Юлия

– Перестала клевать, что на это скажешь? – обратился к Юле, которая недовольно посмотрела на него: «Чего отрываешь от книги?» – было в её взгляде. – Поклёва, говорю, неужели не будет, как ты считаешь, сестрёнка?

– Нашли у кого спросить, я в рыбалке не смыслю! – неохотно отозвалась она и опять уткнулась в страницу, предчувствуя, что этим разговор не закончится. Семёну стало скучно, вот и хочет с ней поболтать. А в его тоне была слышна затаённая игра слов.

– Ты чего такая невесёлая?

– С чего вы взяли, Семён Иванович?

– Да зови уж Семёном, что там, – а сам хитро прищурил глаза, изучающее разглядывал её.

– Вы мне в отцы годитесь – не могу.

– Так уж и в отцы? – удивлённо протянул он, поднимая и опуская плечи.

Солнечные лучи уже горячо касались её спины, под майкой стало липко, мокро от пота. Она видела, как Семён зачем-то не спеша встал, отвернулся от поплавков. Теперь, когда не клевало, он потерял интерес к рыбалке. Стоял спиной к реке, а лицом к ней в расслабленной позе.

– Эти очки тебе очень идут! – лестно заметил он.

– Что вы сказали, Семён Иванович? – не расслышала она.

– Я говорю, очки к лицу! – он сделал странное движение к ней. – Хочешь такие куплю, книга нравится – дарю! – а сам всё ближе, ближе.

Юля доверчиво склонила голову набок, с аккуратно зачёсанными по середине на пробор волосами. По мере его приближения она смотрела на него сквозь тёмные очки. Ей подумалось, что точно так же кот подкрадывается к воробьям, и эта мысль обидно корябнула по сердцу. Семён между тем уселся рядом с ней.

– Ну, чего молчишь? – спросил своим хриплым голосом.

– Вы думаете, я знаю, чего вы хотите? – удивлённо спросила она.

– Я в долгу перед тобой, – начал он снова. – Скажи, что желаешь, всё сделаю для тебя! – продолжал вкрадчиво он.

– Вы посмотрите, может уже клюёт? – хотела отвлечь своей заботой о его поплавках, чтобы он только отстал, но не тут-то было:

– Клёв уже отошёл – подождём следующего!

– Вы мне ничего не должны! – напомнила она.

– Должен, ещё как должен! – подхватил он, видя, что ей интересен такой разговор. – Будь умницей, подумай хорошо!

– Вы меня не уговаривайте, мне думать нечего!

– Какая у тебя коса! – он медленно, слегка провёл по волосам, заплетённым в тугую косу. Волосы цеплялись за его шершавую, как напильник, ладонь. – К такой чудесной косе подойдёт голубая заколка, как твои глаза, – закончил он, пропуская её слова мимо ушей. Юля в испуге привскочила от его оскорбительного и неприятного для неё прикосновения.

– Что вы делаете? – громко воскликнула она.

– Да что я сделал такого? – он опешил от её возмущения.

– Не прикасайтесь ко мне! – отчеканила твёрдо.

– Не буду, не буду! О, какая недотрога! – однако её неприязненный тон и её колючий, пронзительный взгляд зацепил Семёна. Он выжидательно взирал на неё и вместе с тем любовался ею. В голове у него роились старые обиды, он всегда считал, что из-за неё поломались все его планы, и потом пришлось нести тяжкий крест. Эта девчонка некогда перевернула всю его жизнь: испоганила, отравила ему всё существование. Да, это она разлучила с семьёй на долгие годы. И сейчас сидит и строит из себя недотрогу. А ведь понимает всё, что ей говорил.

Разумеется, Юля очень хотела иметь красивые вещи, но как она могла так прямо сказать об этом Семёну. Она боялась ему признаться о своём естественном желании, несмотря даже на то, что он сам готов одарить по первому её слову. Но что за всем этим стояло, она решительно не представляла. Сколько они с Машей переговорили вечеров на тему нарядов, и как только не мечтали о красивых вещах! Но для них это пока – несбывшийся сон.

