Пять пьес

Синев. Засудят, в Сибирь сошлют, сами же будете плакать!

Лида. Вы уходить от нас задумали, а я портфеля не отдам!

Синев. Не отдадите – догоню и сам отниму!

Лида. Ха-ха-ха! ловите ветра в пол.

Убегают..

Людмила Александровна (вне себя). Слышите? Слышите, как весело!.. А они счастливы, неблагодарные! они играют, смеются, они – чужие моим мучениям. Смеются в то время, когда я живу хуже, чем на каторге! Неблагодарные! будь они прок…

Сердецкий. Давно ли вы любили их больше всего на свете, а вот уже проклинаете.

Молчат.

Людмила Александровна. Теперь вы знаете все… судите меня… кляните!..

Сердецкий. Полно, Людмила Александровна! Судьею вашим я быть не могу. Я вас слишком давно и слишком сильно люблю. Жалеть да молчать вот что мне осталось.

Людмила Александровна. А мне?

Сердецкий молчит.

Да не умирать же мне… не умирать же, Аркадий Николаевич?!

Сердецкий молчит.

Людмила Александровна. Я пришла к вам, к другу, сердцеведу, писателю, потому что сама не знаю, что мне с собой сделать. Я на вас надеялась, что вы мне подскажете… А вы…

Сердецкий. Если верите, молитесь.

Людмила Александровна. А! молилась я! Еще страшнее стало… «Не уибй» – забыли вы, Аркадий Николаевич?

Сердецкий молчит.

Людмила Александровна. Больше вы ничего мне не скажете?

Сердецкий (с отчаянием). Ах, Людмила!

Людмила Александровна. Послушайте… пускай я буду гадкая, ужасная, но ведь имела я, имела право убить его?

Сердецкий (твердо). Да. Имели.

Людмила Александровна. А!.. Благодарю вас!.. благодарю!..

Сердецкий. Об одном жалею, что вы это сделали, а не я за вас.

Людмила Александровна (робко приближается к нему). Я, может быть, противна вам?

Сердецкий. Людмила!

Людмила Александровна. А! не перебивайте! Это не от вас зависит! это инстинктивно бывает… Ведь кровь на мне… Но вы не презираете меня? нет? не правда ли?

Сердецкий. Я вас люблю, как любил всю жизнь.

Людмила Александровна. Да, всю жизнь… А знаете ли? Ведь и я вас любила когда-то… Да… Может быть, если бы… а! что толковать! Снявши голову, по волосам не плачут.

Берет Сердецкого обеими руками за голову и крепко целует его в губы.

Это в первый и последний раз между нами, голубчик. Прощайте. Это вам от покойницы. И больше не любите меня: не стою.

Сердецкий. Что вы хотите делать с собою?

Людмила Александровна. Не все ли равно? Не все ли равно?

Быстро уходить,

Олимпиада Алексеевна (входит справа). Батюшки, какой мрачный! Что с вами? или в лесу знакомый медведь умер?

Сердецкий. Вот что, Олимпиада Алексеевна. Я возлагаю на вас большую надежду – на счет Людмилы Александровны…

Олимпиада Алексеевна. Ну-с?

Сердецкий. Она, в последние дни, из всех своих только к вам и относится дружелюбно, только вас одну еще и любит.

Олимпиада Алексеевна. Умная женщина, – потому меня и любит. Степан Ильич, супруг мой, даже Петька Синев все норовят осудить меня за мой веселый нрав, все мораль мне читают. А Людмила – ни-ни! И умна. Не судит и судима не будет. Ну что? Кому надо? Ведь это последнее пламя: доживаю свой век. Доживу, и кончено. Уйду в благотворительность, стану дамою-патронессою. Такое лицемерие на себя напущу, – чертям тошно будет. Знаете поговорку: «когда черт стареет, он идет в монахи». Так и я. Много-много, если иной раз съезжу за границу инкогнито и припасу там себе на голодные зубы, какого-нибудь тореадора.

Сердецкий. Простите, голубушка, расстроен я, не до шуток мне. Вот что: приглядите вы за Людмилою Александровною, не оставляйте ее одну…

Олимпиада Алексеевна. Я и то уже глаз с неё не свожу.

