Исторические очерки России

Мы не можем здесь входить в большие подробности о ходе занятия Амурского края и о деятелях, самоотверженно трудившихся на этой отдаленной окраине России. Но если уж упомянуты Корсаков и Будогосский, вредившие великому делу, то нельзя пройти молчанием достойного деятеля, Невельского. Он был первым по времени исследователем устья Амура и основателем Николаевска. Ему же мы обязаны открытием выхода из Амура в Японское море, где прежде вместо пролива предполагался перешеек, а также учреждением первых постов на Сахалине. Человек от природы пылкий, он не мог долго оставаться в крае, когда тот стал наводняться бюрократиею; но на нем и его спутниках, водворившихся еще в 1849 году на берегу Охотского моря, в Петровском зимовье, с удовольствием остановится позднейший исследователь судеб Амурского края. Заметим, что первый шаг к занятию низовьев Амура он сделал самовольно, и ему предстояло бы надеть матросскую куртку, если бы император Николай, вопреки мнению своих советников, не нашел его поступка патриотическим.

Упомянув о Сахалине, мы назвали другое немаловажное приобретение России, сделанное после 1855 года. Остров этот, величиною в 1200 кв. миль, лежит против устья Амура и запирает вход в него. По завладении Амурским краем мы по необходимости должны были присоединить и его. И к этому не было бы серьезных препятствий, так как население острова, каких-нибудь 5–6000 бедных звероловов, не могло само по себе оказать сопротивления утверждению русских постов и селений. Но тут стояла на дороге дипломатическая история этой земли. Именно, еще в 1813 году мы заявили японцам, что сделанная незадолго пред тем попытка наших морских офицеров, Хвостова и Давыдова, объявить Сахалин русским владением была своевольною и потому не имеющею никакого значения, так что новое появление наше там было бы противно данному слову. Несмотря на это заявление, в 1851-3 годах там основаны были наши посты, и только Восточная война с Англиею и Франциею заставила их снять. В генваре же 1855 года, т. е. в самом конце царствования Николая, наш посланник в Японии, адмирал Путятин, заключая первый договор с этим государством, ввел в него условие, что «Сахалин остается еще не разграниченным между Россиею и Япониею», чем как бы признаны были права на него обеих этих держав, хотя и Япония имела этих прав немногим разве больше России. Условие это, поставившее остров в странное положение совместного владения, было еще развито и подтверждено в 1867 году конвенциею, заключенною Стремоуховым с японским посольством, приезжавшим в Петербург, и тогда Сахалин сделался чем-то невиданным во всемирной истории, землею, которая принадлежала двум государствам, но которой туземные жители оставались независимыми. Это нелепое положение не мешало, конечно, существованию наших постов в Аниве, в Дуэ, у Кусуная и пр., но не мешало также и японцам иметь рыбацкие селения по всему прибрежью южной части острова, до 48° широты. Необходимо было выйти из этого положения, и вот в 1875 году удалось нам наконец заключить договор с Япониею, которым Сахалин признан исключительною собственностью России, а японцам взамен того уступлены Курильские острова да еще предоставлено право ловить у сахалинских берегов рыбу. Территориальное приобретение сделано окончательно; но насколько выгодно последнее условие, – покажет будущее.

