Англо-русская распря

Чтобы нагляднее показать, насколько именно распределение покупательной силы в Англии вызывает необходимость цепко держаться старой торговой политики, я представлю читателям маленькую гипотезу. Мы предположили, что весь ежедневный спрос Англии на собственном рынке равняется 5 №№, из которых только четыре покрываются собственным доходом, и только три соответствуют первым потребностям, 2 идут на предметы роскоши и комфорта, причём один № (из этих двух) извлекается эксплуатацией заграничных рынков, а в случае недобора пополняется сокращением тех 3 №, которые идут на первые потребности. Таково современное положение при неравномерном распределении покупательной силы; предположим теперь, что покупательная сила распределена равномерно. Является ли тогда необходимость эксплуатации чуждых наций? Конечно, эксплуатация и при этих условиях возможна, так же как и стремление к ней, но во-первых, она является вовсе не повелительною необходимостью, и её сокращение не произведёт ничего трагического. Немного сузится комфорт всех одинаково, вот и всё. Впрочем, далеко не всё: главное произойдёт во внутренних отношениях производств. В самом деле, посмотрите что произойдёт. Если теперь первые потребности спрашивают предметы потребления в размере 3 №, то это вовсе не потому, чтобы они удовлетворялись таким снабжением, но единственно потому, что на больший спрос нет покупательной силы. Потребности массы не удовлетворены, но распределите равномернее покупательную силу, и спрос на предметы первой необходимости поднимется. Они будут спрошены уже не в размере 3 №, а ЗҐ или даже и того больше. А что значит больший спрос? Он означает необходимость направить на это производство большую рабочую силу. Теперь эта сила занята производством тканей для Индии, тогда она занялась бы или хлебом для англичан или же если и тканями, то для них же. Тоже относительно умеренного комфорта. Словом, перераспределение покупательной силы между потребностями влечёт за собою перераспределение рабочей силы между производствами, сообразно изменившемуся спросу; и кто знает, были ли бы в Англии лишние руки (а следовательно и лишние желудки) при более равномерном распределении покупательной силы между потребностями? Англия может прокормить, по агроному Гаспарену, до 200 миллионов жителей при рациональной обработке всей территории островов Великобритании и Ирландии; ныне же она не прокармливает и 80 миллионов, вывозя для них хлеб из России и Америки. Отчего это? А оттого, что для рациональной обработки территории нужны рабочие руки, ныне занятые приготовлением тканей для индусов и посуды для персов. А отчего они заняты именно этим? Оттого, что для жизни в роскоши средние и высшие классы нуждаются в эксплуатации Востока, а распределение покупательной силы на рынке направляет и распределение рабочей силы между производствами.

Итак, торговая политика Англии содействовала созданию в ней того социально-экономического уродства, которое выше я назвал новою вавилонскою башнею. Создав обрабатывающую промышленность, рассчитанную на потребности обширного Востока, и приведя нацию к столь неравномерному распределению покупательной силы между потребностями, – что остаётся делать Англии? Экономическое владычество на Востоке необходимо, чтобы блестящее снаружи, чёрное внутри, здание держалось. Английская восточная политика таким путём фатально давит и Восток и самую Англию. Восток она держит в невозможном и антипрогрессивном политическом status quo, приводя вместе с тем к полной руине его материальную культуру, закрывая ему все старые пути исторического движения и не пуская на новый. В Англии эта политика поддерживает, увековечивает и развивает экономический строй односторонней культуры, тот роковой порядок, который является в самой грозной зависимости от дальнейших успехов английской торговой политики, и которому может нанести смертельный удар первая серьёзная неудача этой политики. Роковая коллизия исторических течений полна ужасного трагизма…

На Востоке Англии (т. е. «культурной» Англии) есть из-за чего бороться, и борьба эта не игра государственных высокомудрствований, как у Австрии, а ставка на карту всего современного строя Англии. Ставка громадная и роковая. В следующих главах я постараюсь указать, откуда надвигаются для английской буржуазии грозные тучи, где сама она их ищет и как приготовляется встретить и ответить?