Сердецкий. Может быть, ваше общество развлечет ее немного.

Уходить. Входят Лида, Митя и Синев – ведут Лиду за руки y Синева – отнятый портфель.

Синев. Ура! победил и овладел трофеем… Митяй! благодарю за вооруженную помощь.

Лида. Да, когда вдвоем на одну, да еще я поскользнулась…

Убегает.

Олимпиада Алексеевна. Разыграться изволили, Петр Дмитриевич? Вот уж пословица-то верно говорит: связался черт с младенцом.

Синев. Митя! кланяйся и благодари: тут и на твою долю досталось!

Mитя. Нет, я, кажется, тебя, в самом деле, скальпирую.

Синев. Не сверкай взорами: я только два слова…

Отводить Олимпиаду Алексеевну в сторону.

Тетушка…

Олимпиада Алексеевна. Секрет?

Синев. Строжайший.

Олимпиада Алексеевна. Денег, что ли, надо?

Синев. Тьфу! когда я y вас просил? Вот что: Людмила Александровна…

Олимпиада Алексеевна. И этот! Да что вы помешались все на Людмиле Александровне?

Синев. Пишет она вам иногда?

Олимпиада Алексеевна. Почти каждый день обменяемся запискою, а то двумя…

Синев. Голубые листки?

Олимпиада Алексеевна. Да, y неё всегда такая бумага… Да на что тебе?

Синев. Квадратики? да?

Олимпиада Алексеевна. Господи! Вот пристал!.. Ну, да!.. Мистификацию, что ли, затеваешь?

Синев. Нет, скорее распутываю… Благодарю вас, тетя Липа!

Олимпиада Алексеевна. Больше ничего?

Синев. Ничего.

Олимпиада Алексеевна. Стоило красивую женщину в угол уводить! Только любопытство раздразнил!

Митя. Кончились ваши таинственности?

Синев. Кончились, брат! Совсем… Теперь все таинственности кончились!

Олимпиада Алексеевна и Митя уходят.

Синев (один). Некто Брут, говорит история, из чувства гражданского долга, отрубил головы своим сыновьям. Людмила Александровна мне почти не родственница даже, да и не рубить голову ей приходится, а только посадить ее на скамью подсудимых. Улики явные… Преступна! Ясно, как день, что преступна!.. Ну-с, Петр Дмитриевич! вот тебе секира: руби!.. Что же рука-то не поднимается? Эх-хе-хе!

Стоит в задумчивости. Людмила Александровна показывается в столовой.

Я не в силах арестовать ее… лучше в отставку подам! Пусть другой… Но, с другой стороны…

Людмила Александровна медленно входит и приближается к Синеву. Она идет как соннамбула, будто не замечая его…

Синев заступает ей дорогу. Людмила Александровна…

Людмила Александровна вздрогнула, остановилась, смотрит на Синева тусклым, мертвым взором, точно не узнает его.

Синев. Нет! Не могу! не могу!

Убегает.

Людмила Александровна (долго смотрит вслед ему). Догадался, наконец? Поздно! надо было брать меня живою: от мертвой добыча не велика.

Олимпиада Алексеевна (входит). Что так задумчива? что так печальна?

Людмила Александровна. Липа!

Олимпиада Алексеевна. Ты опять киснешь? Жаль. Право, мне тебя жаль. Годы наши не девичьи, летять быстро. А ты теряешь золотое время на хандру… Есть ли смысл? Хоть бы разок улыбнулась. Что это? кого собираешься хоронить?

Людмила Александровна. Себя, Липа.

Олимпиада Алексеевна (хохочет). Ой, как страшно! Что же тебе в нощи видение было? Это случается.

Людмила Александровна. Да, видение… тяжелый, ужасный сон.

Олимпиада Алексеевна. Я тяжелые сны только на маслянице вижу, после блинов, а то все веселые. Будто я Перикола, а Пикилло – Мазини. Будто в меня пушкинский монумент влюблен, – что-нибудь этакое. А чаще всего никаких. Жизнь-то мою знаешь: вечный праздник! – оперетка, Стрельна, шампанское… Вернешься домой, устала до смерти, стоя спишь; добралась до подушки и ау! как мертвая!