Уступка Курильских островов, вполне добровольная, служит хорошим примером сознательного отношения современной России к территориальным вопросам. В самом деле, не владея большим флотом в Тихом океане, она могла бы лишиться Курильского архипелага и без вознаграждения, при первой войне с большою морскою державою; а теперь в замену его приобретен остров, очень важный по своему положению и естественным богатствам. Но этот пример рассудительного отношения к свойствам русской государственной области не одинок за наше время. Напротив, еще в 1867 году нами сделана гораздо важнейшая уступка в другой местности, прилежащей также к Тихому океану, – в Северо-Западной Америке. Бывшие наши владения там собственно не были достоянием государства, а принадлежали частной торговой компании; но как защита их в случае войны падала на государство и по необходимости должна была обходиться дорого, то явилась мысль уступить их Соединенным Штатам, тем более что во время Восточной войны они уже состояли под покровительством этой великой республики. Мысль эта, разумеется, понравилась американцам, которые держатся известной теории Монроэ, и сделка состоялась, при чем за 23 000 кв. миль, составляющих нынешнюю территорию Аляску и Алеутский архипелаг, мы получили 10 000 000 рублей. Только и здесь действия нашей дипломатии не отличались предусмотрительностью. Имея дело с таким алчным народом, как янки, мы согласились передать им землю прежде получения за нее денег и потом имели немало хлопот о выручке их, так что давали даже взятки вожакам партий в Конгрессе, напр. 15 000 долларов сенатору Бутлеру.

Таковы главные факты из истории территориальных перемен, совершившихся в России с 1855 года. Рассматривая их в общих чертах, мы находим, что:

1. Нами приобретено более 34 400 кв. миль и уступлено 23 300 кв. миль, так что в общем итоге Россия увеличилась на 11 100 кв. миль. Большая часть этих приобретений и уступок сделана сознательно и по доброй воле, другие невольно или с малым сознанием их значения, но все вообще в направлении к югу от прежних русских границ, что значительно улучшает физико-географические условия существования народа русского.

2. Из приобретенных 34 400 кв. миль, однако же, более половины степей, не годных для оседлой жизни и присоединенных отчасти вследствие исторической необходимости дойти до прочных окраин их, отчасти в видах позднейшего воздействия на главного политического соперника нашего – Англию. Из остальных приобретений весьма важен Амурский край и особенно южная его часть, к стороне Кореи, где сверх больших естественных богатств страны имеются еще превосходные гавани для флота на Тихом океане.

3. Приобретение анклавов на Кавказе и теперешних границ к стороне Восточного Туркестана, Монголии и большей части Маньчжурии не оставляет желать ничего более в этих направлениях; но в Западном Туркестане необходимо еще движение вперед. Оно даже неизбежно, несмотря на то, что мы имели слабость связать себя в этом вопросе сношениями с Англией. Такое же движение вперед желательно в Южно-Усурийском крае для исправления промаха 1859 г. Напротив, к стороне Джунгарии было бы полезно сделать уступки Китаю, по силе того закона, что в степях чем больше их будет отдано соседу, заинтересованному держать номадов в порядке, тем выгоднее для нас, лишь бы подобные уступки не разрывали связи между различными частями нашей собственной, годной для культуры, земли.

4. Некоторые из приобретений делались по хорошо вперед обдуманному и рассчитанному плану; в большей же части случаев правительство действовало бессистемно, «по обстоятельствам», причем к подобным обстоятельствам нужно причислить личные наклонности и вкусы тех, кто стоял у дел, иногда даже имея смутные о них понятия: – явление неизбежное в неограниченных монархиях, где политические дела совершаются тайно, без всякого предварительного гласного их обсуждения.

5. Между деятелями событий, обусловивших наиболее выгодные перемены в очертании наших границ, особой благодарности потомства заслуживают граф Муравьев-Амурский, граф Евдокимов, князь Барятинский и Черняев – все четверо удаленные от дел правительством, которое по самому существу своему не может терпеть людей самостоятельных. Напротив, история произнесет строгий суд над такими современными любимцами счастия, как гр. Путятин, гр. Шувалов, Кауфман, Стремоухов и др., которые были недостойны руководить событиями столь большой важности, как окончательное определение пределов государственной области России.

Заселение вновь приобретенных земель

Чем обширнее завоевания, тем удобнее сохранять их посредством водворения колоний.

