Заседатель

Судейкин (Михайлову). Что же ты не садишься, братец!

Михайлов (про себя). Какая вежливость? (Судейкину.) Благодарю. (Садится).

Судейкин. Не знаешь ли, что было в суде, как я ушел сегодня?

Михайлов (про себя). Вот зачем он звал! (Судейкину). Павел Тимофеевич, я боюсь сказать. Быть может, вы скажете судье, меня прогонят из суда.

Судейкин. Тебя? За что? Я не из тех людей, чтобы делать кому-нибудь вред.

Михайлов. Как вы ушли, судья долго шептался с Чуроховым. По уходе его я видел, как Чурохов писал на вас рапорт в губернское правление, чтобы вас убрать из суда, потому что вы негодны в суде. Что вы нетрезвую ведете жизнь.

Судейкин. Правда?

Михайлов. Да.

Марфа Павловна. Кто же это написал?

Михайлов. Написал Чурохов, а подписал судья, заседатель и секретарь.

Судейкин. Еще хуже! Что я стану делать?

Марфа Павловна (с сердцем Судейкину). Вот, ты что наделал! Ах, боже мой!

Судейкин. Это чорт знает, что такое выходит. Донос отправлен?

Mихайлов. На почте еще лежит.

Судейкин. Послушайте, Михайлов, вы я думаю, как человек честный, больше прочих видите – правда ли все то, что на меня писал раньше и теперь написал суд? Скажите мне прямо, как вы меня находите?

Михайлов. Я нахожу, что вы человек честный, какого только и надо в суде; за честность вас и ненавидят судья, секретарь и Чурохов. Последний вас ненавидит больше. Да пусть спросят всех служащих про вас, все скажут, что вы честный и добрый человек, всегда ходите в суд, что все на вас написанное – клевета.

Судейкин (тихо Михайлову). Вот что, братец, нельзя ли этого рапорта не отправлять.

Михайлов. Павел Тимофеевич, для вас по службе и в чем другом я готов сделать все, что угодно, но чтобы не отправить рапорта присутственного места, – я не могу. Это будет против службы. Положим, мы грешим и больше, но из-за этого рапорта я могу попасть под суд. Теперь знают все, что я у вас; за мной следят, завтра будут спрашивать, зачем я был у вас (кланяется). Нельзя ли меня уволить.

Судейкин (с отчаянием). Так что же я стану делать?

Марфа Павловна. Эх, совесть, совесть! На какие уж штуки ты не пускаешься! Великая штука выговор, донос! Мы докажем себя, что значит быть честным человеком. Вот что, господин Михайлов, мы вам хочем помочь, помогите, пожалуйста, нам; вы видите, в каком мы теперь положении?

Михайлов. Все, что только можно сделать с моей стороны – я сделаю.

Марфа Павловна. Вы можете приготовить мальчика для поступления в гимназию?

Михайлов. Не хвастаясь, могу сказать, что я сына здешнего бургомистра приготовляю всего полгода и уверен, что он у меня понял больше, чем бы он понял в училище в два-три года.

Судейкин. Дорофеев мне вас хвалил. Да и я вас видал еще там. Вашего дядю я знаю давно. Он вас хвалит, только жаль, что он держит вас так жестоко. Здесь в суде я в вас заметил добросовестность. У меня есть до вас просьба. Я хочу приготовить своего сына, которого вы видели здесь, во второй или третий класс гимназии а здесь приготовить, кажется, некому; хоть могут приготовить учителя училища, но они возьмут дорого.

Михайлов. Я очень рад вашему предложению, и если вам угодно будет сделать меня домашним учителем, то я постараюсь, оправдать ваше доверие; вы останетесь мною довольны.

Судейкин. Много ли же вы возьмете?

Михайлов. Я вам этого не могу сказать раньше того, чего я еще не сделал. Я готов вам и так служить.

Марфа Павловна. Ну, полноте! Так-то служат только здешние господа. Мы вам назначим плату 5 рублей серебром в месяц. Извините, вы видите, мы живем только одним жалованьем.

