Победное отчаянье. Собрание сочинений

Отказ

Попытки зачернить твоюПрозрачную живую душуЯ проклинаю, я стою –Весь окровавленный, потухший,Оставленный на самом днеПустого черного колодца.Расколотое сердце мнеПощады не дает, всё бьется.Вчера в последний раз во тьмуТы сверху протянула руку,Я стиснул зубы: не приму.Я вновь обрек себя на муку -О камни биться, говоритьКощунства, задыхаться дымомИ смрадом дна, и снова житьНелюбящим и нелюбимым.1933

На балу

Вот девичье тело(Мне душу любить дано), –И всё взлетело,Всё временно сметено,Ты ждешь, не глядя, –Как жжется твоя ладонь!..В моем же взгляде –Жестокий желтый огонь.Мы едем вместеХолодной ночью на бал.Тебе, как невесте,Я с твердостью руку далВ подъезде… НедаромТяжелый мой жаден взгляд.Два толстых швейцараУ вешалок, стоя, спят.И странное чувствоМне душу объемлет вновь, –Мне жаль, мне грустно,Что и это моя любовь,Что это не толькоНебесный ангельский свет,Но – пусть мне больно! –Иного выхода нет.О, милое тело,Простит ли твоя душаМне темное дело!?Прерывно, злобно дыша,Над нею в танцеПолзучем склоняюсь я:– Моя, моя, несмотря ни на что, – моя!1933

Маскарад

Однажды средь ночи привиделся мне маскарад.Он с жизнью моею был плотно, как карты, стасован…Какая-то комната. Люди все враз говорят.А в комнате тесно. А двери в латунных засовах.В очках а ля Ибсен возник предо мною старик.Надулись – вот лопнут от смеха – патлатые щеки…И все засмеялись. И смех этот вылился в крик.Гремели ладони и дробно трещали трещотки.В железном оконце всплывала большая луна –Бессмысленный лик, рябоватый, больной, бледно-желтый.И все неестественно пели: «как весело нам»,А я им кричал обличительно: – лжете вы, лжете!Тут всё завертелось… И кто-то ударил меняБольшой колбасой из узорной и вздутой резины.И кто-то грозил мне. И кто-то меня догонял, –Запомнились злобные глазки и лоб шимпанзиный…Всё было как в жизни… Не верилось, право, что сплю…Всем вдруг захотелось казаться умней и красивей…Один бормотал: «я с пеленок искусство люблю…»Другой тараторил: «структура грядущей России…»И мне показалось – я сам лицемерю и лгу,Когда я прижался к стене и с лицом неподкупнымСказал: «о, какое проклятье быть в вашем кругу…– Россия ж как боль мне близка, но как даль недоступна!»1933

Хотелось бы

Хотелось бы вырвать из памятиСтраницу нелепейших встречС тобой в январе, когда заметиЗахлебывавшаяся речьМешала нам мирно беседовать…И мы до озноба вдвоемСтояли у дома соседова –Не в силах унять водоемСомнений, намерений, вымыслов,Не складывавшихся в слова…Всё это прошло, и не вынеслаТеперь бы моя головаИ той несуразицы выводов,К которым, бывало, тебя,Твою точку зрения выведав,Я вел, неустанно дробяЕе на частицы – анализом! –И классифицировал их,Как рыб… За логичностью гнались мы,За нами же следовал вихрьЗигзагообразною линиейИ нас и соседов фасадОпутывал в сумерки синие,Чтоб мы не вернулись назадК красе человеческой личности,Которую просто трясетОт этого гнета логичности,От этих холодных красот.1933

Почему?

Солнышко искоса светит…А я всё шагаю в дожди,В сумрак, в осенний ветер…Чтоу менявпереди?И кто я сам? НеужелиВестник и спутник мглы,Любящий свои подземелья,Закоулки, глухие углы?И почему так упорноРвусь я всегда во тьмуС солнечной тропы – торной?..Спрашивается – почему?Потому что лабиринты и глубиИ то, что на самом дне, –Любит, любит, любитЖизнь, что с солнцем в родне!Другим она – незнакомка,А меня непременно вдогонкуПодбодрит – не очень громко,Но звонко, звонко!– «Постой, подожди!Пройдут дожди…Всёещевпереди!»Солнце! Я, может быть, болен,И ты – мой давнишний враг?..Спрашивается: чем я доволен,Падая, как в омут, во мрак?..Может быть, я – проклятыйТрус или маловер?Может быть, я – глашатайСмерти? Ее курьер?..Неправда! Родное, земное,Глубинное я люблю…Следуй же, солнце, за мноюВ мутную мглу мою,В лабиринты и глуби,Где не бывает дня!..И чувствую: жизнь любит,Безмерно любит меня, –А она ведь солнцу родня!..Другим она – незнакомка,А мне обычно вдогонкуЛетит ее голос (негромко,Но звонко, звонко):– «Постой, подожди…Пройдут дожди.Всёещевпереди!»1933

