Юлия

Обыкновенно девочка прибегала к Валентине сразу после уроков в школе, не заходя даже в детдом. Побудет у сестры часок-другой, та накормит её, чем была богата, затем поиграет со Светой, которой уже сравнялось шесть лет, почитает ей сказку и опрометью убегала. Иной раз даже помогала сестре прибираться в двухкомнатной квартире и потом с неохотой отправлялась в детдом. Когда особенно долго задерживалась у сестры, воспитатели отчитывали её, после чего несколько дней у Валентины не показывалась, а потом снова приходила. Со временем она настолько привыкла к самостоятельным поступкам, что почти перестала бояться воспитателей. Её всё чаще манила к себе улица, куда ей самовольно не позволяли уходить – неукоснительно требовалось соблюдать заведённый распорядок. Но по мере взросления он стал тяготить её, сковывая свободу действий, и всё чаще она поступала наперекор установленным правилам.

Конечно, в одиннадцатилетнем возрасте вполне объяснимо стремление расширять жизненное пространство. Хотелось больше знать об окружающем мире. Потому после школы Юля и подруга Маша Савина не спешили возвращаться в детдом. К тому же, на улице наступил самый разгар весны, такой чудесный тёплый день. Недавно уже сняли зимние пальто, и солнышко так приятно пригревало, и кругом так восхитительно пахло весной, что хотелось от счастья прыгать до самого неба. На деревьях полопались почки, из которых выглядывали на божий мир, точно из гнёзд зелёными клювиками микроскопические птенчики, а вокруг них, казалось, воздух светился зелёными облачками. И жизнь кругом задвигалась, забегала, засуетилась; уроки теперь на ум не шли. Весна увлекала за собой на шумную, многолюдную главную улицу, где целый людской водоворот и машины, машины снуют туда-сюда, выбрасывая в чистый весенний воздух выхлопные газы…

Словом, девочки любили пошататься по центру среди шумной толпы прохожих. Ради интереса сновали по магазинам, которые завлекали нарядными витринами и рекламами промышленных и гастрономических товаров. Прямо на улице продавали мороженое, для которого Юля приберегала выделенную сестрой мелочь.

Набегавшись по проспекту Московскому, Юля и Маша приходили к Валентине, которая к этому времени была уже дома. Сестра угощала их вкусным обедом: мясным борщом, домашними сладкими пирожками. Маша теперь убедилась в том, что у Юли и правда есть родная сестра. Подружка не обманывала. На вопрос Маши, почему Валя не возьмёт её к себе на жительство, Юля находчиво отвечала:

– А мне и так хорошо. Я бываю у неё каждый день. Просто я не хочу стать для неё лишней обузой. У неё есть Светка, она маленькая, её надо кормить, одевать, отец её совсем далеко…

Однажды в конце апреля Маша ушла в детдом, а Юля осталась у сестры. Правда, немного проводила подругу и вернулась назад, тем самым доказав, что отныне она вольна поступать так, как ей заблагорассудится. Словом, решила остаться на ночёвку у Вали, поскольку шумный детдом уже порядком осточертел, где всё подчинено нудным правилам. В то время как у сестры можно было жить без этого надоевшего распорядка, расписанного, как по нотам. Вдобавок Валентина позволяла ей почти всё: захочет играть – ступай – резвись с дворовыми девчонками, с которыми у неё иногда случались досадные стычки. Обычно не ладили из-за пустяка, и тогда её начинали обзывать оскорбительными прозвищами: «беспризорница», «инкубаторская» и другими унизительными словечками, после чего Юля распускала кулаки, и её стали бояться и за глаза называли «бандиткой».

Из-за таких стычек порой втайне плакала, скрывая от сестры свои нелады с домашними детьми. Но Валентина об этом узнавала от родителей тех девочек, которых побила Юля. В таких случаях Валентина подзывала всех её обидчиц, чтобы выяснить подлинную суть конфликта. Дворовые девочки находили в свою защиту не совсем искренние оправдания. Они обвиняли во всём одну Юлю, что она в высшей степени гордая, заносчивая, как что не по ней, так в ход пускала кулаки. Валентина, конечно, могла бы поверить детворе, если бы мало-мальски не знала Юлю, которая ни с того ни сего не стала бы драться. Правда, раньше такое за Юлей не наблюдалось. Валентина переговорила с ней отдельно и убедилась в её честности, но не предполагала, что та может на кулаках отстаивать своё достоинство.

