Век-волкодав

Мехлис лениво зевнул:

– Бежать хочешь, беляк? Пристрелим, как собаку – и собакам кинем.

Унгерн даже ухом не повел. Из-за пазухи была извлечена вчетверо сложенная бумага. Барон осторожно развернул документ, поднял повыше:

– Мой приговор, господин Кречетов. Изменен согласно решению вашего большевистского ЦИКа. Уголовный кодекс РСФСР, статья 20, пункт «а»: объявить врагом трудящихся и изгнать из пределов СССР. Как видите, приговор исполнен. Более того, я честно выполнил обещание и привел вас в Пачанг. Проводник вам больше не нужен, посему прошу меня отпустить, причем сегодня же.

Иван Кузьмич, подойдя ближе, взял бумагу, поглядел на синие печати с гербом и передал приговор Мехлису. Лев Захарович читал долго, затем, сложив документ вчетверо, приподнялся на локте.

– Зря надеетесь на закон, гражданин Унгерн. Когда по вашему приказу сжигали людей живьем, о каком законе вы думали? Расстрел отложили ввиду вашей полезности, а потому сидите тихо, пока о вас не вспомнили.

Барон, презрительно фыркнув, дернув себя за левый ус.

– Мораль проповедовать изволите, господин вавилонский масон? Это после того, что ваши подельщики сотворили с Россией? Я воевал! Костер – для предателей и негодяев, всем прочим же для острастки. Что касаемо побега, то я собираюсь не в Париж к тамошним кокоткам. Двенадцать лет назад я уже был в Пачанге, дал определенные обещания и теперь обязан явится на суд. Едва ли меня там ждет что-то хорошее, но честь выше всего. Или вам не терпится приступить к обязанностям палача?

Мехлис молча отвернулся. Иван Кузьмич, забрав у него документ, вернул бумагу барону.

– Проводник, гражданин Унгерн, нам понадобиться может, потому как домой мы еще не вернулись. Но не это главное. Судить вас здесь – значит выдать местным властям сотрудника посольства на расправу. Кто же после такого нас уважать станет? Это, Роман Федорович, полная потеря лица. Мне не верите, господина Ринпоче спросите, он вам все и подтвердит.

Соответствующий раздел из книги про посольство к инородцам был прочитан не далее, как вчера, потому и говорил командир Кречетов, в своих словах нисколько не сомневаясь. Для себя же твердо решил: отпустить бывшего генерала никак невозможно. Это сейчас барон филина воспитывает, а если ему опять волю дать? Неужто мало крови пролилось?

Унгерн долго молчал, наконец резко поднял голову:

– Потерять лицо… О таком я не подумал. В ваших словах, господин Кречетов, ест резон. Хорошо, я приму решение сам, не ставя вас в известность. Честь имею, господа! С вашего разрешения, Гришку оставлю, пусть воздухом дышит.

Мягкие сапоги-ичиги негромко простучали по твердой глине. Кречетов проводив барон взглядом, присел рядом с пламенным большевиком, поглядел на филина. Гришка, словно почуяв, открыл оба глаза.

– Пу-гу! Пу-гу!..

– Наверняка подслушивает, – непонятно, в шутку или всерьез констатировал Мехлис. – Караулы, Иван Кузьмич, надо сегодня же удвоить, а Унгерна запереть и, если потребуется, связать. Мы с ним слишком долго миндальничали, не без вашего, между прочим, согласия. Если убежит к местным, те его тряхнут, как следует, и допросят с пристрастием. Что он про нас расскажет? Мне и так здешние власти, честно говоря, сугубо подозрительны. С кем они по радио беседы ведут? Эта радиовышка обеспечивает прием не на сто километров, и, думаю, не на тысячу. С Британской Индией? С Бейпином? Или может, с Токио?

Иван Кузьмич, не став спорить, поглядел на башню-гиперболоид, вздохнул:

– Красивая! Нам бы такую в Сайхот. Ничего, со временем даже получше построим, чтобы наше радио Столица слышала.

Усмехнулся, бороду огладил:

– Ничего!

– А теперь лечу я с вами – эх, орёлики! —Коротаю с вами время, горемычные.Видно мне так суждено,Да не знаю я за чтоЭх, забудем же, забудем мы про всё!..

Мехлис, согласно кивнув, подхватил громким шепотом, насколько позволяли сломанные ребра:

– Ну, быстрей летите, кони, отгоните прочь тоску!Мы найдём себе другую – раскрасавицу-жену!

