Надобно же родиться счастливым! Перед отъездом в Москву – второго Владимира! Сколько лишних обедов, кулебяк, вишневок! Уж полно, не сам ли ты написал указ о себе?

Сделайте милость, друзья мои, если уже суждено мне узнавать о смерти кого из вас, так пусть узнаю в Варшаве. На днях поразили меня на несколько часов известием о смерти Орлова, но, по счастию, я дознался истины. Что ты делаешь в Москве? Ради Бога, поражай закоснелых, запоздалых и не потакай бригадирам из стерляди или кулича. Там такая лежит ночь, что ужас! Перевлюбись в Урусову за меня и за себя, видайся часто с Васильем Львовичем. Толкнись все-где с нашим намерением на счет освобождения крестьян. Дмитриев холоден и осторожен; но постарайся узнать, что он о том думает. Что англинские клобники говорят о Гишпании? Прости! Мне писать некогда. а тебе некогда меня читать. Скажи мое почтение матушке, и брату сердечное приветствие. Булгакова обними. Поклон Borgondio и зови ее к нам. На первом бале провальсируй за меня с Урусовою и Киселевою, Варенькою. Купи мне хорошего турецкого табаку и вышли из Петербурга; спроси у Толстого-Американца. Смотри, не забудь!

278. Князь Вяземский Тургеневу.

4-го апреля. Варшава.

Гонитель езуитовИ кум митрополитов,Здорово ли живешь?Как спишь, как пьешь, как жрешь?

Наше правительство ребячится и, слыша о coups d'état, и свои заводит. Воля твоя, я худо верю о пагубном влиянии езуитов в России. Мы веком отстали от Европы и непременно хочем проходить все её следы. Когда-то гнали езуитов, и мы гнать их спохватились. Во Франции либералы на них теперь нападают и на всех миссионеров, как на орудия обскурантизма, деспотизма и прочее. Что нам за дело, что несколько жидов окрестят латинскою или греческою водою? Кой чорт могут езуиты наделать в Сибири? Конечно, французские листы наскажут несколько похвальных слов газетному герою, на коего курс страшно в них упал с некоторого времени. Если вы это даете Европе, как антидот от Стурдзы, то хорошо: по крайней мере есть какая-нибудь польза. Но куда же их вывезли? Неужели голых бросили на границе? Да и это что значит, что их обобрали? Выгнать – выгнать, а вознаградить можно бы за то, что от собственности их отнимают. Ты видишь: я непримиримый wigh. Но в самом деле, не тысячу ли, не миллион лет, не бессчетное ли число мер, действий предлежит правительству важнейших? Нет, оно и краем руки до них не дотрогивается! В вашем дому завелись ужи и змеи, а вы расставляете мышеловки и с торжественностью вешаете пойманных мышей на дверях на диво прохожих.

Что дал бы я, чтобы день прожить с тобою в Москве! Нынешним летом, вероятно, съезжу против солнца, если не удастся съездить по солнцу, то-есть, в европейскую сторону. Прости! Василия Львовича поцелуй и за меня выслушай новую басню, если есть; а если нет, так хоть старую. Сергею Ивановичу мой сердечный поклон. Как сошлись они с Николаем Михайловичем? Ты верно поехал за Borgondio? У нас каникулы.

279. Тургенев князю Вяземскому.

21-го апреля. С.-Петербург.

Fuimus Trojae – в Москве. Как сон прошла двадцатидневная жизнь моя. Я жил с другом-братом, с новыми и старыми приятелями, с старыми воспоминаниями и с жирными стерлядями, под новинскими качелями, жизнию души с братом и сердца – с прелестными московскими красавицами, в которых все прекрасно, кроме башмаков, на конце немного загнутых и не по ножке сшитых. Хоть бы ты над ними сжалился! Я не смел глаз опустить вниз и если не упал к ногам их, то только для того, чтобы не встретить широкого и измятого башмака на китайской ножке. Все мои минуты были взяты. Последние провел я в неизъяснимой грусти по брате, которого Бог знает когда увижу. Равлува тяжела с ним и отравила мои наслаждения. Я решился устроить будущее свое так, чтобы жить с ним вместе, ибо без этого счастья, так как без этой надежды, спокойствия быть не может. Где бы то ни было, но вместе. Это первая потребность теперь не только сердца, но и души, но и ума, всего, что называется жизнию в жизни. Я решился через два года ехать за ним в Царьград и ехать с ним или за ним, куда судьбе угодно. Никакая звезда не уклонит меня с сего направления.