Прекрасный мир

Я вхож в прекрасный мир, мир комнаты твоей.Он осветляет мир сомнений и страстей,В котором я порой стучусь в ворота ада,Кощунственно крича: «мне ничего не надо!»Все нужные слова цветут в твоей груди,Ты мне не говоришь: «побудь, не уходи!» –Но держишь у себя необъяснимой силойБез ветхих слов любви, без восклицанья: «милый!»И этой тишины, и радостей простых –Не передашь и ты, александрийский стих!<1934>

Отрочество

Дни, сотканные из тумана,Вновь начинают возникать…Недавно больно, нынче странноМне отрочество вспоминать.Прекрасная пора… ГотовностьРастаять в солнечных лучах,Застенчивость во всем, неровность,Непостоянство в мелочах,Нетронутая свежесть, детскостьВысказываний в дневнике,Кокетство девочки соседской,Колечко на ее руке,Ее очки – «очкастый ангел!» –Размолвка, мой приход домой,Гимнастика, поднятье штангиНад беспокойной головой…А нынче – призрак олимпийства,Приобретенного в тиши…Незримое самоубийствоНезрелой маленькой души!<1934>

«Я сегодня от скуки далек…»

Я сегодня от скуки далек,Как далек от безумья и страсти,Потому что мне брезжит намекНа какое-то близкое счастье.Как на елочной ветке звезда,Жизнь сегодня сияет, трепещет,Будто ты мне ответила: «да»! –И по-новому зажили вещи,И как будто я ровно дышу,Улыбаюсь светло, непритворно,Всё люблю и в дневник заношуЗолотые страницы средь черных.<1934>

В раздумьи

Что я? – Калика перехожий, –Смирился внешне и притих…Жизнь смотрит искривленной рожейНа гордость замыслов моих,И с горечью я понимаю,Что я не всё осуществлю, –Но так безумно я мечтаю,С такою верностью люблю,Что даже и в часы лихие,В болезни, в гнете и тоске,Всё мнится мне, что я в России,А не в маньчжурском городке…И в самом деле, в самом деле, –Иль не со мной моя тоска,И покаянные недели,И трепет сердца у виска, –Вся русская моя природа,Полузадушенная мной?..И как я рад, когда поройВеду себя как иноземец, –Холодный бритт, упрямый немец, –Как горд!..Кровь моего народаВо мне сияет новизной!<1934>

Стихи о разлуке

1

Милая, такая понятнаяИ таинственная вместе с тем, –Ужасно! – но самое вероятное,Что мы разойдемся совсем…Вспыхнем, друг на друга обидимся,И друг друга никогда не простим,И больше никогда не увидимся,И в сонную ночь отлетим,И глазами мертвыми, мутнымиСтанем на мир смотретьИ плестись ногами беспутными…Хоть бы скорей умереть!

2

Надо мною летают вороны,Голубеет стареющий день,И несутся с вокзальных перроновВопли поезда, всхлипы людей;Расстаются – по-волчьи сурово,В отдаленьи друг друга любить…О, проклятье! Всё это не ново, –Я об этом устал говорить.

