Перекрестись! Какой тебе «Первый снег» возвратить? Я прошу его от тебя. Пожалуй, сажай его в «Сын Отечества», только без всякой подписи. «Уныние» – также, и паче: это род исповеди. Конечно, у нас никто не читает: пиши что хочешь, но иное и для себя мыслит вслух не должно. Сейчас получил я письмо от Мещевского, которое меня тронуло: он говорит о своей чахотке и близкой кончине. Неужели Жуковскому ничего сделать в пользу его нельзя, хотя через Павловскую, хотя через Аничковскую дорогу? Сделай милость, похлопочите! Он прислал, Жуковскому «Смерть Кесаря». Хорошо ли? Можно ли отдать на театр? Расшевелитесь! В таких делах только и есть жизнь, во всем прочем – тление; особливо же у нас, где бытию нельзя крылья расправить: надобно по земле перепархивать.

И подвиг бытия означить тесным кругом.

Пришлите мне новое издание «Теории налогов». Как кто Яценко укротился? Что скажешь о Пруссии? Правительство запретило не только впуск, но и пропуск нидерландских газет и каких-то других, кажется, английских, и мы сидим без «Либерала». Какое смирение и признание в слабости! Говорят, Австрия то же сделала. Они дождутся, что им головы сломят. Теперь им Занды только мерещутся, но страх их в самом деле Зандов породит. Бог с ними! Но то беда, что на них не кончится; мину подорвешь, а наверх взлетит и окрестность.

Я тебя сегодня во сне встретил в Лондоне. Пойдет ли сон в руку? Я сплю и вижу, как бы пуститься по белому свету и выпрягаться из упряжки. Нельзя всегда думать так, а поступать иначе. Мало того, что меня, как не выезженную лошадь, худо употребляют, но я и в конюшне стоять не хочу. Не только словом и делом, но и молчанием, и бездействием потакать не хочу ненавистному ходу вещей и в списке ливреи быть гнушаюсь.

Мы мерзнем не хуже вашего: что день, – то 20 градусов, а было и до 28; дома же все сквозные. В прибавок, волки гуляют, вокруг города, и что день – повесть о каком-нибудь съедении. По крайней мере это питает разговор.

Новый год встретил я с полным домом и пустым сердцем. Цвет варшавского общества был у меня, но для сердца это пустоцвет, хотя много любезных женщин. Мужчины плохи, но все плохи в европейском смысле, все это где-нибудь шаталось, что-нибудь видело и читало, а не козыряло сперва с князем Вяземским, потом с Обольяниновым, а после с светлейшим Лопухиным. Все это натерто и блестит если не само собою, то, по крайней мере, при свечах. Это – проклятая розница! Весь гостинный народ здешний наравне с происшествиями; они в нем запечатлены не так, как в истории, но как в календаре, а у нас и того нет. Разговор их не поучителен, но может быть занимателен; одним словом, они не прошли через просвещение, а пробежали и схватили, что могли; у нас расхаживаются по невежеству.

Не знаю, поздравлять ли Булгакова с переменою места? Впрочем, вероятно, он сам хотел того. Что же сделает Александр? Мне жаль будет, если они совсем Москву оставят. Я любил смотреть на них, как на московскую и, следственно, свою собственность. Теперь вся надежда на Василия Львовича, как на Ивана великого. Сделай милость, поддерживай его. Он все на вас жалуется и ко мне только о том и пишет, что вы к нему не пишете. Что тебе стоит раз в месяц сказать ему слово?

Сделай одолжение, отыщи моего «Вольтера». Неужели Яценко – себе им подтер? прости! Всем нашим сердечное челобитье. Книги – Николаю Михайловичу.

257. Тургенев князю Вяземскому.

7-го января. [Петербург].

