Тайны «Монастырского приюта»

Они словно были намеренно вырваны, причем – очень грубо, самым варварским способом. Возможно, не так давно. Человек, произведший эту экзекуцию над книгой, постарался что-то скрыть от будущих читателей. В основном это касалось одиннадцатого века и прошлого столетия. Зачем, с какой целью?

По крайней мере, Александр Юрьевич не узнал ничего о том преступлении, на которое намекала Тереза. Также ничего не было сказано в записках Горельского о княжеском роде Прошянов, а ведь их герб был изображен на постаменте хачкары в галерее, и они наверняка имели прямое отношение к монастырю. Все это выглядело весьма странно.

Но зато Сивере убедился в том, в чем был уверен как историк. Монахи появились в монастыре в III–IV веках нашей эры, когда местность оказалась разделенной между Ираном и Римом. Тогда это была одна из скальных крепостей, подчинявшихся какому-то наследственному князю – нахарару. Имя его не упоминалось ни в книге Горельского, ни в других библиотечных фолиантах. И хотя он наверняка исповедовал христианство, но большинство подданных его нахараратства, как и повсюду в Закавказье, все еще держались языческих культов или монофизитских сект бесопочитания. Практика человеческих жертвоприношений здесь была еще очень сильна. Потому и монахам приходилось не столь сладко в этих каменных стенах, даже под защитой удельного князя.

В V веке персы стали усиленно вытеснять христианство, насаждая зороастризм, но соединенное армяно-грузино-албанское ополчение оказало мощное сопротивление. Очаги восстания вспыхивали то тут, то там. Монастыри вновь стали неприступными крепостями. Так продолжалось долго, весь шестой век, пока Иран не заключил договор с Византией, уступив ей часть Закавказья. А в седьмом и восьмом веках местная знать попала под другую пяту – подчинились хазарскому каганату. К этому времени относится возведение новых храмов и переустройство прежних.

Сиверсу не надо было копаться в памяти, чтобы представить в уме великолепный трехъярусный купольный храм Звартнонц, или церковь базиличного типа в Ереруйке, или четырехабсидный Атенский Сион в Грузии. Попал под реконструкцию и монастырь, в котором он сейчас имел честь находиться. Затем последовало завоевание Закавказья Халифатом. Арабы перерезали большинство нахараров, монахов и пожгли церкви. Но скальные крепости, естественно, устояли.

В короткий исторический срок из богатой местности было выкачено все золото и серебро, страна обнищала и опустела. Но так ли на самом деле? Наверняка князьям и монастырской братии удалось припрятать свои сокровища в тайных пещерах и подземельях. Не говоря уж о том, что было сокрыто там с древнейших времен, с Урартского царства.

Кстати, о том же упоминал в своей книге и Семен Горельский, намекая на золотую статую богини Анаит с хрустальным мечом. Эта страница в книге почему-то сохранилась, не была вырвана. Оплошность неведомого экзекутора? В других же местах, где речь заходила о сокровищах монахов, тексты были уничтожены. Странная заботливость о сохранности вековых тайн.

В девятом веке владычество арабского Халифата окончилось. Побили их сасунские горцы, но еще прежде изрядно потрепали арабов «краснознаменные», – нет, не из ансамбля песни и пляски, а местные хуррамиты, жители Гургана. Эта секта одевалась во все красное, ибо сей цвет был принят восставшими в качестве символа борьбы. Руководил «красными» некий Бабек, простой пастух, признанный затем воплощением божества.

Известно о нем то, что он был необычайно храбр, умен, дальновиден, а впоследствии – сказочно богат, хотя и плохо кончил: на колу в резиденции халифа. Правда, Бабек успел спрятать сокровища и оставить потомство. И один из его сыновей стал основателем княжеского рода Прошянов.

Сивере глубоко вздохнул, соединяя некоторые разрозненные линии и пытаясь воссоздать мозаическую картину прошлого и связывая ее с днем нынешним.

4

Александр Юрьевич не зря считался одним из лучших знатоков в области геральдики. Разбуженный посреди ночи, он мог прочесть целую лекцию о родовых гербах французских рыцарей, русских князей или древнеиудейских царей. Особое хобби, связанное с основной работой. Вот почему давеча ему не составило труда определить многофигурный знак на постаменте стелы как символ династии Прошянов – весьма влиятельных в свое время князей в Закавказье.