Русское движение на Восток

Два Востока. – Ахура Мазда и Ахриман. – Роль Ахримана в истории Востока. – Вмешательство Ахримана в русскую историю и его влияние на Россию. – Борьба России с Востоком Ахримана. – Эта борьба составляет одну из главных причин русского движения на Восток. – Общий очерк движения.

Совсем иначе, нежели Англии и другим западным нациям Европы, суждено было встретиться и столкнуться с Востоком нашему отечеству. По своему географическому положению и по ряду исторических событий, ознаменовавших историю Востока в течение исторической жизни славянского племени, это племя было поставлено в совершенно другие отношения к Востоку, нежели племена романской и германской расы, и отношения эти, начавшиеся почти с самого пробуждения славянского племени к исторической жизни, сделались роковыми для славянской истории, которая и доселе не может считать себя вполне эмансипированною от исторических завещаний того Востока, с которым славянству выпало на долю вступить слишком рано в борьбу. А этот Восток не совсем похож на тот другой, с которым Европа вступила в первые сношения ещё через посредство итальянских республик средних веков, и за который она вела и ведёт столько братоубийственных войн. Тот старо-культурный Восток объемлет собою южную грань великого азиатского материка. Он занимает четыре южно-азиатских полуострова (Малая Азия, Аравия, Индостан, Индокитай) и лежащие между ними и вблизи их части материка, а именно: страны семитического Леванта, арийского Ирана и монгольского Китая с островами (о-ва Средиземного моря, Малайский архипелаг, Япония и др.). Протягиваясь от берегов Чёрного и Средиземного моря до берегов Тихого океана, омываемые с трёх сторон тёплыми водами многочисленных морей и заливов и ограниченные с севера беспрерывными горными кряжами, составляющими самые могучие возвышения земной коры, эти страны старой азиатской культуры заключают в себе почти всё то, что составляет историческую Азию. Густонаселённые, с тысячелетнею историею и цивилизациею, они-то в средние века и представляли тот сказочный мир Востока, который так был заманчив для Запада своими богатствами и чудесами своей культуры и своей природы. И за них-то народы Запада вступили в борьбу, которая привела в XIX ст. к полному торжеству Англии, утвердившей частью политическое, частью коммерческое господство на пространстве всех этих обширных территорий и над всеми этими сотнями миллионов населений. Об этом я говорил в двух последних главах. За пределами этих стран только немногими оазисами врезалась старая азиатская культура в глубь азиатского материка, громадная же часть его, в течение тысячелетий, видевших столько перемен и переворотов на историческом Востоке и бывших свидетелями стольких цветущих культур и стольких падений, оставалась вне общего исторического течения и не приобщалась к восточной цивилизации. Эта часть материка отделяется, как уже выше сказано, от культурного, исторического Востока цепями могучих гор, начиная с Кавказа (с его западным продолжением Тавром), продолжая Эльбурсом, окаймляющим западный Иран со стороны Каспийского моря и Туркменской пустыни, Паропамизом и Гиндукушем, окаймляющих с северной стороны восточный Иран, Гималаем, составляющим северную стену Индостана, и кончая восточными разветвлениями этого последнего и других параллельных хребтов, ограждающих собою Китай от монгольских пустынь. На север от всех этих хребтов и горных столплений лежат (за некоторыми исключениями) страны, резко отличающиеся от лежащих к югу. Начиная с северного побережья Чёрного моря и кончая Маньчжуриею, на берегах Амура, мы видим тут ряд степей и пустынь, занимающих громадное пространство, большею частью значительно возвышенных и мало орошённых водою. На север от этих степей лежали с незапамятных времён сплошные вековые леса, орошённые могучими реками. Итак, перед нами три Азии: южная культурная, степная и северная лесистая. Последняя в истории Востока никакого участия не принимала до самого последнего времени, но нельзя того же сказать о степях и пустынях Средней Азии. Не приобщаясь к истории культурной Азии, народы пустынь периодически вмешивались в эту историю и производили громадные перевороты. Номады, живущие в патриархальном быту с тех пор, как их помнит история, и в течение не одного тысячелетия сохранившие тот же быт, те же потребности, идеалы и инстинкты, эти дети степей всегда появлялись в истории Востока в одном и том же значении. Во времена процветания и могущества культурных стран Востока они упоминаются в летописях единственно по набегам, которые они делают на пограничные страны. Набеги эти были явлением постоянным и потому, конечно, заносились и описывались летописями только в случаях особенных, когда размеры набега выходили из обыкновенных пределов и опустошение распространялось на громадные пространства. В самые даже цветущие эпохи восточных государств, когда они стояли в апогее своего могущества, эти набеги не прекращались, так же как и походы армий культурных наций в глубь степей для наказания разбойников. Но если и в эпохи процветания орды степных хищников беспокоили культурные страны Востока, то в эпохи упадка, периодически повторявшиеся на Востоке, эти орды являлись поистине бичом Божиим; они разоряли самые цветущие страны, избивали и уводили в неволю многочисленные населения и истребляли культуру, и без того клонившуюся к упадку. Порою эти опустошительные и истребительные набеги превращались в целые нашествия; отдельные орды сливались под одною властью и, движимые фанатическою верою в звезду предводителя и старым наследственным хищничеством, стремились ко всемирному господству, т. е. ко всемирному опустошению и одичанию. Если первые шаги этих всесветных мирокрушителей не встречали надлежащего отпора, вследствие упадка восточных государств, то фанатизированные орды скоро стекались под победоносные знамёна и тогда заливали мир кровью, истребляя и население, и его материальную культуру мечем и огнём. Аттила, Чингис, Тимур являются представителями таких удавшихся мирокрушителей, распространивших ужасы своего «призвания» до пределов Запада и потому занесённых и в наши летописи; но многое множество было других мирокрушителей, которым не суждено было дойти до нашей части света, и которые тем не менее оставили не менее ужасный след в историях Ирана, Индостана, Китая и особенно в истории несчастных культурных оазисов, врезающихся к северу от пограничных горных кряжей клиньями в степи и пустыни номадов.