(Монтескье)

Посмотрим теперь, что было совершено, чтобы сделанные приобретения укрепить за Россиею. Вернейшее средство для достижения этой цели состоит, как известно, в заселении вновь занятых стран или, если они уже имеют густое туземное население, – в основании среди их колоний господствующей нации на таких пунктах, которые имеют военную и промышленную важность. Уже римляне при своих обширных завоеваниях водворяли на отдаленных границах вновь приобретенных земель опытных воинов, и Россия в этом случае издавна следовала той же системе. Система эта в наше время была применена в трех местностях: на Северном Кавказе, в юго-восточных частях Киргизских степей и на Амуре. Что же касается южной стороны Кавказа, бассейна Аральского моря и прибрежий Тихого океана, то здесь от нее сделано отступление, вероятно, в виду сбережения расходов казны и в надежде, что местности эти заселятся добровольными колонистами, чего, впрочем, не случилось. Больше всего правительство обратило внимание на Западный Кавказ, конечно, благодаря тому, что это – самая близкая из всех новоприобретенных окраин, имеет большую стратегическую важность и пользовалась предстательством за себя такого влиятельного человека, как князь Барятинский, нашедший притом в графе Евдокимове настойчивого исполнителя в достижении раз предположенной цели. Более 13 000 000 рублей было отпущено государством на помощь переселенцам и на другие расходы по колонизации Закубанья, и дело это исполнено в течение нескольких лет с редкою энергиею и по разумно обдуманному плану. В переселенцы-казаки допускались исключительно русские люди, казаки же или крестьяне губерний Воронежской, Рязанской, Курской и т. п., а потому Закубанский край ныне столько же русская область, как и каждая из названных губерний. Даже можно сказать, что здоровое, бодрое и смышленое население его, вместе с таким же населением по Тереку, составляет физиологически лучшую часть народа русского. И потому можно только пожалеть, что юго-западная окраина Кубанской области, т. е. восточный берег Черного моря, не занята им же, а, неизвестно по каким соображениям, отдана частию в руки румын, болгар и греков, частию подарена или уступлена за ничтожные деньги разным офицерам и чиновникам, вовсе не думающим водворяться в ней и неспособным устроить прочную оседлость.

Но если, оставив в стороне вопрос о заселении Черноморского прибрежья, мы должны воздать хвалу закубанской колонизации, то нельзя пройти молчанием целого ряда злоупотреблений, которыми она сопровождалась и которые отзываются своими последствиями доселе. Прежде всего, надобно вспомнить о насилиях, к которым прибегало правительство по отношению к переселенным за Кубань казакам хоперским и черноморским. Первых из них князь Барятинский хотел в 1861 году переселить поголовно, лишив, таким образом, возможности продать свои дома и сады кому бы то ни было. Это вызвало сопротивление казаков. Они собрались в свой полковой штаб, станицу Александровскую, присягнули не идти на переселение всем полком и, овладев полковым знаменем, приготовились к вооруженному сопротивлению регулярным войскам, их окружившим. Только отмена переселения на 1861 год вообще, объявленная генералом Мирским, предупредила пролитие крови. На следующий же год многие из этих самых казаков пошли за Кубань добровольно и по жребию без всякого сопротивления, но в отмщение за свое поведение получили худшие места. В Черномории дело было иначе. Там казаки отказались в том же 1861 году выслать 700 переселенцев на том основании, что закубанские земли не отданы их войску. Они ссылались на грамоту Екатерины II, которая действительно обещала запорожцам, переселявшимся в Черноморию, не трогать их с данной раз земли, и требовали в силу этого, чтобы сначала известная часть Закубанья была присоединена к их войсковой территории, а потом обещали заселить ее сами. Этого рода взгляд на свою землю как на status in statu привел в совершенное недоумение кавказские власти. Множество казачьих офицеров было схвачено и посажено в острог; переселение не состоялось. По счастию, осенью 1861 года посетил Западный Кавказ император Александр, тогда еще полный гуманных стремлений, только что выразившихся указом об освобождении крестьян. Он приказал предать забвению оба казачьих «бунта», и в следующие годы черноморцы шли за Кубань охотно. Но правительство приняло меры против черноморского сепаратизма, слив черноморцев с линейными козаками в одно войско – Кубанское, в котором дух запорожцев угас вместе, конечно, со многими доблестями этих вольнолюбивых рыцарей-землепашцев. В ходе же колонизации Закубанья 1861 и последующие три года если и не представили столь резких случаев насилия, как первый из них, то ознаменовались множеством частных злоупотреблений и притеснений переселенцев со стороны властей, и эта-то начальственная эксплуатация привела к тому, что доселе русские казачьи поселения за Кубанью все еще не имеют цветущего вида, тогда как позднейшие немецкие колонии благоденствуют.

