Очерки душевной патологии. И возможности ее коррекции соотносительно с духовным измерением бытия

3) «Я думаю, что если тот, кто заботится об умирающем, мог бы воспринимать происходящее с ним, просто сидеть рядом с ним и не вносить ничего самому, а только быть самому прозрачным, безмолвным, как можно более глубоким, то вероятно, он увидел бы, как этот человек сначала слеп к вечности, как бы закрыт от вечности своей плотью, своей телесностью, своей человечностью. Постепенно все это делается более прозрачно, и умирающий начинает видеть другой мир. Сначала, думаю, темный мир, а затем вдруг свет вечности. я это однажды пережил: меня просили сидеть с одной старушкой, пока она умирает. Было так явственно, что сначала она отчалила от временной, телесной, общественной жизни (она очень была погружена в земную жизнь; ей было 98 лет, и она из глубин своей постели занималась своими коммерческими предприятиями). а потом постепенно это отошло, и вдруг она увидела темный мир, бесовский мир… и в этот мир вошел свет Божий-и весь этот бесовский мир разлетелся, и она вошла в вечность. я этого не могу забыть; я тогда был молод, был студентом медицинского факультета первого или второго курса, и это у меня осталось [31]».

А разве трудно построить схему психологической помощи, взяв за источник дневниковые записи священника Александра Ельчанинова? Попробуем?

«Болезнь самое благоприятное время для возвращения в свое сердце, к Богу. с выздоровлением эта возможность опять отходит в бесконечную даль». Это

инициальный этап психотерапии, когда специалист знает, что именно теперь для его клиента открывается перспектива духовного возрастания и задача состоит в том, чтобы правильно (орто) прожить, прочувствовать этот период страдания как имеющий свое назидание и назначение, которое необходимо понять, принять и отпустить с благодарностью за попущенное Свыше.

«Как утешить плачущих? – плакать вместе с ними». Вот отличительная позиция православного психотерапевта. в отличие от аналитика он не будет зеркалом, в отличие от бихевиориста, он не будет наблюдателем, в отличие от гуманиста не ограничится вежливой эмпатией. Он, по мере данной ему способности к сопереживанию, отважится войти с клиентом во всю глубину страдания и боли и сам факт причастности страданию станет целительным фактором.

«Смерть, самое страшное для человека, верующему нестрашна, как не страшны для крылатого существа все бездны, пропасти и падения». Как неравнодушный свидетель тревожного состояния клиента, а любой страх, наверное, сводим к ужасу небытия, психотерапевт разделит со своим клиентом как осознание неминуемого конца земной жизни, так и упование на то, что приходя в определенное духовное состояние, человек обретает возможность воспринимать потенциально радостную бесконечность своего существования.

«Сребролюбие, казалось бы, грех второстепенный: на самом деле это грех чрезвычайной важности – в нем одновременно фактическое отвержение веры в Бога, любви к людям и пристрастие к низшим стихиям. Оно порождает злобу, окаменение, многозаботливость. в чем соблазн и яд театральности для зрителя, но главным образом для актера? – привычка жить, и притом напряженно и остро, иллюзорной жизнью, часто много острее своей настоящей будничной жизни – тщеславие». В православно психотерапевтическом анализе происходит исследование причин вызвавших ситуацию страдания и обнаруживаются их корни, когда в совместно увлекательном диалоге вскрываются явления различных пластов, генерирующих страдание по нисходящей и степени важности: социо-исторические – физиологические – эмоциональные – когнитивные – нравственные.

«(Есть) глубокие, старые пласты, сливающиеся с родовыми и общечеловеческими, – основные, глубокие грехи, от которых, как смрадные испарения, поднимаются богохульные мысли, побуждения, всякая нечистота, чудовищные извращения…» От анализа индивидуальных триггеров страдания, терапия переходит к нижележащим личностным структурам, которые также имеют значение при тяжелых психопатологических феноменах. Здесь также обширное поле для работы: от вскрытия роли наследственности при большинстве душевных расстройств и принятия не только личной ответственности до актуализации переживания причастности падшему человечеству.

В качестве рекомендаций и напутствий, как в процессе, так и в заключение терапии, будут несомненно полезны, среди прочих, следующие:

«Жить надо не «слегка», а с возможной напряженностью всех сил, и физических и духовных. Тратя максимум сил, мы не «истощаем» себя, а умножаем источники сил.

Внимание к своей внутренней жизни, рекомендуемое с религиозной точки зрения, дает свои результаты и с точки зрения чисто психологической – развитие силы внимания, сосредоточение сознания, выявление новых психических способностей [31]».