3

Ночь с пеньем птиц, с собачьим лаем,Вокзал, пронзительность свистка,Разлуку, – всё мы принимаем, –Два разлетевшихся листка,Как будто вечно наготовеПо разным разойтись углам…Иль клейковины нашей кровиТак глупо не хватает нам?Неправда: на себя клевещем, –Прочна связующая нить!Но это жизнь, смеясь зловеще,Всё хочет нас разъединить.<1934>

Жизнь

Жизнь… Сиянье бальной залы,Стуки каблуками,Беловатые провалыМежду облаками,Холодеющее сердцеПод крахмальной тканью,Золотеющего солнцаПоступь великанья,Взор развратника несытый,Гири, дымы ночи…Небо – дождевое сито –Разрыдаться хочет,Хочет выть бессильно ветер,И ребенок плачетВсё о том, что всё на светеНичего не значит.<1934>

Война и мир

Снова – эти книжки в серых коркахО войне и мире давних лет…Но от строк веселых привкус горький,В солнечных страницах света нет.Из-за шума этих строк веселых,Строк большой победы, – как во сне,Слышен горький, властный, страстный голос,Голос самого Толстого мне:– Делай что велят судьба и случайТвоему слепому кораблю.Я не приношу пустых созвучий,Хоть и счастья мало я сулю.<1934>

Обновленье

Я думал, что только влюблен,Что надо с тобою бороться.Мой ангел! Я страшно уменУмом чудака и уродца.Виски набухали от дум,Мне чудился звон панихидный.И – вправду – скончался мой ум,Морщинистый карлик ехидный.Он трясся, пощады моля,Топорщился злобно, упорно,Но тяжко прижала земля,Прикрыла пробившимся дерном.Я вздрогнул: «как быть без него?»И смутные страхи возникли,Но в свете лица твоегоГлаза к этой жизни привыкли,И видят, и видят ониЗа днями унынья и тленьяТягчайшие, трудные дни,Прекрасные дни обновленья…Дождь сеется: небо мертво,И солнце на нем не смеется…Мой ангел, я новый, я твой, –А даром ничто не дается.<1934>

«Отряхни свою внешнюю скуку…»

Отряхни свою внешнюю скуку, –Пусть заблещут глаза новизной.Протяни свою теплую рукуБез смущенья при встрече со мной.Год назад неживое, как камень,Сердце жжется, и чудом труда,Чудом творчества сотканный пламеньНе угаснет теперь никогда.Наши общие крылья во вьюгуНикогда не повиснут, как плеть,Наши души навстречу друг другуНикогда не устанут лететь.И, смеясь над боязнью былою,Синим воздухом страстно дыша,Знай, что пыльной маньчжурской весноюИногда воскресает душа.<1934>

Твердость

Солнце светит, мелькают года,Что-то вечно, и что-то проходит…Я люблю помечтать иногда,Что ко мне вдруг богатство приходит.Я женюсь, успокоюсь; женаДаст мне мягкость; душа усмирится…Ах, как нынче страдает она,И как часто ей счастие снится!Но – мне страшно подумать! – придетВсё, – уверенность, счастье, богатство,Но не будет ли это как гнетНад душою моей колыхаться?И не будут ли дни сожженыИ печальны, как дни листопада?..Нет, не надо покорной жены,Тишины и богатства не надо!Пусть я каменнолицый и злой,Холостой, преждевременный старец…Неподвижность, застылость, застой, –Я на счастье такое не зарюсь!<1934>

«Как мало светлых снов сбывалось!..»

Как мало светлых снов сбывалось!А ты светла, и ты сбылась…Где ты была? Где ты скрывалась?С какой зарей ты занялась?Где б я ни находился, где быТеперь ни пресмыкался я, –И это выцветшее небо,И эта стылая земля,И эти заспанные звезды,И ветер, стонущий в ветвях,И мерзлые вороньи гнездаНа облетевших тополях,Все знаки смерти и напасти,Всё, что так ненавистно мне, –Всё хочет обернуться счастьем,Недавно виденным во сне…Твое лицо я вижу рядом, –Свет от него, свет от него! –Обманываюсь близким взглядомИ стуком сердца твоего…И – что ж! – пусть тот обман минутен,Пусть он исчезнет без следа, –Прекрасен мир, прекрасны люди,Не меркнущие никогда.1934

«Да, я бесчувственен, негибок…»

Да, я бесчувственен, негибок.Я всё рассудком стерегуИ руку – холоднее рыбы –Даю и другу и врагу.И только для тебя – угламиСегодня чуть смягченных глазЯ тихо источаю пламя,Оставленное про запас…А завтра… Завтра всё мертво.По-прежнему тебя не знаю…Не понимаю ничегоИ ничего не принимаю!1934

«Ничего не пропадает даром…»

