Победное отчаянье. Собрание сочинений

Химера

Сероватые ползут сторонкойСыроватой ватой облака.Затянули небо тонкой пленкой.Тошно. Кажется, что смерть близка.Что ни шаг – то тысячи препятствий,Что ни мысль – то тысячи химер.Чуешь только беды да напасти.Мир печален и трусливо сер.Боль и гибель, жертвы и утраты,Нож и пуля стерегут везде…Вот опять бунтовщику МаратуСмерть грозит Шарлотою Корде,Вот опять предсмертную истомуС пулей Пушкину прислал Дантес…Но довольно солнцу золотомуУсмехнуться, как и страх исчез.Ненадолго, к счастью, меркнет вера,Ненадолго гибнут бунт и труд…Всё равно рассеются химеры,Всё равно за горизонт уйдут.Где бы ты ни находился, где быНи встречал от облаков рябойДень, а все-таки улыбка небаВечно голубеет над тобой!Одолеем мы химеры эти,Страхи и сомненья зачеркнем, –Взрослые умом, душою дети,С юностью, с надеждами, с огнем, –Через всё пройдем, перешагнем!<1944>

Пустыня

Выжженный –как пустыня,Гулкий –как вблизи водопад,Каменный –с головы и до пят –Город в безразличии стынет…К вечеру устанешь, как рикша,С мыслью: «не сойти бы с ума»,Бродишь, ни к чему не привыкши…Кажется – пустыня… тюрьма…Право –что тебе-то осталось,Что на твою долю пришлось?..Толькопустота и усталость,Толькоодинокая злость,Тольколихорадочность бега,Сутолока без конца,Судорога вместо лица…Пусто:ни одного человека,Голо:ни одного деревца!<1944>

Ангелы

Нужна ли лирика сейчас?..Нет, нет и нет! Как будто ясно!..Но, на минуту отлучасьОт современности всевластной,Чтоб тотчас к ней вернуться вновьТаким же злым, на всё готовым,Про вас, печаль, про вас, любовь,Шепну украдкою два слова…Вот я гляжу по сторонам…Войдете вы – душа рванетсяК той нежности, которой намТак мало в жизни достается.Душа печальна и проста,В ней нет усмешки, всё кривящей…Откуда эта простота?От вас, мой друг, чуть-чуть увядший.Ко мне вернулись детства сны.Откуда? Это вы мне снитесь.И в эти сны заплетеныЛуны серебряные нити.Достаточно поймать ваш взгляд, –С души как будто сброшен камень.Как будто ангелы летятНад перистыми облаками,Их очень много – целый рой.Но тут я говорю: довольно!Я рву с заоблачной игрой,При слове «ангелы» невольноУсмешка вновь лицо кривит,И явь страшна и не согрета…И не до этой нам любви,И не до нежности нам этой!<1944>

Феникс

Курюи смотрюиз-за дымных облак.Хочетсячего-тоэтого…Роняю пепел,и вдругваш обликпронесся в дыму,и – нет его!Но сновазоркаядуша согрета(а только чтомерзла и слепла)…Феникс, кажется,называется этостранноевосстаньеиз пепла!..<1944>

Сквозь цветное стекло

О музыки неверная стезя!Верзила, возведенный в менестрели,Пропел… Аплодисменты озверели.А в зале яблоку упасть нельзя.Потом он снова вышел, лебезя.Заныл рояль, изобразив свирели.Актер с тапером, расточавшим трели,Сошлись, как закадычные друзья…И двойственное вызывают чувствоТех песен надболотные огни…Чем он толпе собравшейся сродни?Гипноз. Цветное стеклышко искусства.Беспечный трутень средь безумных пчел…Насытился, откланялся, ушел.<1944>

Кошка

Вот мы снова встретились,Встреча роковая…В шубе и в берете выЖдете у трамвая.Спрашиваете новости,Хвалите погоду,Оживает снова всё,Как тогда – в те годы…Как сдержать рычанье мне?Как держаться смело?..Полное отчаянье…Что я буду делать?Ах, опять мяукаю,Ах, опять безвластенЯ над этой мукоюИ над этой страстью.Мне любви бы крошечку –Весь бы страх растаял…Но ведь вы, как кошечка,Замкнутая, простая,Уж в трамвай заходите,И кондуктор свищет.И опять – как в годы те -Я торчу, как нищий…<1944>