Так, на основании всего лишь одной хорошей духовной книги, вырастает психотерапевтическая стратегия. а недостатка в таких книг у Православия нет и каждая из них может стать платформой для психотерапии.

Но тогда кто же он, православный психотерапевт?

Ретранслятор Священного Писания в Святоотеческой интерпретации, применительно к ситуации запроса?

Тайный катехизатор, пользующийся случаем кризиса клиента для того, чтобы истолковать происходящее в библейском когнитивном стиле и дать «эмпатично» понять, что улучшение может быть достигнуто при условии принятия православных категорий восприятия, мышления и поведения?

Психоаналитический образ «зеркала», но в православном обрамлении? с интерпретациями типа – «а вот здесь ваше мнение расходится с позицией преп. Серафима, давайте это обсудим»?

Отрицательный ответ на эти вопросы приводит нас к необходимости позитивного формулирования проблемы и мы можем наметить основные качества «православной психотерапии», которая будет исходить из этой, третьей, перспективы восприятия Православия следующими тезисами:

1) Она не будет одна и догматизирована в своих терминах, постулатах и методах. Их будет столько, сколько православных профессионалов отважится на деятельность в этом направлении.

2) Она не будет носить название «православной психотерапии», дабы не ограничивать себя ни контингентом клиентов, ни узурпировать это благородное название исключительно для себя. Она может, к примеру, именоваться «духовно-ориентированной», «экклезио-экзистенциальной», «филокалической», «онтологически-трансцендентной», несть числа сим именованиям, но будет мудрым табуировать исключительное использование этой формулы – «православная психотерапия» применительно к специфическому «вкусу» ее адептов. Если уж историческое Православие бывает так трагично разделено (только в России существует с десяток церквей, включая старообрядческие, позиционирующих это вероучительное определение), то нет смысла хорошей психотерапии, производной от истинной Веры, монополизировать этот термин.

3) Она будет непременно представлена, в качестве основного, принципом много-уровневого бытийного устроения. Иными словами, ведущей техникой, равно как и фундаментальной доминантой здесь будет актуализация способности к транскрипции, понимаемой как точное и творческое соотнесение понятий, относящихся к разным уровням личностного бытия. Процесс «православной психотерапии» этого рода, представляет собой перевод категорий духовного уровня, без существенных потерь качества и смысла, явлений духовного мира в сферу психического, осуществляемый с целью того, чтобы человек незнакомый (в силу ситуационных или болезненных причин) с реалиями высшего порядка, смог выстроить свою жизнь, оказываясь не чуждым им и двигаясь по направлению к ним. Здесь больший акцент на аксиологическую семантику, структурную лингвистику и бережную герменевтику, нежели чем на собственно психологические приемы, техники и интерпретации. Результатом такового успешного процесса является не просто пере-структурирование личности в плоскости, но открытие возможности иной, объемной перспективы, когда актуализируется ранее блокированная способность личности к рецепции Трансцендентного миру Начала.

4) Здесь будет последовательно применяться принцип «делания» – аскетически ли «умного», душевно ли «трезвенного», поведенчески ли «решительного». в ней будет осуществляться антиномия сочетания активной вовлеченности в процесс с искренней благодарности за результат, отличный от запроса, поскольку здесь есть место доверия Промыслу.

5) Она принципиально «традиционна», в том смысле. что укоренена в базисе обще-библейских (в этическом аспекте – Декалог, на эмоциональном уровне – Псалтирь), общехристианских (Нагорная Проповедь как образ трансценденции плоскостной нравственности земного «здравого смысла»), наконец в Православном веро-осуществлении – ортопраксии. и в этом смысле, она будет парадоксально (…трудно подобрать антоним слова «традиция») – инновационной, когда миссионерски оправданным и икономически верным, является включение в свод традиций непривычных явлений, событий и архетипов.

Выводы и пример:

1) «Православной психотерапии» как единого направления нет, и не может быть принципиально.

2) «Православная психотерапия» существует издревле, и будет развиваться, пока существует Православие, онтологически.

3) «Православная психотерапия» присутствует в любом направлении психотерапии, пока последнее ведет к Добру, Истине и Любви в обозначаемых им пределах.

4) «Православная психотерапия» осуществляется в меру решимости практикующего профессионала отождествить свою деятельность с этой обязывающей идентификацией, не погрешив против обеих составляющих этого именования.

5) «Православная психотерапия», в зависимости от «фокусирования» восприятия явления Православия, может быть рассматриваема в трех вышеизложенных проекциях:

а) деноминационной per se;

б) проблематизирующей, включающей динамики отрицания и утверждения, находящейся в процессе рефлексии, неопределенной в своей значимости и пределах;

в) сбывшейся, осуществляющейся практиками под иными названиями, но в полной мере (применительно к «веку сему») и эффективно отвечающей нуждам и чаяниям ее потребителей.