Ничего не пропадает даром…Даже еле тлеющий огоньМожет стать со временем пожаром,Выжигающим тоску и сонь…Пусть любовь сегодня оскудела,Пусть сегодня день полупомерк, –Продолжай свое ты делать дело,Волею одной, упрямым теломПодготавливая фейерверк,Подсыпая порох там, где надо,В тайники оружие кладя,Пряча за таинственной оградойБудущую бурю, канонадыОгненного хлесткого дождя…Ничего не пропадает даром!1934

«Ничего у тебя не прошу…»

Ничего у тебя не прошу.Ты – далёко. Я чист пред тобою.Я читаю и что-то пишуИ всё время гляжусь в голубоеОзаренное небо. ДымокВосстает над соседнею крышей.Мне не скучно. Но, если б я могТвой приветливый голос услышать, –Разлился бы в груди моей хмель,На глаза навернулись бы слезы…Я б за тридевять прыгнул земель,Я бы грянул бегом по морозу.<1935>

Живая муза

Есть что-то сладкое в небытии,Есть что-то притягательное в смерти,Но эти узкие глаза твоиТакие светлые зигзаги чертят,Что, кажется, не только умирать,Но даже, даже вспоминать об этомГрешно. Пусть клонит в сон – не надо спать!Будь человеком твердым, будь поэтомНе холода, а теплоты, не сна,А бодрствованья; отвори объятьяНавстречу музе – светлая она…Давно ли ей ты посылал проклятьяЗа девичий восторг, за чистоту?Ах, мы меняемся, не знаем сами,Когда же ангел нам укажет туЖивую музу с узкими глазами!И странными становятся тогдаИ слышными как будто издалекаМучительные вдохновенья Блока,Несущие свой яд через года.<1935>

Два поезда

Ты уезжаешь завтра. Солнце встанет,И на вокзале соберется люд.Ты уезжаешь завтра. Как в тумане,Гремя, вагоны предо мной пройдут.Свисток… Проклятый уходящий поездУмчит тебя в лазоревую даль.Широкополой шляпой я прикроюсь –Скрыть слезы, замаскировать печаль.Жить – это ждать, ждать терпеливо, молча,Неделю, месяц, – каждый день, как год…О сердце жадное, о сердце волчье, –В нем никогда надежда не умрет,Что будет день, день жизни настоящей,Рай на земле, осуществленный сон!..И поезд милый, поезд приходящийСтальной походкой содрогнет перрон!1935

«Одно ужасное усилье…»

Одно ужасное усилье,Взлет тяжко падающих век,И – вздох, и вырастают крылья,И вырастает человек.И в шуме ветра городскогоИ пригородной тишиныОн вновь живет, он верит сноваВ те дали, что ему видны, –Обласканные солнцем дали,Где птицы без конца свистят,Где землю не утрамбовали,Где звезды счастием блестят…Но облака идут волнами, –Как холодно и – что скрывать! –Как больно хрупкими крыламиУступы зданий задевать!1935

Музыка

Сегодня луна затуманенаИ светит не ярче свечи.Полусумасшедший РахманиновС соседней веранды звучит.Нет радости, – да и зачем она?Люблю ту холодную грусть,Что девочка с личиком демонаРазыгрывает наизусть…Аккорды рыдванами тащатсяИ глохнут – застряли в пути,И всё это трелью вертящейсяВплотную ко мне подлетит,И всё это облаком музыкиОсядет со мной на скамью,Как жук, расправляющий усики,Садится на лампу мою…А утром я всё, что запишетсяИз схваченного на лету,Отмечу презрительной ижицейИ, бледный, нырну в суету…1935

Ничего

Пусть судьба меня бьет, – ничего!В этом нет хвастовства и снобизма.Это слово, – недаром его,Говорят, повторял даже Бисмарк…И сегодня, смертельно уставОт любовного странного бреда,Повторяю, как некий устав:«Ничего! Еще будет победа…Ничего! Мы еще поживем,Жизнь укусим железною пастью,Насладимся и женским огнем,И мужскою спокойною властью».Так, владея собой до конца,В простодушно веселой гордыне,Льется голос большого певца,Сотрясая сердца и твердыни…А когда мы споем свою роль,С честью выступив в этом концерте, –«Ничего» – притупит нашу боль,«Ничего» – примирит нас со смертью…1935

Шанхай. 1937-1946

«Я этого ждал…»