Начал Москвою, а свел на брата, ибо и там он был главною или, лучше, единственною моею мыслью. Прочее были мечты, хотя и прелестные.

Кстати о прелестях. Письмо твое и поручение танцовать с Урусовою и Киселевою получил накануне отъезда, но исполнил его в духе проведения накануне и, не смотря на каноническую мою важность, вальсировал с ними в котильоне, по их приглашению. NB. Ибо иначе не пускаюсь.

Теперь явилась на сцену дочь А. М. Пушкина, милая и умная, как мать, с которой покороче познакомился, Алексей Михайлович был также моею отрадою, ибо он – с умом необыкновенным и воздержнее врет прежнего. Василья Львовича лелеял и по твоему завещанию, и по собственному побуждению. Вот тебе письмо его, которое распечатал неугомонный племянник. Едва его здесь не угомонили без меня, но он сам к тебе пишет. На два года положено хранение либеральным устам его.

Иван Иванович все так же чопорен и мил, как был. Тебя благодарит, ибо Европу по тебе и по Англинскому клобу знает. Москва во многом старом оживает. Более приему в гостиных, несмотря на раскол Благородного Собрания, в котором отделение так называемое, хочет перебить лавочку у старого Англинского клоба. Я не понял причину их распри и выслушаю altera pare от С. С. Апраксина, который на днях сюда будет.

Американцу о табаке сказывал, но он, кажется, сбирался писать о нем в Тульчин к Киселеву.

Пушкин прочитал мне письмо к тебе, и я увидел, что он едва намекнул о беде, в которую попался и из которой спасен моим добрым гением и добрыми приятелями. Но этот предмет не для переписки.

Твои замечания о иезуитском деле полусправедливы. И я на них сердит не столько за то, что они делали, как за то, чего они не делали, имея 20000 душ, дома и библиотеки. Какие средства для просвещения, а они забавлялись над шизматиками, еретиками и жидами! Разве мы в XVI веке? Собственность их была собственностью государства, ибо их сохранили в России при всеобщем уничтожении ордена на известных условиях, которые ясно изрекла Екатерина. Они не исполнили оных и потеряли право на средства, кои им предоставлены были. Иезуиты, как частные лица, собственности не имели и по законам ордена не могли иметь. Впрочем, средства, но не цель, изменились. Иезуитов, то-есть, тех же средств к достижению цели не существует в России, но цель – польза церкви католической и богоугодных заведений – осталась неприкосновенною. Государь велел отправить их и дать им все нужное на дорогу, нк только до границы, но и далее, и все исполнится с возможною в подобных случаях либеральностью. В самое то время, как у нас невидимо собиралась над ними гроза, грянул гром на них и в Гишпании и разразил их вместе с инквизициею. Несмотря на запоздалых, novus ab integro nascitur ordo, и везде, даже часто самыми запоздалыми, споснешествуется новый порядов вещей. Долго все это еще не уложится,

Боргондио здесь, но больна. В Москве она не понравилась, но собрала много денег. L'un vaut l'autre. Филис слышал третьего дня у князя Голицына и говорил о тебе. Она мила, поет хорошо, но голос резкий и не всегда приятный. Прости! Я опять погружен в хлопоты и не могу без грусти вспомнить о московском сладком бездействии. Но я и там много видел и не без пользы для службы. Тургенев.

280. Тургенев князю Вяземскому.