Достоевский

До боли, до смертной тоскиМне призраки эти близки…Вот Гоголь. Он вышел на НевскийПроспект, и мелькала шинель,И нос птицеклювый синел,А дальше и сам ДостоевскийС портрета Перова, точь-в-точь…Россия – то вьюга и ночь,То светоч, и счастье, и феникс,И вдруг, это всё замутив,Назойливый лезет мотив:Что бедность, что трудно-с, без денег-с…Не верю я в призраки, – нет!Но в этот стремительный бред,Скрепленный всегда словоерсом,Я верю… Он был и он есть,Не там, не в России, так здесь,Я сам этим бредом истерзан…Ведь это, пропив вицмундир,Весь мир низвергает, весь мирВсё тот же, его, Мармеладов(Мне кажется, я с ним знаком)…И – пусть это всё далекоОт нынешнего Ленинграда! –Но здесь до щемящей тоскиМне призраки эти близки!..<1944>

Россия

Ярмо тяготело. Рабы бунтовали.Витала над Пушкиным тень Бенкендорфа…Россия! Советской ты стала б едва ли,Когда б не пробилась – травою из торфа,Пожаром из искры… Былое так близко,Так явственно нам в эти годы нашествий…Недаром изглодан в чахотке Белинский,Недаром в Сибири зачах Чернышевский!Недаром герои твои темнолицы,С прищуром, с усмешкой – то мудрой, то детской…Из этой усмешки, из этих традицийИ соткано слово: советский, советский!..Что может быть этого света прекрасней,Тобою, Россия, зажженного света?Она не исчезнет, она не угаснет,Она не померкнет – преемственность эта!<1944>

Дом

Нравится мне этот домс садом, с прудом,в шесть комнат (из нихчетыре больших)…Светел, уютен,чист, но не для меня.Ведь я беспутен –пьяница, размазня…Чтобы в этом домехоть час пробыть,мало бродить в истоме, –надо его купить.А я – бездельник –вечно хожу без денег…У этого домахозяин – гном,старик незнакомый…Вот и шляюсь я под окномпó два пó трибитых часаи гном с досадою смотрит,откуда взялся́бездомный бродяга, –зло смотрит, искоса,так бы взял и высказал:«мой, мол, дом и бумагав исправности купчая, –дескать, голубчик, –самое лучшее –уйди, не торчи под окном…»И дом,где бы встречалисья и мои друзья,за меня опечалясь,будто шепчет: «дружок, нельзя…хотя и хороший знакомый тыи бездомная птица ты…»У этого дома комнаты –все, кроме одной, пусты!..

<1944>

Зеркало

Знаю:в эту ночьпечально,молча, тыпристально глядишьсяв бездну зеркала.Где твой смех бывалый,колокольчатый?..Всё-то потускнело,всё померкло!Сжаты плотно губы –одиночество.Вот мелькнет улыбка –невеселая.Всё не так,не так,не так,как хочется!Руки какие-то вялые,тяжелые…А ведь было времяпредпохмельное.Были вместе мыдо жизни жадные.Сквозь разлукутридевятьземельнуюшлю тебе мой шепот:ненаглядная!..Ты не думай:«он там с кем-то радуется»,нет, я тоже, тожев одиночестве,ночью та же болько мне подкрадывается:всё не так,не так,не так,как хочется…Это яв себетебяразглядываю.Не письмо пишу,костер раскладываю.Вспыхнет ли костер?Взовьется ль на небо?Встретимся ли мыс тобойкогда-нибудь?<1944>

Поэт

Я – поэт… Мне тяжко званье это.Чем я оправдаю хилый труд?..И клянешь, клянешь удел поэта,И вопросы злые душу жгут.Так и сдохну? Так без счастья сгину?Так сгорю на медленном огне?..Прочь стихи! Сегодня я прикину,Сколько, сколько это стоит мне.В день штук сорок папирос едучих,Не считая всех ночей без сна,Да небес больных в тяжелых тучах –Так, что и не скажешь, что – весна.И за эти дни, за эти ночи,За надсад груди и взора мутьВсе меня бранят: «чего он хочет?Для чего такой неверный путь?»Я согласен. Я вполне согласен,Что нельзя так жить, себя казня…Мир прекрасен, божий свет прекрасен, –Всё прекрасно, но не для меня!..<1944>

