Член парламента

В это утро, 27-го марта, раздались первые раскаты политической грозы, которая разразилась над страной. Все газеты были полны известий, что, в виду внутреннего неустройства персидской армии и неспособности шаха справиться с поднятым мятежом пограничных племен в северо-восточных областях Мешеда, явилась на помощь Россия, послав туда с своего военного поста в Мерве через персидскую страну на место беспорядков. Для большинства английской нации эти известия были туманны, так как, при отдаленности их, столкновение английских и русских интересов не выявляло во всей его важности; сообщения о том, что двинуты туда войска, не представлялось более знаменательным, чем вести о первых пограничных беспорядках в январе. Но в политическом мире известие это вызвало сильное волнение, в рядах же оппозиции началась тревога, связанная с ожиданием крупных событий.

Из всех членов партии это чувство сильнее всего говорило в Лодере. Он всю жизнь интересовался восточным вопросом, хорошо изучил его и сразу понял важность известий. Сидя за столом Чилькота, окруженный письмами и газетами, он забыл о завтраке, забыл о своих личных интересах, об опасностях и радостях, волновавших его накануне, и стал мысленно представлять себе карту Персии, свершая путь из Мерва в Мешед, из Мешеда в Герат, из Герата в Индию. Не факт восстания интересовал его, а то, что русское войско переступило границу и утвердилось в двадцати милях от Мешеда, который был предметом русских притязаний со времени Петра Великого.

Несколько часов спустя, Лодер получил срочное телефонное извещение, приглашавшее его в редактору «St.-George's Gazette», Лэкли, и ответил, что сейчас же придет: он знал, что в редакции этой газеты он узнает самым достоверным образом об отношении партии к событиям. Еще не было двенадцати часов, как он уже входил в редакцию и, проходя по корридорам и комнатам, где кипела газетная работа, почувствовал новый прилив энергии. Он быстро прошел в кабинет редактора. Лэкли сидел за столом, делая отметки на разложенных вокруг него первых изданиях вечерних газет. Он курил большую сигару и, при входе Лодера, поднял глаза, не отрываясь от работы.

– Здравствуйте! Хорошо, что вы пришли, – коротко сказал он. – Присядьте, пока я просмотрю «St.-Stephen».

Его деловитость понравилась Лодеру. Кивнув ему головой, он подошел в топившемуся камину, и в продолжение нескольких минут Лэкли продолжал работать. Наконец он выпустил из рук газету и откинулся на стуле.

– Ну, что же вы скажете? – спросил он. – Занятный завязался узел, не правда ли?

Лидер обернулся к нему.

– Да, – сказал он спокойно, – дело серьезное.

Лэкли засмеялся и затянулся сигарой.

– Что-то скажут Сэвборо и его компания? Они могли бы заранее предвидеть это, если бы вообще умели рассуждать… Неужели они действительно верили, что Россия станет спокойно выжидать, пока шах будет устраивать игрушечную мобилизацию?.. Но куда вы девались вчера? Мы точно предчувствовали все это у Брамфелей. Фрэд зашел на минутку туда, и мы потом отправились вместе в клуб, и были там, когда пришло первое известие. Все были страшно возбуждены.

– Могу себе вообразить! – сказал Лодер взволнованным голосом.

Лэкли посмотрел на него, потом быстро наклонился вперед и положил локти на стол.

– Воображать мало, Чилькот, – стал он внушительным тоном. – Вы должны отнестись к этому активно. – Он сказал это быстро и решительно, а затем остановился, ожидая эффекта своих слов. В его голосе прозвучало нечто, остановившее внимание Лодера. Он чувствовал, что краснеет.

– Активно? Что вы хотите этим сказать? – спросил он. Лэкли опять поглядел на него, затем быстрым движением отодвинул свой стул назад.

– Да, – сказал он, – старика Фрэда никогда не обманывает его чутье. Он прав. Вы – самый подходящий человек.

Все еще спокойно, сдерживая внутреннее волнение, Лодер отошел от камина, взял стул и подсел к столу Лэкли.

– Скажите мне точно, что вы хотели сказать? – спросил он своей старой, отрывистой манерой.

Лэкли посмотрел еще на него с видимым удовольствием, затем решительным жестом бросил докуренную сигару.