28-го апреля. [Петербург].

Я приехал сюда не в одной скуке и грусти, по и к горю: успел уже похоронить лучшего моего чиновника и десятилетнего сотрудника по духовным и потом и по советским делам, Неверовского. Он оставил беременную жену и трех малолетных дочерей. Донесение мое о нем князю было прочтено государю, и вдове по смерть, а дочерям по замужество, назначено три тысячи пенсии и 7600 рублей единовременно. Я говорил о нем правду и от всего сердца. Кричать будут, но Бог с ним и чорт с крикунами.

Хлопоты чрезмерные: пет времени сказать слова ни о книге графа Мейстера, ни о переодетой «Минерве» и даже о Пушкине, который едет к генералу Инзову в Крым, и с которым поступлено по-царски в хорошем смысле сего слова. Тургенев.

281. Тургенев князю Вяземскому.

5-го мая. [Петербург].

Сейчас площадь пред моими окнами обновлена сорокатысячным парадом. Сад, кровли и канал усыпаны были народом, которому третьего дня музыка всего гвардейского корпуса заунывными рогами и прочим возвестила блестящее нынешнее зрелище. Вот статья, не из письма к тебе, а из «Северной Почты», в скуке и с Козодавлевым почивающей.

Участь Пушкина решена. Он завтра отправляется курьером к Инзову и останется при нем. Мы постараемся отобрать от него поэму, проч[итаем] и предадим бессмертью, то-есть, тиснению. Он стал тише и даже скромнее et, pour ue pas se compromettre, даже и меня в публике избегает.

Разгадай нам загадку в письме твоем в Кар[амзиным] в ответ на их поздравление. Я намерен просить о перемене дня отправления курьера в Варшаву, ибо середа – канун моего доклада и, следовательно, день моего треволнения. Прости! Нет ли у вас Кастельнова путешествия в Одессу и пр., в трех частях, в 1820 году вышедшего. Погали к брату Сергею в Одессу по первой почте. Он отправился туда через Киев.

Письмо к Дмитриеву отправил по прочтении.

282. Князь Вяземский Тургеневу.

[7-го мая. Варшава].

И нынешнее письмо будет только из нескольких строк; во-первых, потому, что твое 28-го апреля коротко, да и неясно (растолкуй мне историю Пушкина); во-вторых, что переезжаю сейчас на дачу, то-есть, в сад в предместьях и едва сыскал перо, которое плюется пуще Сергея Львовича; в третьих, что сижу под небесною батареею, которая заливает город водою и пламенем: в двух местах загорелось, а пешеходы по улице плавают. Прощай! Сегодня будет ночь, завтра другая,

В третью чудо совершится…(продолжение впредь).

Пятница, кажется, 7-го маия, а впрочем не знаю. Скажи Н. М. Карамзину, что он, может быть, получит несколько карт России, которые растолкую ему со следующею эстафетою. Жуковского обнимаю. Что мои два письма в Орлову, одно не запечатанное, другое с книжкою; отправлены ли верно?

283. Тургенев князю Вяземскому.

19-го мая. [Петербург].

Два письмеца твои получил, а сам одну середу пропустил, то-есть, ту, в которую царскосельский дворец горел. Вот тебе 200 рублей от Карамзина. О Пушкине уведомлю после, а письмо твое к нему пошлю с первою почтою. Он теперь при Инзове. Гарновского казармы, а с ними два человека и шесть лошадей сгорели на третий день царскосельского пожара. В Петергофе был тогда же пожар, и Аничковский дворец загорался. Voilà, les cathégories de l'empereur justifiées. Должен был ехать в Кронштадт с Потоцким, Татищевой и прочими, но остаюсь для дел. Суди, могу ли писать. Тургенев.

Польских басен твоих ценсура ее пропускает. Скоро запретят печатать: «Все ли вы в добром здоровье?» Нужно говорить о многом, но после.

284. Князь Вяземский Тургеневу.

11-го июня. Остафьево.