Теперь же, покинув библиотеку и бродя по притворам, залам и галереям монастыря, он обнаружил еще несколько изображений мифической головы льва и орла с овечкой в когтях. Одно из них помещалось на базальтовом зале фасада здания в западной его части, другое – на купольной базилике, третье – в углу орнаментального узора в трапезной, представлявшего собой библейскую сцену жертвоприношения Авраама. Четвертое находилось над странной дверью в половину человеческого роста, рядом с жилыми кельями, в одной из которых обосновался и Прозоров.

Еще ранним утром, когда Александр Юрьевич спешил поведать своему давнему приятелю о трупе Матвея Матвеевича, эта неестественная дверца без всяких следов замочной скважины смутила его сознание. Сейчас он вновь внимательно осмотрел ее, обнаружил родовой герб Прошянов, но не увидел никаких признаков того, что ее когда-либо открывали. Да и возможно ли это вообще? Если только хитроумный запор не находится где-то рядом или внутри.

Однако теперь было ясно, что монастырь когда-то принадлежал именно Прошянам. То есть, углубляясь еще дальше, самому Бабеку. «Краснознаменному» истребителю арабов. И наконец, пятый родовой знак Сивере изыскал в главном монастырском дворе, где лежало каменное изваяние огромной рыбины с полуразрушенным хвостом. Это был так называемый вишап, олицетворявший плодородие и ставившийся в древние времена для хранения воды. Хорошо знакомый герб красовался на морде зубастого чудовища. И выгравирован он был значительно позже самого вишапа, иначе столь заметную деталь постигла бы участь хвоста.

– Прошяны ставили повсюду свои метки, – пробормотал Сивере. – Словно хотели обозначить себя хозяевами монастыря. Как коты на прогулке.

Александр Юрьевич отступил в сторону, едва не толкнув захихикавшего Багрянородского.

– Давите меня, давите! – зазубоскалил тот. – Целый час за вами хожу, наблюдаю и не могу понять: кто из нас частный детектив, вы или я? Чего-то вы все ищете, рассматриваете… Бормочете. Ладно, я на отдыхе. А вы? Неужто решили археологическими раскопками заняться? Бросьте, перенапряжетесь до смерти.

– Гм-м… – только и произнес Сивере.

– Вы, наверное, и не знаете, что у нас тут ночью один человек помер. Старичок очкастый. Наш сосед, кстати.

– Знаю, – кивнул Александр Юрьевич. – Все смертны.

– Странно это, – продолжил Багрянородский. – Я имею в виду то, что вы приходили ко мне в шестом часу утра. Очень странно.

– Я шел не к вам, а к Про… К Терракотову.

– Странно, – в третий раз повторил Багрянородский. – Ночью из его комнаты слышались какие-то крики. Может, он сам во сне кричит? Нервы? Плохой сон – признак больной совести.

– А сами-то вы ночью с кем развлекались? – напрямую спросил Сивере.

– Это, брат… история! – туманно ответил тот. – Поэма, слов нет. А пошли-ка, познакомлю с одной занятной парой.

В монастырский двор вышла на прогулку пожилая супружеская чета, и Багрянородский направился к ним. Сиверсу ничего не оставалось, как пойти следом. Мужчине и женщине было лет под семьдесят. Их сморщенные лица напоминали печеные яблоки или особый сорт груш.

– Комамберовы, – представил супругов Багрянородский. – А это – профессор Сивере, доктор исторических наук и членкор Академии естествознания.

Александр Юрьевич досадливо поморщился, Багрянородский с каким-то азартом потер руки, а женщина с ходу заявила:

– А вот мой муж – гений. Да-да, Валентин Данилович – выдающийся писатель современности.

– Полно, Машенька! – с видимым удовольствием обронил Комамберов, испытующе глянув на Сиверса.

– Не читал-с, – смущенно сказал тот, не понимая, зачем позволил себя втянуть в новое знакомство.

– Естественно, – благосклонно кивнул «гений». – Все мои произведения будут опубликованы только после моей смерти. Я так решил, и вы не сможете меня убедить в обратном.

– Дая, право, и не пытаюсь, – усмехнулся историк.

– Никто не сможет, – с нажимом договорил Комамберов. – Нет, никто. Выбросьте это из головы.

– Не буду настаивать, коли вы того хотите, – резюмировал Александр Юрьевич, считая, что разговор на этом и закончен.