«Я денно и нощно молился суровому богу…»

Я денно и нощно молился суровому богу,Чтоб он мою страсть мне простил или сам погасил ее.Я долго не знал, на какую мне выйти дорогу…Томленье. Бессилие…Но как-то я понял, что каждый усталый и слабый(И я в том числе) обращается к богу и ластитсяИ молит умильно: «О господи, дай мне хотя быПолпорции счастьица!..»Да, так – что скрывать? – я молился надменному богу,Когда его имя писал еще с буквой заглавною…И только годам к тридцати вышел я на дорогу –Широкую, славную –Не к счастью, а к знанью, вперед устремляя со страстьюГлаза ненасытной души, неизменно бессонные…Я думаю, это и есть настоящее счастьеИ радость весомая!..1945

«Человек умрет. Его забудут…»

Человек умрет. Его забудутДаже те, кто были с ним на «ты»,Даже если в год два раза будутНа могилку класть цветы…Но иной умерший, добрый, сильный,Что внушал нам, злым и слабым, стыд,Одолеет холод замогильный,Непременно отомстит!Отомстит нам жизнью в жвачке и в зевоте.В суете и в сутолоке дняОн нам скажет:«Так-то вы живете!Так-то помните меня!..»Мы вдруг ощутим не без боязниТихий, странный замогильный свет.И для нас не будет хуже казни –Хуже этой казни нет! –Чем упрек от скрытого в могиле,Чем укор суровый от лицаСтавшего легендою и былью –Более, чем мы, живого мертвеца…

1945

В первые дни после 9 мая 1945 года

Она и он за столиком сидятИ видят исключительно друг друга.Неподалеку – янки, пять солдатВокруг большой бутылки, полукругом.Пьют и смакуют скверный каламбур.Дрожит окно, трамвай несется тряский.Жарища и отчаянный сумбур,Водоворот людской и свистопляска.Она и он не слышат ничего.Им в то же время слышно всё на свете,Что надо. Сдержанное торжествоНа испитых и бледных лицах этих…У ней родных угнали в Освенцим,А он едва не угодил в Майданек.Один. Одна…Прислушиваюсь к ним.Она (чуть шелестя губами): «Янек…О, если бы ты знал!» А он, склонивЛицо, с улыбкой тонкой пониманья,Ей говорит: «Ты на меня взгляниИ улыбнись, и всё забудем, Анни…»Слова просты и вроде бы пусты.Но в каждом слове, даже в каждом слогеДуша к душе – наведены мосты,Душа к душе – проложены дороги.И это пир, любви раздольный пирВ кафе дешевом, в грохоте трамвая…Им кажется, что в них одних – весь мир…А мир о них и не подозревает!

1946

Расстались!..

Я в юности клялся, что выделюсь,Что в люди я выскочу – клялся…И вот в Новый год мы увиделись(Лет восемь я с ней не видался).Вся в блестках и кольцах она, ну, а я ещеВсё в том же потертом шевиоте…Сказала с улыбкой сияющей:– Вот встреча!.. Ну как вы живете?..Что я ей отвечу? И так онаВсё видит: и складки заботыУ рта, и портфельчик истасканный…Всё видит и прячет зевоту.Беседа шла самая светская:Дней юности мы не касались.Потом ее рученька детскаяСкользнула мне в руку – расстались.Расстались.Чужие!..Сегодня яВсю ночь, видно, буду не спать,Шептать:«Это ад, преисподняя…»Себя и ее проклинать,Зализывать раны опять…А дни-то стоят – новогодние!

1946

Свердловск. 1950-1974

Журналист

(Памяти Николая Петереца)

Опять листаю годы за границей –Как опускаюсь в черную дыру…Но были ведь и светлые страницы?Да, да… И в памяти возникнут вдруг:Пропахшая лекарствами больница,Под белой простыней угасший друг.Той простыни он никогда не сбросит:Он стал землей китайской и травой.Но, знаю, он с меня и мертвый спросит:«Чем дышишь ты, как ты живешь, живой?»Лишь в дни, когда я мелок, пуст и низмен,Мой друг во мне убийственно молчит…Впервые – думаю – о ленинизмеЯ от него понятье получил.