Под его пристальным взглядом Юля потерялась, уйдя в глубь себя. Может, ничего нет плохого в том, что он намерен сделать ей подарки; может, он от чистого сердца хочет сделать ей приятное? Если она даже согласится, то что в этом плохого, ведь сестра ей иногда покупает вещи, пусть и он. Искушение иметь хорошие наряды – было очень велико. На мгновение она даже представила, как войдёт в детдом в доселе не виданном платье, и на неё с восхищением уставятся девчонки…

– Интересно, зачем вам тратить деньги мне на подарки? – спросила она. – Вы можете это делать успешно для своей дочери!

– А что же, разве ей не делаю? Делаю. Да и ты… чтобы ты была самая красивая! – Семён просиял в улыбке. – Я тебе это обещаю! Но ты должна… как тебе сказать, – он нервно завращал глазами, в поисках слова.

– Вы шутите? – почти выкрикнула она, вскинув голову, охваченная безотчётным страхом: брови взметнулись вверх.

– Мне совсем не до шуток! Я хочу тебя поцеловать… – Семён почувствовал, как сильно бьётся его сердце, и в глазах мутнело.

– Поцеловать? Зачем? – она видела, как он всегда целовал Светку, как она руками оплетала его крепкую загорелую шею. Иногда завидовала: был бы и у неё отец, он бы тоже так ласкал её. Сейчас он молчал, а Юля сама не знала, как у неё вырвалось: – Только сюда можно, – указывая при этом пальчиком несмело на свою щёку. Однако вместо того, чтобы ограничиться тем, что разрешила она, Семён обхватил её руками, не помня, что творит, повалил девушку на спину, впиваясь прокуренным ртом в свежие, пахнувшие детством губы. Он вконец обезумел, зажав её своими ножищами в кирзовых сапогах, не давая ей вырваться. Тогда она пустила в ход свои руки, отчаянно отбиваясь: била его по роже, царапалась, кусалась. С его плешивой головы слетела соломенная шляпа и покатилась к воде. Юля вцепилась ему в короткие полуседые волосы.

Он был разъярён её сопротивлением, как бешеный зверь; казалось, он разорвёт её на части, тяжело дыша, и задыхаясь. Юля стала отчаянно кричать тонким пронзительным голосом. Он пытался её успокоить: обзывал, приглушенно кричал на неё, хрипел, переходя на шёпот; уговаривал сдаться. Но она продолжала кричать, колотя рукой по его красной морде. Семён придавил её руку, зажал ей рот своей грязной жёсткой ладонью. Юля, однако, вырвала свои руки и так огрела его кулаком по носу, что он замер, поняв всю меру своего гнусного поступка. Резко вскочил на ноги, глядя на девушку, как на раздавленный прекрасный цветок на дороге. Потом быстро завращал головой во все стороны, боясь, как бы кто-нибудь не услышал её крика, и мог уже мчаться сюда… Юля, вся обессиленная от неравной борьбы, продолжала лежать на траве, поджав под себя ноги, обхватив лицо ладонями, содрогаясь исступлённо, горько рыдала, испытывая приступы тошноты.

Семён надел шляпу, провёл ладонью по горевшему лицу: увидев на пальцах капельки крови, обозвал её про себя самыми грязными словами. Семён как ни в чём ни бывало продолжал рыбалить, а Юля встала и начала собираться в дорогу. Увидев это, Семён повернул к ней голову:

– Ты куда? Вместе пойдём! Вот только посмей уйти, – пригрозил он.

Юля не ответила, взяла свою сумку и стала подниматься на зелёный бугорок.

– Постой! – закричал он. Но Юля и не думала останавливаться.

– Я богом прошу – останься! – почти жалобно выдохнул Семён. Такого тона она от него раньше не слышала. Юля исподлобья, диковато оглянулась на него и с отвращением отвернулась в сторону станицы, лежавшей на отлогом вытянувшемся холме вдоль бескрайнего займища.