Михайлов. Помилуйте, мне эта плата кажется даже большою. Я очень благодарен вам. (Кланяется.)

Марфа Павловна. Прежде всего, не в службу, а в дружбу, сослужите нам в немногом?

Mихайлов (кланяется). С полным удовольствием.

Марфа Павловна. Отправьте, пожалуйста, пакет к губернатору, если только можно так, чтобы ни в суде не знали, не знал и ваш дядюшка.

Михайлов. Извольте. Это для меня ничего не значит. Я сам запишу пакет в реестр и сам закупорю постпакет.

Марфа Павловна. Будьте так добры.

Судейкин. Пожалуйста, Михайлов! Я вас не забуду.

Михайлов (кланяясь). Помилуйте!..

Судейкин. А как вас знать?

Михайлов. Михайло Иваныч.

Судейкин (в комнаты). Коля!

ЯВЛЕНИЕ 5-е

Те же и Коля

Судейкин (Михайлову). Вот ваш ученик. Коля, это твой учитель, Михайло Иваныч. Смотри, слушайся, учись хорошенько. Михайло Иваныч, посидите, пожалуйста, с Колей, позаймитесь с ним. Я покамест приготовлю донесение, а потом будем пить чай. (Уходит в кабинет с Марфой Павловной.)

ЯВЛЕНИЕ 6-е

Михайлов и Коля

Михайлов. Вы, Николай Павлович, учили что-нибудь?

Коля. Читать и писать умею, по-французски учусь.

Михайлов. Прекрасно. Что же вы желаете учиться, например, учить грамматику, историю и географию?

Коля. Как же.

Михайлов. Потрудитесь принести мне какую-нибудь книгу… Мы с вами что-нибудь прочитаем на первый раз.

Коля. Хорошо-с. (Убегает в комнату.)

ЯВЛЕНИЕ 7-е

Михайлов (один).

Михайлов. Какой случай! Из-за отправки доноса на Судейкина попасть к нему в домашние учителя. Вот что значит жить у дядюшки почтмейстера, по милости которого я часто отправляю письма. Сначала я думал, что Судейкин даст мне что-нибудь переписывать или будет что-нибудь эдак выпытывать, а он пригласил меня в учителя своему сыну, у которого сестра красавица, про которую все говорят, что она умна и горда, что выйдет замуж за Зимина, и которую я узнаю, быть может, больше всех. А как хорошо будет, если я буду с ней говорить, она будет слушать мои лекции. Учитель! Ну, я постараюсь здесь быть, как должно учителем, приготовляя своего ученика. Впрочем… однако… Что, если Судейкин выбрал меня в учители на один, на два дня. Как я отправлю донос от него, он и скажет: ну-ка, братец, Михайло Иваныч, я сам хочу учить Колю… Пожалуй! Да нет он человек честный. А как я рад! Господи! Будто я получил какую награду. Учитель! Теперь уже четыре должности у меня: канцелярский служитель, регент, почтмейстер и учитель. Отовсюду деньги… много ли… рублей пятнадцать… Можно жить теперь. Спасибо, Павел Тимофеич. Жаль только, что тебя обижают; видно, что ты честный человек. (Печально.) Но как же сочинения? О, неужели я буду принужден их бросить? Нет, я буду ночи сидеть, а не брошу моих милых сочинений. А что, если бы этих должностей у меня не было? Поневоле я был бы плутом.

ЯВЛЕНИЕ 8-е

Михайлов и Коля (с книгой)

Коля. Вот-с басни Крылова.

Михайлов, (перебирает листы). Вот прочитайте эту "Крестьянин и разбойник". Поймите хорошенько что вы прочитали и расскажите. (Коля уходит в угол и читает, Михайлов садится к окну, про себя). Как я рад, что нашел хоть одного честного в суде: и это тот Судейкин, у которого я буду учить его сына, который будет потом учиться в гимназии, кончит, может быть, курс в университете.