Двухдневное (26-го и 27-го декабря) письмо твое получил, и в один час с письмами из Иркутска от Сперанского, из Неаполя от Батюшкова, из Парижа от брата, князя Гагарина и гр[афини[Разум[овской], из Москвы от Дмитриева и из Вены от одного славянского литератора. Прочел их по порядку, начиная с парижских и твоего. Спасибо за пожар и за Хоткевича. Одним отказом он покрыл слабость целой жизни и, уважив в других гражданина, спас в себе человека. Я уверен, что и у нас нашлись бы подобные примеры, по случай не найдется для них. Тот, кто скрывает в себе истинное благородство и силою духа заглушает всякий порыв к великому, но вместе и опасному, осуждая свое величие на вечное ничтожество или, лучше, на небытие, конечно не менее того, кто бросился в пропасть в виду благодарных граждан и как бы внимая уже вечному потомству. Ces graves personnages ne s'affligeaient que des maux de leur patrie; quant à leur sort particulier, ils se résignaient à la volonté des dieux. Lorsque la tyrannie, importunné de leur vertu, se fatiguait de les laisser vivre, ils s'en allaient à petit bruit, jugeant qu'il était inutile de faire tout le fracas de Caton et de se déchirer les entrailles pour une liberté qui n'existait plus. Есть обстоятельства, и в монархических государствах они встречаются чаще, когда истинные герои добродетели doivent s'en aller à petit bruit, и в сем будет все их величие! Для этого нужно верит бессмертью души или любить отечество, как любовницу. Просто умереть можно и для славы, но умереть, et mourir tout entier, можно только из любви, под каким бы она видом ни являлась, то-есть, для первоклассной страсти, которой слава, честолюбие и прочее – только слабые отблески. Не знаю, любили ли так римляне свое отечество, но подданные тирана Ивана Васильевича любили так Россию, когда шли с детьми и женами под исступленные топоры его. Иначе я их не хочу и воображать себе.

A propos: завтра историограф читает в Академии отрывок ИХ-го тома, и ему подносится благодарная медаль. Он этого не знает и узнает только тогда, когда увидит ее на блюде. Завтра же и день его свадьбы, и мы проводим у него веселый вечер. Плещеев будет играть с домашними актерами.

Вчера должна была петь Боргондио у княгини Куракиной; мы ожидали ее, но она отказалась для того, что сегодня играет «Танкреда» у государыни. Мы играли в короля, которого должен был представлять Плещеев, но и он не приехал, и его место заступил граф Воронцов, а королевою – графиня Апраксина, а я был канцлером; St.-Maure – придворным поэтом, и вот куплеты его, на лицо Плещеева сочиненные:

Buvons au roi très débonnaireQui sur le trône vient s'asseoir;Buvons aux succès de Molière,Qui son jeu fait si bien valoir;Mais hélas! en sortant de tableAdieu son sceptre, adieu, sa cour!Eh bien! Buvons à l'homme aimable,Son règne dure plus d'un joui1.Buvons à notre aimable reine,A son esprit, à sa bonté,Buvons à cette souveraineQui règne avec tant de gaité.Le premier de sa dynastieSera sans doute un Roger-Bontemps,Son chancelier c'est la folieEt ses sujets des bons vivants.Mais nous avons une autre reine Qui,Dieu merci, n'abdique pasDe nos coeurs, elle est souveraineEt trouve partout des états;Ses talents, sa gaité piquantePlaisent un peu plus chaque jourEt son esprit qui nous enchantePrès d'elle fixera sa cour.

Насилу дописал! О брате Сергее подписан наконец указ, и через две или три недели он может быть здесь, следовательно гораздо прежде – в Варшаве. Повидайся с ним. Он, верно, к тебе заедет. Мне хочется проводить его до Одессы, ибо он, вероятно, поедет в Царьград морем. Не через Варшаву ли туда ездят?

Дмитриеву послал я и «Уныние», и «Первый снег». Он просит запрещенной прозы о Вольтере и обещаеть сообщить мнение свое о первых двух пиесах.

Батюшкова письмо дышет Италией, но оно старое, от 3-го октября нового стиля. Литературных новостей у них очень мало. В северной Италии пишут более и подражают немцам. Меланхолия и романтический вкус начинают нравиться внукам Ариоста. Старики гневаются, и Академия Круска, или приверженцы к оной, стараются всеми силами выгонять новые слова, выражения и фразы, которые вторгаются в святилище языка тосканского, но талантов мало. Монти, Протей в политике и гигант в поэзии, стареется. Итальянцы, как и вы же, висляне и невяне, переводят поэмы Байрона и читают их с жадностию. А propos: читал ли ты роман жены его, где они описан? Мне давал Casamajor, английский министр. Байрон говорит им о их славе языком страсти и поэзии. Вот все, что я знаю о поэзии и литературе итальянской. Это сок письма Батюшкова. Следственно, от севера до юга восхищаются Байроном. Я завидую образу жизни Батюшкова: он целые дни проводит над книгами и верно с пустыми руками к нам не возвратится; а я возвращаю тебе твой «Снег» с ошибками писарскими, которые ты исправишь вместе с своими. Посылаю тебе и письмо А. Булгакова. Брат его вступил здесь в должность et s'en trouve bien.