– Нет, я пойду! – отчеканила она и зашагала.

– Останься, прошу последний раз, я не трону тебя! Прости, не хотел. Чёрт попутал!

Юля поняла – он не на шутку боится её, какой жалкий, мерзкий тип, и пошла дальше. Однако позади себя она услышала его тяжёлое ухающее дыхание зверя, гнавшегося за ней, но теперь страх прошёл. Он нагнал её. Взял за руку, Юля отдёрнула её.

– Не надо мне от вас подарков! – непреклонно ответила она.

– Ладно, ладно, там посмотрим, а пока не уходи, – огонёк надежды блеснул и погас в его серых глазах, мол, она простит его. – Туда иди, куда сама хотела, уже жарко – искупайся!

Юля подняла на него испытывающий взгляд прелестных тёмно-голубых глаз. Семён отступил: он чутьём понял – она смирилась, теперь не уйдёт без него. И правда, Юля погашала по берегу и скрылась в лучах палящего солнца за ближайшим кустарником.

Собственно, теперь ему было не до рыбалки. Он не знал: клевало или не клевало. Впрочем, поплавки плавно покачивались на воде, где уже шли мелкие волны. Он проклинал себя за проявленную минутную слабость: на что покусился с ходу, когда надо было не так, прежде купил бы подарок, она бы приняла. В общем, следовало постепенно её приручать к себе… Вдруг ему захотелось пойти да последить за ней: на месте ли она, а может сбежала, перехитрила его? И Семён осторожно пошёл по тропинке над самым берегом. А по пути пришла догадка предупредить её, чтобы дома молчала перед женой. Где же она, лихорадочно думал он, куда спряталась? Ему казалось, он шёл долго, а её всё нет. Вот бережковая полянка, тут она и должна быть. Он завертел вокруг себя головой, смотрел во все глаза. «Убежала… стерва», – грязно выругался Семён.

Тем временем Юля, пригнувшись до земли, сидела за кустом, обхватив руками ноги, и все еще не могла прийти в себя, неусыпно глядя на идущую возле берега тропинку. Она вовремя заметила приближение Семёна. У неё в страхе сжалось сердце: что он ещё такое надумал? Потом его понесло, как ветром; он помчался на своё место. Юля и не думала купаться, еле приходя в себя оттого, что могло с ней недавно произойти. Зачем она только дала ему согласие поехать на эту рыбалку. Лучше бы сама пошла на городской пляж. Юля испытывала в душе горькую обиду: «Подлец, как он унизил, растоптал мою честь!»

А Семён прибежал к удочкам, стал по одной снимать и сматывать, разбирать удилища. Вытащил донки – на одной оказался большой линёк. Пришлось повозиться. Всё это заняло на сборы какое-то время. Юля забыла, как они шли сюда. Какой дорогой? Она выбралась на какое-то зелёное поле и пошла подальше от реки. На этот крюк ушло больше времени, нежели Семёну, который шёл берегом со всем своим рыбацким снаряжением.

Когда Юля вышла, наконец, на укатанную грунтовую дорогу, впереди увидела знакомую фигуру Семёна. Она продолжала свой путь. Он шагал уверенно, не оборачиваясь, шагал довольно скоро, слегка расставив ноги с рюкзаком за плечами и со связкой удилищ в правой руке. По знойной дороге – ни одной машины, а солнце нещадно палило, хотелось ужасно пить, она вся вспотела.

Семён встретил Юлю в станице Заплавской и несказанно обрадовался, отчего у него восхищенно расширились глаза. Какой он болван, чего гнался за ней, тогда как она никуда не уходила!? Наверное, пришла к тому месту рыбалки, а его черти съели… Автобус или любую машину ждали молча. В данном случае ей было всё равно какой транспорт подойдёт первый. Возле станичного продмага было не очень людно.