Людмила Александровна. Как мертвая!

Олимпиада Алексеевна. Ты на жизнь-то полегче гляди: что серьезиться? С какой стати? Разве y нас какие-нибудь удольфские тайны на душе, змеи за сердце сосут? Я уж и то смеялась давеча Петьке Синеву: что он ищет рукавицы, когда он за пазухою?

Людмила Александровна. А!..

Олимпиада Алексеевна. Приглядись, говорю, к Людмил: какой тебе еще надо убийцы? Лицо точно она вот-вот сейчас в семи душах повинится…

Людмила Александровна. Не шути этим! не шути! не смей шутить!

Олимпиада Алексеевна. Э! от слова не станется.

Людмила Александровна. Не шути! Это… это страшное.

Олимпиада Алексеевна. Эка трагедию ты на себя напустила! Даже по Москве разговор о тебе пошел.

Людмила Александровна. Уже!

Олимпиада Алексеевна. Намедни встречаю княгиню Настю… ну, знаешь, её язычок! – А что, спрашивает, Липочка: правда это, что ваша приятельница Верховская была влюблена в покойного Ревизанова и теперь облеклась по нем в траур?

Людмила Александровна. Я в него? в этого… изверга?.. Да как она смела?! Как ты смеешь?!

Олимпиада Алексеевна. Пожалуйста, не кричи. Во-первых, я ничего не смею, а во-вторых… я все смею! не закажешь! Княгине я за тебя отпела, конечно. Ну, а влюбиться в Ревизанова что тут особенного? Да мне о нем Леони такое поразсказала… ну-ну! Я чуть не растаяла, честное слово. И этакого-то милого человека укокошила какая-то дура!.. Не понимаю я этих романических убийств. За что? кому какая корысть? Мужчины, хоть и подлецы немножко, а народ хороший. Не будь их на свете, я бы, пожалуй, в монастырь пошла.

Людмила Александровна. Ах, ничтожество!

Ломает руки в смертельной тоске.

Липа!

Олимпиада Алексеевна. Что?

Людмила Александровна. Дай мне средство, научи меня быть такою же счастливою, как ты!

Олимпиада Алексеевна. А кто тебе мешает? Живи, как я, – и будешь, как я.

Людмила Александровна. Не хочу я больше снов… не надо их! не надо!

Олимпиада Алексеевна. Ну, уж это, матушка, не от нас зависит. Это – кому как дано!

Людмила Александровна. Мертвые снов не видят.

Олимпиада Алексеевна. Не к ночи будь сказано!

Людмила Александровна. Вечный мрак…забвение… тишина…

Олимпиада Алексеевна. Ну, что уж! Известное дело: мертвым телом хоть забор подпирай!

Людмила Александровна. Зачем люди клевещут на смерть, представляют ее ужасною, жестокою?.. Жизнь страшна, жизнь свирепа, а смерть ласковый ангел. Она исцеляет… Она защитить меня… она простит…

Олимпиада Алексеевна. То есть – убей ты меня, а я ничего не понимаю, что с тобою творится. Так всю и дергает.

С внезапным вдохновением.

Слушай! говори прямо: в самом деле, что ли спуталась с кем?

Л. А., оторванная от своих мыслей, смотрит, не понимая.

Так это дело житейское! Доверься мне: слава Богу, подруги!

Л. А., поняв, наконец, разражается истерическим смехом.

Все будет шито и крыто. Я на секреты не женщина – могила.

Людмила Александровна (безумно хохочет). Нет… нет… нет! Спасибо!.. Эта могила не для меня… Я найду себе другую!.. другую!..

Быстро уходить.

Олимпиада Алексеевна. Да куда же ты? куда?.. Фу! перепугала! Ох, уж эти мне в нервные натуры! Напустят на себя неопределенность чувств и казнятся. Зачем? кому надо! Терпеть не могу.

Выстрел.

Ай!

Из разных дверей выбегают Синев, Митя, Лида.

Синев. Что случилось?

Митя. Кто стрелял?

Лида. Где?

Олимпиада Алексеевна. Ох… боюсь и думать… Людмила… там…

Лида. Мамочка!

Митя. Господи!

Бегут за сцену.