С. П. Свечина очень больна и начинает сама жаловаться на свои страдания. Здесь Е. С. Огарева, и мы о тебе вспоминаем.

258. Князь Вяземский Тургеневу.

10-го января. Варшава.

Мы встретились с твоим братом нечаянно, но сошлись чаянно; по крайней мере я с ним ближе многих близких, и сердцем нараспашку. Спасибо за 31-е декабря. «Затворник» прелестен, но как его чорт не дернул заговорить с невидимою соседкою? Они влюбились бы друг в друга, и я уморил бы обоих в страданиях Танталовых. Таким образом кусок был бы жирнее.

Кто след её забытых днейУкажет?Кто знает, где она цвела?

Уголовная палата, тюремщики, летописи тюремные. Я не шучу: меня это своею неистиною поразило. В «Овидии» много прекрасных стихов: надобно еще раз перечитать. Иные гекзаметры показались уху сомнительными. Я сложение их не очень понимаю и, признаюсь, не очень люблю: оно крепко сбивается на прозу; впрочем, есть дурная и хорошая проза, и вообще Жуковского гекзаметры в числе хорошей. Буря и потопление ужасно растянуты, но это погрешность подлинника. Кто будет читать в Академии? Боюсь усталости слушателей. Дай Бог здоровья древним, а от них иногда холодно. Но с другой стороны должно признаться: в одних древних ищи подобной черты:

…..Чтоб верныйСердца не отдал другой… Из стольких напрасных желанийТолько последнее слишком, слишком исполнено было.

Тут есть какая то острота чувствительности; что то вместе затейливое и нежное, которое им одним присвоено было.

Сегодея довольно с тебя будет письма и книг брата. Меня можешь отпустить прогуляться.

Несколько стихов моих берут у меня для «Благонамереннаго». Узнай их по душку. Каков мой пирог и стихи пирожные? Что грамотка, то кусок безъсмертия и стерьвы для «Сына». Отыщи где-нибудь мою песню «Данным давно». Она должна быть у тебя, писанная Жихаревым.

259. Тургенев князю Вяземскому.

14-го января. [Петербург].

Я, конечно, просил у тебя «Первый снег», исправленный по нашим замечаниям. Если не пришлешь его, то я пущу первое издание в «Сына Отечества»; также и «Уныние». Жуковского здесь еще нет; как скоро возвратится, покажу ему письмо о Мещевском, и будем хлопотать вместе, если возможно.

Жаль, что я не описал тебе на другой [день] академического чтения действие, которое произвел историограф на слушателей ужасами Ивана Васильевича и геройскими добродетелями его современников. Теперь впечатление во мне изгладилось, и я буду холоден. Историю заседания ты, вероятно, уже знаешь, хоть из Каразина в «Сыне Отечества». Карамзин получил медаль и произвел ладошохлопанье невольным образом. Какое-то общее чувство одобрения и даже глухой шум оживляли все собрание. Мы можем по этому судит о действии народных ораторов. Жуковского стихи читаны Гнедичем, хотя и гробовым голосом, но хорошо и довольно внятно.

Le reste ne vaut pas la peine d'être nommé.

В старце Шишкове есть какая-то старческая доброта, и если бы он не говорил нескладицы о преимуществе академических сочинений пред частными в речи своей, то он бы мне в этот день от начала до конца понравился; ибо лучшее дело в его жизни есть движение руки при подаче Карамзину золотой медали, которое, может быть, было и последствием движения его сердца, конечно, не развращенного наукою.