– Ты это – того… смотри… Вальке не выболтай, не хотел я… так вышло, дьявол искусил! – он метнул на Юлю короткий впивающийся взгляд. В продолжение следующего времени Семён был хмурым и как будто чем-то подавлен. Юля с каким-то твёрдым упорством глядела в одну точку. Семён сидел на камне, а она стояла значительно ближе к дороге и беспрестанно смотрела на неё невидящими глазами, обращёнными в себя. Зря он её предупреждал, лучше бы молчал, потому что в ней только окреп протест после его трусливых слов. А вот она возьмёт, и всё расскажет Валентине! По правде говоря, Юля винила и ненавидела себя за то, что по неведению сама дала ему повод… Почему тогда она совершенно не догадывалась о том, к чему склонял её Семён? К сожалению, в ту минуту она действительно была далека от этой мысли, и на детском доверии к нему обожглась…

Глава девятая

С того дня, как побывала с Семёном на рыбалке, Юля всё чаще стала думать, что люди почему-то делятся на счастливых и несчастливых. Светка почти во всём благополучная, у неё есть отец и мать, она почти ни в чём не испытывает нужду. Семён ничего для дочери не жалеет, всё лучшее только ей, он пылко её любит. А она, Юля, хоть и привыкла к ним, но почему-то в их окружении испытывала себя даже одинокой. А всё потому, что она детдомовская. Побудет у сестры и опять надо бежать в детдом. В школе домашние дети как бы не считали детдомовцев за людей. Бывало, если они обижали кого-то, тогда почти все детдомовские шли на домашних приступом. Увидят они идущих гурьбой по улице детдомовцев, – домашние разбегались в разные стороны с паническим криком: «Идут детдомовские!»

Тогда на берегу реки, спрятавшись от Семёна, Юля прочувствовала до самой глубины души, что она одна-одинёшенька. Если бы у неё были родители, он бы никогда не покусился на её честь, а так как она детдомовская, с ней можно сделать всё, что угодно. Это открытие её поразило до такой степени, что она почувствовала себя донельзя несчастной и униженной своим сиротским происхождением. Ведь ей не у кого спросить: от кого она произошла на этот несчастливый для неё свет? Кто именно были её родители, где они теперь, почему отдали её в детдом? А поскольку она не знала своего прошлого, как она могла думать о будущем? Но пока она живёт настоящим, которое не приносит ей счастье, а только одни страдания! И всё же в душе теплилась надежда, что когда-то жизнь её изменится в лучшую сторону. Вот и Валентине о её прошлом ничего неизвестно, а кто знает, тот не уклоняется от ответа. Иногда Юля считала, что Валентина ей вовсе никакая не сестра, просто некогда пожалев её, назвалась сестрой. Это подозрение приходило к ней и раньше, поскольку сестра на неё ничем не похожа.

У Валентины Юля не показывалась около месяца; та уже немало забеспокоилась и собралась сама сходить в детдом, как Юля вдруг заявилась, будто снег на голову! Всё-таки ей не хватало общения с сестрой, по которой порой и скучала. Но Валентина ещё не ведала о происшествии на рыбалке, что Семён покусился на её девичью честь. Правда, душевная боль девушки значительно поутихла.

– Ты что же, милая сестра, забыла к нам дорогу? – мягко укорила Валентина, как только увидела на пороге Юлю. – Почему так долго не заходила, ведь ваши все в лагерях? Или уже стала бегать на свидания?

– Нет. Ты зря так думаешь! – ответила с долей обиды.

– Ну, что тогда? – выжидательно уставилась Валентина. Юля потупила взор и тут же решительно вскинула глаза.

– Где твой Семён? – она сделала ударение на слово «твой», чем смутила сестру.

– На работе, где же ему быть? Ты зачем о нём спросила?

– Он… – у Юли забилось сильно сердце. – Ты хочешь знать правду о своём муже?

