Здесь русский дух…

– Да уж!.. – вздохнул Никифор. – Отче, тут ко мне одна мыслишка пришла… – ухватив нужный момент, обратился он к старцу. – Я хочу на будущей неделе свое королевство объехать, прогуляться по здешним поселениям. Скоро зима, вот я и погляжу, как народ к ней готовится. Может, у людей какие-нибудь жалобы или просьбы имеются. Я еще слышал, в некоторых местах вместо постройки жилья и накопления еды люди развлекаются, а то и вовсе пребывают в сплошном пьянстве. Забывают, видно, горемычные, какие тут лютые зимы. Разве проживешь без теплого дома и пищи?

Старец согласно кивнул.

– Хорошее дело задумал, сын мой. Получай мое благословение и ступай себе с Богом, – сказал он. – Дальше сам смотри. Если надо, так и власть примени. Все держится на вере и порядке. Давай, не тушуйся. – Гермоген немного помедлил и вдруг произнес: – От тебя, братец, выпивкой разит. Дико разит! – повторил он и поморщился: – Вижу, хорошо вчера, ироды, погуляли.

– Хорошо, отец. Лучше некуда, – склонив голову, виновато проговорил Никифор.

– Много крови-то было? – заметив, как поникла у того голова, спросил старец. – Вижу, по глазам твоим бесстыжим вижу, и на этот раз без мордобоя не обошлось. Я не прав?

Атаман поморщился.

– Не бери в голову, старче! Ведь никого ж не убили. Какой тогда разговор? – сказал он. – Это, поверь, в последний раз. Больше никаких раздоров у меня в праздники не будет. Не то я…

– Да иди уж, Аника-воин[10]! Я как погляжу, на словах ты и так, и сяк, только на деле никак… – махнул рукой Гермоген.

Атаман нахмурился:

– Обижаешь, старче… Я ведь казак, а ты меня с дерьмом смешать хочешь. Заслужил ли я подобное обращение?

Старец хмыкнул:

– Ишь как загоношился! Видать, пробрало. Так помни: живи по слову, да спасешься словом. Говорю тебе – слово закон. Держись за него, как за кол.

Глава четвертая. Богдойский берег

1

Федор тогда одним из первых узнал, что атаман собирается в поход. Вот теперь-то можно и душеньку отвести, подумал мужчина. Как только Никифор выедет за ворота, он возьмет с собой верных товарищей и махнет на маньчжурский берег. Они пойдут по чужим дорогам, нападая на богатые караваны торговцев. Жалованье-то казаки до сей поры делили поровну, но в последнее время кое-что и Москва стала подбрасывать. Это крохи, а у Федора молодая наложница, которую нужно одаривать дорогими подарками. Поди, привыкла в своих дворцах-теремах к роскоши. Атамана же в последнее время будто подменили. Сам не злоупотребляет воровством и другим не дает выходить на «большую дорогу». Хорошо, гульбища не запретил, а то и вовсе можно было от скуки помереть. Казаку вредно скучать, скука разъедает его нутро. Им такие слова еще на Дону говорил любимый атаман, покойный Степан Тимофеев Разин. Еще он говорил: мол, жизнь человечья короткая, поэтому нужно жить во всю прыть.

Федор уже и не помнит, когда в последний раз бывал за Амуром. Хватит, Федька, нагулялся, теперь делом займись, сказал ему Никифор вскоре после того, как Опарин привез в крепость Саньку. Вон, мол, сколько бедноты прибывает, всяких там переселенцев и бродяг – нужно их ратному делу учить. Не ровен час, маньчжуры встанут у стен крепости. Нам воины нужны, а не бродячие псы.

Вот и приходилось Федору весь день коротать в поле, обучая новичков ратному делу. Они занимались скачками на лошадях, рубились на саблях, стреляли из мушкетов и пищалей. Кто был казацкого рода-племени, с теми было легче. Эти с детства к коням и к оружию приучены. Труднее было с деревенщиной и бродягами, которых судьба прибила к далеким берегам. Те никогда не держали в руках ни сабли, ни секиры, разве что ящики для березовых дров, какие есть в каждом хозяйстве. Но ведь и с балтийцами нужно умело обращаться. Федор знает, как такие же упыри, вооруженные топорами и вилами, обращали в бегство целые хорошо вооруженные и обученные армии. Так было во время крестьянской войны Болотникова, а потом и разинского бунта. Все дело за выучкой.