«Советскую мы делали газету…»

Советскую мы делали газетуВ Шанхае. Он порой до трех утраНад гранками клонился душным летом.Изматывали мокрая жара,Туберкулез и прочие болезни.Потом он слег, почти лишился снаИ, помню, бредил:«Сделать смерть полезней…Да, да… Пусть повоюет и она…»О, это рвенье честное, святое!Стояли мы, газетчики, над ним,Я, помню, думал, что гроша не стою,Здоровый, перед этаким больным.Когда в его лице усмешки лучикМаячил, боль и бледность оттеня,Жгла чуть не зависть: до чего ж он лучше,Умней, сильней, во всем первей меня!..А он, бессонный, бредит про дороги,Которыми пойдет весь род людской.Победы скорой предрекает срокиИ рубит воздух худенькой рукой, –Травинка малая…Как льдинка, твердый,Как искорка, готов разжечь костер…

«Шел год грохочущий, сорок четвертый…»

Шел год грохочущий, сорок четвертый…Воды и крови утекло с тех порНемало.Я в стране труда и мира.Но не забыть мне тех далеких дней,Когда тоска по родине томилаИ с каждым днем мне было всё больней,Что я живу – проклятье! – вне России,Что, видно, надо с корнем вырыватьЗеленый куст в пустыне ностальгии –Мою мечту: в Москве бы побывать, –Мечту, что с детства окрыляла душу,Потом несбыточною стала вдруг…Я знаю: я зачах бы от удушьяВ Шанхае, если бы не этот друг,Который научил меня работатьДля родины и зло меня корилЗа глупую лишь о себе заботу,Который, помнится, так говорил:«Нам чудо-родину судьба дала…Любить ее, не знав ее тепла, –В такой любви серьезность есть и сила…Страдание ее не угасило,Сомнение ее не умертвило,Изгнанье накалило добела!..»

«Пропахшая лекарствами больница…»

Пропахшая лекарствами больница,Тот день – одиннадцатое декабря,Та ночь, та сизо-мутная заряМне кажутся порою небылицей…Но нет: всё это было, и – не зря!…В то утро (буду протокольно краток)Сошлись в палате мы, его друзья,Молчим и прячем от него глаза.Он был в сознании, он нам сказалЧуть иронически:«Не надо пряток,Да и от правды спрятаться нельзя…Живем на политической помойке,Под оккупантами, чуть не в плену.Но я, и лежа вот на этой койке,Настроен на московскую волну.Наш путь на родину, хотя и тяжек, –Он всё же в гору путь, а не с горы…“Игра не стоит свеч”, – нам скептик скажет, –Врет: стоит, если нет другой игры!..Известно: танк пером не протаранишь,И лист газетный, ясно, не броня,Но, душу Лениным воспламеня,Мы родине теперь нужней, чем раньше…Вот так-то… жить нам дальше… без меня…»«Жить!» – рубанул рукой он, сам весь выжженБессонницей, прикончившей его;Вздохнул рывком и лег, навек недвижен;Глаза как лед, лицо как мел – мертво…

«И если я что смыслю в ленинизме…»

И если я что смыслю в ленинизме,Я этот смысл в те дни войны извлекИз этой щедрой – жаль, недолгой – жизни.Мне эта смерть – опора и урок!1950-1974