ЯВЛЕНИЕ 9-е

Те же и Ольга (входит с книгой и садится к столу)

Михайлов (про себя, не замечая Ольги). Окончит курс, определится сюда судьей… а я? все тот же, или столоначальник. Пятнадцать лет на службе, без чина или под судом. Обслужился, обжился… оброс как камешек травой… И этот Коля – Николай Павлович Судейкин на меня и смотреть не будет…

Ольга (про себя). Бедняк! И он задумался о чем-то. О чем? Быть может, о своей службе, жизни, о своей бедности… Как жаль мне этих бедных людей. В трудах и заботах проходят их дни за днями. Положим, он теперь честный, но надолго ли? Не получив хорошего образования, канцеляристом он так и заглохнет. Быть может, женится… в тягость себе и своему семейству. Умирая, скажет детям: служите, как и я. И служат дети, как и он. Грустно! Сколько тайной скорби, сколько мучений, борьбы с собой у этих людей. Еще того хуже быть умным, развитым, честным… Уж лучше не служить таким в судах. Нет, трудно сделаться честным, еще труднее быть честным! (К Михайлову.) Михаил Иванович, позвольте вас спросить: вам почтмейстер как приходится, дядя?

Михайлов (вздрагивая). Почтмейстер? Он мне сродный по родной тетке.

Ольга. Ваш отец кто был?

Михайлов. Дьячок. Матери я лишился, когда мне было три года от рождения, а отца – 8 лет.

Ольга. А братья и сестры есть?

Михайлов. Никого.

Ольга. Вы где обучались?

Михайлов. В семинарии. Я учился до 19 года, когда была у меня возможность, когда я был певчим и помогал мой дядя, единственный только родственник. Я учился год в философии, но болезнь лишила меня возможности быть певчим, дядя уехал сюда и не стал давать денег, и я должен был выйти из семинарии. Как ни горько, что я не кончил курса, но что делать, так богу угодно.

Ольга. Давно на службе?

Михайлов. В сентябре будет второй.

Ольга. А до чина сколько лет?

Михайлов (вздыхая). Еще 14 лет.

Ольга (удивляясь). Как много!

Михайлов. Такие уж права мне судьбой предназначены: канцелярский служитель 3-го разряда получает чин через 16 лет.

Ольга. Вам здесь скучно?

Михайлов. Так скучно, что и не знаю, как бы убраться отсюда. Я вырос в губернском городе. Только при одном воспоминании о гуляньях, об удочках, катаньи в лодках, о караванах барок, на которых плывет весной множество разных племен, песнях бурлаков, прогулках за рекой, которых здесь вовсе нет, становится грустно, тяжело и невыносимо.

Ольга. Какое же здесь развлечение можно найти?

Михайлов. Здесь летом съездить в поле, напиться чаю, сходить по грибы в лес, а зимой по вечерам играть с кем-нибудь в преферанс. Здесь, в этих старинных домах, живут люди старинного покроя, с старинными убеждениями, зато живут патриархально, как в былое время.

Ольга. Это я заметила с первого раза и вот теперь все еще не могу привыкнуть: губернский город так и мелькает передо мной. Что же делать, если мы судьбой назначены жить в этаких местах. Здесь, по крайней мере, можно жить свободно, но только заглохнуть. И как подумаешь, ведь надо же жить кому-нибудь, на то и город…

Михайлов. Жить в одиночестве очень скучно; знакомиться, пожалуй, можно со многими, можно и дружиться с ними, но, поверьте, все они вам наскучат, надоедят. Эти рутинисты не поймут ваших слов, будут вам хлопать глазами, поддакивать, пожалуй, уважать вас и только; дай бог, чтобы еще уважали, а то будут смеяться. Жить с ними – нужно непременно совсем преобразовать себя, быть таким же, как и они. Если же они вас не поймут, что очень вероятно, то плохо, очень плохо жить. С волками жить, – нужно по-волчьи и выть. Вот я в два года всем сделался противен в суде, все меня ненавидят, а отчего: от того, что не понимают моих убеждений.

Ольга. Вам трудно здесь жить?