– Вот что, милый мой, – сказал он. – Кое-где скоро образуется брешь, и Фрэд считает вас самым подходящим человеком для заполнения пустого места. Пять лет тому назад, во время бундар-абаской истории, вы очень удачно выступили и подавали большие надежды. А репутация дельного человека держится очень упорно, даже когда дальнейшее ее не оправдывает. Вы опустились с тех пор, – прямо вам говорю. Но, может быть, это было только к лучшему, и вы созрели в бездействии, – это бывает. Я сам уже было махнул на вас рукой, но за последние месяцы изменил свое мнение.

Лодер опять задвигался, взволнованный наплывом чувств. Каждое слово Лэкли поднимало в нем чувство гордости, возвышало в нем сознание личной силы.

– Ну, так что же вы хотите сказать? – спросил он.

Лэкли улыбнулся.

– Мы все знаем, что министерство Сэвборо – как бы сказать? – не крепко держится на ногах, – сказал он. – Сэвборо строит свой карточный домик слишком высоко. Опрокинется он. Может быть, конечно, падет военное министерство, а может быть очистится и портфель иностранных дел!

Они обменялись взглядом взаимного понимания.

– Вы, конечно, понимаете, что дело не в том, что Россиая вступила в Персию, а в том, уйдет ли она оттуда, когда восстание будет подавлено. Поверьте мне, Чилькот, что через неделю нам сообщат, что восстание подавлено, но что Россия не отозвала войска, а напротив того, спокойно утвердилась в Мешеде. Если эти известия прибудут до пасхальных каникул, то можно будет настоять на том, чтобы продолжить сессию. И если действовать как следует, то Сэвборо не сдобровать.

Лодер сидел, не произнося ни слова. Перед ним открылись головокружительные перспективы. Самые фантастические мечты вдруг превратились в осязательную действительность – явилась возможность оправдать себя и свой обман. Он нагнулся и, облокотившись на стол, опустил голову на руки. Лэкли не выводил его из раздумья. Занятый интересами газеты и своей политической партии, он был совершенно равнодушен к чувствам человека, сидевшего перед ним, хотя и понимал, что его волнует возможность сыграть видную политическую роль. Наконец, он прервал молчание, невыносимое дли его живого темперамента, взял карандаш и ударил им по столу.

– Послушайте, Чилькот, – сказал он, – надеюсь вы не сомневаетесь в себе?

При звуке его голоса Лодер поднял лицо; оно было очень бледно, но на нем отражались энергия и решимость.

– Нет, Лэкли, – сказал он медленно. – В такой момент человек не имеет права сомневаться в себе.

XIX.

Таким образом Лодер освободился от одной ответственности, чтобы принять на себя другую. С 27-го марта, когда Лэкли изложил свою политическую программу в редакции «St.-George's Gazette», и до 1-го апреля он был центральным лицом в движении, поднятом в консервативных кругах. Лэкли верно определил положение дела в то утро, и все последующие события оправдывали его предсказания.

Зорко следя за действиями России, Фрэд спокойно организовывал свои силы и укреплял свою позицию, и Лодер научился многому в эти знаменательные дни у мудрого вождя своей партии. Сам он был всецело поглощен интересами минуты, забыв о Чилькоте, и отдавал всю свою энергию, весь свой талант делу, которое требовало большего напряжения сил. Нужно было все подготовить и выжидать. Еслибы Россия, подавив восстание, вернулась в свои пределы, довольствуясь лаврами усмирителя, ничто бы не изменилось. Но если бы предсказанное Лэкли наступательное движение России произошло до пасхальных каникул, то началась бы борьба, которая длилась бы всю следующую сессию. А тем временем вождь оппозиции должен был бы выжидать, охраняя свое достоинство.

31-го марта Лодер был приглашен на завтрак к Фрэду. Его задержали известия из Варка, и он пришел несколько минут позже назначенного часа. Войдя в гостиную, он там застал маленькое общество из трех человек – Фрэда, лэди Сару и Еву. Когда он вошел, все замолчали и обратили взгляды в его сторону. Прежде всего он поспешил поздороваться с лэди Сарой, потом быстро взглянул на Еву, обрадовавшись при виде её. Он пожал руку Фрэду и опять взглянул на Еву, ожидая, что она заговорит с ним. Она встретила его взгляд и улыбнулась в ответ. В улыбке её выражалось прощение и теплое, почти нежное сочувствие. Он понял, что она не сердятся на него за то, что после их знаменательного разговора он не старался еще раз увидеться с нею; она, видимо, вполне сочувствовала его работе. Мысль об её улыбке осветила для него весь завтрак, и он почувствовал еще сильнее обаятельную атмосферу дома Фрэдов и личное очарование своего партийного вождя: в его доме Ева незаметно увлекалась общими интересами и становилась из пассивной зрительницы сочувствующею единомышленницей.