Мне Н[иколай] М[ихайлович] писал об удивлении Николая. Николаевича, узнавшего об отъезде моем. Надеюсь, что ты просьбы моей не забыл и говорил, и говоришь с ним обо мне. Буду ожидать от тебя уведомления о переговорах твоих и тогда напишу ему.

Что вы делаете, арзамасские ребята? Я здесь сижу на размазне: прошел мой мясоед. В Москве не с кем молвить слова: сухая материя халдейского разбора! Я с Булгаковыми не видался; ожидаю их к себе в Остафьево. Староста отдыхает под смоковницею. Кстати о смоковницах. Пришли мне хорошую французскую Библию. Я вчера купил русскую в лавке Библейского общества и, на запрос, велел ее записать на имя Алексея Михайловича Пушкина. Не забывай всех просьб моих; их так много, что и я сам не все упоминаю. Пеняй на себя: ты ободряешь мою наглость. Прости, Сюся! Всем нашим поклон.

285. Князь Вяземский Тургеневу.

[Конец июня. Петербург].

Голос с того света. Сделай одолжение сердечное, доставь сам письмо, а не отсылай. Это уже входит в область поэзии: вся существенность исчезла. Греха на совести твоей не будет. Допиваю последние капли очаровательной настойки: засяду или залягу в коляску, и все вытрясется. Застать можешь сегодня после обеда; впрочем, узнаешь» Меня принуждают остаться здесь до понедельника, то-есть, до вступления в 28-й год. Приезжай непременно к нам обедать с словом жизни. Пришли мне «Méditations poétique?» и купи где-нибудь «Les élégies» de Bertin. Если ты заупрямишься бесчеловечно, то письма все-таки не отсылай ни под каким видом. Обнимаю тебя от всего сердца, тоскующего, мрачного, смятенного, с похмелья. Поднеси ему рюмочку, и оно просвежится; если станешь мне пенят, то вспомни, что «и курица пьет». Присылай ответ просто на мое имя. Я здесь обедаю в понедельник. Будешь ли, целовальник души моей и воображения? Не забудь эстафеты в воскресенье.

286. Князь Вяземский С. И. Тургеневу.

[Конец июня. Петербург].

Заставляют писать к вам: я и сам писать рад, но что скажешь из Петрограда в Царьград нового, любопытного, странного? Все одно и то же, что у вас, что у нас. Разве только придется, как в свои козыри, спросить: чья старшая? Злоупотребления режутся на меди, а добрые замыслы пишутся на песке. Я здесь не долго прожил, а успел уже видеть, как разнесло ветром начертание прекрасных предположений. Грустно и гадко! И самые честные люди из видных не что иное, как временщики: по движению сердца благородного бросаются вперед; по привычке трусить – при первом движении августейшего махалы отскакивают назад. И до сей поры адская надпись Данта блестит еще в полном сиянии на заставе петербургской. Больно повторять за вами если не вечное, то, по крайней мере, долгое «прости» любезному отечеству, а делать нечего. Нельзя жить для пользы, то хотя жить надобно на радость и перенести то, что живого есть в душе, в какое-нибудь бытие поэтическое, а не то совсем протухнешь. Пока еще воображение не увяло и сердце не обветшало, есть где уйти от скуки. Но что предстоит, когда баснословная эпоха жизни издержится, и придет время, что надоест ходить по облакам, а рассудком и душою потребуется поверять очевидностью следы, означенные по дороге перешедшей? Тогда-то русская жизнь во всей своей худощавой наготе, во всей своей плоской безобразности представится взору, и длинный ряд нулей окажется в итоге бытия промотанного. Между тем живу на бумажки: одна ассигнация доставляется вам А[лександром] И[вановичем]. По его требованию пересылаю и другие. Вы не почтете эти ассигнации фальшивыми, когда узнаете, что они надписаны гишпанской красавице. Живите в поганой Туречине веселее нашего на святой Руси. Возвращаюсь на днях в свое некоторое царство, некоторое государство. В августе или начале сентября будет у нас некоторый сейм, в силу некоторой свободы, под покровительством некоторого «Быть по сему».