Михайлов. Вам трудно, может быть, понять всех чувств моих, желаний; вам, может быть, покажется странным и смешным, что я не могу здесь служить. Я с самого детства ненавидел уездный суд. И что же? Судьба, как нарочно, толкнула меня в этот хаос. С первого раза я увидал, что народ далеко необразован, у всех грубое обращение, обман, жестокость; я понял, что мне трудно будет с ними свыкнуться… Я боюсь даже вам говорить все, потому что вас не знаю. Но я вижу, что вам можно говорить то, чего не понимают наши служащие: выругав друг друга, они не понимают, что выругали друг друга; обидели кого-нибудь, – и их трудно убедить, что они обидели; обманув по службе, сделав не честно, против совести и убеждения, они думают, что сделали хорошее дело, потому хорошее, что они ведь получили деньги, хотя и силой просили, заставляли ждать, кланяться, молиться… Да! Вам трудно понять то зло, которое они делают потому, что они бедны: жалованье их мало; надо жить: ведь у другого есть семейство, вот они и сбирают трудом, потом, кровью, которые все-таки не честное труженичество, а только зло. Хорошо бы еще, если бы деньги копились, а то проживаются при первом удобном случае. Таким-то образом, они каждый день выискивают этого труда сами для себя, а сама по себе служба здесь очень легка… Положим, я получаю три рубля, у меня есть другие возможности к существованию, к деньгам, но мне горько видеть, что там, где я служу, делается обман; там, где бы должен быть правый суд, напротив, зло ближнему…

Ольга. Мне так говорил и папаша. Вы бы просились в губернский город.

Михайлов. Да, я изыскиваю все средства перейти туда, но не знаю. Чтобы попасть туда, нужна протекция, нужны деньги. Если бы у меня были такие родственники, у которых были бы друзья, то меня бы перевели; если нет, я могу перейти только за деньги. Это такой город – место, куда не пускают крестьянина в грязных лаптях. Без денег там куда ни сунься, везде покажут двери. Я ездил нынче в апреле, обходил всех главных личностей, но везде с криком получил ответ – места нет.

Ольга. Нам пишут, что новый губернатор честный человек. Вы попроситесь у него, как он будет здесь.

Михайлов. Не знаю. Ведь просителей-то нашего брата очень много из всей губернии. (Коле:) Ну-с, Николай Павлыч, прочитали?

Коля. Прочитал. Крестьянин купил корову, а у него разбойник и украл корову и подойницу было хотел, да отдал.

Ольга. Что же разбойник честно сделал, Коля?

Коля. Да я бы его каналью… я бы его прибил, как крестьянин бил.

Михайлов. Он сделал как разбойник и взял, конечно, то, что для него более нужно. Подобные примеры в жизни очень часты, особенно, в нашем суде. В басне разбойник взял корову, а у нас берут не только подойницы, которые на что-нибудь да пригодятся, а чуть ли не всего крестьянина.

Коля. Как это?

Михайлов. Я не буду говорить о своем брате мы, конечно, не можем взять чего-нибудь большого: мы еще учимся брать, мечтаем о большем. Бывают дела такого рода, что бедный, но гражданскому или уголовному процессу, хотя и прав, но боится за свою участь; ему говорят, что ты проиграл или ты виноват. Он продает имение, остается в одном рубище, чтобы дать за свободу. И нередко все-таки проигрывает.

Коля. Кто же это делает?

Михайлов. Вам знать это еще рано… Об этом только знают, но молчат из боязни, или, хотя и говорят, да им не верят.

ЯВЛЕНИЕ 10-е

Те же и Судейкин с Марфой Павловной (выходят из кабинета)

Марфа Павловна (тихо Ольге). Ну, каков?

Ольга. Очень хороший человек. Этого нам не нужно отпускать. (Уходит с Марфой Павловной и Колей в комнаты.)

ЯВЛЕНИЕ 11-е

Судейкин и Михайлов

Судейкин. Ну, что Коля подает надежды?

Михайлов. С первого раза видно, что он понятливый мальчик.