Юля удивилась, когда узнала, что сестре известны те прозвища, какими девочки обзывали её. И теперь уже меньше водилась с домашними детьми. Но именно с этого времени с новой силой начала испытывать неодолимое желание узнать тайну свого рождения. Как и четыре года назад, опять спросила у Валентины об этом, однако сестра снова ничего толком ей не объяснила. Лишь сказала, что мать давно умерла, о чём она будто бы тоже мало что знает…

Ночью за Юлей пришли из детдома и увели, при этом отчитали Валентину, что взрослые люди так беспечно не поступают.

– Зачем ты меня так подводишь? – упрекнула она Юлю, которая виновато, с понурым видом молча опустила голову.

– А мы с ног сбились: на дворе вечер, а её нету. Спросили у Маши: туда же – молчит. Уже хотели было идти в милицию, и тут её подружка сразу заговорила. Смотри, Юля больше так не делай! Сестре доставила неприятность. Вот не будем пускать, тогда узнаешь, – её ругали несильно, только журили.

Юле у Валентины нравилось бывать ещё и потому, что в детдоме завтрак, обед и ужин были установлены в определённые часы, то время как у сестры она могла поесть, когда ей вздумается. В детдоме после обеда воспитанники стаскивали со столов хлеб, и прятали его где кто находил для себя удобным. И хлебом подкармливались за играми до ужина, с которого про запас опять несли на ночь в спальни. Хотя голодными-то и не были, но вот повелась такая привычка. А за эти проделки иногда ругали воспитатели, повторявшие без конца, что не так жалко хлеб, как им крошат по коридорам и на постелях. Но бывало и того хуже, когда озорники брали хлеб, чтобы бросаться друг в друга сделанными из мякиша шариками, которые валялись всюду: и в спальнях, и в коридорах. Впрочем, хлеб могли найти даже в засохшем виде под подушками, в карманах. Самые шустрые и проворные ребята всегда имели его впрок и охотно делились с тихонями, которые просто не успевали за ловкачами. А иногда бывало, даже выменивали на хлеб какие-нибудь безделушки: пробки из-под пузырьков, переводнушки. Но если вдруг несмелым везло стащить хлеб, они ни с кем им не делились, зная, что в следующий раз им могло просто не повезти. И добытый хлеб старались не показывать постоянным везунчикам, словно опасались, что у них его отнимут или потребуют вернуть как долг. Словом, такие дети довольно редко делились своей добычей, а чтобы были добрей, сами же детдомовцы как следует и проучивали жадюг.

С возрастом у Юли развивалось тщеславие, которое более наглядно проявлялось в тех случаях, когда на неё обращали внимание мальчики старшего возраста и её ровесники. Впрочем, даже задиристые и хулиганистые относились к ней весьма благосклонно. Они никогда её не оскорбляли и даже защищали в школе, если к ней грубо приставали домашние мальчишки, норовя подергать за косу. Почему так происходило, об этом она тогда особенно не задумывалась. Может потому, что в этом возрасте её больше привлекали разные детские игры, которыми она увлекалась вместе с подружками. Хотя всё больше уже хотелось знать о жизни, о любви. Игры постепенно интересовали всё меньше. Когда на школьных уроках она уяснила, что мир состоит из шести частей света, с разными странами, с большими и малыми городами, сёлами и деревнями, реками и озёрами, лесами и полями, морями и океанами, пустынями и горами, и всего этого она ещё не видела наяву, в ней, разумеется, забродила мечта: сесть на поезд и уехать посмотреть другие города, безудержно манившие к себе своими тайнами и загадками. Но как их увидеть, она пока не имела понятия. Как-то раз Юля решила выяснить у Маши: откуда в далёкие города уходят поезда, которые, впрочем, она уже видела, даже слышно по ночам, как они призывно гудят. Но может это вовсе не те?

– А ты спроси у Вали, она всё знает! – посоветовала Маша.

К сестре подруги отправились после школы.

– Я хочу уехать к матери, – призналась по дороге Маша. – А давай к ней поедем вместе!

– А ты знаешь, где она живёт?

– Где-то под Магнитогорском. Точно забыла! Помнишь, она присылала мне письмо, приглашала в гости. Вот и поедем.

– А ты знаешь, как туда ехать? – спросила Юля.

– Сначала надо приехать в Москву, а там скажут. Я у девочек больших узнавала. И мать тоже писала, если, дескать, были бы деньги, то приехала бы ко мне, а я догадываюсь, что она последние пропивает.