Герцен

Опять эта книга меня растревожила…Опять, усмехаясь и слезы роняя,Читаю всю ночь… И прошедшее ожило,Как будто в него погружаюсь до дна я.День видится серый, промозглый, холодненький,То сеет дождем, то поземкой пылится.Несутся кибитки, плетутся колодники –Клейменые лбы, изнуренные лица.Жандарм и чиновник искусно расставлены –Монарховы уши, монарховы очи.Россия нема, зашнурована, сдавлена,И души и спины иссечены в клочья.Молчалин глумится над разумом, прянувшимК свободе из мрака имперского трюма…Об этом ушедшем, но всё еще ранящемОпять повествуют «Былое и думы».Былое… Мороз пробирается в сердце нам,И бьется оно в ледяной водоверти,И бьется в нем горькая родина, ГерценомОтвергнутая и родная до смерти.В уме же, навек околдованном истиной, –Глухая борьба: превратиться в холопа,В чиновника? Нет! Остается единственноНа многие годы уехать в Европу.Но что же Европа?.. Лабазник и лавочник,Как глянешь вблизи, и фальшив и беспутен…И тысячи мелких уколов булавочныхНе меньше смертельны, чем штык и шпицрутен…И вдруг, как победа над болью непрошеной,В Россию, туда, где не видно ни зги было,Луч разума – слово великое брошено,И, стало быть, дело еще не погибло…Колотится слово, как колокол, – вольное,Из трюма зовущее к солнцу, на воздух,К свободе, и зовы его колокольныеНайдут в поколеньях свой отклик и отзвук.Читая, вникаю в несчастья и радости,И ветер истории в комнате веет.А родины небо, а небо уральское,А небо Свердловска в окне розовеет.1952

«Разбросана, раздроблена жизнью…»

Разбросана, раздроблена жизньюБылая моя чистота.Но в старости вдруг свежестью брызнет,И, кажется, не так уж устал,И жаждой что-то делать, и вызовомПосверкивают злые глаза,И снова тянет строки нанизыватьИ жить, не озираясь назад.И вглядываться в зори небесные,И жизнь перейти не медлительно,А (Рерих): «Как по струне бездну –Бережно и стремительно!..»

1954

Ипохондрическое

Страшный натюрморт,Пахнущий тюрьмой.Снятся злые сны:Нету мне весны,Добрые глазаЗло по мне скользят…Милые глаза,Годы взять нельзяНазад!..Всё в себе губя,Все-таки любя,Призрачно живу,Как не наяву.Есть жена и дом,Добытый трудом.Только мне страшнаСонная тишина.

1954

«Настольной лампы матовая стылость…»

Настольной лампы матовая стылость,Пригоршни дождика стучат в окно…Неделя – как со мною ты простилась,А кажется давно, давно, давно.Ото всего спасенье есть – работа.Я от тебя хочу спастись, мой друг,Работой, невзирая на дремоту,Работой, невзирая на недуг.Работой, в лихорадке, в наступленьеНа всё, что точит и мельчит меня,Что ставит перед жизнью на колени,Гася остатки страсти и огня…1954

Всё заново!..

Цвет заката какой-то нахальный,Маслянистый, пятнистый, рябой…Принимает меня привокзальный,Оглушающий сразу прибой.На полу чемоданы расставив,На один я устало присел…Сколько разом нарушено правил,Сколько разом оборвано дел!Сколько раз разрубаю я путы,Сколько – жгу за собой корабли!..Снова жизнь начинаю, как будтоПо былому командую: пли.Хоть не враз уничтожишь былое,Расстреляешь его хоть не враз,Всё равно оно станет золою,Как горящего дома каркас.Так, да здравствует – пусть невеселых,Пусть тревожащих дум новизна!..Так, в апреле на веточках голыхПробивается зелень-весна…Снова в путь!.. Я еще ведь не старец.И хотя пожилой человек,На покой и застой не позарюсьИ рутине не сдамся вовек.Ну, так в путь, неизведанный, дальний,В новый, может, рискованный бой!Принимай же меня, привокзальный,Милыйлюдской прибой!..1955

Эренбург

Пером своим ямы он вырылДля лживых холодных людей.И нынче ушел он из мира, –Большой и родной иудей.Правдив до последнего вздоха,Готовый на спор и на бунт…И молод он был, как эпоха,До самых последних секунд.Проходят поветрия, моды,И даль обращается в близь.А Эренбург резок и молод,Как люди, как годы, как жизнь!..1969

«Вот опять капли пота…»