Я этого ждалза подъемом,за взлетом –паденье…Я неразговорчив с тобойи подчеркнуто сух.Но – видишь? –у глаззападаютглубокие тени –знак верный,что ночь я не спали что мечется дух.Ты тоже, что я,ты плывешьна обломке былогопо мутным волнамнастоящегосерого дня.Так вот почемуя тебяпонимаю с полслова.Так вот почемуты поройненавидишь меня.Я с ужасом жду,что в любую минутупри встречетысловом холоднымво мнезаморозишь весну.Я вздрогну от боли,нооко за окоотвечуи ясностью взглядаи плетью рассудкахлестну.Но, снова оттаяввсем сердцемк тебе повлекуся…Ужасна любовьу холодныхи горьких людей!У нихпоцелуй –самый нежный –подобен укусуи каждое словоосиного жалабольней…1937

Встреча

Бездумный, бездомный,С тоской: побывать бы в Москве, –Я завтрак свой скромныйЗаканчивал как-то в кафе…Вдруг с улицы кто-тоСогбенно ко мне подошел…Что мне за охота,Чтоб нищий торчал над душой!Я вынул десятку,Десятку военных времен,И сунул, как взятку,В надежде – отвяжется он.Наивно я думал,Что он отойдет от души…Он смотрит угрюмо,Десятку хватать не спешит.Вгляделся я ближе,Скривясь, в маскарад нищетыИ с трепетом вижу:Знакомые всплыли черты…Приятель как будтоВ былом, а теперь не узнать…Сережа… Не будуФамилию припоминать!Читаю стихи я,Бывало, а он говорит:– «Спасти бы Россию!»– «Россия!» – я вторю навзрыд.«Давно ль это было?»– Лет семь или восемь назад.Неужто те силыИссякли? Неужто – закат?..И в нищенской маскеЯ что-то свое узнаю…«Вот вам и развязка», –Шепчу я и тихо встаю.Ни слова, ни звукаЕму мне сказать не нашлось…А на сердце – скука,Тягучая скука без слез!Всё видя, всё зная,Себе мы не в силах помочь.Вся жизнь как сплошная -Одна – бесконечная ночь!1940

Пианистка

В. Т-ской

Она была вне этого закона…В Шопена вкладывала мятежи,Бряцанье шпор и неподдельный гонорБез тени самомнения и лжи.А нынче в браке состоит бесславномЗа торгашом, который в меру гнилИ в меру стар… Ну что она нашла в нем!Еще смела. Еще в глазах – огни,Еще в походке – трепет и движенье…Надлома нет. Но он произойдет!..Непостижимое соединеньеВысот нагорных с гнилями болот!..Подходит лимузин: садится рядом.Давлю во рту проклятие свое…Что перед этим двойственным парадомЯ, безработный, любящий ее!Она была вне этого законаПродаж и купль…Да, ошибался я…Что ж, надо постараться жить без стона,Презрение навеки затая…1940

В такие дни…

В такие дни – мне быть или не быть? –Вопрос пустой, вопрос второстепенный.В такие дни вопрос моей судьбыРешаться должен просто и мгновенно…Как много братьев нынче полегло!..Из них любой, любой – меня ценнее,Но смертной тьмою их заволоклоЗа родину, за честность перед нею!В такие дни, дни стали и свинца,Мне кажется: – включившись в гул московский,И Гумилев сражался б до концаВ одной шеренге с Блоком, с Маяковским,А если б он включился в стан враговИ им отдал свое литое слово, –Тогда не надо нам его стихов,Тогда не надо нам и Гумилева!Ноябрь 1941

Как писать?

Всем миром правят пушки…О, как писать бы лучше?Писал чеканно Пушкин,Писал прозрачно Тютчев.Учись у них не очень,Но простотой не брезгуй…Пусть будет стих отточенДо штыкового блеска.Бери слова по росту,Переливай их в пули.Пиши предельно просто,Без всяких загогулин.А – главное – пусть копитДуша суровый опытЛихой зимы военнойС победой непременной, –Чтоб быть всегда живою,Навеки боевою!<1941>