Колонизация земель за Тереком далеко не имела тех размеров, как за Кубанью, отчасти потому, что лучшие земли в Чечне уже ранее 1855 года были заселены сунженскими и другими казаками, отчасти, и главное, потому, что правительство, по труднопонятному побуждению, не позволяло после 1869 года горцам уходить оттуда и из Дагестана в Турцию, как многие из них хотели того. Результатом этой последней меры было то, что, хотя чеченцы и лезгины и были собраны в большие аулы, удобные для надзора властей, и даже местами выселены из гор на равнины с тою же целью, но бунты их были нередки. Так, в 1871 году, едва император Александр, проехав по Кавказу, отдал благодарность тамошним властям за умиротворение края, «превзошедшее всякие ожидания», как произошел бунт ункратльцев, которых великий князь Михаил Николаевич хотел вследствие этого сослать поголовно в Сибирь. В 1877 году почти во всей Чечне и в Дагестане возмущение тянулось целое лето и отрывало около 30 000 войск от участия в войне с турками. Последствием его было множество казней, не только предводителей горцев, в роде Уммы Дуева, но и целых десятков их сообщников, затем высылка на поселение в Сибирь 3400 человек. Этого рода результаты ложной политики должны, кажется, вразумлять государственных людей, что неправильно понятая гуманность (оставление горцев на родине) или тщеславное желание облагодетельствовать и переродить дикарей устройством их быта хотя бы по лучшим, но чуждым им образцам, составляют заблуждение, если только не преступление перед народом-завоевателем, понесшим в долговременной войне огромные жертвы и имеющим все средства заселить вновь покоренные земли, как скоро полудикие туземцы их оставляют.

Русская колонизация на юге от Кавказского хребта не сделала никаких успехов с 1855 года. Даже вдоль границы правительство предпочитало держать кордон из казаков, приводимых посменно с Дона, Кубани или Терека, чем заселять такими же казаками хотя бы важнейшие стратегические пункты. Отчего это произошло, – мы не знаем, только очевидно, что не от недостатка места в долинах Аракса, Арпачая и Верхней Куры. Не менее трудно понять, почему не возникло никаких русских селений в местностях по южному склону Главного Кавказского хребта и по северному Малого Кавказа. Теперь во всем Закавказском крае есть лишь несколько колоний разных русских сектантов (молокан, духоборцев), изгнанных из Европейской России, и хотя тщательно сохраняющих свою народность, но теряющихся в массе инородческого населения. Слободки же из отставных солдат при некоторых полковых штаб-квартирах составляют явление очень жалкое, чтобы на них можно было рассчитывать как на нечто прочное в смысле обеспечения русской власти за Кавказом. Между тем богатая природа края могла бы допустить широкий прилив туда переселенцев из коренной России, одно присутствие которых облегчило бы самому правительству надзор за инородческим населением, которое во многих местах ненадежно, тянет к Персии и Турции, либо даже мечтает о политической самостоятельности, как армяне[7]. Ведь нашлись же места для немецких колоний.