Разговор за завтраком сейчас же перешел на политические темы, и среди мирной беседы их застигла весть о событии, которое должно было отметить этот знаменательный день.

Дверь вдруг раскрылась без предварительного доклада, и вошел Лекли с крайне возбужденным выражением лица. Не замечая присутствующих дам, он прямо подошел в Фрэду и положил перед ним распечатанную телеграмму.

– Это оффициальное извещение, – сказал он. Потом, оглянувшись, он подошел к лэди Саре и извинился. – Простите, – сказал он, – но мне так хотелось первому принести эту весть.

Лэди Сара поднялась и протянула ему руки.

– Я отлично понимаю вас, мистер Лэкли, – сказала она взволнованным голосом, и глаза её обратились на мужа. Один только Фрэд сохранял полное спокойствие духа. Он сидел молча и вчитывался в столь важные для него вести, Ева вскочила со стула и, наклонившись над плечом Фрэда, прочла телеграмму. Потом она подняла голову и лицо её просияло.

– Какое счастье быть мужчиной! – воскликнула она, и взгляды её и Лодера невольно встретились.

* * *

Таким образом определилась задача Лодера, и среди наступившей быстрой смены событий, в виду необходимости действовать быстро и решительно, он совершенно забыл о Чилькоте. Колебаться было уже некогда, и под давлением событий он выступил с нападками на правительство в заседании, которое следовало за завтраком у Фрэда. В этот памятный день 1-го апреля в парламенте чувствовалась атмосфера приближающейся бури. Палата была переполнена; на скамьях оппозиции чувствовалось единодушие, воплотившееся в фигуре Фрэда. На министерских скамьях чувствовалась несомненная тревога. Но, несмотря на все эти признаки готовящегося боя, начало заседания прошло бесшумно, в виду безжизненности всех дел, поднимаемых министерством Сэвборо. И только когда речь зашла о пасхальных вакациях, определилась возбужденная атмосфера, и в собрание влилась жизнь. Тогда медленно поднялся Лодер, и все глаза обратились на него.

Много любопытных инцидентов связано с речами парламентских ораторов, но едва-ли на чью-либо долю выпадало говорить в первый раз при таких условиях, как Лодеру. Из всех собравшихся в этот день в палате, один только человек понимал всю трудность положения Лодера, – и это был сам Лодер.

Он медленно встал и простоял несколько секунд молча, выпрямившись и положив пальцы на листки, лежавшие перед ним. Молчание его усилило общее внимание. Оно могло быть признаком самоуверенности, или напротив, упадка нервов в решительный момент, – а то и другое представляло во всяком случае интерес. Все глаза обратились на него. На дамской галерее Ева стиснула руки, охваченная тревогой; Фрэд быстро и зорко взглянул на человека, которому доверился наперекор осторожности, и потом лицо его приняло прежнее внимательное, спокойное выражение. В этот момент Лодер поднял голову и начал говорить.

В первую минуту он, по неопытности, заговорил слишком тихо. Наступила томительная минута. У Евы беспомощно опустились руки. Иронические взгляды противников оживились. Один только Фрэд не менял выражения лица, оставался спокойным, внимательным, но легкая улыбка мелькнула в глубине глаз. Лодер опять на секунду остановился. Страшный миг которого он ждал, наступил; теперь он уже знал, что говорить. Он выпрямился и снова заговорил; на этот раз голос его громко и ясно раздавался по всей зале.

Лодер твердо решил заранее, в каком тоне он будет говорить. Верный традициям консервативных ораторов, он скорее маскировал, чем обнаруживал свое естественное красноречие. Случай для проявления своего таланта он мог оценить впоследствии; теперь же следовало только выразить взгляды и чувства своей партии как можно яснее, логичнее и убедительнее. Спокойно стоя на месте Чилькота, он понимал всю сообразность и значительность своего положения, и это, может быть, придавало особую вескость его тону. Всегда было важно возбудить интерес палаты к британской политике в Персии. Потом уже интерес разгорался очень быстро, но вся величайшая опасность заключалась в невнимании со стороны аудитории. Но этой опасности Лодер избегнул именно благодаря тому, что понимал трудность своего положения.