Судейкин. Мне, Михайло Иваныч, жаль тебя. Ты такой прекрасный, извини меня, что я обращаюсь с тобою запросто, ты мне понравился с первого раза, от того, что ты, кажется, протестуешь против плутней Чурохова.

Михайлов. Против всех даже. Ох, Павел Тимофеич, как тяжело-то мне служить в суде! Я уже думаю выходить. Пользы мне служба не приносит, а до чину еще…

Судейкин. Ну, потерпи немного. Я буду просить, чтобы тебя сделали столоначальником в гражданском столе. Я напишу об этом губернатору, а ты, между тем, прочитай гражданские законы.

Михайлов. Очень благодарен. Но извините столоначальником будет хорошо служить только при вас, а не будет вас, меня прогонят.

Судейкин. Не будет… Прогнать не смеют, разве подведут под суд… Ну, тогда как-нибудь надо переходить хоть в губернское правление. (В дверях комнаты показывается Марфа Павловна.)

Марфа Павловна. Михайло Иваныч, пожалуйте сюда. Павел Тимофеич, вам не нужны они?

Судейкин. Нет. Пожалуйте туда. (Михайлов уходит.)

ЯВЛЕНИЕ 12-е

Судейкин (один)

Судейкин. Слава богу нашел себе учителя, хоть полмесяца проживу, да кой чему научится Коля, да и по себе оставлю память. Михайлов честный парень, только служить ему здесь нет возможности. Только нам двоим с ним горько здесь… Михайлов-то еще поэт! Погодите, господа, как мы вас отделаем… Погодите… Вот тебе и заседатель! А бери я… как бы хороша была служба; теперь бы рублей сотню или две нажил. Вот как бы еще с откупом не связываться. Кажется, нет дел, а водки дают… Не брал я, ну да выпиваю немного… Жена, жена, ох, она мне все не дает покою… Бой баба! Ей богу… Теперь говорит: "Нет, Паша, ты прекрасный человек. Ах, ну, будем жить честно!" Поумнела… Надолго ли только. Идти прочитать, да переписать, что я с ней насочинил. Уж отделаем их, да еще в "Северную Пчелу" пошлю!.. Михайлов посылал, говорит – пошлем… Только я плохой сочинитель: слова как-то выходят служебные, тяжелый слог, а у него и в бумагах так легко… (Уходит в кабинет.)

ЯВЛЕНИЕ 13-е

Глаголев (56 лет, среднего роста, худой, желтый, волосы небольшие с проседью; одет в черное с заплатами пальто, на груди видна худая нагрудка, платок вместо галстука; в пимах. Постоянно кашляет)

Глаголев. Нету дома-ти видно. Экая горесть; подождать чуточку. Крякнуть раз? (Крякает и кашляет.)

ЯВЛЕНИЕ 14-е

Глаголев и Судейкин

Судейкин (входя и осматривая Глаголева). Что скажете?

Глаголев (неловко кланяется и кашляет). Я к вашей милости, Павел Тимофеич.

Судейкин. Вижу, что ко мне. В чем дело?

Глаголев. Да деньжонок нужно бы попросить. (Кланяется.)

Судейкин. Вы кто такой?

Глаголев (переминаясь с ноги на ногу). Архивариуст уездного суда, Глаголев-с.

Судейкин. Извините, господин Глаголев, я вас еще не знаю… (Берет стул.) Садитесь пожалуйста.

Глаголев (кланяется). Я постою-с.

Судейкин (садясь). Ну, полноте; вы ведь не в суде. Садитесь, дед!

Глаголев (про себя). Фу, ты доброта какая.

Судейкин. Скажите, пожалуйста, что вас заставляет ходить в пимах, ведь еще тепло, и снегу нет!

Глаголев. Бедность… Ох, уж эта бедность-то. Осьмеро детей, все мал-мала мене. Старшему четырнадцатый год, хочу в магистрат пристроить, а меньшому пятый год пошел с весны. Жена… Надо кормить, одежу заводить, а денег нет… А ноги болят, пострелы… Есть дома сапожишки, да такие худые, сударь, что иной нищий не возьмет. А в пимах-то ничего, оно помягче…

Судейкин. Зимой-то ничего, а летом, в грязь, неловко, поди?