Водворение русских селений в Закаспийских степях, разумеется, невозможно, по недостатку воды и непроизводительности степной почвы. Но два пункта на восточном берегу Каспийского моря, Тюп-Караган и Красноводск, имеют уже более 2000 русских жителей, из них первый до 70 семей постоянных, образующих селение рыбаков. Кроме того, сделаны изыскания для основания русских оседлостей на Нижнем Атреке и у старого русла Окса, между Хивою и Красноводском. Если когда-либо вдоль этого русла будет пущена вода из Амударьи, хотя бы только до Сары-Камыша, то, конечно, там возникнет русское поселение или хоть крепостца с базаром для заезжих туркмен.

Колонизация юго-восточных частей Киргизской степи продолжалась непрерывно с 1855 года, когда было заселено Верное; но размеры ее и скорость хода оставляют желать. Лучше других местностей колонизировано Семиречье, так что там уже нет надобности в новых русских селениях. Мало того; существующие селения отличаются благосостоянием, какого не представляют, напр., колонии вдоль по Амуру, несмотря на превосходство естественных условий последних. Причина этого – умная предусмотрительность генерал-губернатора Гасфорда, который умел в первые годы по возникновении заилийских станиц покровительствовать земледелию в них, скупая в казну по хорошим ценам весь избыток хлеба у казаков, чего не делалось на Амуре. Недурны также новые поселения в Призайсанском крае и вдоль джунгарской границы. Но бассейны Сыр- и Амударьи едва имеют несколько точек, в которых сгруппировалось русское население, да и то не совсем постоянного состава. Казалинск, Перовск, торгово-чиновничьи слободы под Ташкентом и Самаркандом, да небольшой поселок в Амударьинском отделе, – вот почти все, что создала дорогостоящая ташкентская администрация, наследовав притом два первые пункты от оренбургской. A между тем необходимость колонизации Туркестана видна еще яснее, чем Закавказья, по самой отдаленности края от России. И в колонистах недостатка не было бы, если бы разрешили, наприм., переселяться туда злополучным казакам Оренбургского войска, живущим между Старою и Новою линиею. Особенно желательно заселение местности около Ходжента, в Мурзарабатской степи, куда можно провести воду из Сырдарьи. Работы по проведению каналов и были начаты, но по настоящее время нам неизвестно, к какому они привели результату; неизвестно также, будут ли там селиться русские или сарты.

