9) Тот факт, что НПП является начальным элементом системы законодательства, характеризует, вероятно, не само понятие НПП, а его место в правовой системе. Поэтому правильнее рассматривать его не в качестве признака НПП, а в качестве черты, определяющей его значение в системе категорий правовой науки.

10) Обязательной чертой НПП считается его логическая завершенность. С синтаксической точки зрения, существенным признаком завершенности коммуникативной единицы языка является ее контекстная свобода, или самодостаточность единицы[125]. Она предполагает отсутствие необходимости обращения к внешним источникам информации. Мысль законодателя выражена здесь от начала и до конца, смысл веления может быть понят без учета контекста.

При этом и лингвисты, и правоведы подчеркивают относительность этой логической завершенности[126]. Так, по мнению А. Л. Парфентьева, относительность логической завершенности НПП обусловлена тем, что оно не может регулировать общественные отношения изолированно от других, тесно связанных с ним НПП[127].

11) Как подчеркивает П. Б. Евграфов, каждое НПП представляет собой относительно завершенное юридическое целое[128]. Цельность как признак НПП не тождественна логической завершенности. Понятием, противоположным цельности, является дробность. Цельный характер НПП означает, что оно представляет собой внутренне согласованное правовое веление, элементы которого объединены общим смыслом, образуя некое единство, целостность. Все части целого неразрывно связаны между собой. Вынесение элемента за пределы внутренней структуры, раздробление НПП ведет к нарушению его целостности. Отсюда, невозможно изложение одного цельного НПП в нескольких частях нормативного акта или нескольких актах.

12) Со сказанным выше согласуется представление об элементарном характере НПП. Это означает, что НПП представляет собой минимальное веление законодателя, и попытка «расчленить» его на более мелкие правовые требования неизбежно приведет к потере смысла. Из этого вовсе не следует, что НПП не может быть разделено на структурные части, но ни одна из этих частей, взятая в отдельности, не является самостоятельным логически завершенным велением. Каждое слово законодателя «работает» здесь на формулирование одного конкретного НПП.

Последние три признака НПП в совокупности делают необходимой постановку вопроса о той грамматической единице текста, в рамках которой «материализуется» НПП.

Ввиду всего сказанного о сущности НПП, вопрос этот имеет принципиальное значение. Основным формальным признаком НПП является его непосредственная выраженность в тексте правового акта, поэтому исследование структуры текста в данном случае обязательно.

В первую очередь следует подчеркнуть: большинство правоведов признают, что словесная организация НПП в значительной мере предопределяет его конкретные признаки как регулятора общественных отношений[129]. Это объясняется непосредственной связью языка и мышления[130]. Вильгельм Гумбольт отмечал, что именно «язык есть орган, образующий мысль»[131].

Среди теоретиков права широко распространено мнение, что единицей текста, соответствующей отдельному НПП, является предложение[132]. Ю. В. Блохин указывает, что НПП составляет смысловое содержание предложения, тогда как предложение является носителем этого содержания, средством его грамматической организации и выделения в тексте правового акта[133]. В результате НПП выступает как цельная логико-грамматическая формула[134], которая не может быть раздроблена на несколько грамматических частей (предложений, фраз) даже в пределах одного акта[135].

Для того чтобы подтвердить либо опровергнуть это суждение, необходимо обратиться к самому понятию предложения и его значению с позиций современной науки о языке[136].

В русской грамматической традиции, начиная с XIX в., предложение рассматривалось большинством ученых в качестве основной синтаксической единицы[137]. Все возможные разногласия[138] по этому вопросу были окончательно преодолены в первой половине XX в. в трудах академика В. В. Виноградова, разработавшего учение о предложении как основной коммуникативной единице[139]. В настоящее время предложение признается центральным объектом синтаксиса во всех современных синтаксических концепциях[140].

Так, известный австрийский языковед Карл Бюллер рассматривает предложение как мельчайшую самостоятельную смысловую единицу речи[141]. Э. Бенвенист, наоборот, считает предложение конечной единицей в уровневой системе языка[142]. В. С. Юрченко обосновывает утверждение о том, что предложение является исходной единицей языка, первичной по отношению к слову[143]. Немецкий лингвист Й. Рис обнаружил в научной литературе около 140 различных определений предложения[144]. Как подчеркивает К. Бюллер, такое обилие дефиниций возможно лишь для ключевых понятий какой-либо сферы[145]. Поэтому, вероятно, справедливы слова В. А. Звегинцева: «Изучать предложение – это значит изучать язык, но и наоборот: изучать язык – это значит изучать предложение»[146].