Мысль о прогулке по маньчжурским просторам не оставляла Федора. Годы, проведенные на Дону, не прошли даром. Вольная воля – великая сила, и кто однажды ее вкусил, тот уже некогда не сможет жить иначе.

Вот и Федька теперь не мог жить без воли, без быстрого коня, острой сабли и свиста ветра в ушах. Подними его среди ночи и вели сесть в седло, он тут же про свой сон забудет и понесется неведомой судьбой к новым подвигам и приключениям.

Федор помнит, как возликовала его душа, когда год назад атаман вызвал казака к себе в приказную избу и велел ехать за Амур к азиатским князьям, чтобы уговорить их вернуться со своими людьми на родные пепелища. Скажи им, говорил Никифор, они не должны слушать маньчжур, так как те добру не научат. Пусть возвращаются под крыло русского правителя и пребывают с нами в мире и согласии, а то ведь дурно оставлять могилы своих предков, бросать непаханой землю, превращая леса и поля в сплошную пустошь. Так, мол, и скажи: русские люди щедрые, они со всеми хотят жить душа в душу. Много земель собрали, а кто будет на них хозяйствовать? Живут же вместе с русскими кочевые народы на Волге и Урале – и ничего. Вот и вы, мол, присоединяйтесь к нашей большой семье.

Для похода Федор отобрал самых надежных людей, вместе с которыми ему не раз приходилось вступать в схватку с врагом. Разные пути привели их в этот край. Кто-то бежал сюда, спасая свою шкуру, кто-то пришел за волей, кого-то позвали рассказы о богатом крае.

В большинстве все они бывалые рубаки – мятежные донские казаки, которым, как и Федору, удалось в свое время избежать виселицы и уйти на Амур. Гридя Бык, Иван Шишка, Семен Онтонов, Карп Олексин, Фома Волк, Григорий и Леонтий Романовские… Всего двадцать сабель.

Был погожий сентябрьский денек, когда войсковой старшина во главе отряда казаков переправился с лошадьми через Амур и пошел плутать по незнакомой земле. Когда надоело шататься, нашли в одной ханьской деревушке человека, который знал, где находятся бежавшие из-за Амура азиаты. Он, как потом выяснилось, крайне не любил маньчжур, разорявших города и селения, убивавших людей, не жалея даже женщин, стариков и детей. Фан, а так звали этого невысокого сухонького проводника, сам видел, как маньчжурские воины бросали грудных детишек в огонь, насиловали матерей и уводили в рабство отцов. Поэтому он и хотел помочь элосам – русским, у которых свои счеты с маньчжурами. Достаточно вспомнить разрушение маньчжурами русских крепостей несколько лет назад и полного опустошения земель на левом берегу Амура. Теперь русские вернулись. У них есть пушки и ружья, и им не страшны воины правителя. Азиатам остается только уповать на небо, а собраться в один кулак и изгнать врага со своей земли им пока что не по силам. У маньчжур многотысячная и хорошо вооруженная армия. Одолеть их очень сложно.

Старики говорят, и у них, азиатов, когда-то было свое сильное и могущественное государство – Мин. Власть китайского императора распространялась чуть ли не до самой Африки. Китайские товары – хлопковые ткани, шелк, чай, рис – хорошо расходились по миру. Страна, казалось, процветала, но тут начались войны.

Вначале на север Китая вторглись монгольские полчища Алтан-хана, следом подверглась нападению Японии Корея, бывшая частью империи. Китайцам, развернувшим многомиллионную армию и большой флот, удалось отбросить врага со своих территорий, но империя понесла огромные потери. Тут еще чума, неурожаи, голод, унесшие миллионы жизней.

Народ охватило отчаяние. По всей стране прокатились городские и крестьянские восстания. К середине семнадцатого века мятежные режимы возникли во всех уголках империи. Последний император династии Мин, Сы-цзун, покончил с собой, когда в 1644 году в Пекин вошли мятежные войска Ли Цзычэна. Маньчжуры в ответ на просьбу о помощи осажденной династии Мин выдворили из столицы Ли Цзычэна и установили собственную династию – Цин, создав самую великую империю со времен монголов.

С тех пор древний народ уже не хозяева в своей стране, а лишь рабы чужеземного правителя Шэн-цзу. Теперь все главные посты в государстве занимают маньчжуры, и во всех крупных городах и на границах империи стояли маньчжурские военные гарнизоны. Дошло до попыток маньчжур изменить обычаи и заставить китайцев учить свой язык.