Что прикажешь делать с 1500 рублями, которое я получил от твоего управителя, обещавшего мне и письмо от Дружинина, коего я, однако же, еще не получал. Вероятно, тут и 500 Сибирякова? Всего собрано более пяти тысяч. Глинка, неутомимый в добре, хлопочет о выкупе и хочет предлагать неумолимому барину то, что собрано; но не знаю, удастся ли. Жаль, что не попадается под руки послание графа Хвостова в Ломоносову «О рудословии», читанное в Минералогическом Обществе какою-то обреченною на чтение его стихов жертвою. Прелесть, как хвостовато! Брат Николай напугал его тем, что он много говорил о чувственной любви и смешал ее с духовною, и он обещает впредь быть только духовным в стихах своих.

Александр Булгаков, вероятно, поедет года на три в деревню устраивать будущую независимость детей своих. Это вернее службы царской вознаградит утраченное время. Если кто из нас не чувствует себя прямо деловым человеком, или, по крайней мере, приготовленным в делу, тот должен

Подвиг бытия означить тесным кругом.и не вздыхать при виде ЧупятовыхВ мароккских лентах и звездах,

а с легким сердцем удобривать землю в своем огороде; но только, если можно, перенести огород в столицу, ибо в деревне душно от исправников и «Северной Почты».

И у нас морозы, и вчера ни во дворце, ни в театрах ничего не было. От волков прибыль только Академии Медицинской, то-есть, анатомическому театру её, где рассекают трупы замерзших и заеденных.

Мы пустились в маскарады, и книгопродавцы не наготовятся костюмами. Все вояжи забраны, и матушки наши путешествуют в Истрии и Далмации, чтобы узнать, какой тюрбан носят их жители, и как обуть ножку дочерей своих. Я сбираюсь в Дон-Жуаны при помощи Плещеева.

260. Тургенев князю Вяземскому.

21-го января. [Петербург]. Утро.

Спасибо за пирог, спасибо за стихи! Одно другого стоит, – и это лучшая похвала обжоры. Я не буду рушить пирога до приезда брата, которого ежеминутно ожидаю. Письмо твое и его из Варшавы получил еще четвертого дня, а его все еще нет. Я уверен был, что он понравится и сердцу, и душе твоей. Благодаря чуме, я надеюсь прожить с ним долее, нежели полагал прежде. Провожу в Москву, а оттуда, может быть, и далее. Чем долее продолжится ноя отлучка из Петербурга, тем лучше. Я увижу любопытную часть России и подышу если не свободным воздухом, то, по крайней мере, на свободе. Для меня это давно нужно. Я не постигаю, как не задохнулся я по сие время здешним морально-мефитическим воздухом.

Московский сенатор Малиновский приехал, но не привез с собою московского поэта-подагрика. Он, в виде Сатурна, метал в маскараде князя Барятинского стихи и слег в подагре.

6 часов вечера.

Боюсь не опоздал ли уже послать в тебе письмо сие и спешу кончить едва начатое за неделю у графини Головиной на репетиции воскресного спектакля; а теперь должен спешить отыскивать костюм для придворного небольшего. маскарада в Михайлов день и для предыдущего Голицынского.

Жуковский возвратился, а брата все еще нет. Я уже и начинаю досадовать на тебя за него.

Стихи твои ко мне печатаются в «Сыне Отечества» под заглавием: «Послание с пирогом».

Еще раз спасибо и прости! В другой раз гораздо более. Тургеневе.

261. Князь Вяземский Тургеневу.

24-го января. [Варшава].

Я «Сына Отечества», по твоей милости, не получаю и потому не знаю истории академического заседания.

Каких поправок требуешь ты для моего «Снега»? Первые четыре стиха по другому изданию; разве только: не говорливей – не слишком ли шаливовато? А слаще ропшут не слишком ли шахматовато, шатровато, то-есть, шероховато? Другие поправки на ум нейдут, да, кажется, и не нужны. Сергей Иванович говорит, что ты залога других побед не понимаешь; а я в самом деле не понимаю, почему этот французский стих тебе не нравится.

Как доехал твой брат? Мы начинаем таять. Посылаю тебе две новые книги. Разумеется, отдай их тотчас Николаю Михайловичу; там пусти их по свету, куда хочешь, а наконец отправь в Москву, в Ивану Ивановичу. За то до следующей эстафеты удержу некоторые книги брата. Теперь отправляю «Conservateur " и баденскую книгу. Воля твоя, продолжать не могу, голова болит. Целое утро стоял под ножом варшавских тунеядцев; три часа, надобно еще писать, одеваться, а там ждать на обед пять или шесть либералов. Прости! Обнимаю во всю душу.