Эта борьба между культурным Востоком и среднеазиатским кочевым дикарём проходит чёрною нитью через всю историю Азии и составляет одну из причин, почему культуры Востока замкнулись в заколдованный круг исторического циклизма, о котором я говорил выше. Эта борьба нашла себе поэтическое выражение в древних легендах Ирана, того Ирана, которому пришлось вынести самую тяжёлую борьбу с дикарями, и который теперь лежит раздавленный этой борьбою, хотя и непобеждённый. Зенд-Авеста, этот древнейший миф арийского индоевропейского племени, олицетворяет эту борьбу культурных народов Азии с дикарями севера в виде постоянной непрерывной борьбы между двумя божественными существами зла и добра. Ахура Мазда (переделанный греками в Ормузда) создал мир для блага человечества и отдал своему избранному народу Иранскому (по Зенд-Авесте просто Арийскому, Эриэне), но явился Ахриман, представитель зла, и поселил в это созданное Ахура Маздою «место благодати» зиму. Ахура Мазда обратил это творение зла к добру, оплодотворив землю снеговыми водами, но всё же первое место благодати было испорчено и пришлось части народа выселяться. Ахура Мазда создаёт второе место благодати, – Ахриман и его портит. Ахура Мазда частью исправляет, частью заменяет его третьим и т. д. и т. д. Ахриман является всюду, он создаёт сухость, пески пустыни, вредных животных и насекомых, наконец, дикарей пустыни. Ахура Мазда создаёт 15 мест благодати (Согдиана, Бактриана и т. д. – филологи в них узнали разные страны Ирана), и все они отчасти испорчены Ахриманом и, хотя Ахура Мазда всюду восстанавливает добро, но и зло, созданное Ахриманом, остаётся – и человечеству приходится бороться с ним. Конечно, одним из самых роковых созданий Ахримана был Туран, т. е. дикари, кочевники. Культура Ирана победила и обратила на пользу человечества другие бедствия, которыми Ахриман испортил места благодати, созданные Ахура Маздою; но это последнее исчадие зла, Туран в тысячелетней борьбе ниспроверг и культуру Ирана и сам высокий трон Ахура Мазды. Азия Ахримана была всегда бичом Азии Ахура Мазды и тем тормозом, без которого, быть может, культурному Востоку не пришлось бы ныне подпасть под власть младшего сына цивилизации, европейского Запада.