Говоря спокойным, властным голосом, который сам подчиняет себе слушателей, он стал излагать свои взгляды сильно и беспристрастно. Он очень ловко упомянул о восточном движении России на юг, в персидскую территорию, с древности, когда, по иронии судьбы, Россия и Англия совместно вступили в Персию с согласия московского князя. То же стремление, объяснял он, продолжается и до сих пор, хотя Россия, уже давно отчужденная своими интересами и желаниями от своего прежнего союзника, сделала шаг, имеющий важное значение в глазах всякого мыслящего человека. Со спокойной настойчивостью Лодер указал на особенности положения Мешеда в далекой Хорасанской провинции, его близость от Персидского залива, где сосредоточены британские силы, и, следовательно, об опасности, грозящей сотням промышленников, которые, опираясь на британский протекторат, пробивают себе путь из Индии, из Афганистана, – даже из самой Англии.

Продолжая развивать свою мысль, Лодер заговорил о британских подданных, которые могут обратиться, в случае личной или коммерческой опасности, за помощью только в ближайшее консульство, и указал на беспомощность таких изолированных консульств и на силу России, которая может действовать по собственному усмотрению; ничто не может остановить её напора: Англия далека, а Персия бессильна…

Изложив все это, он вернулся к исходному пункту своей речи – к протесту против распущения палаты без взятого на себя правительством обязательства принять меры для защиты британских интересов в Мешеде и во всей Хорасанской области.

Партия была очень довольна речью Лодера. Эффект был несомненно большой. Если требование оратора и не было удовлетворено, то во всяком случае он вызвал раскол по вопросу о прекращении сессии, и правительство уже не имело на своей стороне большинства. У Лодера самого было чувство, что он, наконец, оправдал себя. До этого дня он один знал о своей силе, теперь она обнаружилась для многих, и он не мог не почувствовать удовлетворения. Первым знаком успеха было то, что Фрэд подошел к нему, отвел его от других и крепко пожал ему руку.

– Мы гордимся вами, Чилькот, – сказал он; потом, глядя ему в лицо, он прибавил более серьезным тоном:– Но думайте всегда только о будущем; не увлекайтесь настоящим, – каким бы светлым оно ни казалось.

При первых словах Фрэда Лодер вспыхнул от гордой радости, но конец фразы остудил его пыл. Он мысленно увидел всю опасность своего фальшивого положения, и чувство торжества покинуло его. Он невольным жестом отдернул руку.

– Благодарю вас, сэр – сказал он. – О вы правы: не следует забывать, что есть будущее.

Старик удивленно посмотрел на него, потом, не входя в дальнейшие рассуждения, предложил ему пройти к дамам.

– Я знаю, что моя жена хочет увлечь вас к нам, – сказал он.

Но радостное настроение Лодера прошло. Он стал бояться поздравлений лэди Сары и, главное, молчаливой похвалы во взгляде Евы. Он уклонился от приглашения под предлогом нервной усталости.

– Я вас только попрошу выразить Еве мою надежду, что она осталась довольна мной.

Сказав это, он простился с Фрэдом, вышел один из парламента и, подозвав кэб, поехал в Гровнор-Сквер. Возбуждение, охватившее его час тому назад, совершенно исчезло; он чувствовал только суетность всех своих желаний. Ни внизу, ни на лестнице никого не было, и в кабинете он тоже никого не застал. Грининг был в числе тех, которые наиболее внимательно следили за его речью в палате. Войдя в комнату, он инстинктивно подошел в столу и остановился. Над кучкой нераспечатанных писем лежал желтый конверт с телеграммой – той, о которой он бессознательно сейчас же подумал в момент поздравления Фрэда.

Он спокойно взял ее, открыл, прочел и с внимательной осмотрительностью, которая вошла у него в привычку, поднес ее в камину и бросил в огонь. Сделав это, он просмотрел письма Чилькота, сделал нужные отметки на полях и приготовил их для Грининга. Затем он с тем же спокойствием вышел из комнаты, спустился с лестницы и вышел на улицу.