– Она не любит тебя, а то бы давно забрала и пить перестала бы. Вот, где мы столько возьмём денег на дорогу?

– Да можно зайцем, думаешь, так никто не ездит?

За последние годы в новой квартире сестры почти вся обстановка обновилась: теперь старого шкафа не было. В большой комнате стоял трёхдверный шифоньер. На выкрашенном полу устланы не старые дорожки, а новый серый палас во всю ширину комнаты. Правда, кровать была всё та же, железная, только над ней висел новый, дороже старого, ковёр, а прежний с оленями давно красовался над Светкиной кроваткой. Вместо настенного зеркала угол занимало большое трюмо, новый круглый стол, застеленный вишневой бархатной скатертью, облюбовал середину зала. В простенке между окнами на высокой тумбочке стоял новенький приёмник, наверху которого полукругом выстроились «по росту» белые слоники. Старый диван стоял в передней, а новый – в зале. На больших окнах – вышитые белые занавески, на подоконниках в горшочках – комнатные цветы, на стенах те же самые рамки с фотографиями. В квартире поддерживалась всегда идеальная чистота. И по всему было видно, что хозяйка старалась украшать свой быт новыми предметами.

Маше Юля похвасталась, что сестра разрешает ей самой включать новенькую радиолу. Один раз она слушала, как рассказывали о Гагарине, совершившим недавно облёт Земли. Только жалко, что ничего не говорили о космосе и его впечатлениях, о том, что он увидел там. Хорошо приземлился, потом с визитами объехал все страны, и рассказали, как и где его встречали, потом повторяли ещё раз. А почему бы не рассказать о тех городах, в которых он побывал, что видел, где они находятся и как он туда ехал. Наверное, летел на самолёте, ведь Гагарин лётчик. Вот бы к ней, Юле, прилетел и забрал с собой! – мечталось сладостно девочке.

– Знаешь, какие города красивые: Париж, Лондон, Москва, Ленинград, Таллин, Рига, Берлин, – говорила Юля подруге. – Вот куда надо поехать! Вообрази, я ловлю их по приёмнику, и хочу представить, какие там живут люди, что они делают. Временами читаю надписи на тёмном стекле, подсвеченном изнутри двумя малюсенькими лампочками, и думаю, что в тех городах обитают совсем другие люди, они не похожи на нас с тобой и даже на сестру и Тамару Игнатьевну. Ты когда-нибудь воображала, что где-то далеко-далеко, в ином, внеземном мире, на какой-нибудь космической звезде живут такие же точно девочки, как ты да я, во всём похожие на нас, как две капли воды. И те космические девочки вроде тебя и меня так же думают, радуются, плачут, так же хотят жить, как мы, и живут они в детдоме, как мы…

– Ты большая фантазёрка! – воскликнула Маша. – Этого не может быть в природе. Так не бывает. А хорошо бы поездить по свету, как Гагарин. Вот бы ему написать и пусть расскажет, что видел в космосе и существует ли там такая фантазерка вроде тебя! – Маша засмеялась, но Юля на подругу не обиделась и даже ещё больше разоткровенничалась, что с ней бывало крайне редко.

– Ничего ты не понимаешь, ведь мы когда-нибудь умрём, это так страшно! А в космосе, предположим, живёт моя двойничка, и будет продолжать жить вместо меня. Ты разве об этом не мечтала? Ну и зря! Когда я поняла, что тоже смертна, меня это так расстроило. И никак не могла с этим согласиться: зачем я тогда живу? Помнишь, по нашей улице проходила траурная процессия. На машине, обитой красным ситцем, стоял гроб с покойником: за ним шагало много людей. А потом в спальне я укрылась с головой одеялом, представила себя умершей, как надо мной плачут девочки и мальчики, и ты тоже со всеми стояла рядом. Тамара Игнатьевна, воспитатели, повара, дворник… И все плачут. Тебя и сестру мою успокаивают. Только один Семён смеётся. А дед Иван-муковоз плачет и приговаривает: «А я прогонял её от лошади, не давал погладить и хлебушком покормить, без конца цыкал на неё.» Ты знаешь, как вообразила себя лежавшей в гробу и как потом старая буду лежать в сырой холодной земле и стану задыхаться без воздуха, что мне правда почудилось, будто там, в земле всё так и происходит со мной. Над могилой сомкнулся свет жизни, чёрная темень залепила глаза, я не вижу ни окон спальни, ни стен, ни кровати соседок, ни тебя, всё ушло из жизни, погасло, исчезло, как в бездну. Я тогда не слышала, не ощущала ни дыхания заснувших девочек, ни шороха, ни звука. Я не чувствовала своё тело, меня будто уже нет! Вот хочу подняться, да не могу – давит кто-то на грудь, и нет сил дышать, сознание потухает, меркнет. Исчезли улица, двор, дом, деревья, качели, столовая, все наши дети, воспитатели: я умерла…