Говоря в первых трёх главах о Востоке и его отношениях к Западу, я всюду разумел культурный Восток, Ормуздову Азию, но не с этой Азиею, а с Азиею Ахримана пришлось встретиться славянским племенам восточной Европы и вынести первую в Европе и, как оказывается, последнюю и окончательную борьбу за человеческий прогресс и цивилизацию против козней Ахримана и его исчадия, дикарей-кочевников, населяющих беспредельные степи и пустыни верхней Азии.

В лесах восточноевропейской низменной равнины, составляющих прямое продолжение лесов североазиатской низи и образовавших непрерывную связь этих лесов с такими же сплошными лесами Германии, обитало во времена первого устроения новой Европы обширное славянское племя индоевропейской расы. В этих лесах, граничивших к югу и юго-востоку со степями и пустынями Ахримановых народов, зародилось славянское государство и с первых же шагов своего исторического бытия вступило в борьбу за культуру и прогресс с жителями степей, самыми западными отпрысками великой и многочисленной семьи Ахримановых мирокрушителей. Борьба с печенегами, половцами, болгарами, ясами, косогами и другими кочевниками тюркского или монгольского племени наполняет собою первые века исторической жизни Руси. Но как ни печально было это соседство, и как ни вредно должно было оно отражаться на развитии молодой нации в течение первых четырёх веков (IX–XIII вв.), Русь выносила эту борьбу, продолжая своё культурное и политическое развитие. Здесь не место входить в рассмотрение ни степени, ни самого хода этого развития; для нас довольно помнить, что развитие это шло по типу прогрессивной, а не циклической культуры. Но этим зачаткам прогрессивной культуры не суждено было развиться и расцвести. Ахриман выслал из недр азиатских пустынь дикарей-номадов, которые в середине XIII ст. совершили одно из мирокрушительных нашествий, в неудержимом своём разливе поглотившее все восточные культурные страны и даже плеснувшее на страны Запада. Эта была эпоха Чингиса, великого Каана всех монгольских и тюркских орд Верхней Азии. Русь была тоже покорена, опустошена, её население истреблено, её зарождающаяся культура удушена. Это монгольское иго, продолжавшееся целых два столетия и всё наполненное страшными опустошениями и поголовными избиениями, ниспровергло культуру первых веков русской истории. С большим трудом с середины XVII ст. (через два столетия после освобождения и через четыре после нашествия) начала мало-помалу русская история возвращаться в прежнее ложе и перерабатывать свою цивилизацию по типу прогрессивному. Таково было влияние на Россию того Востока, с которым этой стране лесной культуры пришлось иметь дело с самых пелёнок своей исторической жизни; влияние это было самое пагубное. Но поборовши орды Ахримана и долгою культурною борьбою снова приобщившись к общеевропейскому прогрессу, Россия вместе с тем дала обратное движение той верхнеазиатской волне, которая чуть не поглотила её наравне с культурами Азии. Россия вступила, немедля после своего освобождения, в решительную борьбу с Востоком Ахримана. Этот Восток конечно остался при прежних привычках, традициях и инстинктах. По прежнему он продолжал жить набегами на соседние культурные страны и по прежнему только разорением и кровавыми избиениями вписывал своё существование в летописи мира. Конечно, и относительно освободившейся России он держал себя не иначе. Россия ответила наступательно и из своих родных лесов вышла в степь, чтобы обезопасить себя от разбойников, издавна населявших эту степь. С XVI столетия началось наступление России на степные племена Ахриманова Востока. В этом столетии пали два татарских ханства – Казанское и Астраханское, и Россия, став на берегу Каспия, изолировала разбойников Черноморских степей от сообщения со своими неисчислимыми (как тогда казалось) братьями степей и пустынь Верхней Азии. Тогда же началась упорная борьба с изолированными крымскими разбойниками, но тогда же это изолирование прекратилось, так как последний татарский ханат на европейской почве нашёл себе поддержку в новых тюркских ордах, вторгшихся в Европу южным путём (через Иран и Левант) и покоривших южных славян, подобно тому, как предшественники XIII ст. покорили северных. Поддержанные турками крымские татары продолжали борьбу в течении двух с лишним столетий, продолжая разорять наши южные окраины. Наконец, в XVIII ст. и эта последняя татарская орда на европейских границах России пала. Все европейские степи, составляющие естественное продолжение среднеазиатских и лучший путь для вторжения, были умиротворены, прочно заняты и колонизуемы культурою. Но восточные пределы этих степей, уральские области, продолжали быть тревожимы набегами степных разбойников тюрко-монгольского племени. За Уралом расстилаются обширные киргизские степи, населённые многочисленными кочевниками, бывшими в описываемую эпоху одними из самых опасных и диких разбойников. Пришлось заняться и их умиротворением. Таким образом, подвигая всё далее и далее на Восток свои границы и встречая необходимость обеспечивать и эти новые границы от новых, ещё не умиротворённых племён Верхней Азии, Россия волею неволею должна была принять на себя неблагодарную задачу – умиротворить страны Ахримановой Азии и раз навсегда положить предел борьбе сынов Ахура Мазды, то есть культурных народов, с дикими сынами Ахримана. Эти народы Ахримана не однажды ниспровергали культуры Востока; с Запада, наконец, явилась сила, которая взялась ниспровергнуть самый престол Ахримана и установить наконец мир между культурною Азией и её северными соседями. Только этот мир дозволит Ормуздовой Азии свободно и с шансами на успех заняться приобщением себя к общечеловеческому прогрессу, созданному народами Запада.