Когда услышим мы Карамзина на правом крылосе? Я, с левого, буду отдавать справедливость чистосердечию его дарований и, опершись на истину, отражать богатырские его нападения. Боже мой, когда проглянешь ты, день спасения? Когда скажу себе: «В России русскому жить можно: он имеет в нем отечество!»

Письма в Плещееву и Кокошкину отдай. Я – было их приготовил для актрисы Philis, но опоздал.

262. Тургенев князю Вяземскому.

28-го января. [Петербург] 4-й час.

Вот тебе стихи Пушкина à une branleuse вместо моего письма. Сережа приехал благополучно, и меня вызвали из маскарада князя Федора Голицына, где Кологривов пугал всех Наполеоновою маскою и всем его снарядом и походкою, даже его словами. К французскому посланнику подошел говорить, и он отвечал ему: «J'aime à vous voir ici plutôt que partout ailleurs». Я весь в хлопотах: сегодня маскарад у государыни, и вам велено быть в маскарадном платье.

Пришли непременно все сполна и поскорее брошюры, оставленные братом у мадам Заиончек и у тебя. Прости! Тургенев.

Здесь никак нельзя достать черного полосатого бархата, из коего делают жилеты и какой ты мог видеть и у брата, а в Варшаве, сказывают, есть. Пришли мне на один жилет пощеголеватее, но не опоздай и уведомь что заплатишь.

Я по сие время не получал письма твоего.

263. Князь Вяземский Тургеневу.

31-го января. [Варшава].

Спасибо за спасибо за пирог и стихи! Не испортился ли он дорогою? Увы, не могу сказать: «подожди меня». Надежды мои сошли с снегом. Не расцветут ли с розами? Впрочем, у меня в мае, то-есть, после родов жены, есть другая поездка на уме: в водам, например, в Карлсбад, а там можно забежать и далее, хоть бегом обнюхать, а в августу назад на сейм, а там… Но что развертывать свиток жизни кочующей, без цели, без надежд! Жизнь наша идет, куда глаза глядят; жизнь наша бродит, а не подвигается. Шатаемся по проселкам; большая дорога заросла травою, перерезана болотами, завалена грязью. Где найдем Вельяшева для устроения такой шоссе? Ни Пуколова, ни Аракчеев не родят его. Горе, горе нам, бедным пилигримам!

Сейчас был я оторван от письма профессором Якоби, с коим прохожу курс немецкой словесности. Но все это время ум не лежал в учению, а таскался по балам и редутам, празднуя карнавал. Во вторник все кончится, и примусь путем за работу.

Что делает твой брат? Как смотрит он, и как на него смотрят? Научи его обуздывать пыл языка и слушать глупости. В Варшаве уже у него часто в ушах звенело; что же будет в Петербурге? Мне эти переломы вредны только за столом: какая-нибудь нелепость раздерет ухо, кровь вспыхнет в голове, – и варение желудка оставлено. Я могу спорить, когда тыкаю; но если приходится выкать, и еще хуже – вашепревосходительствовать, то от меня слова не добьешься. Я, как Сиес, уединяюсь в святилище мысли. Кстати о святилище мысли: что же не присылаешь мне «Сына Отечества», чтобы узнать подробно о осквернении святилища академического чтением Карамзина и Жуковского? Спасибо за «Послание» рудо – на. Хвостов портится; он должен бредить или молчать: я не заметил ни одного уродливого стиха.

Прощай! Потерпи до поста: теперь голова пуста, а насморк отнимает последний мозг. Вот три книги брата. На трагедии найдешь следы грязного пота варшавских красавиц. Я принужден был сшить новую рубашку на Людовика.

264. Тургенев князю Вяземскому.

4-го февраля. [Петербург].

Посылаю тебе кучу писем, уведомляю о получении письма, «Conservateur'а» и двух книг для Дмитриева, а сам не пишу к ленивцу, который спешит угощать тунеядцев обеденных, des piqueurs d'assiettes, и не пишет к приятелю Тургеневу. Присылай остальные братнины книжки и отбери все у княгини Заиончек. Брат скоро едет, но я могу послать еще в Москву, что пришлешь. Письмо к Плещееву и Кокошкину отослал, но третьего дня Philis здесь еще не было.