– Да, я знаю его… а тебе что он сделал? – Валентина в оцепенении взирала на Юлю. После рыбалки вроде всё обошлось хорошо. Приехали, пообедали. Она сказала, что пойдёт детдом проведает; пришла оттуда, переночевала, опять ушла. До этого дня она больше её не видела. Семёну высказала свои сетования, он ответил, будто бы она в городе гуляла, а живёт сестрёнка в детдоме.

– Он хотел меня изнасиловать! – выдавила Юля через силу.

– Ах, какой мерзавец! Это правда? Да, с этой стороны я его хорошо знаю! – схватилась рукой за щёку, словно мгновенно разболелся зуб, покачала головой. – Ну, гад такой! – в ярости крикнула она, заходив раздражённо по комнате.

– Только ты ему, пожалуйста, не говори, – попросила Юля.

– Как это не говори? Скажу всё! – возмутилась сестра.

– Я боюсь его, он угрожал мне, если скажу тебе!

– Тебе он ничего не сделает, потому что – трус! – убеждённо воскликнула Валентина. – И как же он на это осмелился, расскажи?

Юля вкратце передала основное, лишь утаила то, что она почти согласилась с тем, чтобы Семён покупал ей подарки, отчего ей снова стало стыдно и гадко за свой поступок.

– Вот что, милая, ты не беспокойся! – решительно сказала сестра. – Я найду способ вывести его на чистую воду. За ним такое водилось и раньше…

Однако Юля пожалела, что сгоряча проболталась сестре. Ведь самое ужасное для неё не произошло. Можно было бы всё скрыть, как-нибудь всё бы пережилось, забылось, стёрлось. Хотя с того дня прошедший месяц показал, что она ничего не забыла и не смогла смириться с нанесённой ей глубокой душевной раной. Она безмерно сожалела: почему тогда, на реке, не подумала, на что коварно рассчитывал Семён, приняв её за наивную дурочку.

– Почему ты сразу не сказала? – спросила сестра. – Такого прохвоста нечего бояться и тем более укрывать!

Три дня Валентина обдумывала, как подступиться к мужу, с чего начать. Но Семён вдруг сам опрометчиво спросил, но у него был свой прицел:

– Чего это твоей сестрёнки нет?

– А это надо у тебя спросить! – с вызовом бросила Валентина.

Семён кашлянул, наклонил голову, видно было, что намёк он понял. Вспомнил, как в последние дни жена всё присматривалась к нему. Значит, в своих предположениях не ошибся. Вот откуда исходит этот уверенный, безапелляционный тон. Надо сейчас вывернуться, а то…

– Гм, что я, справочное бюро? – шутливо обронил он, прикинувшись простачком.

– А тогда чего же ты интересуешься, переживаешь, или ещё что? В последнее время ты ходишь молчуном. На рыбалку давно не ездил. Или ждёшь Юлю, когда придёт? – спросила жена, презрительно поджимая губы.

– А что мне ждать её? Что она мне удачу пошлёт? Нет у ней твоего интереса к рыбалке. С тобой скоро поедем! – полушутливым тоном он пытался сгладить возникшие к нему подозрения. «Неужели эта турка могла его продать? Так на себя наговаривает!» И ему от этой мысли стало весело, мол, сейчас я тебя угощу кое-чем, что сразу заткнёшься, когда узнаешь правду о сестрёнке…

Валентину донельзя раздражал самоуверенный тон человека, не чувствовавшего за собой вины. И она нахмурилась.

– А у тебя какой к ней интерес? Может, расскажешь сам… как ты с ней рыбалил? – Валентина заговорила обличительным тоном, поджала в гневе губы, а он между тем подумал безбоязненно: «Теперь ясно – проболталась турка!» Семён набычился в минутной растерянности, затем жалко, вымученно улыбнулся.

– Тебе? – он сглотнул горькую слюну, и уставился пустым взглядом, нервно задергались кустистые рыжеватые брови. Супруги находились на кухне. Валентина стояла возле газовой плиты, а он за кухонным столом допивал чай.