– Брось, зачем ты всю эту дурь выдумала! – резко оборвала её Маша. – Нашла о чём мечтать, ненормальная, да?

– А что, тебе страшно слушать? – засмеялась Юля. – Может, я хочу стать артисткой. Это так здорово – играть других людей! Джульетту я бы сыграла очень правдиво! Так вот слушай, как было. Я вся содрогнулась в ужасе, меня стала бить лихорадка, не помнила, какая сила меня вытолкнула из постели. Я сорвала с себя одеяло, закричала на всю спальню, ведь в лапах смерти побывала. Не помню, что я кричала: «мама» или «Валя». Я выскочила из тёмной спальни, как из склепа, а вы будто уже все мёртвые, это у меня тоже пронеслось в голове, и побежала по тускло освещённому коридору в одной ночной рубашке. Мне так хотелось на волю, на воздух, к людям, к жизни. Потом ночная воспитательница остановила меня, а я плачу и не могу никак успокоиться. Кричу им: я к Вале, я к Вале – вырываюсь из их рук, как сумасшедшая; мне казалось, что с сестрой происходило то же самое, что и со мной, и Валя меня звала к себе, ей тоже там очень страшно. А вдвоём нам было бы хорошо. Напуганные моим бредом нянечки и воспитательница долго меня приводили в чувство. Как только напоили меня горячим чаем, так я сразу и успокоилась…

– А я и не слыхала про твои приключения! Давно это с тобой происходит? – спросила Маша, как взрослая.

– Всего один разочек, а вообще я придумываю себе роли принцесс, королев, здорово играть других исторических персонажей. Иногда мне кажется, я и в жизни играю кого-то, и смотрю на себя как бы со стороны. Это моё личное самое любимое кино, скорей бы вырасти и уехать отсюда. Я видела во сне, что плыла на большом белом теплоходе с большими иллюминаторами, и в один смотрел красивый парень в капитанской форме речника… Он машет мне рукой, а я притворяюсь, кому он так машет, оглядываюсь даже…

– А вот я почему-то очень редко запоминаю сны, а ты часто. Ни разу мать не видела. Давай летом в лагерь не поедем, а махнём на Урал!

Юля на это только посмеялась как-то озорно, блестя глазами, в которых вспыхивали бесенята… Так они шли и болтали по пути к Туземцевым… Валентина встретила девочек как всегда очень радушно. Она была довольна, что Юля, наконец, признала её своей сестрой, не забывала навещать то одна, то с Машей. И она тоже была очень рада девочкам. С ходу усадила их за стол, налила в тарелки свежего борща, расспрашивала о школьных делах, о том, что нового в детдоме, состоялся ли концерт или смотр, который так ждали девочки, участвовавшие в художественной самодеятельности. Понимая, что Юле нет ничего слаще, как говорить о смотре, Валентина и на этот раз затронула ее любимую тему и осталась довольна, как Юля весьма словоохотливо, с полным откровением, до самых мелких подробностей рассказывала, что происходило на этом смотре. Как она удачно спела, заняв первое место среди вокалистов других детдомов и школ-интернатов.

В последнее время в свободные от занятий часы Юля подходила к пианино, садилась на вертящийся стул и в первое мгновение терялась: какую клавишу нажать, чтобы извлечь чудесный звук? И выбирала белую клавишу, которая под её пальчиком плавно опускалась; она надавливала следующую черную, потом ещё и ещё; чередовавшиеся звуки составляли какую-то мелодию, разлетавшуюся по залу звонким эхом. И Юле было так приятно слушать рождавшуюся под её пальцами музыку, что, казалось, она выходила у неё слаженная…

Теперь она со смехом передавала Валентине свои первые опыты игры на пианино и серьёзно заверила сестру, что когда-нибудь она всё равно научится играть хотя бы самые простые музыкальные пьески.