Заселение Амурского края, самого важного из русских приобретений XIX века, началось с 1855 года, когда водворено было несколько крестьян по низовьям реки, и продолжалось с особою деятельностью до 1860-го, после которого сколько-нибудь значительного прилива русских колонистов не было, так что теперь на всем протяжении 11 000 кв. миль едва ли есть и 48 000 русских, которые, однако же, одни обеспечивают этот край за Россиею. Такое ничтожество результатов, достигнутых империею с восьмидесятимиллионным населением в двадцать четыре года, само по себе говорит очень убедительно, что вопрос о заселении Амура стоял и стоит доселе на ложной почве. В самом деле, нигде не было сделано столько отступлений от правил здравой политической экономии, как при колонизации Амура. В-первых, число колонистов, обязательно расселенных на протяжении с лишком четырех тысяч верст, совершенно не соответствовало обширности этого протяжения. Тут, очевидно, было отсутствие сообразительности со стороны правительства, а может быть, и недостаток гражданского мужества у тех, которые руководили делом заселения и боялись заявлять большие требования на деньги в Петербурге, чтобы не поколебать собственного положения в высших правительственных сферах. Этого рода причины у нас всегда много значут, и нужно иметь авторитет князя Барятинского, чтобы не получать отказов в деньгах на самые настоятельные государственные надобности. В-вторых, в состав переселенцев с самого почти начала вошли люди, от которых нельзя было ожидать никакой пользы новому краю – опороченные и холостые солдаты, прославившиеся на Амуре под именем «сынков», потому что их распределяли по семьям женатых людей в роли сыновей-работников. Муравьеву, при его уме и твердом характере, непростительно было допустить эту язву в новый край, в угоду Сухозанету и Лауницу, хотевшим очистить от негодяев гарнизонные батальоны. Штрафованные солдаты, в числе с лишком 13 000, конечно, были не способны ни на что более, как есть даром казенный хлеб, заниматься воровством у мирных жителей и поселять среди их разврат. В-третьих, заселявшийся пустынный край, в котором нельзя было находить ничего готового для удовлетворения первых потребностей оседлого человека, не позаботились обеспечить продовольствием по крайней мере в течение трех первых дет, как было, напр., за Кубанью, а дали переселенцам хлеба всего на 14 месяцев, до первой жатвы, как будто было возможно в один год обстроиться, вспахать поля, запастись сеном для скота и пр. В-четвертых, места под селения были выбраны по карте, на приблизительном расстоянии друг от друга 25–30 верст, что делалось с целью не основывать особых почтовых станций, а наложить на вновь водворенных поселенцев отправление почтовой гоньбы, что совершенно разоряло их, особенно в небольших селениях, где очередь возить почту и проезжих чиновников приходила очень часто каждому переселенцу. Этот же выбор мест по карте, без соображения их хозяйственных удобств, привел к тому, что некоторые селения, подвергавшиеся наводнениям при разливах Амура и Усури, приходилось потом переносить на другие места, к разорению колонистов. В-пятых – и самое главное – все первые поселенцы на Верхнем Амуре, до Усури, и вдоль по этой реке сразу были подчинены самому скверному из всех русских способов управления – казачьему. Вместо людей свободно трудящихся для устройства своего благосостояния, получился в результате народ, которого каждый шаг на этом пути парализировался вмешательством власти, имеющей грубо-военный характер и нередко вполне незнакомой с условиями сельского быта. Превосходную характеристику этой власти дали переселенцы-сектанты, водворенные на левой стороне Зеи, верстах в 60–70 от Благовещенска. Когда, удивленный их благосостоянием, обнаружившимся всего через полтора-два года по водворении, губернатор Педашенко спросил их, отчего они живут лучше, чем казаки по Амуру, которые и поселены раньше, и имеют под руками большую реку, – то эти раскольники отвечали: «А, батюшка ваше превосходительство, оттого, что мы от начальства подальше». В-шестых, когда наконец началось в 1860 году водворение в некоторых местах колоний гражданских, то переселенцев, шедших из-за многих тысяч верст, бессовестно обманывали и даже водворяли вне Амура, в степях Западной Сибири, чем совершенно убили популярность Амура в народе. В-седьмых, управление важнейшею частью вновь присоединенного края, именно Приморскою областью, вверено было адмиралу, командовавшему портами и флотом, но, конечно, мало понимавшему дело колонизации. Этот администратор-моряк, естественно, подчинял интересы края и его населения интересам своего специального ведомства. А до чего эта наклонность адмиралов доходила, видно из того, что один из них, Кроун, предлагал вовсе бросить Усури и жителей с нее переселить на морской берег, где бы уже они составили «область морских колоний», исключительно подведомственную Морскому министерству. Наконец, в-восьмых, процветанию амурских поселений сильно препятствовала ложная экономическая политика правительства. Опасаясь в течение 2-3-х лет платить очень дорого колонистам за тот хлеб, который они могли бы поставлять для войск, правительство стало посылать таковой из Забайкалья или даже из Кронштадта, кругом света, вследствие чего у переселенцев не было никакого интереса развивать свое земледелие. Для последнего остался один исход: продавать случайные остатки от урожаев на винокуренный завод, возникший около Благовещенска. Так оно и случилось, причем в то время, когда в Амурской области из амурского хлеба курилось вино, в Усурийском крае жителям нечего было есть, и они прибегали за пособиями к казне.