Прежде формулирования окончательных выводов, рассмотрим точку зрения авторитетного православного психолога И. Силуяновой, постулирующей в своем сообщении позицию православно-воцерковленной психологической науки:

«Вопрос этот был поднят и активно обсуждался на сайте Сретенского монастыря. Каков же результат обсуждения?

1. Одни верующие психологи утверждают, что не может быть православной психологии, так же как не может быть православной математики или христианской химии.

2. Другие говорят, что ее не может быть в принципе, потому, что вслед за ней может появиться православная астрология и христианская хиромантия. Все это феномен вытеснения своей вины за неправильный профессиональный выбор, формы оправдания себя.

3. Третьи считают, что христианская психология и психотерапия возможны. Эту позицию разделяет, например, католический священник, психолог Адриан Ван Каам и создает школу Трансцендентной Терапии.

Именно он – Адриан Ван Каам – автор идеи о том, что религия и психотерапия со временем сольются в единое целое. Но возникает вопрос, что же получится после слияния и что останется – религия или психотерапия? Очевидно, что христианская психология должна будет включить в себя христианскую антропологию, христианскую этику, христианскую аскетику. Но как в итоге будут выстроены отношения между ними и зачем вообще нужна тогда христианская психология, если уже есть сокровищница христианской антропологии, христианской этики и христианской аскетики?

4. Есть еще одна позиция, и мы склонны с ней согласиться. Христианская психология должна существовать, имеет право на существование, но сегодня в реальности ее еще нет, ее надо создавать. Какая она будет? Каковы ее цели и задачи? Говорят, что жизнь определяет цели и задачи исследования [9]».

На основании сказанного, третий и четвертый пункты весьма схожи, и ободренные этим, мы предложим к рассмотрению психотерапевтический подход, обозначив его термином транс-психо-терапия. Данное обозначение будет данью уважения к учителю А. Ван Кааму и, в отличие от других авторских подходов (предполагалось: духовная, религиозно-ориентированная, транстерапия, метапсихотерапия), не встречается в русскоязычном секторе Интернета. Точность именования обусловлена тезисом о том, что именно возможность транс-ценденции является ультимативным фактором, как человеческого существования, так и обеспечивающей его возможность психотерапии.

Об этом пишут психолог и философ:

«Правильное определение человека было бы не homo sapiens, a homo transcendens – человек превосходящий, выходящий за пределы. в этом и заключается сущность человека. Есть и другая, „народная“ формула – более простая и доступная – человеческой способности к трансценденции. Это формула, которая в свое время выступала у нас как формула неодобрения: „Ему больше всех надо“. на самом деле, это и есть формула человека» (Д. Леонтьев, [15]).

«Итак, трансцендирование. в этом смысле положение человека в мире не имеет природных оснований. Те основания, которые мы под себя как бы подкладываем, чтобы стать людьми, ищутся через выхождение человека за свои собственные природные рамки или границы. Вот это выскакивание человека за естественный, природой регулируемый ход событий, этот акт и стал называться трансцендированием. Но при этом – что очень важно – хотя по смыслу слова трансцендирование есть выхождение, преодоление себя, это не означает, что трансцендируют к чему-то, куда-то – скажем, как выходят из комнаты в коридор. в философии эта странная вещь описывается так: мы трансцендируем „выходим из себя“ – а куда? – Никуда. в том смысле, что нет таких предметов (к которым „выходят“) вне мира. Мир ведь состоит из природных предметов, которые мы видим, и, казалось бы, если я выхожу за эти предметы, то выхожу к каким-то другим, которые от первых отличаются только тем, что они – святые, сверхъестественные» (М. Мамардашвили, [16]).

Теологическая апология

Церковь, как форма объединения людей в Духе, оставаясь неизменной в Своем сотериологическом назначении, развивается во временном контексте. Благая Весть преемственно раскрывается во взаимодействии с социально-историческими факторами. на заре Христианства апостольски учреждаются разнообразные формы служения (ДА, 6: 2—4). Церковная история свидетельствует, что в структуре перво-христианских общин присутствовали свои целители и экзорцисты, что не было связано непосредственно с литургической функцией – предстоятеля или вероучительной – катехета или миссионерской – благовестника. Вывод: не только и не столько епископ или иерей, но церковное устройство в своей целостности, предусматривающее здоровый «духовный гомеостаз» – обмен энергией между личностью и общиной, является средством исправления греховной природы человека и приведения его к исцелению и Спасению.