Но эта задача России, выпавшая ей на долю волею истории и в силу её географического положения, накладывает с одной стороны тяжёлую историческую ношу, неизвестную народам западной Европы, а с другой стороны приводит её через покорённые степи и умиротворённых дикарей к границам старо-культурного Востока Ахура Мазды, того Востока, на который Англия смотрит с такою поистине любовною ревностью как на своё достояние. Россия уже стала на границах Леванта, Персии, Китая, а покорением среднеазиатских ханств быстро приближается к границам Индостана. Но об этом я поговорю подробнее в другой главе, а теперь ограничусь этим общим очерком отношений между Россией и Востоком в течение первого тысячелетия нашей истории. Я также ещё не успел надлежащим образом очертить характер русского движения на Восток. А пока удовольствуемся тем выводом, что движение России на Восток, начавшееся издревле, наложено на неё тяжёлою историческою необходимостью и, будучи в высшей степени благодетельно для самого Востока, составляет (большею частью) для России только тяжесть и жертвы без вознаграждения, если не считать вознаграждением безопасность границ от разбоев и набегов.

Русское движение на Восток

Двойной характер движения: умиротворение и колонизация. – Казачество. – Незначительность торгового движения. – Линии и их фатальное движение. – Пустыня. – Перенесение линий за пустыню. – Оренбургская линия. – Сибирская. – Необходимость сомкнуть и вторжение в культурные оазисы Средней Азии. – Область умиротворения. – Обзор старо-культурных оазисов во власти хищников. – Завоевание в этих оазисах в 60-х и 70-х годах. – Значение этого нового шага по пути умиротворения. – Встреча с Англией.