Родина

Людям-птахам мнится жизнь змеею,Скользкой, без хребта.Ну, а я? И сам я был – не скрою –В сонме этих птах.Впрочем, нынче я уже не птаха,Хоть порой поюПро былое, скомканное страхом,Про тоску мою.Подколодная напасть боится,Хоть она жаднаДо такой, как я, мудреной птицы,Падавшей до дна,Но потом вздымавшейся в полете,Что твоя душа,Словно не сидела на болоте,Перья вороша,Словно не шарахалась по-рабьи,Пряча в крылья грудь,Словно не шептала: «Ах, пора быМне бы отдохнуть!»Страх змеиный мне не гнет колена,И живу – живой…Отчего такая перемена?Гордость – отчего?Оттого что и в плену болота,И в тисках тоскиРодины работы и заботыСтали мне близки…1942

Город и годы

Мне город дается:рю,рутыи стриты кривые;я в их лабиринтеодиннадцать летпроплутал.Мне годы даютсягремящие,сороковые,кровавый сумбур,что судьбинойи опытом стал.Мне сердце даетсяживое,но мир-кровопийцав тискиледенящей тоскимое сердце берет.Оно не сдается,оно не умеет не биться,срывается с петельи все-такирвется вперед…Я в городе этом,как в стоге –помельче иголки,бродил, ошарашен,среди зазывали менял.Хозяева жизни –надменные рыси и волкисновали победнои рыскалимимо меня.Притонодержателей кланы,шакальи альянсы…А я всё тоскую о Наделюбимой,о ней,что тоже любила,но после…ушла к итальянцуза лиры,что быливлиятельнейлиры моей…От многих ударовв висках –преждевременно –проседь…Да, не без ушибовзакончиласьжизни глава!Но мчащимся сердцемя с теми,кто свергнети сброситбессмыслицы гнет,под которым и я изнывал.Субтропиков небонад городом этимнависло…Но именно тамполюбилось мне слово:борьба.И мой это город,хоть многое в немненавистно,мои это годы,моя это больи судьба!..Мне город дается –в бурнусахиз ткани мешковойсутулятся кулипод солнцем,палящим сверх мер.Мне годы даются –марксизмаи мужества школа,заочный зачет мойна гра́жданствоСССР..

1943

Шанхай – 1943

Я утро каждое хожу в конторуНа Банде…Что такое этот Банд?Так Набережная зовется тут…Над грязной и рябой рекой – домаМассивные, литые из гранита,С решетками стальными, словно тюрьмы,Хранилища всевластных горьких денег,Определяющих судьбу людскую,Людей вседневное существованье,Их хлеб, их свет, их душу, их житье,Их смертное отчаянье порою,Угодливую рабскую улыбку,Дрожание холодных мокрых рук…Когда-то мне казалось, что возможноХодить на Банд и душу сохранить,Ходить на Банд, а по ночам творитьСвой собственный, особый мир из песен,Из сложных и узорчатых страстей,Из смутных, неосознанных поройПорывов и вожделений…Я был наивен – в этом признаюсь.Хотя признанье это ранит душу,Верней, лохмотья, что еще трепещутНа месте том, где реяла душаИ где теперь остался лишь бесперый,Бескрылый мучающийся комок –Лишь след, лишь тень крылатого когда-тоИ гордого когда-то существа…Я поутру встаю и умываюсь.Мне леденит вода лицо и руки.Потом глотаю тепловатый чай,Чтоб хоть немного внутренне согреться,Чтобы, садясь в малиновый автобус,Затягиваясь едкой папиросой,Немного разобраться в мутных мыслях,Немного их в порядок привести…Действительность нахальна и сурова.Порою кажется, что кровью пахнет,Что в каждом малом закоулке мираТаится смерть…Ну что же! Будем жить!..Еще костюм не до конца истрепан,Еще не каждый день терзает голод,Не каждый день болезни пристают…Я жить хочу! И ради этой жизниГотов открыть лицо навстречу смертиИ крикнуть, выдержав ее усмешку:– Проклятая, тебе мое презренье,– Тебе плевокот полумертвеца!..1943