Цивилизация на разных этапах своего развития мотивирована различными ценностными приоритетами. На ранних этапах доминирует мотивация власти (при этом характерна высокая степень персонификации лидеров – фараонов, императоров, вождей и, как следствие, обезличивание тех, кто не обладает этой характеристикой). Далее происходит смена ведущей мотивации и наступает эра ведущей ценности капитала. В этом периоде личностная ценность измеряется способностями к адаптации на более высоком материальном уровне, что кореллирует с ее возможностями к организационному функционированию (цех, фирма, республика). Нынешний, пост-индустриальный этап цивилизации, когда роль государства менее акцентирована, а более значимыми оказываются иные – «транс-национальные» – формы совместной деятельности людей, имеет мотивационную доминанту информации, сменившую приоритеты власти и капитала. При этом отсутствие признанных харизматичных лидеров компенсируется рандомическими возможностями признания кратковременной сверх-ценности любого индивидуального бытия, выраженного психологией new-age с принципом «быстрого просветления» и девизом поп-культуры «сейчас каждый имеет право на 15 минут славы».

Сосуществование Церкви и мира можно представить как «гонимость извне, торжество внутри» на первом этапе, затем «константиновский» период «торжества извне, с выявлением гонимости извнутри», подразумевая здесь аксиологический апогей иночества той эпохи. Реальность «последних времен», когда внешний мир, окончательно размежевываясь с духовными традициями, мотивационно игнорирует существование Церкви, открывает возможность принципиально новой церковной само-идентификации, логически предусматривающей два варианта: «торжество извне и изнутри» versus «гонимость извне и изнутри». Антиномическое соотношение их таково, что первый представляется Апокалиптически предсказанным, и, потому предстоящим, в то время как второй – единственно, парадоксально и естественно возможным направлением личностной мотивации современного члена Церкви.

Цивилизационные тенденции не чужды, но преломляются и преображаются в сфере Церковности. Фактор «выравнивания индивидуальной ценности», присущий «глобалистической» эре, может быть принят во внимание и трансформирован Церковью как оставление «константиновского» противопоставления монашества и мирянства, лика и клира и начала нового, а точнее, возвращения на новом витке к исконному церковному благоустройству – раскрытию индивидуальных личностных даров каждого члена Церкви. Бережное и точное выявление специфических талантов служения каждого может стать достойным смыслообразующим направлением жизни современной общины. Ориентация светской ментальности к информационным ценностям может быть указателем – «намеком Святого Духа» – на то, что отныне члену Церкви недостаточно просто слушаться церковного авторитета (доминанта власти) или участвовать в жизни общины материально (доминанта капитала), а для того, чтобы ныне, в несомненно последние времена, быть христианином, надлежит у-своить и о-своить всю духовную сокровищницу Церкви – ее историю, ее мышление, ее чуткость выбора Правильности («орто») отношения к Богу и миру.

Исходя из этого, опыт профессиональной православной психологической помощи может быть ныне органично встроен в практику традиционной духовности как перспектива служения призванных к тому. То, что росток психологической науки расцвел по ту сторону церковной ограды, не препятствует пересадить этот чудный цветок в сад Православной обители. Помня о непреходящей насущности Священного Писания, мы можем по-новому осознать и применить упомянутый в Нем и угасший было дар «говорения на языках» к современной действительности, но не буквально и лживо, а метафорически и осмысленно. «Иные языки» суть благодатная способность привлечения «внешних» к Церкви, но чтобы они не стали соблазном для «внутренних», «только все должно быть благопристойно и чинно» (1Кор. 14: 40).

Диалогическое изложение

О. Евгений Л. (на Интернет-форуме): «Православная психология – это отнюдь не узкоконфессиональная внутрицерковная психопрактика, а полноправная наука (которой, впрочем, пока нет, но которую можно и нужно создавать)».

Сергей А. Белорусов: «Тогда… Благословите, отче…»

А. Действие происходит в условиях. Любой процесс осуществляется в формате. Каждая психотерапия имеет свой категориальный аппарат. Приступая к описанию происходящего в процессе терапии, осуществляемой в перспективе традиционной духовности, позволим себе авторскую прихоть и условимся о новой терминологии. Понятие «пациент, клиент, консультируемый» мы заменим словом «странник», а «специалист, психотерапевт, консультант», соответственно, – «спутник». Подобная перестановка может помочь иначе структурировать в нашем сознании отношения внутри процесса, открыть иные измерения, высветить новые глубины смысла.