2

…Фан поведал о бывших «русских» азиатах, ушедших за Большой Хинган в долину Сунляо. Там, мол, на берегах реки Нонни, их и надо искать.

Фану дали коня, и он повел отряд по своим только ему ведомым тропам. Тишина, и лишь слышно было, как лошади шевелят высокие травы, еще не успевшие пожухнуть, а под их копытами трещат сухие ветки. Глухой край. На десятки верст ни одного селения. Одни только сопки, покрытые монгольским дубняком, густые смешанные леса, перелески и заросли низкорослых кустарников. Иногда в долинах попадались ручьи и небольшие речушки, где всадники могли напоить своих усталых коней.

Впрочем, чем ближе была цель, тем все чаще на их пути стали встречаться мелкие гнезда хижин с пятнами огородов и даже целые деревни. На близость жилья указывали узкие дороги, белой пылью уходившие через поля, рощи, леса и кустарники.

В яркий короткий полдень где-то вдали, словно море, дрожала бледно-сизая дымка. Снова навстречу попадались хижины с огородами, водоемы для выращивания риса, на которых по колено в грязи копошились какие-то люди. Порой дорогу казакам преграждали огромные, словно серые скалы, волы, неторопливо тянувшие за собой повозки, груженные рисовой соломой.

Чтобы не напороться на маньчжуров, Фан старался избегать наезженных дорог. Их путь постоянно пролегал то через горы и леса, то через заливные луга, а то и болота. Гуськом идти всегда легче, но азиат попросил казаков не идти строем. Служивых это удивило, но только не Федора, знавшего подобные уловки хунхузов – китайских воров, промышлявших грабежами. Двигаясь вразброд, они как раз заметали свои следы, иначе образуется тропинка, которая приведет любого врага к лесным жилищам азиатов. Этот же манер был в ходу у маньчжуров, монголов и крымских татар, совершавших набеги на Русь.

– Ты бандит? – спросил Федор у китайца.

– Нет! – замотал тот головой: мол, он не хунхуз, а просто знает их повадки.

Фан боялся, что какой-нибудь летучий маньчжурский отряд случайно заметит свежую тропу и пустится за ними в погоню, а азиат не хотел умирать, ведь в родном поселении его ждали жена и целая куча детишек. Маньчжуры же обязательно его убьют, если узнают о его найме к русским проводником. Тут и без того жизнь Фана висит на волоске, так как маньчжурский император в своем высочайшем указе запретил китайцам селиться к северу от Великой Китайской стены, но те часто нарушали этот указ, с незамедлительной и неминуемой расплатой. Застигнутые врасплох маньчжурскими воинами, китайцы гибли от ударов острых мечей и ядовитых стрел, а на месте их жилищ оставались пепелища.

…Девственная пустыня. Казалось, в этот мир еще ни разу не ступала нога человека, настолько здесь все было свежо и первобытно. Середина сентября, Марфино лето, но природу еще не тронула осенняя седина. Все так же радуют глаз высокие буйные травы, и зеленая осока вокруг озер, и темно-изумрудные барашковые вершины высоких сопок. Хорошо и привольно на душе! Но даже при столь благостном расположении духа глаз казака постоянно блуждал по сторонам, пытаясь углядеть признаки внезапной беды, а его острый слух улавливал каждый посторонний звук.

На пятый день пути, миновав череду перелесков и обойдя стороной бескрайнюю болотную топь, казаки оказались в долине, окруженной с двух сторон высокими горными хребтами.

Вся она до горизонта была покрыта зарослями гаоляна. Опарин знал о большом значении этого злака для китайцев, как для русского пшеница или рожь. Его зерно они перерабатывали в крупу, в муку и спирт, а из соломы делали циновки. Ею же крыли крыши жилищ. Кроме того, гаолян шел на корм скоту. «Чудеса! – дивился Федор. – На носу зима, а урожай до сих пор не убран. Некому заняться?»

Вскоре все прояснилось. Когда казакам удалось выбраться из густых гаоляновых зарослей, их глазам открылась страшная картина. У края поля на взгорке, жалостливо постреливая и источая едкий дымок, догорали угли – остатки от трех десятков бывших деревенских фанз. Здесь же валялись обезображенные трупы людей.

– Маньчжуры!.. Маньчжуры! – указывая на пепелище, со страхом пролепетал Фан.

– Дело рук маньчжуров, – пояснил официальной переводчик Егорша Комар, прибывший не так давно из Иркутского городка, который, по слухам, знал не только китайский, но и многие другие азиатские языки и наречия. Комарша выучился им, прислуживая в доме иркутского ламы.