С. И. Тургенев князю Вяземскому.

15-го июля 1820 г. Буюгдере.

Спешу благодарить вас за любезное письмо ваше; оно хотя на минуту, развлекло ту грусть, которую принесли мне письма братьев. Вот что значит быть далеко от России! За две недели перед этим получил я прелестную новость и еще не перестал ею радоваться; мысленно наблюдал за всяким действием брата Александра, за всяким словом брата Николая; почти узнавал руку провидения, приманившего вас в Петербург накануне подписи; мечтал, рассчитывал все обстоятельства, предвидел и уничтожал препятствия, любовался графом В[оронцовым]. Теперь вся надежда, а с нею и все веселье мое исчезло. Наши противники обдали меня холодною водою, их любимым элементом, и я проснулся поневоле. Но это первый был опыт. Легкия победы неверны. Попробуйте же еще! Покуда надо работать с тем, чтобы успокоить умы, si умы у а. Да, ради Бога, не думайте, что вы все сделали, доказав, что вы хотели сделать. Этого, ей-ей, не довольно, особливо когда Бог и государь за нас.

От всего сердца любовался вашими стихами ишпанской, польской, русской, но, к несчастью, не всесветной красавице. Она их, они её стоят. Возвратясь в некоторое царство, где вы найдете уже некоторую княгиню, прошу засвидетельствовать мое почтение княгине. Если г. Мюллер будет спрашивать известий о жидах, то сделайте одолжение, скажите ему, что в Петербурге я ничего не нашел; а здесь и искать еще не успел.

Простите, любезнейший и почтеннейший князь Петр Андреевич, не забывайте преданного вам С. Тургенева и хотя иногда позвольте ему надеяться получать от вас письма.

Дашкова, который теперь в Греции и скоро будет в Иерусалиме, ожидаем здесь в октябре.

На обороте: Его сиятельству князю Потру Андреевичу Вяземскому.

287. Князь Вяземский Тургеневу.

24-го июля. [Варшава].

Я получил твои комментарий на письмо Дружинина. Сердце мое уже здесь обжилось, но рука и голова еще что-то не сказываются, и потому ты будешь и сегодня без письма. К тому же я как то не сердит на тебя, а немного от тебя отшатнулся. На мороз сердиться нельзя, но он сжимает и знобит, а ты на меня подул морозом. Сделай одолжение, извини меня перед Дмитрием Павловичем Татищевым: я, забывшись, уехал, не простясь с ним. Мне так совестно, что я успел мало воспользоваться его обществом; но, надеюсь, в другой приезд буду счастливее.

Скажи Боголюбову, что жду от него письма. Его книга меня тешила. Сколько стихов надумалось у меня дорогою! Но тебе ни одной стопы: дело кончено! Ты окаменил мою поэзию. Ты отказался быть моим Ганимедом, то-есть, мой гнать мед, как гонят вино. Прости! Всем нашим поклон.

Узнал ли ты o росписке Смирновой? Палки не имею. Получил ли деньги, но ведь не все? Что еще должен? Отослал ли ты мое письмо к Булгакову перед отъездом?

288. Князь Вяземский Тургеневу.

30-го июля. Варшава.

Что ты сам ничего не пишешь, а только что чужие письма мараешь?

Как хочешь, так кусай и злися,Но только не воняй.Граф Хвостов.

Да еще лжешь на меня. Прошу вперед не умничать и сейчас написать ко мне по старому, а ведь я не стану тебе в одиначну сказки сказывать на грядущий сон. Сегодня у нас по твоей части: обед крестинный. Теките, слюнки! Бурчи, живот! Прости! Не шали, а то право разлюблю! Вот тебе сочинение персидского посла. Подпишись за меня на «Соревнователя» и «Невского Зрителя». Получил ли деньги от Дружинина, и все ли? Что росписка Смирновой? Безобразова у Мятлевых в деревне. По следующей почте Жуковскому стихи, а тебе шиш. Посылка к Безобразовой.