XX.

На пятый день после знаменательного 1-го апреля, в который Чилькот отозвал Лодера и вернулся к своей прежней жизни, он вышел из дому и направился к Бонд-Стриту. Хотя утро было ясное и теплое, на нем было тяжелое пальто и теплые перчатки. Он шел, прижимаясь в домам, боясь солнца и света, и все дрожал от холода, который преследовал его в последнее время.

Ему было очень не по себе. В старую его жизнь вошло слишком много новых обязательств и забот. Он тяготился своей жизнью до встречи с Лодером; тогда она, как сеть, запутывала его ноги, – но теперь эта сеть опутала все его существование. Он не был свободен даже у себя дома. Присутствие другого человека наложило отпечаток на все. Кукла, которую он вздумал поставить на свое место, оказалась живым человеком, завладела его жизнью, его положением, его личностью – только по праву более сильного. Чилькот шел по Бонд-Стриту в солнечный весенний день, и чувствовал себя среди хорошо одетой толпы жалким парией. Он возмущался всем этим, но только про себя; восстать открыто против Лодера он не решился бы, зная, что не может обойтись без него. Его порочная страсть овладела им теперь еще сильнее, – а между тем только голос Лодера мог сказать: откройся, Сезам!

Чилькот шел без всякой цели. Он пробыл дома всего пять дней, но уже мечтал о тихих комнатах Лодера в Клифордс-Инне, как о желанном убежище. Его ужасала быстрота, с которой вернулась к нему жажда покоя. Погруженный в мысли, он шел скорыми шагами; потом вдруг что-то остановило его. Кто-то из медленно движущейся нарядной толпы назвал его по имени, и, обернувшись, он увидел Лилиан Аструп. Она выходила из ювелирного магазина, и когда он обернулся, она остановилась и протянула ему руку.

– Вас-то я и хотела видеть! – воскликнула она. – Куда вы пропали? Я вас совсем не вяжу с тех пор, как вы сделались политическим деятелем и перестали быть обыкновенным членом парламента. – Она мягко улыбнулась, и её улыбка подходила в легкому весеннему воздуху, как вся она подходила к приятной и ничтожной светской болтовне, которую завела с Чилькотом. Он взял её руку и удержал в своей, с каким-то внутренним облегчением глядя на её нежное лицо, светлое суконное пальто, мягкий мех и пучок роз на муфте.

– Какой у вас хороший вид! – сказал он невольно.

Она опять засмеялась.

– Это уже мое неотъемлемое право. Но я, действительно, рада, что встретила вас. Я теперь ищу людей, умеющих все угадывать чутьем.

Чилькот взглянул на нее.

– Опять сильно истратились? – спросил он сухо.

Она нежно улыбнулась.

– Джэк! – с жалобным упреком произнесла она.

Он засмеялся.

– Понимаю. Вы переменили министра финансов. Я нужен для чего-нибудь другого.

– Вы всегда нужны, – мягко сказала она, но её слова вернули его в прежнему недовольству собой, из которого она его вывела на минуту своим присутствием.

– Я очень рад, что встретил вас, – сказал он. – Но жаль, что должен покинуть вас – мне некогда. Я зайду к вам как-нибудь днем или вечером, когда вы будете одна.

Он стал поправлять воротник своего пальто и высматривал, как бы ему свернуть на Оксфорд-Стрит. Но Лилиан снова улыбнулась – она отлично знала Чилькота и все его капризы.

– Ну, можно ли стесняться временем, Джэк? – сказала она. – Торопиться все равно нечего, а если вам нужно поехать куда-нибудь, то мотор привезет вас быстрее, нежели кэб, – сказала она, указывая на изящный автомобиль, стоявший у панели. У неё был такой очаровательный вид, и она так настойчиво влекла за собой Чилькота, что тот наконец, после легкого колебания, последовал за ней.

– В Гайд-Парк, и поезжайте медленно! – приказала Лилиан, садясь в мотор и указывая место против себя.

Они быстро и мягко помчались по Бонд-Стриту к Марбль-Арч, и когда они въезжали в ворота, Лилиан пристально поглядела на своего спутника.

– Удивительно, удивительно! – вдруг воскликнула она, и в ответ на удивленный и слегка раздраженный взгляд Чилькота быстро прибавила:– Не злитесь, я вам объясню. Меня сегодня поразило то же, что тогда на вечере у Бланш, когда вы взглянули на меня поверх головы Леонарда Кэна. Помните?