Багрянородский за спиной Комамберовых беззвучно смеялся, широко раскрывая рот, в котором сверкало несколько золотых зубов. Разевала пасть и каменная рыба во дворе, будто вторила этому клоуну в облике частного детектива. Но Сивере жестоко ошибался. Мучения еще не окончились.

– Он пишет пророческие вещи, – сказала супруга. – Все сбывается. Это особый дар.

– Очень рад, – уныло отозвался Сивере. – Наверное, страшно любопытно. Придется подождать, когда все это можно будет прочесть. А пока я пойду, ладно?

– Нет. Можете и не дождаться, – как-то нехорошо усмехнулся Валентин Данилович. – Поэтому иногда, в виде исключения, я читаю отрывки из своих рукописей знакомым. Для их же пользы.

– Да-да! – подтвердила супруга. – Очень разумно уже при жизни услышать слова гения. Познать будущее. Я думаю, Валентин Данилович прав: вы достойны его выбора. У вас милое, интеллигентное лицо.

– Еще какое! – радостно подтвердил Багрянородский.

«О, нет!» – хотел воскликнуть Александр Юрьевич, но… сдался, поскольку «гений» уже вытаскивал из кармана плаща ученическую тетрадь. Лишь вяло произнес:

– На какую тему?

– Россия в две тысячи семнадцатом году, – ответил Комамберов, взглянув на часы, словно они отсчитывали не минуты, а годы или даже века. – Видите ли, по моим прогнозам произойдет следующее. После исчезновения с карты мира Украины, которая уничтожит сама себя, начнется затяжная война с Европой. Штаты увязнут на Ближнем Востоке и не смогут вмешаться в полную силу. К тому же у них самих вспыхнут такие волнения, что мало не покажется. Негры, как обезумевшие бизоны, начнут топтать всех подряд. Вдобавок – серия природных катастроф. А самая страшная из них – это извержение вулкана в Йеллоустонском заповеднике. Но «проснется» он в две тысячи двадцать седьмом году. Более половины Америки погибнет. Что же мы увидим? США, как глобальная империя, прекращает свое существование, превращается в некое подобие Гондураса. Франция, Англия, Германия униженно на коленях просятся под наше крыло. В Ростове проходит открытый судебный процесс над президентом Америки и более мелкой шпаной – недобитыми порошенками и Турчиновыми. Гуманизм нашего президента беспределен – их всех приговаривают всего лишь к ссылке на дно Байкала, дают водолазные костюмы с запасом кислорода на четыре часа…

– Позвольте! – остановил Комамберова Сивере. – Это ведь памфлет какой-то. Сатира?

А сам подумал: «Душевнобольной, с ним надо помягче».

– Нет, озарение! – пылко возразил Валентин Данилович.

А его супруга добавила:

– В одна тысяча девятьсот восемьдесят пятом году мой муж предсказал распад Советского Союза с точностью до мельчайших деталей, даже назвал имя будущего президента России, ошибся лишь на одну букву: Яльцин. Что вы на это скажете?

– Ничего, – грустно отозвался Сивере.

– А полгода назад он написал трактат о том, что произойдет в небольшом горном монастыре, где соберутся весьма необычные люди, – продолжила Комамберова. – Хотя тогда мы еще даже представления не имели, что приедем именно сюда. А это как вам понравится?

– Никак, – сказал Александр Юрьевич, которого вдруг что-то кольнуло в сердце. Но на сей раз услышанное заинтересовало его. А если этот «гений» в чем-то прав? Одержимые порой близки к истине. Сам Комамберов глубокомысленно молчал. Что касается Багрянородского, то он вообще куда-то исчез.

– А нельзя ли ознакомиться с этим трактатом? Для начала, – произнес Сивере.

– Можно! – кивнул Валентин Данилович, убирая тетрадь в карман. – Приходите к нам вечером. Комната номер восемь.

– Там и насладитесь истиной, – многозначительно добавила супруга. Очевидно, она буквально поклонялась своему мужу как божеству.

5

«Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам!..» Эту фразу шекспировского Гамлета Сивере твердил про себя неоднократно, пока шел к сокурснику. Ему было необходимо с кем-то посоветоваться, опереться на трезвый холодный ум. Прозоров, как практичный, волевой, целеустремленный человек, не подверженный интеллигентской рефлексии, мог бы помочь разрешить некоторые вопросы. Но Александр Юрьевич упустил из вида то обстоятельство, что его старый приятель и сам ныне скрывает какую-то тайну. Если только не изображает по университетской привычке Воланда.