С. И. Тургенев князю Вяземскому.

4-го августа 1820 г. Буюгдере.

Тому две недели назад писал я, отправляя к братьям ответ мой на письмо вашего сиятельства. Теперь же пишу только для того, чтобы попросить вас, почтеннейший и любезнейший князь Петр Андреевич, о доставлении в Петербург прилагаемого здесь письма. Я не успел послать его со вчерашнею почтою, а нынешний наш курьер отправляется прямо в Варшаву, по причине отъезда государя из России. Не откажите мне в моей просьбе и примите наперед мою благодарность за исполнение оной, так же как и уверение в совершенном почтении и искренней преданности вашего покорного слуги Тургенева.

Милостивой государыне княгине прошу засвидетельствовать мое почтение. Не будет ли каких поручений на Восток от её сиятельства?

289. Тургенев князю Вяземскому.

4-го августа. [Петербург].

Я получил прежде письмо твое из Варшавы, а потом маленькую цидулку из Вильны; и я не то чтобы сердит на тебя, а так, как бы тебя от сердца оттянуло. Боюсь, чтобы это не было хуже. Письмо твое еще более меня простудило тем морозом, которым на тебя подуло. Из последней и первой не то чтобы размолвки нашей, ибо ты сказал только одно слово, подтвердил я себе одну старую истину, которая служит к чести святой дружбы, но не к нашей. Во время оно я бы имел дух выговорить или высказать все, что на уме и на сердце, а теперь перемолчу. Ты хотел, чтобы я трактовал шуткой то, что для нас и было шуткой, но мы были кошками, а дли мышки могли быть слезки, хотя и беспричинные. Легче перенести один несправедливый упрек, нежели не сметь смотреть прямо в глаза… mais l'inconvénient de la chose est qu'elle n'est pas assez sérieuse pour en parler sérieusement et qu'elle Test assez pour refroidir à jamais un sentiment bien prononcé, que je commenèais à prendre pour de l'amitié.

О росписке Смирновой справлюсь сегодня же. Росписку Бут. посылаю. Сверх того 195 рублей на шинель и прочее. При сем письмо Жуковского, который едет в сентябре или октябре за ученицей на год в прусские краи. Палку тогда же отправил. Булгакову тогда же письмо отдал, а он все верно доставил. Брат Николай кланяется. Он подал в отставку от Министерства финансов, но еще не имеет оной. Он хочет быть так же чист в службе, как я в дружбе, и так же, как я, подал в отставку. Прости! Известия твои о Неаполе были самые свежия, и я угостил ими дипломатов. Тургенев.

Никита Муравьев уезжает сегодня в Одессу. Сообщил ли я тебе циркуляр губернаторам графа Кочубея по случаю екатеринославской мечты о свободе?

290. Тургенев князю Вяземскому.

11-го августа. [Петербург].

Я получил письмо твое от 30-го июля и решился продолжать переписку: от тебя зависеть будет, чтобы в тот день, когда душа на месте, душа слышна была в письме. Но если ты будешь писать стихи к Жуковскому, а ко мне строки с препровождением посылок, то и я буду только пересыльщиком оффициальных новостей и чужих стихов. Кстати, вот тебе присланные для «Сына» стихи Иванчина-Писарева. Право, недурно и лучшее, что было писано о Кат[алани], разумеется после твоей прозы. Каков комплимент?