Итак, в современном славянском языкознании предложение рассматривается как единица и языка, и речи[147]. На сегодняшний день синтаксическую науку отличает взгляд на предложение как на многоаспектное явление, как на комплекс нескольких относительно независимых (хотя и взаимосвязанных) устройств. Выделяют три стороны рассматриваемого явления: 1) формальную, 2) коммуникативную, 3) семантическую[148].

Семантическая (т. е. смысловая[149]) структура предложения была выделена как особый научный объект сравнительно недавно – в 60-х гг. XX века. Интерес к этой проблематике был стимулирован целым рядом факторов, в первую очередь взаимодействием лингвистики с логикой, относящейся с обостренным вниманием к содержанию предложения[150].

Результатом такого взаимодействия явилась, в частности, концепция о теснейшем диалектическом единстве предложения и логической фразы. Под логической фразой понимают мысль, представляющую собой цельное и одновременно расчлененное отражение действительности, соотносящую с ней свое содержание, обладающую структурной независимостью и относительной законченностью мыслительного процесса и выступающую в силу этих свойств в роли единицы процесса мышления[151]. В литературе указывается, что предложение как коммуникативная единица речи является выразителем логической фразы[152]. Всякая логическая фраза может быть воспроизведена только с помощью предложения, и всякое предложение заключает в себе логическую фразу[153].

С позиции сказанного утверждение о совпадении предложения и НПП, т. е. мельчайшей смысловой единицы законодательства, представляется вполне обоснованным. Следует, однако, сделать некоторые оговорки.

Во-первых, вряд ли стоит абсолютизировать выводы какой-либо научной дисциплины (будь то логика, филология, социология или кибернетика) и полностью переносить их в теоретико-правовое исследование. Данные других наук требуют определенной обработки, осмысления, преломления применительно к предмету теории права.

Во-вторых, в настоящее время мнение о том, что предложение является не только основной, но и единственной коммуникативной единицей речи[154], подвергается пересмотру. Интенсивно ведется поиск единиц выше уровня предложения[155]. К ним относят сложное синтаксическое целое, сверхфразовое единство, период, абзац, параграф, дискурс, текст и др.[156] При этом часть ученых считают перечисленные уровни дополнительными по отношению к основному – предложению[157]. Другие же, наоборот, утверждают, что текст членится только на группы предложений, каждое из которых не является самостоятельной единицей[158]. Третьи указывают на то, что существует две разновидности предложений: одни могут функционировать самостоятельно и, следовательно, занимать в тексте обособленную позицию (коммуникативно сильные), а другие – только входят в состав группы (коммуникативно слабые)[159].

Последнее положение заслуживает особого внимания в связи с тем, что названные два вида предложений легко обнаруживаются в тексте нормативно-правовых актов. Рассмотрим пример.

Предложение «Общественное объединение вправе не регистрироваться в органах юстиции[160]» представляет собой самостоятельное веление законодателя, не нуждающееся ни в каких дополнениях и разъяснениях. Следующее за ним в той же части статьи предложение «В этом случае данное объединение не приобретает прав юридического лица» обладает признаками последовательности и, с лингвистической точки зрения, самостоятельным не является[161]. Очевидно, решая вопрос о том, следует ли признать это положение закона самостоятельным НПП, нужно руководствоваться двумя критериями:

– формальный критерий: как единица речи это предложение является зависимым, его смысл не может быть понят без учета предыдущего предложения;

– содержательный критерий: в этом предложении заключено новое правило поведения, новое веление, отличное от предыдущего (невозможность приобрести права юридического лица), а следовательно – новое НПП.

В соответствии с содержательным критерием мы признаем данное положение закона предписанием (есть веление – есть НПП). Формальный же критерий позволяет говорить об относительной зависимости этого НПП от предыдущего. С. С. Алексеев называет такие НПП конкретизирующими и признает их составной частью ассоциации НПП, т. е. своеобразной комбинации НПП, связанных друг с другом по смыслу[162].

Таким образом, положение о том, что каждое предложение текста закона содержит НПП, может быть принято лишь с оговоркой о различной степени самостоятельности этих НПП. Часть НПП содержит «полноценные» веления законодателя, но смысл их не может быть понят без учета содержания других НПП.