В прошлой главе я старался показать ту историческую необходимость, которая, поставив Россию лицом к лицу не с культурным, а с хищническим Востоком, вынудила её на борьбу с ним и фатально, неизбежно вызвала движение на Восток, привела её к границам Турции, Персии, Китая и подвигает к границам Англо-Индии. Но конечно было бы преувеличением приписывать исключительно этой причине русское движение на Восток. Оно (т. е. соседство хищнической Ахримановой Азии) вызвало движение и постоянно питало и питает до сих пор, но конечно не одна эта необходимость обезопасить свои окраины от хищных сынов Ахримана толкала русских людей в глубь Азии. Поиски новых земель, страсть к завоеваниям и другие общие всему человечеству побуждения влекли русских пионеров всё далее и далее на Восток, пока в конце XVII ст. они не достигли берегов Тихого океана. Это другое движение надо вполне различать от движения для умиротворения и охранения окраин. Последнее вторгалось в степи и пустыни, окаймляющие повсюду в Восточной Европе и Азии леса более северного пояса. В пределах этого лесного пояса шло то другое движение. Они шли оба параллельно и даже отчасти совпадали, но их не должно ни смешивать, ни обобщать. Причины, двигавшие Русь на Пермь, Югру, Сибирь – вплоть до Камчатки и Амура – имеют очень мало общего с причинами, вынудившими покорение Казани, Астрахани, Крыма, занятие степей новороссийских, прикаспийских и киргизских. Но если причины обоих движений на Восток и были неодинаковы, то нельзя сказать того же о характере движения, о тех способах, которыми закреплялись успехи и умиротворялись обширные пространства. Дело в том, что нигде русское движение не было исключительно военным, но всегда и всюду вместе с тем и земледельческим. Колонизация занятого края всегда шла рука об руку с его завоеванием. Исторические условия русской жизни, а между ними в значительной степени именно постоянная борьба с хищниками Ахримановой Азии, создали у нас особый вид пограничной военно-земледельческой милиции – казачество. Это казачество завоевало Сибирь и впервые ещё в XVII ст. водрузило русское знамя на берегах Амура; оно же первое через степи, отделявшие южные окраины лесной Руси от южных морей (Чёрного и Каспийского), достигло этих берегов; на нём же лежала главная забота по умиротворению Кавказа и Киргизских степей.

Казачество – конечно войско, но вместе с тем и земледельческое население. Казацкая станица – конечно военный форпост, но вместе с тем и село, преданное разного рода мирным занятиям – хлебопашеству, скотоводству, рыбному и другим промыслам. Такой характер казачества придаёт ему особую специальную приспособленность к борьбе с полудикими хищниками, которых оно в течении трёх столетий постоянно умиротворяет. Казацкая линия не нуждается за собою в каких-либо операционных базисах, коммуникационных линиях; она сама в себе в своих станицах (т. е. на самых оборонительных линиях) представляет операционный базис. Военно-земледельческая колония, казацкая станица сама себя содержит и сама защищает себя и от хищных соседей, но этот-то двойной характер казачьей оборонительной линии, столь хорошо приспособленный к борьбе с разбойниками степей, вместе с тем ведёт к тому, что борьба эта волей-неволею носит характер наступательный. Учреждение исключительно военной оборонительной линии значительно впереди культурного пояса может до известной степени обезопасить этот пояс от степных разбойников, но если учреждается линия казачья, т. е. военно-земледельческая, то вместе с её выдвиганием вперёд движется за нею немедленно и культурный пояс. Ряд казачьих станиц уже сам по себе составляет полосу земледельческой культуры, но этого мало: за земледельцем-казаком идёт торговец, возникают городки и местечки, жители которых тоже начинают заниматься культурою и промыслами, а за сим естественно появляется и мирное село. И вот, для безопасности этого нового культурного пояса, нужно снова выдвигать казачью линию, а за нею снова движется и мирное население, и земледельческая культура и т. д. и т. д. Такова, так сказать, схема движения в глубь степей и гор (Кавказ); подробности конечно самые различные. Движение военное параллельно с движением земледельчески-колонизационным; второе закрепляет первое, но и толкает его далее, – такова общая характеристика русского движения на Восток, из родной области лесов в глубь степей.