Разные люди

Горожанин, к Шанхаю привыкший,В связи, в связи и в доллары верит…Вот он едет по Банду на рикше,Вот шагает к вертящейся двери,Вот летит на стремительном лифтеВ «Мистер-Шмидт-экспорт-импорт-контору»…«Дорогой мистер Шмидт, осчастливьте, –Полминуты всего разговору, –Приезжайте к нам запросто, друг мой, –Мистер Шмидт улыбается кругло, –Деловитый, осанистый, рыжий, –Он согласен…И рад горожанин:Есть, пожалуй, надежда, что выйдетДочка замуж – богатый приманен…Что с того, что она ненавидитИ осанку, и рыжесть, и говор,И манеру его чертыхаться, –Плюсов больше – апартмент и поварИ десятки аспектов богатства…Да, таков настоящий шанхаец.Но в Шанхае есть разные люди…Вон шагает чудак, спотыкаясь,И, уж верно, мечтает о чуде –О большом лотерейном билете,Что судьбой посылается в дар нам,И невеста уж есть на примете…Нет, судьба не снисходит к бездарным!..Почему-то при встрече последнейУсмехнулась Ирина так колкоИ не вышла проститься в передней…Или папенька сбил ее с толку?..Так подумав, шагает он вяло, –От всего, что вокруг, отрешенный…Еле виден сквозь дождь у каналаБородатый индус в капюшоне,Что, как странная статуя, замерНа углу Эдуарда Седьмого…И колеблются перед глазамиИ волокна тумана гнилого,И река с зачумленной водою,И над городом (коршун – не коршун?)Черный ангел безумья и зноя,В муке крылья свои распростерший…1943

Карусель

Прокуренный, проалкоголенный, –Сплошной артериосклероз, –Сидел мужчина безглагольноИ вдруг банально произнес:«Времена лихие…Полюбуйтесь: за сандвич счет.Цены-то! Как в РоссииПри Керенском еще…»Другой, что с ним сидел, ответилС видом искушенного воробья:«Возвращается ветерНа круги своя…»И первый – вяло, еле-еле,Промямлил: «Что-то даст апрель?Н-да. Не на ту мы лошадь сели…А впрочем, та же карусель…»И третьего – меня – тоска сдавилаМноготонным грузом серых буден,На которых штамп:– «Так было -Так будет!..»<1944>

Камея

Вот я сижу, вцепившись в ручки кресла,Какие-то заклятья бормочу…Здесь женщина была. Она исчезла.Нет-нет! Мне эта боль не по плечу.Она всё дать и всё отнять могла бы,И – отняла!.. Дождь – кап-кап-кап – во тьму.Прислушиваюсь, улыбаюсь слабо.За что?.. зачем… так вышло? не пойму…Мне ни одной вещицы не осталось –Увы, увы! – на память от нее.Остались ночью сны, а днем усталость, –Похмелье, призрачное бытие.Но я ведь вещность придавать умеюСнам, призракам и капелькам дождя…И вот стихи – резная вещь, камея –Дрожат в руке, приятно холодя.

<1944>

Светильник

Ночь, комната, я и светильник…Какой там светильник! ОгарокСвечи…Тик-так – повторяет будильник,Мой спутник рассудочный, старыйВ ночи.Час поздний. Но светоч чадящийВнезапно разгонит дремотуСовсемИ душу хватает и тащитВ былое – назад тому что-тоЛет семь,В тот возраст, когда мы любилиИ вечность в любви прозревали…И вот:То странною сказкой, то быльюВся жизнь из могил и развалинВстает.Мгновенное заново длится,Истлевшее светится яркоДо слез…Забытые вещи и лица, –Всё снова при свете огаркаЗажглось!<1944>

Море

В тот год изранила меняСудьба (все беды навалились!)…Чужой всему и всё кляня,В чужом порту я как-то вылез.Ночь. Бар. Горланят и поют.Тапер (горбун) бренчит ретиво.И – так отраву подают –Китаец подает мне пиво.Я пью и вдруг впадаю в бред…Кто тут – глазастой черной кошкой –Глядит в меня? То пива светИли то темень от окошка?..Кто шепчет мне: «уйди, уйди!»Ведь я же гость – так не годится…Нет, я один, совсем одинСижу – нахохлившейся птицей…Кто душу мне перевернул?Чей странный голос пить торопит?..То был ночного моря гул,Проклятья волн и пены шепот…И вот уж я в окно кричу,Я прямо вопрошаю море:«Что скажешь, море, мне, ручью,Несущему большое горе?»…В ту ночь я очень много пил.К самоубийству близок был…С тех пор я пережил немало,Но помню город портовойИ бред и страшный смысл того,Что море мне в ту ночь шептало:– «Уйди, уйди!.. Ты тут чужой,Ты не морской, а земляной,Беззубый плоский серый ящер…Твоя тоска – лишь блажь одна.Ни в чем ты не дойдешь до дна. –Какой-то ты не настоящий!..»<1944>