2.

– Следят за нами товарищ командир, – уверенно заявил боец Кибалкин. – Это у ворот караульный всего один, и тот снулый. А в доме, что напротив, где лавка, пост круглосуточный. И еще один – в доме, что на углу. Там вечно нищие сидят, и каждые два часа к ним монах подходит. Одежка одинаковая, желтая, а монахи разные. И не подают ничего, я специально проверял. А если кто-то из наших в город идет, следом сразу «хвост» тянется, даже не прячутся, открыто идут. И в доме этом у них кто-то есть, наверняка из обслуги или семьи хозяйской. Только кто именно, пока неясно.

– Шпиёны, стало быть, – задумчиво кивнул Кречетов. – И там шпиёны, и сям. Ну-ну, посматривай дальше.

Обо всем этом Иван Кузьмич уже знал. «Серебряные» – народ опытный и глазастый, сразу вычислили, причем без особых трудностей. Но и Ваньке-младшему с его ревсомольцами полезно поучиться.

– Еще чего скажешь, Аника-воин? Какие будут твои наблюдения и выводы?

Кибалка взглянул исподлобья, но сдержался. Повзрослел, вояка!

– Прячут от нас армию, дядя. Краешек показывают, а главные силы подальше увели. Вот такой вывод у меня будет.

Кречетов молча покачал головой. Да, повзрослел парень. Отряд по горам провел быстро и грамотно, ни одного человека не потеряв. Сам Унгерн изволил похвалить, хоть и не без кислой усмешки. И ракету – Сигнал Пачанга – ввинтил в небо в самый нужный миг. Молодец!

А все равно – учить еще и учить.

– Насчет армии здешней ты, Иван, не торопись. И фантазиям воли не давай. Народу тут, в Пачанге, немного, и город всего один. Значит, большие силы не соберешь. Пастухи – не вояки, это мы с тобой видели, что у нас, что в Монголии…

Теперь красный командир был серьезен. Как с равным говорил, со взрослым.

– Значит, армия в Пачанге невеликая, зато оружие новое, британское. Не иначе, из Индии доставили. Мачту для дирижабля заметил? Мачта есть, а дирижабля нет, значит, не для себя строили, а для гостей-союзников. Аэропланы тоже британские, неплохие, но всего три…

– Не три, – упрямо буркнул Кибалка. – Твои старики аэропланы считали, а я номера записал. Вчера два улетело и два вернулось, но уже с другими номерами. За холмами у них настоящий аэродром, а здесь просто обманка. А возле холмов вроде как склады, заметил?

– Есть такое, – кивнул Иван Кузьмич. – И что?

Иван-младший дернул плечом.

– А ничего. Бетонные они. Это кто же тут из бетона строит? И башня эта железная для радио – откуда она? Нет, товарищ командир, армия тут есть. Иначе зачем нас сюда с посольством посылать? Мало ли городов в Китае?

На этот раз Кречетов спорить не стал. В Беловодске, готовя посольство, он и сам удивлялся. Почему надо ехать за признанием в никому не ведомый Пачанг, а не, допустим, в Лхасу, к Далай Ламе? Баронов рассказ про страну Агартху не слишком убедил. А вот боеспособная армия – это причина. Выходит, и Столица об этом знает, и хитрый старик Хамбо-Лама? Но все равно не слишком понятно получается. Пусть здесь, в Пачанге, кто-то силы собирает. Где Пачанг и где Сайхот? Даже если на карту глянуть, слишком далеко выходит. А если еще и про горы с пустынями вспомнить?

– Продолжай наблюдать, красноармеец Кибалкин. Чего заметишь, так сразу ко мне. Приказ ясен?

– Так точно! – племянник без особого успеха попытался принять стойку «смирно». – А я еще заметил. Ночью, часа в два пополуночи…

Иван Кузьмич хотел было объяснить излишне ретивому Кибалке, что ночью надлежит спать, а не играть сыщиков-разбойников, но в последний момент сдержался. «Серебряные» тоже видели кое-что странное.

– …Дворец, Синий который, где здешний начальник живет. Норбу-Онбо. Он светиться начинает. Не весь, а левая часть, которая к нам ближе. Свет синий, очень яркий, потому, наверно дворец так и назвали.