Голос Сердецкого. Помогите кто-нибудь… скорее, бегите за доктором!.. Митя! поднимай ее! Вот так!..

Вдвоем с Mитею выносят Людмилу Александровну.

Лида. Мамочка!

Людмила Александровна. Это я нечаянно… вы не думайте… Я задела… Не следовало трогать… Ох!

Сердецкий. Петр Дмитриевич! скорее доктора! Пошлите в клуб за Степаном Ильичем.

Людмила Александровна. Поздно… Не успеете… Друг мой! Я умираю… Спасибо за все!.. Передайте мужу – пусть простит… Дети!.. Митя!.. Лида!.. измучила я вас… простите!.

Митя. Мамочка моя! мамочка! Господи! да за что же?

Олимпиада Алексеевна (гладит его по голове). Полно, золотой мой, полно! Это ничего, мама поправится.

Людмила Александровна. Нет, я не поправлюсь… Петр Дмитриевич! вы видите…

Синев. Ах, глаза бы не глядели!

Людмила Александровна. Подойдите… ближе… я должна вам сказать…

Сердецкий. Не надо этого, Людмила, совсем не надо!

Людмила Александровна. Надо, Аркадий Николаевич, совесть велит… моя бедная отравленная совесть…

Синев угрюмо приближается.

Людмила Александровна. Забудьте все!.. Прекратите дело!.. Я прошу вас!.. Теперь я имею право просить… Жизнью заплачено за жизнь… Ох!.. Дети!.. Ми… Митя!.. простите!.. Люблю… всех люблю… Ах!

Умирает.

Лида. Мамочка!

Митя. Мама! За что, за что, за что?

С воплем припадает к трупу.

Занавес.КОНЕЦ.

ПРИМЕЧАНИЕ. Заключительная сцена смерти Людмилы Верховской в этом издании начинается во второй, петербургской, редакции. Так играла ее Л. Б. Яворская, имеющая право считать роль Верховской одною из удачнейших в своем обширном репертуар. У Корша и в провинции сцена эта шла по первой редакции. Так как многие исполнительницы предпочитают ее петербургской и, благодаря первому печатному изданию «Отравленной Совести», она более известна, то прилагаю и этот вариант.

ВАРИАНТ ПОСЛЕДНЕЙ СЦЕНЫ

По первой редакции.

Синев. Ах! глаза бы не глядели.

С отчаянием бросает портфель на стол. Из него сыплются бумаги.

Людмила Александровна. Это… что там… упало? Какие… бумаги…

Синев (мнется). Мои служебные, Людмила Александровна.

Людмила Александровна. А! понимаю, какие… Покажите мне их сюда.

Синев. Помилуйте, Людмила Александровна!.. до бумаг ли?!

Людмила Александровна. Дайте! исполните волю умирающей…

Синев нехотя подает. Людмила Александровна читает.

Дело об убийстве… неизвестным лицом… Неизвестным лицом!.. Дети! Липа! отойдите! Я хочу сказать два слова Петру Дмитриевичу. Вы, Аркадий Николаевич, останьтесь… вы знаете все.

Сердецкий. Не надо этого, Людмила, совсем не надо.

Людмила Александровна. Надо, Аркадий Николаевич!.. Совесть велит… Моя бедная, отравленная совесть… Петр Дмитриевич…

Синев. Людмила Александровна, не лучше ли нам поговорить, когда вы поправитесь?

Людмила Александровна. Нет, я не поправлюсь. Наклонитесь ко мне… Петр Дмитриевич, тут надо сделать маленькую приписку. Вот тут… возьмите карандаш… пишите… Ох!.. Пишите: прекращено за смертию… обвиняемой…

Умирает. Дети с воплем бросаются к трупу.

Сердецкий (Синеву). Забудьте её слова. Не людям судить мертвых между собою! Сосчитаться друг с другом – пред ними целая вечность.

Занавес.

Virtus Аntiquа (Оруженосец)

Святочная Легенда.

Впервые поставлена на сцене Императорского Петербургского Александринского Театра

26 декабря 1901 года в бенефис

Е. И. Левкеевой.

Написана в 1893 г.

Сюжет взят из неаполитанского сказания, записанного автором в Амальфи.