Глаголев. Летом-то, в грязь, я не хожу в суд.

Судейкин. А часто здесь грязь бывает?

Глаголев. Ноне дней двадцать было сухих.

Судейкин (смеясь). И вы все сидели дома. Лето для вас хороший праздник?

Глаголев. Да, того оно, дела-то немного; придешь все и сделаешь. Я вам скажу, Павел Тимофеич, я все дела в архиве знаю наперечет, потому тридцать лет в архиве служу. Спросите такое-то дело за двадцать пять лет, сейчас найду… Оно бы не бедность, так бы ходил всегда. Скушно дома-то… За груздями разе сходишь раз десяток, да я охотник удить… Озеро, знаете, есть за шесть верст; как клюет-то!.. Ну, а босой на службу не пойдешь. Нищим, сумасшедшим назовут.

Судейкин. Много ли вы получаете жалованья?

Глаголев. Шесть рублей. Уж больше не прибавляют, потому-де, что я уж стар, да и не стою… Вот какие обидчики! Попробовали бы с семейством пожить… Жена старуха, приобресть не откуда… Прошлова лета и то уж ходила в Петровки сбирать в деревни… Надавали добрые люди и яиц, и сметаны, и масла… А теперь вот не то. Ведь восьмеро детей, надо кормить… А об одеже-то и не говорите. Сам-то, тово оно, оденешься в пальтишко, ну, жена наденет чего-нибудь, чуньку какую: надо и на рынок за говядиной, за хлебом сходить, ну, а к соседу или куда за надобностью и в рубашонке сбегает. Свои люди…Летом-то вот еще туды-сюды – бьешься, ладно… А зимой не приведи бог! Две шубенки только, у меня да у жены… Летом-то лишней лопоти не нужно, потому тепло; а зимой все больше надо. Холодно, хоть в кулак вой. Хоть и свой домишко-то, изба да горница, а в злющие морозы стужа смертная. Дров купить не на что; домишко старый, худой такой; ветер так и дует в щели, и снег сыплется, а от пару с потолка куржак всю зиму так и не сходит. Потому, значит, холодно, надо топить, а дров нет… (Чуть не плача:) денег нет.

Судейкин. Как же вы ночью-то зимой спите?

Глаголев (улыбаясь). Привыкли уж. Сам-то я лягу на печь, да еще кое-кто со мной, жена лягет. Печь большая, четверым людям улечься. Взрослые на полати ложатся, а поменьше в печку залезут. (Смеясь и плача:) оно тепло… А настанет день, все и сядут на полати или на печь… Так дымно опять…

Судейкин. Вы бы как-нибудь поправили дом.

Глаголев. Думал я чинить-то, да все деньжонок нет… Ономедни конопатил, да все без толку, все холодно… Старый дом-то… Еще отец покойный строил.

Судейкин. Вы бы детей куда-нибудь пристроили?

Глаголев. Да кому пристроить-то?.. Здесь некуда. Два вон в училище бегают, и тут опять деньги надо. Третий только певчим у меня, да мало носит… А так, – куда?.. Вот, думаю, в магистрат одного… Пишет, говорят, скверно, рубль хочут дать.

Судейкин. Все хоть рубль, а пристроить не мешает. Ну, у вас, поди, ведь доходы есть?

Глаголев. Какие доходы… Разве поверенный, когда попросит сыскать что… Но что каких-нибудь рублей пять в год. Какие уж тут доходы.

Судейкин. Вы бы просились в отставку. Вам ведь пенсион пойдет.

Глаголев (вынимая березовую табакерку и нюхая). Все послужить еще хочется. Ведь дела надо будет сдавать. Вот, говорят, льготы выйдут, жалованья больше будет.

Судейкин. Очень жаль мне вас. Не знаю, как вам пособить…

Глаголев (вставая и кланяясь). Нельзя ли, Павел Тимофеич, пособить… Я вечно за вас буду бога молить. Просил я Чурохова, да не дает бестия…

Судейкин. Не знаю, как помочь вам. Просить судью за вас я не могу; вы знаете, в каком я положении… Подождите. (Уходит.)