Чилькоту стало не по себе.

– Да, да, – поспешно сказал он, жалея, что Лодер, слишком занятый политическими интересами, не рассказал ему о подробностях своего последнего заместительства.

– Я тогда не могла сказать вам правду, – продолжала Лилиан. – Не могла же я объяснять в присутствии толпы гостей, что меня поразил тогда вовсе не контраст ваших темных волос с рыжими волосами Леонардо, а нечто другое: поразительное сходство… – она остановилась, не закончив фразы.

Автомобиль мчался довольно быстро, и езда на свежем воздухе была очень приятна. Но всякое удовольствие исчезло для Чилькота; в нем проснулась смутная тревога.

– Какое сходство? – быстро спросил он. – Всякое сходство – обман воображения.

Лилиан снова взглянула на него слегка удивленным взглядом.

– Однако, еще недавно вы сами… – начала она.

– Глупости! я всегда отрицал сходство; Ничего подобного в действительности не существует, и нелепо думать о том, чего нет.

Лилиан продолжала внутренно удивляться. Она сама была уверена, что на вечере у сестры видела действительно Чилькота. Она была тогда слишком занята своими мыслями и не присматривалась к нему, хотя смутно припоминала потом, что у него был тогда необыкновенно здоровый вид. И она снова вспомнила об этом теперь, глядя на его лицо с несомненными, хотя и незаметными для ненаблюдательного глаза следами его порока: неподвижностью взгляда, нездоровой желтизной кожи.

Отражение её мысли, очевидно, заметно было на её лице, потому что Чилькот беспокойно задвигался на своем месте.

– Ах, да, – сказал он, оживившись: – вы хотели мне что-то сказать?

Он рад был перевести разговор на другую тему.

Она задумчиво поднесла муфту к лицу.

– В сущности это так, пустяки, – сказала она., – Я знаю, что мы иногда догадливы, а мне нужно разгадать тайну одного приключения, которое было у меня в жизни. – Лицо её приняло сосредоточенный вид, но она заметила беспокойство в чертах Чилькота и переменила выражение лица.

– Ну, да это скучно, – мягко сказала она. – Не буду я вам надоедать, – насладимся приятной прогулкой, а посоветуюсь я с вами уже в другой раз.

– Ну да, отлично, в другой раз, – с радостью подхватил Чилькот. – А теперь, не будем больше об этом думать. Отложим разговор до другого раза.

– Хорошо. – Она откинулась на спинку сиденья. – Вы как-нибудь придете ко мне обедать, и мы поговорим. Я так мало вас вижу теперь! – прибавила она тихим голосом.

– Вы несправедливы, дорогая, – свивал Чилькот. Тон его звучал бодрее и увереннее. – У меня отнимает все время глупейшая политика. Я бы рад быть с вами постоянно, – если бы это от меня зависело.

Она подняла глаза на высокие голые деревья. На лице её отразилось удовольствие, гордость и некоторое недоверие.

– Так, значит, вы приедете обедать? – сказала она на конец. – Назначим сейчас же день.

– Отлично, назначим! – быстро подхватил он. – Можно назначить сейчас же. – С внезапным порывом любезности он расстегнул пальто, сунул руку в карман и вынул записную книжку – ту же, которую Лодер с таким вниманием и интересом рассматривал в первое утро в доме Чилькота.

– Ну, какой день вы предпочитаете? – спросил Чилькот, быстро переворачивая страницы книжки. – Четверг занят; пятница и суббота – тоже. Какая досада! – сказал он, продолжая быстро говорить.

Лилиан заглянула в книжку.

– Вот прелестная книжка! – сказала она. – Но к чему эти синие кресты? – она коснулась одной страницы пальцем в перчатке.

Чилькот быстро захлопнул книжку и засмеялся с некоторым смущением.

– Кресты? Чтобы напоминать мне о наиболее важных делах. Вы ведь знаете, какая у меня отвратительная память. – Ну, так что же, какой день хотите? Скажем, в понедельник на будущей неделе.

– Это слишком далеко, – сказала она с сожалением и нежностью. – Почему не завтра? – она перевернула страничку назад. – Тут, кажется, есть свободное местечко.