– Ты понимаешь, что здесь происходит? – с порога поинтересовался Сивере, протискиваясь в узкую, прокуренную келью. И тотчас же перекинулся на другое: – Не мог выбрать себе апартаменты получше? Это же какая-то собачья конура.

– Не следует тебе сюда так часто приходить, – спокойно ответил Прозоров, передвинув сигару из одного уголка рта в другой. – Мы ведь не знакомы.

– К черту твою дурацкую конспирацию. К черту весь этот «Монастырский приют». Один пишет идиотские пророческие трактаты. Другой умирает в моем номере на моей же койке. А потом переползает в соседнюю келью и напяливает на нос пропавшие очки, чтобы лучше видеть загробный мир. Еще раньше кого-то выталкивают из фуникулера, но нет ни убийцы, ни трупа. Четвертую ночью посещает странный пришелец и теряет свой медальон, а сама она в темноте испаряется. Две старухи явно замышляют какую-то пакость. И этот подозрительный хозяин гостиницы со своей семейкой. Старики-грифы, пергаментный князь, скверный Багрянородский. Кто написал в нише эту глупую фразу: «Здесь будет убит Сивере»? Куда мы попали, Герман?

– Эдвард, – поправил его Прозоров. – Всех перечислил? Забыл Дембовичей. Тоже очень подозрительные молодожены. Ты знаешь, мне кажется, никакой он не морпех и не лейтенант. Я видел его вчера в сауне. Весь в наколках, от пяток до шеи.

– А здесь есть сауна?

– Есть. На заднем дворе. Так вот, ведет себя этот Дембович как настоящий уголовник. А о каком медальоне ты тут болтал?

Сивере прикусил язык. Махнул рукой, отгоняя клубы дыма.

– А ты почему ночью кричишь? Мне соседи жаловались.

– Чушь! Я всегда сплю как убитый. И просыпаюсь, словно мертвец. Не сразу соображу – где я и на каком свете? Это у меня последствия черепно-мозговой травмы. Я ведь в нейрохирургии лежал.

Александр Юрьевич не понял: шутит он или говорит серьезно?

– Когда же это было? – спросил на всякий случай.

– Было, – просто ответил Герман-Эдвард Прозоров-Терракотов. И хитро подмигнул Сиверсу.

– А ты в самом деле играл с Тошиком Полонским до четырех часов утра в нарды? Или вы сообща напаяли Куруладзе?

– Это, братец масон, оставим за скобками. И вообще, будь проще. Расслабься и отдыхай. Я скажу, когда тебе будет надо выйти на сцену. Все развивается по моему сценарию.

После этих слов историк глубоко вздохнул, тотчас же закашлявшись от едкого табачного дыма. Дальнейший разговор с приятелем представлялся бессмысленным. Тот и в прежние годы любил напускать вокруг себя туману, а теперь, видно, и вовсе крыша съехала. Может, и вправду чем-то по башке треснули. Глаза у Прозорова блестели, как две маслины в яичном белке. AV-образный шрам на левой щеке кривился вместе с усмехающимися губами.

– Пойду я! – неуверенно произнес Сивере. – Как говорится, морг закрыт, расходитесь. Надеюсь, хоть сегодня ночью ничего не произойдет. Дадут выспаться.

И в это время за стенкой раздался пронзительный женский крик. Приятели переглянулись. В последовавшей вслед за тем тишине Прозоров проворчал:

– Не похоже, чтобы это означало сигнал к ужину. Там Дембовичи живут. Но во время секса орут иначе. Пошли, поглядим.

Глава 6. Горбун и другие

1

В коридор выглянули все, кто жил в этом монастырско-гостиничном приделе: Багрянородский, пергаментный князь Романов, один из надменнозасушливых стариков и, разумеется, друзья-сокурсники.

– Ничего страшного! – объяснил татуированный лейтенант, запахивая полы шелкового халата с изображением китайских драконов. – Настенька благополучно скончалась.

На его лице, словно высеченном из гранита, проступила довольная улыбка. Конечно, чего делать трагедию из-за таких пустяков! Установилась совсем уж нехорошая тишина.

– Как?! – вскричал импульсивный Багрянородский.

– Наверное, на нее случайно наступили ногой, – вновь пояснил Дембович. – Или от старости.