ЯВЛЕНИЕ 15-е

Глаголев и Зимин

Зимин (входя). А, старина, зачем ты здесь?

Глаголев. Пришел деньжонок попросить.

Зимин. В суде не стало разве?

Глаголев. Нету. Расходчик не дает.

Зимин. Судью бы попросил.

Глаголев (вздыхая). Просил я, да он прогнал меня.

Зимин. Ну, а у нас какие деньги.

Глаголев. Павла Тимофеича вот прошу заступиться.

Зимин. Ну уж! Он теперь сам защиты искать должен.

Глаголев (не понимая). Кто это?

Зимин. Побольше бы в суд ходил ты… Ты, брат, уходи отсюда. А то судье скажу.

ЯВЛЕНИЕ 16-е

Те же и Судейкин

Судейкин (входя). А, Степан Иваныч! Я слышал, вы донос на меня отправили в губернское правление?

Зимин (заминаясь). Нет…

Судейкин. Ну, полноте! Сознайтесь, пожалуйста. И вам не стыдно лгать! А еще друзья.

Зимин (вздыхая). Я не хотел вас тревожить. Отправлен.

Судейкин. Ну, если спросят вас: правда ли все, что написано на меня, что вы скажете?

Зимин. Скажу, что ложь.

Судейкин. Однако вы подписали, друг любезный.

Зимин. Заставили, хотя я и не хотел.

Судейкин. Прекрасно! В объяснении вы напишете, что неправда, а вас спросят: зачем вы подписали. (Про себя, идет к дверям в комнаты.) Нет, брат, это ведь не со слов столоначальника резолюцию писать в настольном.

ЯВЛЕНИЕ 17-е

Те же и Марфа Павловна с Ольгой

Марфа Павловна. Батюшки, чучело в пимах?

Ольга (смеясь тихо). Старик, бедняга, какой циник! Должно быть, из суда!.. Крючкотвор…

Глаголев (неловко кланяется и роняет табакерку, поднимает. Зимин здоровается с Марфой Павловной и Ольгой.)

Зимин. Погода сегодня хорошая!

Ольга. Помилуйте, дождь идет, они говорят – погода хорошая. Вы скажите, что делали сегодня?

Зимин. А так. Курил, лежал, пел… ну, и к вам пошел… Скука страшная. Завтра утром стрелять еду.

Ольга. А на службу?

Зимин. Ну ее… Подписать за неделю не дали.

Судейкин. Степан Иваныч, Марфа Павловна и Ольга, я вас прошу о сочувствии к одному бедному человеку. У него жена, восьмеро детей, из которых половина теперь больны. Если ему не помогут, у него умрут двое или хоть один из детей. Это бы ничего, что умрут они, а то горе, что новые хлопоты. Я прошу вас помочь.

Марфа Павловна. Это что такое? Какую порешь ты галиматью?

Ольга. Надобно помочь ему, папа.

Судейкин. Бедняк перед нами… Ну, начнем подписку…

Зимин. Этому?! Да не за что ему… Он постоянно клянчить ходит!

Судейкин. Ну, полноте, пожалуйста: вы живете на доходах. Дадим по рублю. Ну, Марфа Павловна, я даю рубль.

Марфа Павловна. Вот еще забавно! Какого-то оборванца пригласил судейского… Где мы возьмем денег, что мы за богачи!

Судейкин. Марфа Павловна, стыдись!

Марфа Павловна. Мне нечего стыдиться.

Судейкин. Припомни-ка Семенова. Ну, покажи-ка пример.

Марфа Павловна. Полтинник.

Судейкин (Зимину). Ну, что же?

Зимин. Право, денег нет.

Судейкин. А в карты есть! Полноте, Семен Иваныч.

Зимин (с сердцем). Я рубль даю.

Ольга (смеясь). Я полтора.

Марфа Павловна (дергая ее за платье). Ты с ума сошла!