Сегодня, за смертью короля английского, отказан бал у государыни. Не знаю, не помешает ли это и другим. Скажи спасибо моей либеральной отваге, когда прочтешь недели через три все-что и вздумаешь обо мне. Не было в жизни моей эпохи столь замечательной по стечению важных дел и по усилию ума, интриги с моей стороны, и по напряжению умственной деятельности, как настоящая. Скоро скажу: «Ne frustra vixisse videar!» Обедаю с Карамзиным у графа Дебре. Прости! Тургенев.

С. И. Тургенев князю Вяземскому.

Le 5 février 1820. St-Pétersboarg.

Je me crois coupable envers vous, mon prince, d'avoir laissé partir une estafette sans vous avoir écrit. Je m'empresse actuellement de vous remercier pour l'accueil véritablement amical, que vous avez bien voulu me faire. Je m'en rappelerai toujours avec reconnaissance.

Je me suis acquitté de votre commission auprès de mon frère Nicolas. Je l'ai vu,ainsi que bien d'autres, s'occuper de l'affaire en question. Malheureusement on est réduit aux palliatifs, qui ne font que prouver qu'il n'y a qu'un seul moyen de se tirer de la fausse position où l'on se trouve.

Je prends la liberté de joindre à ce présent deux lettres pour M. le colonel Sass, demeurant h Varsovie, Hôtel d'Allemagne. Veuillez avoir l'extrême bonté de les lui faire parvenir et agréez en d'avance tous mes remerciments.

Présentez, je vous prie, mon hommage de respect et de reconnaissance à Madame la princesse et agréez l'assurance de l'entier dévouement et de la considération la plus distinguée de votre très humble et très obéissant serviteur S. Tourgueneff.

265. Князь Вяземский Тургеневу.

Пятница. [6-го февраля. Варшава].

Спасибо за маскарадное письмо от 28-го. Вы еще по маслу катитесь, а наш постный час уже пробил. Я, признаюсь, рад тому: голова шла кругом, и совсем от дела отбило.

Что за варварство шутка Кологривова! И вы имеете дух этому смеяться? Со всех сторон неблагопристойность и неуважение здравого рассудва и несчастья. К тому же у вас в Петербурге есть уже человек, который корчит Наполеона: довольно вам и одного. Куда вы еще варвары, мои голубчики! Гораздо лучше было бы одеться с одной стороны солдатом, а с другой монахом. Попробуй так показаться: авось, не догадаются.

Стихи Пушкина – прелесть! Не моей ли Минерве похотливой он их написал? Она, говорят, этим делом промышляет. Сейчас принесли мне 104-ю «Минерву». Вот Кологривову: «Il y a certainement dans toutes les âmes généreuses soulèvement et révolte à la vue des rigueurs inutiles et ignobles, qu'exerce sur un captif sans défense un gouvernement, qui ne se console pas d'avoir été 20 ans humilié par lui.» Кровавый Филатка Москвы в 813-м году, разбивши бюст Наполеона, сделал из него урыльник. Вот русские шутки!