– Что за чушь вы несете? – возмутился Сивере. – Ей от силы было лет двадцать.

– Ошибаетесь, далеко за сорок. Если не все шестьдесят, – возразил морпех. – Впрочем, точного возраста я не знаю. Да и какая разница?

– И вы говорите об этом столь спокойно? – изумился Прозоров. – Уважаю. Сам такой.

– Нонсенс, – резюмировал князь Романов. – Двадцать первый век.

– Век конца веков, – добавил старик-гриф.

– Кто же мог ее раздавить и какая, в таком случае, должна быть величина ноги? – пробормотал Сивере, замечая, что удивление постояльцев идет почему-то на спад.

– Да кто угодно мог! – почти радостно прокричал Дембович. – Она тут везде ползала. А уж как мне надоела, – выразить не могу.

Сивере посмотрел на Прозорова, а тот только покрутил пальцами у виска.

– И зачем только мы ее взяли с собой? – продолжил Дембович. – Надо было оставить соседке. Но, видите ли, для Оленьки она была вроде талисмана. С детства не расставалась с ней.

– Вы о ком? – чувствуя себя полным идиотом, спросил историк.

– О черепашке, конечно. О Настеньке.

Дверь в его номер открылась, на пороге появилась заплаканная супруга. На ладони держала черепашку с мертвой уродливой головкой. Все расступились.

– Стас, похорони ее где-нибудь, – горько произнесла Ольга. – Извините, что я вас всех потревожила. Вы не представляете, что значит потерять любимое существо.

– Где уж нам! – буркнул князь. – У меня Сталин собственноручно отца в тридцать седьмом году расстрелял. А было мне тогда всего два годика. А папа мой, между прочим, последний тайный император всея Руси, не черепашка какая-нибудь.

– Нет, правда? – переспросил Багрянородский. – То-то смотрю, вы мне кого-то напоминаете. Я без политесов: какая из царских княжон ваша бабушка?

– Пятая, незаконнорожденная, звали ее Василиса, – горделиво ответил наследный принц. Багрянородский всплеснул руками и подмигнул Сиверсу. Останки черепашки перекочевали в карман халата Дембовича. Оленька вытерла слезы. Прозоров выпустил кольцо дыма в сторону наследника престола. Прозвучал гонг к ужину. И через некоторое время коридор опустел.

2

В трапезной вернувшиеся к этому времени из города сыновья Полонского разносили по столикам янтарную осетровую уху, гречневую кашу с говяжьей вырезкой и сладкие варенцы с морошкой, приготовленные по пушкинскому рецепту: на серебряной закваске из сливок с ржаными сухарями. Об этом не без гордости объявил сам хозяин, подробно рассказав о каждом из блюд. Кулинарами, судя по всему, он и его жена были отменными.

Порадовал Тошик своих постояльцев и старинным гусарским напитком – жженкой, которая дымилась в серебряной же конусообразной чаше, литров на десять, и куда были предварительно влиты четыре бутылки шампанского, штоф рома и фляга местного терпкого вина, смешанные с растаявшей сахарной головой, дольками ананаса и лимона. Чаша стояла на раскаленной жаровне, и крутобедрая дочка разливала ковшиком жженку в глиняные кружки. По какому случаю столь царское угощение, Тошик не объяснил, но как-то весь светился восторгом.

Комиссар Куруладзе и его помощник Макс сидели за отдельным столиком и о чем-то тихо совещались. В трапезной присутствовали все постояльцы и все члены семейства Полонского, даже придурковатый племянник стоял возле дверей, подпирая плечом косяк. «Ужин по-русски» явно удался.

– Друзья мои, прекрасен наш союз! – поднял чашу прихмелевший Багрянородский. – Хочу выпить за безумие поэтов и пир во время чумы! Пусть гибнут и погружаются в морскую пучину целые цивилизации, горят горы и небеса, наступает последний день мира, исчезает под нашими ногами земная твердь, но любовь… любовь – родная сестра смерти… пусть… пусть… – он запнулся, пытаясь окончить замысловатый тост.

– Ну-с, так! – оборвал его тираду Куруладзе. – Теперь я скажу. Касается это не только умершего вчера ночью Матвея Матвеевича, но и всех вас. Мною получены данные медицинской экспертизы. Весьма интересные.