Третье печатное издание пьесы.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Сильвия, Галеотто, Уго, Тереза, Ланчелотто[25].

Место действия: замок графини Сильвии в горах близ Амальфи.

Эпоха – первая четверть XIII века.

Сцена изображает обширный зал норманской постройки: смесь византийского стиля с мавританской пестротой, первобытной грубости с восточною роскошью. В глубине терраса с портиком витых колонн открывает вид на горы и Салернский залив. Из зала выходы направо и налево: два – по лестницам – на террасу, и, под одною из этих лестниц, потайная дверь.

Тереза и Уго, – в латах, – выходит из потайной двери.

Тереза.

Входите, добрый Уго!.. Только – тише!Как можно тише!

Уго. Спотыкается.

Ах, сто чертей!

Тереза.

Благодарю покорно!Какой вы кот?! Медведь лесной!

Уго.

А тыОбуй кота, как я обут, в железо,Да и пусти по мрамору гулять:Не выручать и бархатные лапки!А ну-ка – по секрету: для чегоТакая осторожность?

Тереза.

Я не знаю.Мне ведено графиней привестиВас в замок тайным ходом под опаской,Что, если кто проведает о том,Она и нос и уши мне обрежет…

Уго.

Провал меня возьми, коль по душеТаинственность мне эта! Там, где тайны,Нечистый сам сидит недалеко.

Тереза.

Молчите, Уго! вот сама графиня…

Сильвия входит.

Уйди, Тереза!.. Здравствуй, богатырь!

Тереза удаляется.

Уго.

Жду приказаний ваших я, мадонна.

Сильвия.

Я поручить намерена тебеБольшое дело, где на ставке будетИ честь моя, и жизнь твоя…

Уго.

Ого!Когда для вас – в чем я не сомневаюсьНастолько же честь ваша дорога,Как жизнь свою ценю я, нашу ставкуДвойную не окупит целый мир!

Сильвия.

По-прежнему ль ты силен?

Уго.

Ну, годочкиБерут свое… Ведь мне за пятьдесят,Прекрасная графиня!.. Я, бывало,Как с графом были мы в Святой Земле,Один ходил на шестерых неверных…Теперь – дай Бог убрать и четверых!А все-таки – не хвастаюсь, мадонна! –Из ваших верных латников никтоПомеряться со мной не в состояньи.Молокосос народ! До стариковИм далеко: мы крепкого закала,Надежной ковки…

Сильвия.

Верен ли ты мне?

Уго.

Я вам служу, мадонна. Значит, верен.

Сильвия.

И можно положиться на тебя?

Уго.

Мадонна! Я солдат – солдат наемный,Без родины, без дома, без семьи.Нас двое в мир: я и меч вот этот.Отчизну мы находим там, где намЖивется ладно, весело, привольно,Где за труды нам платят хорошо.Нам честно платят, – мы и служим честно.Заплатят скупо – мы рукой махнем,И марш к тому, кто нас казной поманит, –И завтра, может быть, как на врага,На прежнего ударим господина!Вы платите прекрасно, – и слугаЯ верный вам, пока надежна плата.

Сильвия.

Вот золото. Возьми.

Уго.

Благодарю.Итак… кого же!

Сильвия.

Что?

Уго.

К отцам отправить?!.

Сильвия.

Ты думаешь, разбойник…

Уго.

Виноват!Предположил, синьора, по привычке.Не новость мне, я старый воробей!Когда какой-нибудь господчик знатный,Иль госпожа прекрасная, как вы,Зовут для совещаний потаенныхСолдата с беспощадною рукойИ золото ему горстями сыплют,Им, значит, надо меч его купить…

Сильвия.

Ты… угадал…

Уго.

У вас есть враг?

Сильвия.

Смертельный!

Уго.

И надо мстить?

Сильвия.

На смерть.

Уго.

Ваш кошелекУспел с мечом моим перешепнуться,И в гроб вобьем мы вашего врага! Когда?

Сильвия.

Сейчас!

Уго.

Где ждать?

Сильвия.

На этом месте.

Уго.

Тем лучше, что недалеко ходить.Его приметы? имя?

Сильвия.

Галеотто.

Уго.