Дискуссионным является также вопрос о том, следует ли считать предложение минимальной единицей текста, способной нести в себе НПП. В. М. Сырых, например, считает, что по своему словесно-логическому построению НПП может представлять собой не только отдельное предложение, но и отдельную фразу внутри предложения[163]. П. В. Чесноков говорит о так называемом явлении присоединения, когда происходит своеобразное наслоение одного предложения на другое, одной логической фразы на другую[164]. Такое наблюдается, например, при наличии вставочных конструкций, выражающих дополнительные замечания по поводу тех или иных частей основного предложения[165]. Так, в ч. 1 ст. 158 УК РФ говорится: «Кража, то есть тайное хищение чужого имущества, наказывается штрафом…». В данном случае в виде вставочной конструкции (части предложения) сформулирована правовая дефиниция, которая выступает как самостоятельное НПП. Если это предложение разбить на два, смысл правовых велений не изменится: «Кража – это тайное хищение чужого имущества» и «Кража наказывается…».

Аналогичную роль (обособленных частей предложения, способных выражать отдельные НПП) выполняют, по нашему мнению, деепричастные обороты, широко используемые в декларативных НПП. Например, преамбула закона РФ «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании»[166] сформулирована в виде одного предложения, но в ней могут быть обнаружены пять логически самостоятельных частей: «(1) Признавая высокую ценность для каждого человека здоровья вообще и психического здоровья в особенности; (2) учитывая, что психическое расстройство может изменять отношение человека к жизни, самому себе и обществу, а также отношение общества к человеку; (3) отмечая, что отсутствие должного законодательного регулирования психиатрической помощи может быть одной из причин использования ее в немедицинских целях…; (4) принимая во внимание необходимость реализации в законодательстве РФ признанных международным сообществом и Конституцией РФ прав и свобод человека и гражданина, (5) Верховный Совет РФ принимает настоящий Закон».

Таким образом, утверждение о том, что в определенных случаях НПП может быть выражено частью предложения, следует признать верным.

Проведенный анализ признаков НПП позволяет сформулировать определение этого понятия. Нормативно-правовое предписание – это минимальная смысловая часть текста нормативно-правового акта, представляющая собой элементарное властное веление общего характера, обладающее формальной определенностью, цельностью и логической завершенностью.

§ 3. Типология правовых предписаний: содержательные и технико-юридические основания

Нами было показано, что, несмотря на значительный разброс мнений по вопросам о понятии и классификации НПП, в большинстве цитируемых работ высказываются определенные общие идеи. Одно из таких наиболее распространенных положений заключается в том, что понятием «НПП» охватывается весь комплекс велений законодателя, включающий в себя далеко не только ПН[167].

Следует оговориться, что этого мнения придерживаются отнюдь не все ученые.

Так, С. С. Алексеев, считая НПП элементом системы права, фактически приравнивает друг к другу по объему НПП и ПН[168] и, следовательно, все положения нормативного акта рассматривает в качестве источника ПН. С этой точки зрения, к ПН нужно относить и такие правовые явления, как декларации, определения, принципы права. А поскольку они играют особую роль в правовом регулировании[169], автор выделяет им особое место в классификации, относя их к числу специализированных ПН общего характера (куда включает: общие закрепительные НПП, декларативные (в том числе и принципы) и дефинитивные)[170].

В. К. Бабаев, как упоминалось выше, не является сторонником столь широкого толкования понятия ПН, определяя право как «систему исходных законодательных предписаний и развивающих их правовых норм»[171]. Однако в некоторых своих работах он также классифицирует эти правовые положения в качестве ПН и делит последние на исходные (нормы-начала, определительно-установочные, нормы-принципы, нормы-дефиниции) и нормы – правила поведения[172].

Г. А. Борисов, в отличие от С. С. Алексеева и В. К. Бабаева, считает НПП элементом не права, а законодательства, употребляя даже термин «предписания законодательства»[173]. Однако при этом понятие ПН в его трактовке также корреспондирует всем велениям законодателя, содержащимся в нормативном акте. ПН представляется ему, таким образом, универсальной категорией, «воплощающей все богатство интеллектуально-волевого содержания законодательной материи, задействующей не только предписания – правила поведения, но и нормативные справки, программные положения, предписания-принципы, нормативные обобщения, статутные предписания»[174].

Аргументы участников дискуссии о понятии ПН достаточно подробно изложены в литерату ре[175], и каждая позиция, вероятно, имеет свои основания. Нам кажутся более убедительными доводы тех ученых, мнение которых в свое время выразил известный русский юрист Е. В. Васьковский: «Под юридической нормой в собственном смысле слова следует разуметь не всякую мысль, не всякую фразу законодателя, а только такое его веление, которое заключает в себе правило поведения, обращенное к гражданам или органам власти»[176].