Фана настолько напугало увиденное, что он не захотел оставаться в страшном месте и, стегнув хворостиной лошадь, помчался прочь.

Снова впереди были леса, овраги и косогоры, усеянные голубыми цветами осенние поля и покрытые кочками, высушенные недавним летним зноем болотца, пока на десятый день пути, перевалив невысокую сопку, всадники не вышли к какому-то селению. Переехав вброд небольшой ручей, они слезли с лошадей и, взяв их под уздцы, пошли в сторону разбросанных среди деревьев жилищ, всем своим видом показывая, что пришли они с миром. Жители деревушки это, видно, поняли, потому стали без опаски выходить из своих лачуг.

Фан, отыскав глазами Егоршу, что-то быстро пролепетал.

– Азиаты! – перевел тот Опарину.

Навстречу казакам вышел какой-то седовласый человек.

Фан снова что-то пролепетал.

– Князь. Самый главный здесь, – перевел его слова Егорша.

Князь был широкоскулый и малорослый азиат, бороду которому заменяли несколько редких длинных волосинок. Его узкие глаза, похожие на щелочки бойниц, настороженно глядели на мир из-под нависших седых бровей. Словно не обращая внимания на теплую погоду, князь вышел к незнакомцам в наброшенной на плечи роскошной и подбитой драгоценными соболями шубе, а также в остроконечном лисьем малахае на голове, какие носили степняки и лесные люди. Видно, так полагалось князю, но, скорее всего, тот хотел показать свою принципиальную важность. Морщинистое лицо князя, украшенное шрамами, походило на старое и истрепанное холодными ветрами боевое знамя. Широкий кинжал с оленьим рогом, заменявшим рукоять, торчал у него за широким поясом.

3

Князь был стар, но, как и всякий пожилой воин, старался держаться молодцом. Мгновенно определив иерархию среди незнакомцев, он молча поприветствовал Федора поднятием руки. Тот в ответ отвесил князю глубокий земной поклон.

Некоторое время старик пристально глядел казаку в глаза, пытаясь проникнуть к нему в душу. О, он знал всю неоднозначность русских, среди которых много плохих людей, способных и обмануть, и ограбить, а то и руку на тебя поднять. Вот и хочется старику осознать истинную природу стоящих перед ним людей.

– Чего ищут русские в чужих землях? – так же пристально глядя Федору в глаза, спросил он. При этом не потребовался даже переводчик, так как князь довольно сносно изъяснялся по-русски.

– Да вот, пришли к вам с добрым словом… Хотим просить ваших собратьев вернуться на родную землю, – подивившись умению князя говорить на чужом ему языке, обнажил в улыбке свои крепкие зубы Опарин.

Князь недоуменно посмотрел на казака, но ничего не сказал, правда, щелки его лисьих глаз еще больше сомкнулись, так, будто он пытался примериться к словам казака. Так длилось несколько мгновений, пока вдруг старик не заговорил:

– По чину ли тебе, чужак, вести такие разговоры? Ведь ты даже не сказал, кто ты таков.

Федор понял, что оплошал.

– Вообще-то я Федор Петров Опарин, но для тебя проще будет называть меня Федька, – поторопился исправить он свою ошибку. – Чин у меня простой. Я личный посланник атамана Черниговского.

Князь покачал головой:

– Не слыхал о таком атамане. Поярка знаю, Хабара знаю, а этого нет.

– Так времена меняются! Сейчас Микифорка Черниговский – самый главный человек на Амуре. Он царский приказчик в Албазине, – просветил князя казак. – Говорить я буду от его имени Черниговского, а его слова выражают волю нашего царя-батюшки. – Федор немного помолчал, давая старику возможность переварить его слова. – А ты?.. Ты не даурский князь? – спросил он старика. Тот сделал важное лицо и кивнул головой. – Вот и славно! – воскликнул казак. – С тобой-то мне и велели говорить.

Появление русских не слишком обрадовало Лавкая, но согласно обычаю он должен был пригласить чужака в свой дом.

Привязав коня к старому вязу, возле которого трое двугорбых верблюдов, а по-азиатски – тэ-тэ, смачно жевали сено, Опарин проследовал за князем.