…Вот опять капли потаЯ стираю со лба…Для кого ж я работал,Люди, злая толпа?До чего же вас много,Тех, кто травит меняИ словцом: «недотрога»,И словцом: «размазня»,И словцом: «неудачник»…Так живу, заклейменИ спроважен на тачкеНа помойку времен.Постаревший, угрюмый, –Тих, сутул, как сова, –Годы, годы я думалЗа себя и за вас…И рожденные мысли,И прозрения дрожьНад бровями нависли…Чем я вам не хорош?Может, тем, что уставшийИ кажусь стариком,Часто пьяный и сдавший…Я и вправду таков…Что ж, пускай нелегко мнеИ ни с кем, и нигде, –Может, кто-нибудь вспомнитИз грядущих людей…Через годы и муки,Через воды-огни,Лю-уди, к вам свои рукиЯ тяну: вот они!Чтобы стихли вы сразуИ промолвили:«Ша!Вот он – руки и разум,И душа,и душа!»1971

«Как тебя я увидел во сне…»

Как тебя я увидел во снеНа мгновенье живую, былую,Затеплилося сердце во мне,И казалось: тебя я целую.Ты была нестерпимо близка,Так, что сердце срывалось с причала…А потом ты ушла, и тоскаСнова день мой и сон омрачала…Я проснулся. Опять – как в аду –Склоки, сплетни, интриги и шашни.И бреду я у всех на виду,Невеселый, как сон мой вчерашний.1973

У своего же огня

В юности, – застенчивый, дикий, –Гением себя возомня,Чтением себя пламеня, –Помню, зарывался я в книги –Грелся у чужого огня.После, став немного постарше,Сам решил я книги писать…Годы всё писал, но, уставши,Сдался, перестал и дерзать.Но черновики и наброскиВсё я для чего-то храню.Слипшейся бумаги полоскиЖалко предавать мне огню.Это же осколочки мира,Жившего с рожденья со мной…Седенького папы-кассираВидится мне облик родной.Первая любовь моя МусяВидится, – серьезна, светла…Помнится, за что ни возьмусь я,Вкладываю душу дотла…Вдруг из давней давности вестиСтаренький сулит мне блокнот:Память о погибшей невестеВ буквах полустертых встает, –Ира. Умерла от угара…Вспомнили блокнота листкиГлаз ее зеленые чары,Золота волос завитки…Годы то влачились, то мчались,Били по моему кораблю…Но я о себе не печалюсь,И не о себе я скорблю, –Жалко мне людей, что так бледно,Робко поживут и уйдут…Всё же они шли не бесследно,Всё же они чуточку тут!Вытянусь пред ними в салюте, –Весь я, кровяной и земной…Пусть, пока живу, эти людиБудут нерасстанно со мной.Давнее пусть кажется близким,Жгучим и живым для меня!..Старыеперебираюзаписки –греюсьу своего жеогня…1974

«…»

Равняясь по самым высоким вершинам,Тщедушен и мал, –Давно нелюбимым Поэзии сыномПод старость я стал.Она предо мною захлопнула двери:«Куда уж тебе, комару!..»Но я остаюсь ей, Поэзии, веренИ с этим умру!..1974

Недатированное

Заговор

Объединяются весна с лунойИ на меня напасть приготовляются,Шушукаются, рыщут надо мной,Шушукаются, рыщут, ухищряются.Угроза новой затяжной любви…Ах, не попасть бы из огня да в полымя.Борюсь с собой, держу глаза, как Вий,Прикрытыми ресницами тяжелыми.Стихи читаю вслух и про себя,Ритм создаю холодный, острый,бритвенный,И рифмы обличительно скрипят…Я – как монах, настроенный молитвенно.Напрасный труд… Весна с лунойсильнейМоих словес холодной окрыленности, –Стихи становятся острей, больней,Но даже им не одолеть влюбленности.

Осеннее

Сутки сплошь, то густой, то порежеСыплет дождик. Я болен: знобит.И глаза мне особенно режетМир мой малый, убогий мой быт.В окнах плещутся струи косые.А за окнами, сизо-мутна,И по-древнему как-то РоссияПриуныла, как будто больна.Мысли вялы, робки, словно вата.Давит на сердце каждый пустяк.Ничего-то на свете не свято.Как у мало знакомых в гостях,Тесновато…Хулиган бы, по умственной лени,Грянул матом бы, как обухом.У меня ж, у поэта, стремленьеГрянуть злым и тяжелым стихом.Как мне выйти из жизни рутинной?Заплутался я в ней, как в лесу…Как давно я свой подвиг старинный,Тайный труд свой над словом несу.Невеселое, нудное бремя,Как намокшее в осень пальто,Никаких не сулящее премий…Всё не то, всё не то, всё не то!..Всё вопросом преследует черствым:Не напрасно ль живу, устаю?..Нет, я верю в победу упорства,В стойкость верю. На этом стою!..Дождик зелень дерев ополощет.Выйдет солнце, приветно лучась.И покажется шире жилплощадь.И вся жизнь – и просторней, и проще,И гораздо светлей, чем сейчас.