Быть может, некоторые пожелали бы прибавить к этим пионерам военно-земледельческого типа ещё пионеров-торговцев, но едва ли подобная прибавка выдержит критику. Торговля никогда не прокладывала путей ни нашему оружию, ни колонизации. Она шла за ними и далеко позади их. Так долгое время после покорения восточной Сибири, основания там русских центров и расселения русских колоний (забайкальское казачье войско, восточносибирские казачьи батальоны, старообрядческие поселения, ссыльнопоселенцы и т. д.), весь этот край одевался в китайские ткани и вообще пользовался продуктами китайского, а не русского производства. Западная Сибирь (русская уже с XVI ст. и населённая в большинстве русскими) до половины настоящего столетия снабжалась тканями и другими изделиями обрабатывающей промышленности из Бухары и вообще среднеазиатских ханств, но не из России. Наконец, в настоящее время баланс русской торговли со Среднею Азиею постоянно заключается не в нашу пользу. Бухара, Хива, Кокан, как оказывается, больше ввозят в Россию, нежели получают из неё, выручая разницу наличным золотом. Кочевые народы степей и пустынь верхней Азии, уже покорённые нами (киргизы, кипчаки, кара-киргизы, таранчи и т. д.) снабжаются всем им необходимым из тех же ханств, а не из России. Торговля с Персией тоже заключается большею частью в пользу иранцев. Все эти любопытные сведения я почерпнул из книжки г-на Терентьева «Россия и Англия в борьбе за рынки». Неправда ли, как это громкое заглавие соответствует фактам, добросовестно сообщённым самим г-ном Терентьевым! Какая уже тут борьба с Англией, когда мы и с киргизом и бухарцем справиться не можем. А г-н Терентьев говорит о борьбе с Англией за рынки! Из книги г-на Терентьева, впрочем, видно, что англичане проложили себе путь в независимые среднеазиатские ханства. Но дальнейшему распространению и упрочению этого рынка мешает то, что значительная часть Средней Азии в руках России, которая частью вовсе воспретила, частью обложила покровительственным тарифом английские товары. Из вышеприведённых фактов, однако, явствует, что в этом случае Россия покровительствует не столько русской промышленности и торговле, сколько местной, которая охраняется от подавления английскою. Впрочем, приводя все эти факты и соображения, я вовсе не нахожу их ни печальными, ни предосудительными для нас. В других главах я показал, к какому поистине критическому состоянию привело Англию производство для других. Эксплуатируя сотни миллионов, Англия в самом своём существовании (в её настоящем виде) зависит от послушания всех этих разношёрстных населений старо-культурных стран Востока. Не желая моей родине ничего подобного, я могу только радоваться, что она ещё достаточно далека от такого поистине блистательно-печального состояния. Впрочем, я отвлёкся от предмета, так как единственная цель этого небольшого отступления была напомнить, что торговля, – эта важная, а порою и главная пружина западноевропейской колонизации, – была не при чём в истории русского движения на Восток. Западная Сибирь была покорена в XVI ст., русский земледелец занял её в течении XVI–XVIII ст., русский купец утвердился в ней только во второй половине XIX ст., на три столетия опоздав после казака и мирного земледельца. Тоже и в восточной Сибири, и в киргизских степях, и в Средней Азии, и на Амуре, и за Кавказом. Если в последнее время стали обращать внимание на интересы русской торговли при движении на Восток, то это, конечно, отчасти доказывает, что русский купец проснулся и не хочет более отставать от земледельца, но с другой стороны значительное влияние на эти толки и заботы об интересах торговли должно иметь просто веяние с Запада. Англичане, французы, немцы толкуют об интересах торговли, – не отставать же и нам.