– Мне Тамара Игнатьевна уже даёт уроки музыки, – похвалилась Юля, сияя глазами. На этом разговор иссяк. Девочки значительно переглянулись: кто из них спросит, где останавливаются поезда дальнего следования?

– Так, – сказала Валя, вставая со стула. – А где там моя Света, вы во дворе её не видели?

– Она с мальчиком на песочке машинки катает. Мы её звали-звали, а она и ухом не ведет! – быстро ответила Маша, у которой под глазами рассыпались озорные веснушки.

– Ай, ты подумай, какая непослушница! Юля, сходи за ней, а я борща ей налью. Если не позовёшь, сама никогда не придет!

Через три минуты девочка привела всю испачканную сырым песком Свету. Валентина отвела её к умывальнику. Потом усадила за стол напротив девочек. Однако Света плохо ела, капризничала, мать чуть ли не насильно заставляла, при этом покрикивая на неё. А Света как будто и не слышала, знай, отгоняла ногами под столом кошку, тершуюся об ноги девочек. Валентина повторила настойчиво. Дочь, услышав сердитый окрик матери, стала с неохотой есть. Потом с долей каприза изрекла:

– Я на улку хочу!

– Вот пока борщ и котлету не съешь, никуда не выпущу! – твердо сказала мать.

Света уже настолько привыкла к Юле и Маше, что относилась к ним почти безразлично. Правда, иногда заставляла Юлю поиграть с ней. Она любила играть со Светой в «больницу». Юля была врачом, а Света и большая кукла понарошку – больными, которых Юля-врач поочерёдно лечила: давала, вылепленные из кусочков белого хлеба таблетки, делала уколы, накладывала повязки, разные примочки. Словом, выполняла почти всё, что она наблюдала за лечащим врачом, когда кто-то болел из детдомовцев.

После того, как пообедали, Юля набралась духу, спросила:

– Валя, Ростов далеко?

– А зачем тебе Ростов, ты чего о нём спрашиваешь? – поинтересовалась сестра.

– Я на карте прочитала… далеко такой город? – Юля вовсе не врала, она действительно любила рассматривать карты. И по географии имела хорошие отметки.

– Да как тебе сказать. От нашего города – это примерно в сорока километрах.

– А в нём большие поезда останавливаются? В лагерь нас возили на поезде. Но я напрочь забыла: откуда мы уезжали к морю, может, с нашего вокзала?

– Не знаю, поезда дальнего следования останавливаются на каждой станции. А в Ростове тем более. Там самый главный вокзал – ворота Кавказа. И в Москву, и на Кавказ, и на Украину, всюду едут, – охотно пояснила Валентина, совершенно не подозревая, что замыслили девочки.

– Вот как хорошо! – захлопала в ладошки Юля. – И у нас, значит, тоже останавливаются на Москву?

– Я давно никуда не ездила. Вот скоро поеду к Семёну, могу тебя взять с собой, но ехать очень далеко. Хотя тебя туда не отпустят. Всё равно поедете в лагерь.

– Почему Семён не приезжает к тебе?

– Ему ещё рано домой! – она махнула рукой, не глядя на сестру. – Но меня и Свету зовёт… он так мечтал об этом Севере, что теперь нескоро оттуда выберется, – важно произнесла Валентина…

Глава шестая

В Ростове девочки очутились только в конце лета. До этого они отдыхали под Азовом в пионерском лагере, где им было очень интересно. Каждый день перед глазами – лазурное море. Раскаленный берег, тёплая ласковая вода, потом совершали экскурсии по древнему городу. Здесь они впервые узнали, как сам царь Пётр I не раз бывал тут и командовал строительством флота. А еще, как турки неоднократно нападали на Азов. А русские на своих бастионах стояли насмерть…

Ростовский вокзал, как огромный муравейник, кишел, бурлил многочисленными толпами напористых пассажиров. Девочки чуть-чуть не отстали друг от друга, затерявшись в этой огромной толчее. Они не знали, к кому тут можно обратиться за помощью, чтобы подсказали, на какой сесть поезд, который бы привёз их в Москву. Держась друг за дружку, подружки хотели пролезть к первому стоявшему длинному поезду. Но толпа была такая плотная, что они в ней застряли. Каким-то чудом очутились на свободном пятачке, огляделись: куда теперь пробираться? И только выбрали лазейку между людьми, как их окликнул откуда-то взявшийся милиционер:

– А ну, барышни, следуйте за мной, и убегать не вздумайте!

