертвенников и кумиров не ставили, только одному богу войны устраивали жертвенник. Волхвов, гадателей и предсказателей у скифов было великое множество. Горе было тем из них, предсказания которых не оправдались: их ставили на повозку, запряженную волами, в кучу хвороста, зажигали его и пускали волов по степи… В жертву богам приносили скифы волов, коров, лошадей и других домашних животных. Богу войны приносились жертвы иначе. Устраивали из хвороста огромный курган; на верхней площадке его водружали старинный железный меч, который и служил кумиром бога войны. Этому мечу приносили в жертву скот и лошадей в гораздо большем количестве, чем другим богам. Когда же брали в плен неприятелей, то от каждой сотни одного приносили в жертву: возлив вино на головы обреченных в жертву людей, резали их над сосудом, потом несли кровь на курган и лили ее на меч.

Скифы были вообще кровожадны. На войне скиф пил кровь первого убитого им врага. Головы убитых неприятелей скифы относили царю, чтобы иметь право участвовать в добыче, а кто не приносил, тот ничего и не получал. Кожа с вражьих черепов искусно снималась и привешивалась на узде к коню. Тот воин считался храбрейшим, у которого было больше таких победных знаков. Из черепов знатнейших и злейших врагов своих скифы делали себе чаши: богатые отделывали их золотом, а бедные обтягивали воловьей кожей. На пирах и торжествах, которые устраивались раз в год, более отважным воителям оказывался особенный почет, им подносили вино, тогда как не отличившиеся ничем сидели поодаль от храбрых, без всякой почести и без вина… Вина пили скифы очень много, и притом чистого, не разведенного водою, что у древних греков считалось признаком грубости и варварства.