Одним из достоинств категории НПП является как раз то, что ее использование позволяет не растягивать до бесконечности рамки понятия ПН. «Нормативные предписания – это основной, ведущий элемент содержания… законодательства. …В нормативных предписаниях объективируется содержание самого права – государственная воля. И если ранее вопрос стоял о выражении в данных предписаниях содержания с элементами… структур правовых норм, то сейчас – о государственной воле, структурность которой в эти схемы уже не укладывается»[177].

ПН выступает, таким образом, как один из видов НПП. Учитывая это, классификация НПП может быть осуществлена в двух направлениях:

1) в направлении «инвентаризации» различных НПП, выражающих ПН;

2) в направлении исследования и дифференциации того массива НПП, которые не входят в понятие ПН.

Первому направлению внимание будет уделено в гл. III, в данном же параграфе следует обратиться к решению второй из поставленных задач.

Целью научного исследования данной проблемы выступает выбор наиболее удачного критерия классификации и выделение на его основе тех видов НПП, которые существуют в действующем законодательстве наряду с НПП, выражающими ПН.

Научным основанием такой классификации должно служить теоретическое представление о понятии и значении категории НПП. Последнее, повторимся, рассматривается нами как качественно своеобразное явление, находящееся как бы на стыке системы права и системы законодательства. Определяющая черта НПП – неразрывная связь содержания и формы.

Именно из этого нужно исходить при классификации НПП, т. е. критерий деления должен охватывать, в самом общем виде, совокупность содержательных и формальных отличий каждого вида НПП от основной их группы – ПН.

Следует заметить, что, классифицируя ПН по содержанию, мы, как правило, сталкиваемся и с определенными особенностями формы, а формальные особенности, в свою очередь, свидетельствуют о содержательных различиях. Это вполне закономерно с точки зрения общефилософских положений о единстве формы и содержания. Однако это правило действует не всегда. Например, закрепление правовых принципов может осуществляться путем простого перечисления их в одной статье закона или путем изложения каждого принципа в отдельной статье. Но эти отличия лишь формальные, на содержание самого принципа они никакого влияния не оказывают. Значит, здесь имеет место формальный критерий классификации. С другой стороны, если взять деление ПН на общие и специальные, то здесь может идти речь только о классификации в зависимости от содержания, потому что по форме изложения эти ПН практически ничем не отличаются друг от друга[178].

Таким образом, содержательные особенности не всегда влияют на форму, а особенности формы не всегда свидетельствуют о специфике содержания. При этом, классифицируя НПП, мы должны следить, чтобы содержательный и формальный критерии совпадали.

Очевидно, имеет смысл рассмотреть существующие в науке классификации НПП с данной позиции, т. е. выяснить, включают ли предлагаемые критерии деления содержательный и формальный аспекты и могут ли выделяемые на основе этих критериев виды быть взяты за основу общетеоретической классификации НПП.

Один из традиционных подходов к классификации НПП состоит в делении их на типичные и нетипичные. Основоположником этого подхода является А. В. Мицкевич[179], несколько иначе интерпретировал его В. М. Горшенев[180], концепцию которого развила в написанной под его научным руководством диссертации Т. Н. Мирошниченко[181]. Позже анализ различных видов НПП с позиций их типичности проводил Ю. В. Блохин[182].

А. В. Мицкевич в качестве критерия типичности НПП рассматривает наличие у них признаков нормативности. Он указывает, что в нормативных актах «часто встречаются предписания, из текста которых нельзя бесспорно установить, применимы ли они к виду общественных отношений или только к отдельному отношению… Нормативность нетипичных предписаний не выражена в их словесной формулировке, а вытекает из того, что они связаны с действием правовых норм, сформулированных в других предписаниях, должны учитываться при применении этих норм»[183]. Примерами подобных НПП А. В. Мицкевич считает веления законодателя, предусматривающие образование единичных государственных органов, утверждение их структуры, изменение государственной границы и т. д. Таким образом, типичными НПП, по мнению автора, являются такие, которым присущи все признаки нормативности: неконкретность адресата, возможность неоднократного применения, сохранение действия, независимо от исполнения[184].

Этими признаками обладают ПН, которые в этом смысле и следует считать типичными НПП. Однако ученый настаивает на недопустимости отождествления типичных НПП с ПН в целом. Элементы логической структуры ПН, как правило, не содержатся целиком в одном НПП. Поэтому широкий круг НПП носит нормативный характер, не совпадая с содержанием правил поведения, с диспозицией ПН. НПП могут охватывать лишь определенные условия или последствия поведения, предусмотренного иными НПП, иногда даже содержащимися в других актах. Следовательно, говоря, что типичным НПП является ПН, «мы имеем в виду часть нормы, но такую, из которой ясно вытекает существо нормативности – возможность применения… к виду общественных отношений»[185].