Гм… Это тот приезжий господин,Ваш гость? Подите же, как просты люди!Мы думали: красавец-женишокНаклюнулся графине, – ан графиня,Взамен постели брачной, беднякаВ могилу согреваться посылает!А жаль его, мадонна!.. Молодец!Кулак – гранит! плеча косая сажень!Как папа, пьет и – ни в одном глазу!Как сор, швыряет золото на кости…И – надо быть – на женщин ловок!

Сильвия.

Да.За это и умрет он.

Уго.

Безразлично,За что! Вы заплатили – он умрет!Теперь вопрос: кому еще доверитьВы можете из латников своих?

Сильвия.

Зачем?

Уго.

Здоров и крепок Галеотто…Не одолеть его мне одному.

Сильвия.

Ты хвастался, что четверых неверныхТебе в бою под силу повалить?

Уго.

И я не лгу. А ну – как на пятеркуВыходить он?

Сильвия.

Нет! третьего вмешатьНельзя в такую тайну…

Уго.

Что за важность?Убьем врага, а «третьяго» – потомЗа Галеотто вслед отправить можно…

Сильвия.

Разбойник! Как? Невинного? Да тыХристианин ли?

Уго.

Да. И ваше счастье,Что нынче вам рука моя нужна.Ни даже за три тысячи цехиновЯ завтра вам не продал бы ее.Мой верный меч – к услугам общим в будни,Но в праздник отдыхает он в ножнах,Я ж о своих молюся прегрешеньях…Покуда пьян к обеду не напьюсь!А завтра день – из праздников-то праздник:Святое Рождество. И лучше яПовесить на глаголь себя позволю,Чем меч свой в этот праздник обнажуНа рыцаря единой с нами веры.Мой уговор: едва лишь зазвонятК вечерням, ваше золото пропало!Я меч вложу в ножны и прочь пойду.Итак, скорей товарища назначьтеВ подмогу мне.Сильвия а pаrte. Что, если я сама,Никто другой?

Уго.

Вы не робки, мадонна?

Сильвия.

Нет.

Уго.

Крови не боитесь?

Сильвия.

Нет.

Уго.

СвалитьНе то, что Галеотто, – Геркулеса,Ребенок может; сзади подошел –Раз! – и конец. Когда б вы захотелиПрисутствовать…

Сильвия.

Так что же?

Уго.

Он влюблен.Легко вам усыпить его вниманьеКокетством, шуткой, песенкой живойИ всякою там женской чертовщиной.Я-ж – тут как тут – и вырасту врасплох!Сильвия задумчиво.Пять лет покрыт позора пеленойНаш древний род по злобе Галеотто.Развратник, он, лисица, лицемер, –Невинного ребенка соблазнитель!..Сестра Ассунта! дурочка моя!Где солнышко тебя, сиротку, греет?Покинутую, кто тебя лелеет,Коль ты еще могилой не взята?

Уго.

Как не взята? Вы бредите, мадонна!Не сам ли я – на этих вот плечахНес гроб её к безвременной могил?Со мною рядом шел родитель ваш,Покойный граф. Был день такой дождливый, –И со слезами горестных очейМешались слезы неба на ланитахБогатыря, сраженного судьбой.Седых волос намокшие косиныВисели на лоб. Бороду своюОн закусил и, медленно киваяПоникшею главою, лепеталБезумные и страшные проклятьяИ кулаками тучам угрожал.

Сильвия.

Но все те умерли, кто похоронен,Любезный Уго!.. где моя сестра,Что с ней, жива иль нет, никто не знает.Но верно, что в безвременном гробу,Который ты отнес к сырой могиле,Ассунта не лежала никогда.

Уго.

Вот уж чему и в сказке б не поверил!Да как же…

Сильвия.

Слушай. Был печальный день…Вошел отец с опухшими глазамиИ говорить: «Ассунта умерлаВнезапно в ночь чумной заразы жертвой».Напрасно я родителя молила:– Хоть издали дай видеть мне сеструПозволь последним поцелуем в вечностьМне проводить любимицу мою!– Нельзя! нельзя! погибельна зараза.А ты одна осталась y меня…Итак, сестры я мертвой не видалаИ почести лишь гробу отдала.

Уго.