Комиссар замолчал, оглядывая притихших постояльцев. Затем продолжил:

– Смерть наступила в результате остановки сердца. Инфаркт. Но дело в том, что в организме покойника был обнаружен буфотоксин. Это необычный яд, добываемый из земляной жабы. Хранить его можно только в специальных ампулах с пониженной влажностью. И если буфотоксин попадает на кожу человека, то через некоторое время приводит к нарушению сердечно-сосудистой деятельности. Чуете, друзья прекрасного вашего союза, к чему я клоню?

– Чуем, – уныло ответил Багрянородский.

– Я не исключаю версии, что Матвей Матвеевич мог покончить жизнь самоубийством, – продолжил кавказский Мегрэ. – Но вероятно также и то, что его кто-то мог «угостить» этим буфотоксином. Следствие покажет. Уж слишком странным выглядит эта внезапная смерть. Далее. С этого часа никто ни при каких обстоятельствах, тем более без моего разрешения, не должен покидать гостиницу.

«Достал он уже всех», – подумал Сивере.

– Вы приехали в «Монастырский приют» отдыхать, вот и отдыхайте! А мы разберемся, – заключил Куруладзе. И с этими словами вышел из-за стола, кивнув Максу. Оба они направились к выходу. Напряженное молчание в трапезной царило не долго. Нарушил его первым Багрянородский.

– Итак, поздравляю! – сказал он. – Мы с вами очутились как бы в Ноевом ковчеге. За это, собственно, я и хотел выпить. За последних на земле людей, которых соединяет любовь и смерть!

И кружка с жженкой взметнулась вверх.

3

Александр Юрьевич прилег на свою узкую койку с томиком стихов Тер-Маркарьяна, но читать не смог: в голове вертелось противное слово «буфотоксин», а перед глазами прыгала земляная жаба, из желез которой капало это ядовитое вещество. Сивере пытался вспомнить: откуда он уже слышал об этой отраве? А ведь у него была отличная память. Может, кто-то из его знакомых медиков? «Жаба… буфотоксин… буффонада… буф!., пиф-паф!.. жаба…» – повторял он про себя. И, наконец, вспомнил.

Еще давным-давно один приятель, увлекавшийся медициной, но более всего интересующийся различными ядами, от исторических мышьяка и стрихнина до современного тетродотоксина, добываемого из рыбы фугу, рассказывал ему об этой элегантной отраве. Почему запомнилось? Потому, что тот приятель очень красочно описывал самую жирную земляную жабу и даже изображал ее мимику во время брачного гона. И этим приятелем был Герман Прозоров.

«Вот ведь как любопытно получается!» – подумал, испытывая неприятное жжение в груди, Сивере. Просто совсем заковыристо и престранно выходит. Наводит на некоторые размышления. С одной стороны, патологическая любовь Прозорова к ядам. С другой – смерть Матвея Матвеевича от этого буфотоксина. Редчайшего яда, о котором тут, в богом забытом монастыре, вряд ли кто мог слышать. А с третьей – сомнительное алиби сокурсника, эта его якобы игра в нарды с Тошиком Полонским. А ведь Матвей Матвеевич перед самой кончиной намекал ему, что выяснил нечто постыдное про хозяина гостиницы. Какую-то тайну, которую тот хотел скрыть. Как говорят англичане, у каждого спрятан скелет в шкафу. Так не помог ли Прозоров Полонскому отправить старика на тот свет?

Поежившись от еще более неприятных ощущений, Александр Юрьевич встал с койки. Хранение буфотоксина возможно только в специальных ампулах при повышенной влажности, вспомнил он слова Куруладзе. В монастыре наверняка есть помещения, идеально соответствующие подобным условиям. А вот водятся ли в этих краях, где-нибудь в низине земляные жабы? Надо выяснить. Может быть, ампулы были завезены заранее? Или производство яда осуществляется тут?

Почему эта мысль вдруг мелькнула в его голове – Сивере не знал, но от неожиданной догадки у него заломило виски. Ему показалось, что дело даже не в смерти несчастного старика, а в чем-то другом. А что, если на нем просто испытывали действие буфотоксина? А главные цели заключаются в ином?

Однако время приближалось к половине двенадцатого. И надо было решать: идти ли сегодня на очередное рандеву с Анной Горенштейн? И не обернется ли все как в прошлый раз. Оказаться двойным дураком или дураком в квадрате не слишком хотелось. Немного поразмыслив, Александр Юрьевич все же стал собираться, не забыв положить в карман загадочный медальон с родовым гербом Прошянов.