На журналы подпишусь. Посылаю росписку в доставлении Безобразовой холста, список о книгах для Ивана Ивановича и письмо от Сергея, вчера полученное. Бедный брат разочарован после первых наших известий о добром начале или, лучше, о начале доброго дела. Он восхищался, а теперь в унынии, но не в отчаянии. Я надеюсь поддержать его бодрость разными известиями. Деньги для портного и 200 рублей не получал. Если пришлет Дружинин, то вычту. Скажи Северину, что Иван Иванович спрашивает меня, был ли он точно в Петербурге и получил ли письмо его? Я разрешил его сомнение о пребывании в Петербурге, но не б письме. Я читаю теперь рукопись, единственную для биографии, особливо для внутренней жизни Екатерины. Храповицкий описывал ежедневные происшествия и, будучи ежедневно и беспрестанно при ней и пользуясь её доверенностью, а что еще важнее и доверенностью её Захара, записывал ipsissima verba все, что видел и слышал с рабскою и почти с лакейскою верностью. Но так как он был употреблен и в важных делах, то в записках его вижу я зародыши мыслей Ёватерины, из воихл после вышли трактаты, война, законы. Журнал ежедневный и nilla dies sine linea, и оттого есть связь в происшествиях; право, почти история, но конечно прекрасные материалы к оной: характеристики людей, ею начертанные; анекдоты, изображающие нравы века и двора того времени. Сколько живых еще подлецов, сколько подлецов уже мертвых, но бессмертных по милости сих записок. Есть и о Державине любопытная черта. Я нашел два раза имя отца моего в истории мартинистов. Это наслаждение для русского, особливо для меня, ибо я вчера читал рукопись с князем Голицыным, который много помнит, многого был свидетелем и поверяет свое тем, что читал; но писанное все верно. История любимца Мамонова или его падения вся тут. Многие скрыли стыд свой в гробе, но если дело истории изводить на свет правду, то они пожелали бы зарыть с собою эти записки. Хотел бы поговорить с тобою о подвигах Чернышева по возмущении и о новой книге Дидерота, но некогда. Пиши о себе и о ваших гостях.

291. Князь Вяземский Тургеневу.

[14-го августа. Варшава].

Что ты со мною лабзинствуешь? Хоть убей, ничего разгадать не могу. Какие слезки, какая мышка, какое слово мое, которое было размолвкою нашей? Какую подтвердил ты старую истину, которая служит в чести святой дружбе? Отчего мое письмо еще более простудило тебя, pourquoi cette chose (et quelle est cette chose) qui refroidit à jamais un sentiment bien prononcé??? Перекрестись, рассмейся, только объяснись или замолчи, не устами и не пером, но сердцем и рассудком, а не то такую ахинею заврешь, что способа нет: ведь ты не в Таврической зале. Опоминсь! Смешное дело, если дружба наша будет зависеть от того, что я люблю рюмку шампанского, «Die Resignation» Шиллера, «La placida Campagna» Каталани или какие-нибудь другие поэтические припасы. Не води ум за разум, а особливо же по брюху сердца; но более всего скажи себе, что ты меня не знаешь, что я не при тебе писан, что я дожил до тридцати лет, не сделавши публичного дурачества; что проповедывать рассудок – свойство мелкого ума, и потому что тебе не годится садиться в чужия сани; что я весь век свой изжил и изживу остальное не на столбовой дороге, на коей иссох бы я при второй версте, но что между тем и заблудиться мне не суждено, ибо я перенес все бури души, и вынес меня Бог невредимо; что тут, где идет дело о жизни, о корне жизни, не должно прикладывать холодного ножа нравоучения и проч., и проч. Более всего скажи себе, что тут между тобою и мною общего? Мне смешно и несносно долго толковать от этом. Ты с первого раза на этот счет объяснился и хорошо сделал, потому что повиновался первому побуждению. Ты в пикет не играешь: жаль! Я – охотник. В дружбе чем более частных связей, тем дружнее идет целый состав. Но ты думаешь, что карты – адское изобретение; что игра может занести меня далеко, и ты на это руки не подаешь. Прекрасно! За что же ссориться? Неужели эттого, что одна скобка не утвердилась, всем скобкам должно разлететься? Я того не вижу, и шуточный мой язык был толмачом моего сердца.

<1 2 3 4 5 >

На страницу:

Перейти

3 из 5