Человек, входящий в кабинет специалиста и ожидающий помощи – странник. Он, в первую очередь, странен – то есть принципиально несводим к предполагаемому о нем. Он другой – больше или меньше, уже или шире, выше или ниже – по отношению к любой проективной конструкции, неминуемо возникающей в восприятии. Посещение странника – милость, благословение и вызов. Вызов профессиональной компетентности и способности к нелицемерному состраданию. Явление странника несет в себе тревогу и радость, угрозу и надежду. в перспективе терапии тревога и угроза будут преодолены, утилизированы в качестве энергетического ресурса, а радость и надежда актуализированы, обоснованы и утверждены. Распробуем на вкус это слово. Странник – посланец неведомой страны, где все по-другому. Странник – ранен. Странник приходит рано. Последнее означает, что мы всегда не готовы его принять, как подобает, указывает на наше несовершенство и открывающийся простор для действий. и последнее. Странник приглашает в путешествие, именно через него осуществляется спутник. Так уместно именовать того, кто оказывает психологическую помощь. Этим словом выражается архетипическая сущность терапии как совместного пути. Спутник не является учителем или наставником, руководителем или лидером, старцем или гуру. Его место на шаг позади. Он доброжелательный собеседник, интересный партнер, опытный гид. и в то же время, он не является приятелем, он лучше различает дорогу впереди и прикрывает тылы. Он не укажет единственно истинного направления, но предостережет от заведомого тупика. Он поддержит пошатнувшегося и успокоит бегущего впопыхах. Спутник существует лишь применительно к тому и для того, кто избрал его. Наше время привнесло новый элемент смысла в это слово. Спутник это сателлит, вращающийся по орбите, центром которой является человек, пришедший за помощью. Спутник не теряет самостоятельности, но временно отказывается от доминирования своего Я, служа страннику. Положение спутника парадоксально. Он более интегрирован внутренне, специально тренирован интеллектуально и подготовлен эмоционально, но в то же время, вопреки линейной логике, не является ведущим в совместном процессе. Напряжение этого парадокса является одним из энергетических ресурсов терапии.

Б. Потребность в получении помощи связано с ситуацией страдания странника, варьирующего в континууме от дискомфорта неудовлетворенного любопытства до невыносимого душевного мучения. в транс-психотерапии, в отличие от других видов психологической помощи, факт переживания страдания не принимается по умолчанию как негативный или недолжный. Страдание может рассматриваться позитивно в том плане, что обозначает нашу принадлежность к роду человеческому, а его вольное принятие делает нас христианами. Духовная психотерапия состоялась, если странник приходит со спутником к возможности благодарности за страдание. Такого рода благодарность не является мазохистичной только в одном случае – если для клиента открывается смысл неслучайности страдания, каким бы неожиданным, незаслуженным и болезненным оно бы ни представлялось. Неслучайность может быть воспринята в различных отношениях: страдание как указание на необходимость коррекции жизненного пути (вразумление), как искупление своих или чужих (да-да, мы ответственны друг за друга) прегрешений, как возможность жертвы в знак любви, как аскетическая практика преображения себя. и держа все это в уме, совершенно необязательно пользоваться этими терминами, важно, чтобы в сердце странника возник проблеск такого рода осознавания, принятия, и как свидетельство ответа вверх – благодарности.

В. Сущностным моментом транспсихотерапии является трансляция традиции в современную среду без потери смысла Вечности, то есть доступная нашему адресату транскрипция смысла без повреждения керигмы. В этом аспекте транспсихотерапия позиционируется дисциплиной проецирования (перевода, перекодирования, соотнесения, адаптирования). Так, например, в настоящей духовной, сиречь церковной жизни, основной осью является таинство Евхаристии в котором происходит действительное соприкосновение человека с Богом. Проецируя это действо вниз и вширь мы, спутники, актуализируем важность момента встраивания частного в общее, личности в соборность, когда странник столь же действительно приходит к целительному осознаванию собственного неодиночества. Опыт сопричастности (причастие – если посмотреть вверх) он обретает от переживания факта встречи с неравнодушним спутником. Опыт принадлежности к человеческому роду (приобщение – вновь проецируя в сакральную область) достигается путем совместной проработки – осмысления и прочувствования традиции – вот еще одна сфера, мало продуманная как в психологии, так и в богословии, ведь именно традиции есть нечто структурирующее нашу жизнь. Поиск адекватных для странника традиций и анализ отказа от некоторых из них есть несомненное отличие транспсихотерапии от других психотерапий. Торжественность Литургии, проецируемая в терапевтическую ситуацию может стать фактором идентификации специфического «бесенка» противостоящего духовной психотерапии, а именно – цинизма, пошлости, толстокожего нечувствия и легкомысленного откладывания ответов на вечные вопросы для «беспроблемного» существования.