– Яшка, слышишь?! – напоследок крикнул он своему сподручнику Яшке Попову. – Киргиза на тебя оставляю, и смотри, чтоб детвора к нему под копыта не лезла, – заметив неподалеку стайку черноголовых карапузов, слетевшихся со всех сторон поглазеть на казаков, приказал он. – Не дай бог еще кого зашибет…

Этого статного, рыжего азиатского коня с черной гривой Федор купил у одного цыгана за десять золотых монет, дав в придачу еще и богатую турецкую брошь. Конь оказался с норовом, причем он и теперь недоверчив к людям, хотя нового хозяина признал. Правда, Яшке конь тоже дозволял кормить и водить на водопой, а так и лягнуть мог.

…Федор-то думал, князь приведет его в богатый терем, но увидел обыкновенную рубленую избу. Азиаты, пожив в свое время бок о бок с русскими, многому у них научились, в том числе и рубке домов в клеть. До этого большинство из них ютилось в землянках и жалких избах, крытых звериными шкурами, и только самые зажиточные ставили себе войлочные юрты, подобно их монгольским предкам.

В доме князя было несколько комнат с окнами, затянутыми бычьими пузырями, тогда как в соседних избах вместо окон присутствовали дыры, которые хозяева на зиму затыкали всем подряд. Живут как при царе Горохе, усмехнулся старшина. На Руси уже давно ставили в окна слюду, и едва ли не только в самых бедных деревнях пользовались подобными ухищрениями.

Князь ввел Федора и сопровождавшего его переводчика Егоршу Комара в горницу, пол которой был устлан богатым китайским ковром. Здесь же мужчины заметили два небольших окна, сквозь бычью плоть которых скупо пробивался снаружи дневной свет. На ковре – круглый низенький столик, рядом с ним – расшитые золотом атласные подушечки.

Стены тоже в коврах. На одном из них в окружении пистолетов, кинжалов и сабель висели два ружья – дульнозарядная фитильная аркебуза и кремневая фузея. Таким оружием пользовалась и русская армия. Здесь же находился котелок, зимой служивший для подогрева помещения.

Князь усадил гостей за круглый столик, потом сам опустился на ковер и что-то сказал стоявшим у дверей двум молодым вооруженным кинжалами охранникам. Тут же один из них юркнул в проем, и уже скоро в горницу стали по очереди входить княжеские слуги с угощениями. Первым выставили хмельное – глиняный кувшин с араком и к нему три маленькие фарфоровые пиалы. Следом внесли фрукты, вяленое мясо конины, азиатский сыр арсу, восточные сладости, приготовленного на пару сазана. Также поставили большую медную емкость-казан с еще булькающим варевом, видно, только снятым с огня. Тут же помещение наполнилось столь желанным съестным запахом.

– Мне б людей своих накормить, – машинально сглотнув слюну, произнес Федор. – Ты не бойся, князь, у нас есть деньги, – не желая ударить лицом в грязь, произнес он, отстегивая от пояса мешочек с серебром.

Князь остановил казака взмахом руки.

– Спрячь! – сказал он. – У нас не берут денег с гостей. Твоих людей и без того накормят, и о лошадях позаботятся.

Федора слова успокоили азиата, и он с легким сердцем приступил к трапезе. Перед тем как поднять стакан с водкой, он в мыслях пославил Отца и Сына и Святого Духа, потом Деву Богородицу. Вслух же пожелал здоровья хозяину дома и его родне. Ели в благоговейном молчании, и только переводчик Егорша нарушал тишину громким чавканьем.

Федора тяготила такая обстановка. За последние вольные годы он привык к бурным дружеским застольям с грубыми и бесстыдными речами, непристойным сквернословием, к смеху за столом, песням и хмельным пляскам. Иногда по пьяни бесчинствовали за игрой в кости, и колотили друг друга, пугая стоящих за их плечами ангелов Божьих, прекрасно помня о Страшном суде, так как бесы записывают их дела и поступки, передавая сатане. «Побойтесь Бога! – не раз повторял Гермоген, когда не мог обуздать казаков, отравленных бесконечной волей. – Когда-то, – говорил он, – иудеи сели в пустыне есть и пить. Объевшись и упившись, они начали веселиться и творить гадости. Тогда их поглотила земля».

Изредка Федор, опрокинув очередной стакан, все же открывал рот для похвалы.

Последним поставили перед гостями байдару – большой глиняный кувшин со слеваном. Этот азиатский напиток успели полюбить уже в Албазине. Дело нехитрое: кирпичный зеленый китайский чай, на крайний случай, разбор черного чая, шелунгу, истолочь в ступе, потом заварить в байдаре кипятком, влить туда кобылье молоко, положить несколько ложек сливочного масла и все посолить по вкусу. Какое-то время напиток «выслевывается», пока не станет темным. Бывает, вместо молока в чай клали сметану или сырые взбитые яйца. Для большой компании такой напиток готовился в деревянных кадушках, куда опускали раскаленные на огне камни, которые русские в шутку называли «жеребчиками».