Хорошо, что твой брат не поехал в Гишпанию! Можно надеяться, дело там хорошо завяжется. Говорил ли вам Сергей Иванович о разговорах наших насчет рабства? Святое и великое дело было бы собраться помещикам разного мнения, но единодушного стремления в добру и пользе, и, без всякой огласки, без всяких наступательных предположений, рассмотреть и разбить подробно сей важный запрос, домогаться средств в лучшему приступу к действию и тогда уже, так или сяк, обнародовать его и мысль поставить на ноги. Правительство не могло бы видеть худым оком такое намерение, ибо в состав такого общества вошли бы люди и ему приверженные, и неприметным образом имели бы мы свое правое, левое и среднее отделение. Подумайте об этом, а я взялся бы пояснить свою мысль и постановить некоторые основы, на коих должно бы утвердиться такое общество; означить грани, за кой не могло бы оно видов своих перенести, и прочее. Поверьте, если мы чего нибудь такого не сделаем, то придется нам отвечать перед совестью. Мы призваны, по крайней мере, слегка перебрать стихии, в коих таится наше будущее. Такое приготовление умерит стремительность и свирепость их опрокидания. Правительство не дает ни привета, ни ответа: народ завсегда, пока не взбесится, дремлет, кому же, как не тем, которым дано прозрение неминуемого и средства действовать в смысле этого грядущего и тем самым угладить ему дорогу и устранить препятствия, пагубные и для ездоков, и для мимоходов, кому же, как не тем приступить к делу или, по крайности, к рассмотрению дела, коего событие неотменно и, так сказать, в естественном ходе вещей? Ибо там, где учат грамоте, там от большего количества народа не скроешь, что рабство – уродливость, и что свобода, коей они лишены, так же неотъемлемая собственность человека, как воздух, вода и солнце. Тиранство могло пустить по миру одного Велизария, но выколоть глаза целому народу – вещь невозможная. И, поверьте, в нашем предположении могли бы мы смело сказать: не на, а за начинающего Бог. Я рассматриваю сей запрос, как врач, который решился срезать нарост на теле, как уродливость, и по тому самому операции подлежащий, но вовсе не рассчитывает благотворных перемен во всем бытии больного, которые неминуемо последуют за срезанием нароста, отягчающего тело больного и препятствующего плавному течению крови. Глазной оператор снимает бельмо с глаз потому только, что бельмо – болезнь, но, ограничивая свое отправление, возложенное на него Провидением, исполнением своих врачебных обязанностей, он не помышляет о нравственной пользе, которую он страждущему приносит; он о том не помышляет, что он, исправитель погрешностей природы, дарует несчастному лазурь небес, торжественное сияние солнца, умильную улыбку красоты; но признательность возрожденного дополнит благотворителю то, о чем он сам не догадывался. Рабство – на теле государства Российского нарост; не закидывая взоров вдаль, положим за истину, что нарост этот подлежит срезанию, и начнем толковать о средствах, как его срезать вернейшим образом и так, чтобы рана затянулась скорее; призовем в свою консультацию и тех хирургов, которых осторожность будет опасаться дотронуться орудием до целости какого-нибудь члена, а, может быть, и источника жизни; их мнения не должны быть слепо приняты, но уважены: они умерят запальчивость молодых головорезов; но к чорту тех врачей, которых насущный хлеб основан на лечении этого нароста! Мнения противные, запредельные, меня никогда не пугают, буде они бескорыстны». Прямодушие с обеих сторон – и можно стакнуться с помощию Божией. Если этот подвиг не подобает дворянству, то я первый запишусь в охотники и в члены Англинского клуба: вот круг действия потомков Пожарского. Повторю еще свою начальную мысль. Правительство наше играет всегда в молчанку и сбирает только фанты; но, будь оно и живее, не его дело решить этот запрос; пожалуй, разреши оно узы рабства в своих поместьях, то и тогда еще оно нам не уваз: иные его отношения, иные наши; политическое ^ытие его не основано на крестьянстве, дворянское до сей поры им только и держится. Хотите ли ждать, чтобы бородачи топором разрубили этот узел? И на нашем веку, может быть, праздник этот сбудется. Рабство – одна революционная стихия, которую имеем в России. Уничтожив его, уничтожим всякие предбудущие замыслы. Кому же, как не нам, приступить к этому делу? Корысть наличная, обеспечение настоящего, польза будущего – все от этой меры зависит. Посмотрите, как нравственно разживется государство, как дышать свободно оно будет, отделавшись от этого зоба, который дает России вид настоящего кретина! Все прочее придет само собою. Без сомнения, начнем разом, более пятидесяти человек, которые охотно запишутся в это общество. И если государь принял благосклонно такое предложение от литовцев, зачем не примет его и от нас? Но я все-таки повторяю одно: не правительству давать зачин. Пусть хорошенько разварится эта задача теоретическим образом, но теми же самыми, которые могут пустить ее в ход практическим, а потом уже сделать из неё дело государственное и общее. Понял ли ты меня? Поняли ли вы меня? Поймут ли они нас? Аминь, и едва ли не на веки веков. Для такого занятия охотно возвратился бы я в Россию и даже готов был бы смеяться шуточкам Кологривова и кого угодно.

1 2 3...5 >

На страницу:

Перейти

1 из 5