Столь подробное изложение научной позиции А. В. Мицкевича объясняется нашим стремлением продемонстрировать специфику второго подхода к проблеме, разработанного в трудах В. М. Горшенева и Т. Н. Мирошниченко. Заимствовав во многом аргументацию А. В. Мицкевича, эти авторы пришли к принципиально иным выводам.

Водоразделом между типичными и нетипичными НПП они также считают понятие ПН: «Всякая норма права есть предписание, но не каждое предписание является нормой права»[186]. Нетипичными НПП здесь признаются такие, которые «лишены традиционной логичности нормы права, не содержат или почти не содержат некоторых ее естественных элементов, в силу чего выглядят композиционно несовершенными, структурно незавершенными»[187]. Критерием отграничения нетипичных НПП признается степень их нормативности и выраженности черт, характерных для указателя правила поведения[188]. Однако этот критерий лишь внешне напоминает аналогичный критерий, предложенный А. В. Мицкевичем. Основное отличие рассматриваемых подходов состоит в том, что А. В. Мицкевич исследует НПП как элемент системы законодательства, а В. М. Горшенев переносит его в систему права. В результате ПН, как разновидность НПП, рассматривается не в том виде, в котором она в действительности закрепляется в статьях нормативного акта, а в форме известной теоретической конструкции (гипотеза, диспозиция, санкция). Поэтому фактическим критерием типичности НПП становится наличие у него трехчленной структуры ПН[189]. Классификация нетипичных НПП выглядит следующим образом:

1) НПП, которые чрезмерно конкретизированы, в результате чего в значительной степени теряют свой общий характер: плановые задания; рекомендации; сроки; преюдиции (Т. Н. Мирошниченко вместо сроков и преюдиций вносит в данную группу поощрения[190]).

2) НПП, содержащие некоторое допущение к правилу поведения: презумпции; фикции (а также преюдиции – в варианте Т. Н. Мирошниченко).

3) НПП, которые не содержат правила поведения вообще: дефиниции; юридические конструкции.

Данная классификация вызывает два основных возражения:

1) Вряд ли можно считать плодотворным подход к проблеме соотношения ПН и «типичного НПП». Помести в понятие НПП в систему права и отождествив с трехчленной структурой ПН, автор сводит на нет все достоинства представления о НПП как единстве формы и содержания, живой, реально существующей частице правовой материи, непосредственно выраженной в законодательстве. Ведь доказать, что логическая структура ПН находит свое отражение в каждой статье нормативного акта, не представляется возможным[191], а признав наличие этой структуры у НПП, мы тем самым отрываем содержание от формы, от особенностей текстуального выражения НПП. Думается, «типичного» НПП в том виде, в котором его рассматривает В. М. Горшенев, вообще не существует, если исходить из представления о НПП как начальном элементе системы законодательства. Изучая НПП как элементарное, цельное правовое веление, выраженное в нормативном тексте, практически невозможно «растянуть» его до размеров сложной теоретической конструкции ПН. Поэтому любое НПП (в нашем понимании этой категории), взятое в отдельности, вырванное из контекста, окажется «композиционно незавершенным[192]».

2) Вызывает сомнение и подход к понятию «типичности» НПП. В научной литературе подчеркивается, что «появление нетипичного связано в основном с процессом совершенствования данного типа явлений, возникновением в нем новых, ранее не встречавшихся (или редко встречавшихся) свойств, элементов. Если типичное – это то, что получило массовое распространение, то нетипичное – это то, что еще не стало массовым, многократно повторяющимся и находится в стадии становления»[193]. Правовые дефиниции, презумпции, фикции – достаточно распространенные правовые явления, присущие любой развитой правовой системе[194]. Как подчеркивает К. К. Панько, многие из них образуют целые институты в различных отраслях права (институт судимости, истечения сроков давности и т. д.), поэтому не могут носить вспомогательный (субсидиарный) характер[195]. Поэтому следует, вероятно, согласиться с С. С. Алексеевым, П. Б. Евграфовым и другими учеными в том, что выделенные В. М. Горшеневым НПП вряд ли стоит рассматривать в качестве «нетипичных»[196].

<1 2 3 4 5...8 >

На страницу:

Перейти

3 из 8