– Добрый чаек, – отхлебнув из глиняной чашки заварку, похвалил Федор напиток, вызвав у Лавкая довольную улыбку.

Наевшись и отсев от стола, мужчины завели разговор, но сначала Федор спросил разрешения выкурить трубку.

– Ты говоришь, знал нашего Хабара? – заряжая чубук ядреным табачком, спросил он князя.

– Как же, встречались. Хороший воин и душевный человек, – вытерев рукавом халата измазанные бараньим жиром губы, произнес старик.

– Мне не довелось с ним встретиться, хотя и многое слышал о Хабаре, – признался Опарин. – Говорят, недавно помер… Где-то в Сибири, в своей вотчине.

Лавкая такое известие явно огорчило.

– Как помер? – не поверил он. – Он же богатырь… Может, кто отравил? Я слышал, у него в Москве были враги. – Князь вздохнул. – Эх, люди-люди, чего ж им неймется?..

– Слишком много никчемных людишек на свете развелось, – сказал Федор, доставая из кармана своих широких шаровар огниво. Подкурив, он сделал глубокую затяжку, и на щеках Федора появилась печать блаженства. – Расскажи, князь, как с Хабаром-то познакомился… – выпустив из легких клуб едкого дыма, неожиданно попросил он хозяина.

Князь на мгновение прикрыл глаза, как будто восстанавливая в памяти отдельные эпизоды.

– Хороший человек… Я говорил? – спросил он казака. Получив в ответ утвердительный кивок, продолжил: – Странно, конечно, так говорить о своем заклятом враге.

– Неужели он был твоим врагом? – удивился Опарин. – Чем же он так тебе насолил? Я слыхал, он хотел жить с тобой в мире и согласии, а ты убежал к маньчжурам.

Князь покачал головой.

– Ты ничего не знаешь, о, раб белого правителя, – произнес азиат. Разморенный сытной едой, он прилег на подушки, подперев голову рукой. – Мой народ очень маленький. Теперь представь, каково ему было жить в одной клетке с двумя могучими и свирепыми тиграми. Один неверный шаг – тут же попадешь в пасть. Не к тому, так к другому. В таких случаях приходится выбирать себе покровителя. Мы выбрали маньчжуров. Они рядом, у них большое войско. Много, много тысяч воинов – тебе понятно? Что ваша Москва! Она далеко. Ее и с самой высокой горы не увидеть. Можно ли на нее надеяться?

Федор даже поперхнулся, услышав такие слова.

– Глупый ты старик! – не удержавшись, воскликнул он. – Уже почти вся Европа лежит у ног нашего государя, а чего толку от твоих маньчжуров? Мы с нашими пушками такое можем сотворить… Вам мало не покажется!..

Лавкай как-то хитро посмотрел на казака.

– Слово – еще не дело, – усмехнувшись, произнес он. – Вот ты говоришь: пушки… Отчего ж вы тогда сдали маньчжурам Албазин, Кумарскую крепость? Я сам видел, как гибли ваши люди, а воины императора жгли и разрушали ваши селения. И ничего твои хваленые пушки не смогли сделать.

Федор нахмурил брови, проговорив:

– Ну, было, но ведь тогда и другое время стояло на дворе. Сегодня Русь уже не та, понимаешь, старик? Скоро на Амур прибудет огромное войско, которое встанет гарнизонами по всей границе. Хотя в принципе надо сначала установить эти пределы. Ты вот, князь, человек бывалый, но и ты не знаешь, где тут есть граница. Так ведь?

– Не знаю, – согласился тот.

– Нужен закон, а тогда будет и порядок. Пока же мы с маньчжурами друг к другу безнаказанно гуляем. Ладно б с миром, а так ведь… – Федор вдруг внимательно посмотрел на старика. – Разве ты, княже, не чуешь запах пороха? – спросил он его.

– Чую, чую, – кивнул тот. – Если уж русские вернулись на Амур, то обязательно будет война. Еще неизвестно, кто в ней победит. С Хабаром воевать – иное дело. Храбрый атаман! Жаль, врагами расстались, а то могли еще как подружиться. Ты просил меня рассказать о нем? – неожиданно спросил князь Федора. – Тогда слушай…