«Стрясется же такое с человеком…»

Стрясется же такое с человеком:

Затор, тупик, отсутствие огня,

Стремление идти не вровень с веком, –

Плестись за ним!.. Так было у меня…

Явилась ты, глазастая, простая

(Глаза – то зарево, то водоем!),

И музыка, что за сердце хватает,

Мне прозвучала в голосе твоем.

Хотел я сердце охладить, но где там

Уйти от этой страстной простоты,

Такой советской! – да! – по всем приметам?..

Скажи, что делать мне на свете этом,

Чтоб никогда не горевала ты?

…А я ведь было до того дошел,

Что выбился из творческого строю.

Явилась ты, – я, окрылен душой,

Учусь, учу, работаю и строю.

А я ведь было, выжив из ума,

Всё ждал зимы, буранов и заносов.

Явилась ты: весна, а не зима,

И голос гроз и запах трав донесся.

Растаял на сердце последний снег.

Всё лучшее, что временно уснуло:

Деревьев зелень, музыку и смех,

Синь неба, – это всё мне ты вернула.

И кажется: я не живу, а мчусь

Среди цветов и ласковых улыбок…

Тебе, тебе за радость этих чувств

Всей кровью отогретое «спасибо!».

Вернуть мне музыку, вернуть любовь

К стремительной и трудной жизни, к людям, –

Да я за это на любую боль

Пойду, крича:

люблю,

люблю,

люблю тебя!

Другу В.С.

Мой друг, с тобой мы навсегдаблизки друг другу и родимы,товарищи и побратимы…А ведь приблизились годаутрат, уже необратимых…Как обоюдоострый нож,в мозги вонзилась мысль и жжется,что прожитого не вернешьи что всё меньше остаетсяна нашу долю и годов,и городов, и рюмок водки…Да, к этому я не готов,еще веселый, пьющий, верткий,и странно, голосом глухим,я всё ж скажу, как из колодца:«Дела у нас не так плохи,и всё вернем, и всё вернется!»Талант? Не знаю, есть ли, нет ли…Но ежели таланта нет,уже я не полезу в петлю,как мог по молодости лет,когда казалось: или – или,или известность и успех,или костям лежать в могиле…Теперь живу я жизнью тех,кто бесталанен и безвестен,кто трудится день ото дняи кто обходится без песен…Теперь они – моя родня.Так что ж! Не вечно быть мальчишкой.Я жил, работал и любил,и мне досталась песня: «Чижик,чижик-пыжик, где ты был?!»

Стансы к Августе

1

Всё померкло. Стремленья остыли,И призванья звезда не блестит…Люди мне ничего не простили, –Твое щедрое сердце – проститМое горе тебе не чужое:Ты его разделила со мной…Для меня с моей горькой душоюТы – как образ любви неземной.

2

И когда мне смеется природаТихим смехом своей красоты,Верю я, что сквозь горы и водыЭто ты улыбнулась мне, ты.А когда разбушуется море,И друзья предают так легко,Я бесчувствен… Одно только горе –То, что за морем ты – далеко.

3

Всё разбито. Надежды уплыли,И вся жизнь – как утеса куски…Но не стану холопом бессилья,Но не стану рабом тоски.Пусть враги мою гибель приблизят,Пусть все беды меня сокрушат,Но меня не согнут, не унизят…Я с тобой – без тебя ни на шаг!..

4

Не солжешь ты, как многие люди,Не предашь, хоть и женщина – ты,Не оставишь меня, не забудешь,Испугавшись людской клеветы.Не напрасно в тебя я поверил:Не сбежишь ты, разлукой дразня,Ни врагу не откроешь ты двери,Не смолчишь, когда травят меня…

5