Некоторые из этих слабых сторон амурской колонизации не могли не обратить внимания самого правительства даже несмотря на то, что оно, уволив в 1861 году Муравьева от управления Восточною Сибирью, почти перестало заниматься Амуром. Так, в видах усиления земледельческого населения разрешено было, в течение нескольких дет, принимать беглых корейцев, приходивших из-за Тумень-Улы. Их селили в Южно-Усурийском крае и даже на Среднем Амуре, и они оказались очень полезными, трудолюбивыми колонистами, так что, напр., основанное ими на Амуре село Благословенное считается лучшею из всех колоний Амурского края. Но потом вдруг вышло запрещение принимать их, и усердие пограничных начальств, исполнявших это распоряжение, заходило так далеко, что они не затруднились сожигать живыми корейских выходцев, появлявшихся в наших пределах. Другая мера к увеличению числа переселенцев собственно в Приморском крае состояла в основании колоний финляндских, в местностях к востоку от залива Петра Великого; но эта мера имела печальный ход и исход. Именно, Удельное ведомство, прослышав о богатствах Южно-Усурийского края, вздумало было отобрать у государства в пользу царской фамилии лучшие земли в долине Сучана и на соседних берегах Японского моря, и для того назначило к отмежеванию себе даром 480 000 десятин. Потом куплен был пароход «Находка» и на нем отправлено из Балтийского моря несколько переселенцев-финнов, которых, как соотечественников, желал видеть около себя тогдашний губернатор Приморской области, Фуругельм. Люди эти летом 1869 года прибыли во Владивосток, но скоро увидели себя обманутыми. Ни домов, ни скота, ни земледельческих орудий, им обещанных, они не нашли готовыми, а потому стали разбегаться. Пароход «Находка» также вскоре погиб, и вообще колонизация не удалась. Тогда Удельное ведомство возвратило в казну взятые было земли, но не даром, а за полмиллиона рублей. Этим попытка императорской колонизации и кончилась, хотя за полмиллиона государство могло бы перевести на Амур, Усури или к берегам Японского моря до 1000 душ со всем нужным, чтобы их там отлично устроить. Относительно выбора мест под колонии с течением времени произошли некоторые улучшения, впрочем купленные дорогою ценою для переселенцев. Так, 250 семейств, водворенных на Амуре, ниже Усури, среди болот, получили, после трехлетних бедствий, от генерал-губернатора Корсакова право переселиться куда пожелают, – и тогда ушли на свои теперешние места в Заханкайский край, где наконец водворились не без удобств. Но другие слабые стороны амурской колонизации исправляются не так успешно, и, например, доселе еще не устроено вдоль линии приамурских селений колесной дороги на всем протяжении, хотя это могло быть достигнуто, напр., помощию штрафных солдат или арестантов, если уже вольнонаемный труд казался слишком дорогим. Управление Приморским краем все еще остается за начальником Сибирской флотилии, и как местопребывание его перенесено в 1875 г. из Николаевска в Владивосток, то есть на самую южную оконечность страны, простирающейся к северу до Берингова пролива, то понятно, что административные условия развития края не только не улучшились, а ухудшились. Предположение, возникшее в самой правительственной среде, сделать средоточием управления Хабаровку, а Владивостоку придать значение исключительно военного и торгового порта, встретило сопротивление в Морском министерстве и великом князе Константине Николаевиче, которым, естественно, хочется удержать раз полученную исключительную власть в Приморском крае, т. е. не допустить ни отдельного гражданского губернатора, ни отдельного начальника сухопутных войск, которые теперь сполна служат интересам морского ведомства. Перед таким высоким авторитетом, как председатель государственного совета и брат императора, конечно, склонились безмолвно министры военный, внутренних дел и пр., потому что для них избавление себя от неприятностей со стороны великого князя, конечно, важнее благоустроения какого бы ни было края, а тем более Амурского, до которого так далеко и который, притом, не имеет средств напоминать о себе в Петербурге.