У беглянок от испуга даже подкосились ноги, они замерли, как неживые, впрочем, Маша быстро дёрнула Юлю за руку. Та мигом поняла – надо немедля бежать, в густой толпе они быстро затеряются. И стали пятиться от милиционера.

– Куда, куда! Я кому сказал! Не бежать! Всё равно догоню, а ну вперёд проходите живо! – и как под конвоем повёл беглянок. Девочки шли понуро, боясь взглянуть друг на друга.

Вошли в большое шумное здание вокзала, пройдя среди ожидающих свои поезда пассажиров, он привёл их в комнату, где был ещё один милиционер. Этот полный. А первый молодой, стройный. Старший посадил их на кожаный диван. Осмотрел девочек и мягким тоном стал расспрашивать: кто они да откуда, почему одни на вокзале? Девочки молчали. Но милиционер, заложив руки за спину, не отступал, расхаживая неторопливо по комнате:

– Ну, так что, решили молчать, как партизанки? – спросил нестрого, посматривая на девочек доброжелательно.

– Да что, товарищ капитан, сразу видно – беглянки! – отозвался молодой.

– Сержант, не торопись, мы побеседуем по душам, – он снова повернулся к девочкам. – Где ваши родители живут? Или вы их потеряли, с ними были?

– Да! – ответила Маша, глядя на полного милиционера с какой-то надеждой, что тот должен отпустить на их поиски.

– Так почему они вас бросили?

– Да врут они всё, а вы слушаете!

– Погоди, погоди, ну так, где они?

– В магазин пошли, а мы хотели наш поезд посмотреть, – ответила снова Маша.

– Говоришь, в магазине? Сейчас выясним! Сержант ступай: найди и приведи родителей, – строго повелел полный.

И сержант, с нарочито послушным видом, удалился. Капитан стал выжидательно расхаживать по комнате и важно глядеть себе под ноги, не упуская случая украдкой посматривать на девочек, при этом стараясь понять их. Они в страхе притаились, ожидая возвращения сержанта, и боялись рассказывать всю правду. Капитан это чувствовал, но не торопил их с признанием. Сержант вернулся довольно скоро. Впрочем, он никуда и не ходил, а стоял за дверью, выждал там какое-то время и вошёл. Девочки разом глянули на него в безмолвном ожидании своего неминуемого разоблачения. Сержант держался очень уверенно, и девочки тесней прижались друг к другу, насупились в страхе.

– Ну, выкладывай? – обратился к нему наигранно бодро полный милиционер с одутловатым лицом.

– В магазине я расспросил всех, мне никто не ответил! Я же говорил, что они наврали, – нарочито произнёс сержант.

– Ну, что на это скажете, а? – и на каблуках резко повернулся к девочкам, отчего сапоги заскрипели. – Сами расскажете?

– Мы без родителей, мы сами… – тихо пролепетала, Юля.

– Нехорошо врать. Так откуда вы, из какого города или хутора, или станицы?

– Из города мы! – помялись девочки, но ответили почти разом.

– Из города, а из какого?

– Из Новостроевского детдома… мы заблудились…

Милиционеры значительно переглянулись: им с самого начала это стало ясно, но хотели от них услышать.

– И куда вы бежать собрались?

– Вовсе и не бежать… нам в Москву надо… и ещё мою мать найти, – сказала Маша, чуть осмелев.

– Да что с ними разговаривать, вызовем машину, отправим, товарищ капитан. Там наверно с ног сбились, ищут их.

– Звони, сержант! – и снова к девочкам. – Что в столице хотели делать и чья же там мамаша живёт?

– Посмотреть… и мою мать найти на Урале, – а сама в страхе косилась на сержанта, звонившего по телефону.

– А кто знает о задуманной вами поездке? – спросил капитан с добрым толстым лицом. Он ещё раньше, как только сержант привёл их в дежурную комнату, по их одинаковым ситцевым платьицам и туфелькам определил, что они из детдома. Он по-отцовски в душе пожалел девочек, возжелавших побыть в столице. Или, правда, они пустились на поиски бросивших их родителей? Его взгляд выхватил свёрток, больше похожий на узелок из платочка, у девочки с длинной чёрной косой.

– Сержант, что у тебя? Подойди! – тот положил трубку на старый чёрный аппарат. Подошёл к капитану, что-то ему кивнул, а тот в свой черёд тихо сказал молодому милиционеру. Сержант в согласии закивал и улыбчиво, браво вышел…