– А кому же, не соседу же? – она сердилась, нервные судороги пробегали по гладкому лицу. – Я тогда не сразу уразумела: думаю, почему он так рано вернулся с рыбалки? Хотя расцарапанное лицо что-то мне смутно подсказывало, но я в толк не взяла. И она молчала! Значит, о камыши, говоришь, покарябался? Ух! Звериная рожа! – Валентина инстинктивно замахнулась на него рукой.

Семён давно ждал удобного случая, как навсегда поссорить жену с сестрёнкой, чтобы таким образом избавиться от неё. И вот он представился.

– Всё узнала? Это даже лучше! Ну, так послушай, дорогая, я знаю, в свою защиту она много чего тут нагородила, дабы в твоих глазах оправдаться. Лапушка твоя боялась, что я расскажу о ней всё… Ты думаешь, я сам… того? – Семён при этом торжественно вскинул сивую голову. – Она и подстрекнула… а кто её брал? Сама напросилась. Это тебе известно? Известно! Так в чём я тогда виноват? Вот и весь сказ. Чего тут было думать! Испорченная девка: лукавила, кокетничала! Ты бы видела, – как повидавшая мужиков баба! А ты всё с ней носишься!..

– Вот оно как, значит мои догадки совпали, поймался голубок!?

– Не я, а она, запомни! – закричал он наперекор жене.

– А вот и ошибаешься, дружок, сам всё и рассказал! – Семён в изумлении раскрыл рот, так и застыл с отвислой челюстью, и весь покраснел. – Что, поймался, голубок, как я тебя? – Валентина открыто торжествовала. – В твои годы не стыдно оговаривать невинную девочку? Тебя-то я лучше знаю. От тебя, голубок, всего ожидай… Вспомни, вспомни, милый, как со мной ты обошёлся. А, что, запамятовал?

– Ты мне голову не морочь, что ты ровняешь одно с другим? Я любил и знал, что тебя, дуру, не брошу! Вот так! А с ней я не собирался… она наклеветала, чтобы с тобой нас рассорить, а ты поверила. Ведь она меня не любит. Я противен ей! Не бреши, что не говорила. Посмотрите, какая проницательная, всё насквозь видит – рентген! В тюрьму сел из-за твоей сестрёнки, да, крепко вмешалась в мою жизнь, а ты моих мытарств не видела…

– Нет, ты чего несёшь такую несуразицу?! Как она могла вмешаться в твою жизнь? – Валентина в недоумении пожала плечами.

– А так, что ты в ней души не чаяла, всё с ней носилась: сестрёнка, сестрёнка! А на меня… как на фонарь смотрела. Ну, да что теперь об этом талдычить!

– Конечно, ты сгорал от ревности и человека чуть не убил, а Юля виновата? – она в досаде покачала головой и пожалела, что напомнила ему об этом.

– Ну и зануда же ты, Валька! – крикнул он. Всё его лицо налилось ненавистью, руки задрожали, кажется, ещё секунда и он накинется на неё и задушит. Но Валентина его уже не боялась, как раньше. Может, только потому, что первые месяцы после выхода из заключения его контролировала милиция. Действительно, она тогда надеялась: теперь он навсегда научен горьким опытом. Сколько же можно проявляться его тёмной страсти? Ей серьёзно думалось, что отныне он другой, выбили из него дурь, наставили на верный путь. Но, видно, просчиталась, вон на что пошёл, опять животная похоть взыграла, а на кого? На сироту! Звериная натура такой и останется, почти ничего человеческого.

– Ох, Сёма, Сёма, все нервы ты мои истрепал, весь седой; волос осталось с гулькин нос, а ты…

– Тебе не мне мораль читать! – резко, грубо оборвал он жену.

– Да разве я не заслужила? – возмутилась Валентина. – Я тебя почти шесть лет ждала, да хорошо хоть амнистия… Да ты мне, Сёма, должен ножки целовать. Какая дура на моём месте всё это вытерпела бы? А ты мне ещё и не верил, ходил по соседям, всё выпытывал, выспрашивал, как я тут без тебя жила.

– А ни к кому я не ходил, что ты вот брешешь! – гаркнул он. – Разговор был, да не о тебе! Много тебе чести, дуре!

– Чего? – Валентина в ненависти сощурила глаза. – Лучше сиди да помалкивай: люди говорили, я выдумала, что ли?

– Ты меня не сажай, хватит – отсидел свое сполна! Эх, да ну вас… ко всей фене! – он резко взмахнул рукой, стремительно, не глядя больше на жену, схватил папиросы и пошёл в туалет курить.

Глава десятая

Последние два месяца Юля находилась в состоянии озлоблённости на всех и вся. Об этом говорил весь её облик, при этом она думала: «До меня нет никому дела, все равнодушны, все заняты только исключительно собой, даже Валя. Что мне оттого, что когда-то она назвалась моей сестрой? Разве сёстры так бездушно поступают? При живой сестре я живу в детдоме, захотела бы – взяла, в таком случае она мне вовсе не сестра – натуральная самозванка, которая решила немного облегчить мою сиротскую долю!»

По мере своего взросления Юля стала стыдиться своего положения воспитанницы детдома. А всё оттого, что она видела, как живут дети в семьях, как живёт племянница Света. Но если бы даже Валентина сказала: я тебя забираю к нам, она теперь вряд ли бы согласилась. И не только из-за того, что сестра жила с Семёном, просто до выхода из детдома оставалось чуть меньше года. И хотя Валентина так и не взяла опекунство над сестрой, какую-то лепту в её воспитание она внесла, и к Юле привязалась так прочно, что временами казалось, будто в её семье она жила всегда. Вот только жаль – девочка никогда не узнает материнскую ласку и тепло родительского дома…

И как тут Юле было не разозлиться чуть ли не на всех окружавших её взрослых людей, включая и сестру. Единственно, она ни разу не обижалась на Тамару Игнатьевну. Она самый лучший человек на свете! И, несмотря на это, Юля уже с нетерпением ждала тот день, когда навсегда уедет из города, где всё так ужасно ей опостылело, что хотелось новых впечатлений…

Наступила последняя осень её пребывания в детдоме, где в саду, сквере, на аллее – кругом увядала природа: скверы, бульвары в осенних красах; воздух был особенный; почти на всей улице пахло дымком зажжённых куч палых листьев. От этого было немного торжественно и грустно, так бесконечно грустно, что даже хотелось плакать!

С конца лета к Валентине опять ходила почему-то редко, и от этого сестру было жалко, а ещё оттого, что однажды выразила ей свою обиду, которой и сама не могла толком найти объяснение. А Валентина это видела.

– На что ты всё дуешься? – удивилась сестра. – Семён тебя и пальцем не тронет, только пусть попробует! Сразу полетит отсюда!

– Мне некогда ходить к тебе. Ведь посуди: учусь последний год. Впереди экзамены, надо заниматься! – оправдывалась Юля, не желая вспоминать рыбалку, скрывая от сестры все свои душевные переживания. Однако Валентина видела, что тут дело вовсе не в одной учёбе. Просто Юля вступила в переходный возраст, и поэтому понять её отнюдь нетрудно. Но Валентине это только так казалось, ведь то, что у сестры скопилось на душе, равняется всей её жизни. И скоро она это поймёт…

Так незаметно подкралась зима, впрочем, достаточно тёплая и бесснежная. Учёба занимала много времени, иногда ходила с Машей в кино; продолжала участвовать в художественной самодеятельности; а иногда всё надоедало: и учёба, и пение, подчас на людей бы не смотрела. В такое сложное для неё время, словно чувствуя это на расстоянии, к ней в детдом приходила Валентина и приглашала её в гости. Но Юля сначала отказывалась, а потом жалостью к себе переборола гордость и обещала прийти. Тем не менее, по-прежнему у сестры бывала редко или с Машей забегали всего на пятнадцать минут и даже в отсутствие Семёна обедать не оставались.