Именно это заметил в первую же ночь бдительный дозор «серебряных». Поначалу Кречетов не слишком удивился. Он уже знал, что в Пачанге электричество есть, пусть и не во всем городе. Почему бы дворец соответствующим огнем не осветить? Может, обычай здесь такой, раз этот Норбу-Омбо – Синий? Однако потом, проведя личную рекогносцировку, крепко задумался. Для обычных ламп свет слишком сильный, на прожектор не похоже.

У кого бы спросить? Не у Кибалки же!

– Инициатива наказуема, Ванька. Ты увидел – ты и узнавай. И не слишком мешкай, чтобы, значит, завтра к полудню был с докладом. Красноармеец Кибалкин, приказ понятен?

* * *

В коридоре было темно, желтый огонь керосиновой лампы горел слишком далеко, в самом конце коридора. Зимний вечер уже вступил в свои права.

Кречетов отсчитал нужную дверь, немного помедлил. Постучал, затем.

– Экии! – проговорил он, переступая порог. – Здравствуйте, стало быть.

– Bonsoir, Jean! Merci de ne pas oublier les personnes handicapées. – донеслось из глубины. – J'espérais que vous viendriez…[12]

Чайганмаа Баатургы, племянница властительного Гун нойона Баатургы, устроилась на толстой кошме, брошенной прямо на деревянный пол. Красный с золотом халат, круглая шапочка цветного шитья, пояс, украшенный тяжелыми серебряными бляхами.

…Недвижное лицо в пятнах и шрамах, пустые мертвые глаза. Иван Кузьмич не выдержал, отвел взгляд.

– Прошу простить недостойную, – бледные губы попытались улыбнуться. – Приходится встречать славного в наших землях воина без всякого вежества. Служанку я отослала, хотелось побыть одной. Сидела, вспоминала Париж – и мечтала, что вы из великой милости посетите ту, что не сберегла лицо. О большем недостойная не смела мечтать.

Кречетов поставил поближе стул, присел, вперед наклонился.

– Высказались? А теперь, Чайка, меня послушайте. Жизнь не кончилась, а значит, и сдаваться нельзя. Сколько хороших товарищей легло, чтобы мы сюда прорвались. Так что живите – и надежды не теряйте.

Вроде и правильно сказал, но сразу понял – напрасно. Девушка сглотнула, закусила губы, с трудом сдерживая стон.

– Погибшие – погибли. Они заслужили счастье в своих новых перерождениях. Недостойная лишена даже этого. Я пела «Улеймжин чанар» не только для того чтобы великий дух Данзанравжаа Дулдуитийна, Пятого Догшина ноен хутагта был милостив к идущим трудной дорогой. Я пела и для вас. Помните?

– Совершенство твое во всемНа тебя из зеркал глядит,Вижу я улыбку твою,Я тобою навек пленен.Птичьим пеньем твоя красаМне дарует покой по утрам…

Иван Кузьмич попытался что-то сказать, но Чайка резко подняла руку.

– Слова пусты. Недостойная даже не может посмотреться в зеркало, чтобы ужаснуться своей беде.

Красный командир встал, прокашлялся.

– Это верно, слова – только воздуха сотрясенье. А вот боевой приказ – дело иное, он и вес имеет, и последствия в случае невыполнения. На лошади усидите, товарищ Баатургы? Или вам сопровождающий требуется?

Плечи под красным халатом еле заметно дернулись.

– Для того, чтобы держаться в седле, глаза не нужны. Если понадобится, поеду и без стремян. Куда славный в наших землях воин повелит направить свой путь недостойной?

– А вот вопросы – лишние, – перебил Кречетов. – Значит, одеться потеплее и быть готовой после полуночи. На разведку едем.

Повернулся, к двери шагнул, но остановился, китайскую пословицу вспомнив. Был в Обороне парень из Харбина, поделился мудростью.

– Лицо теряют трусы. Достойные – сохраняют. Для героя лицо – его подвиг.

3.

После полуночи ударил мороз. Копыта лошадей звонко били в окаменевшую пыль, пустая темная улица отражала звук, усиливала, отпускала вдаль громким эхом. Черная небесная твердь горела узором зимних созвездий. Недвижный воздух был холоден и чист.

– Города стоят не на камне, а на памяти и легендах, – неспешно рассказывала Чайганмаа. – В этом их мощь и залог долгой жизни. Даже если камень разрушить и разметать по пустыне, память поможет воздвигнуть все заново, а легенды дадут силу преодолеть боль потерь. Почанг разрушали много раз, но разрушители мертвы, а город жив.

Ехали шагом, Кречетов и Чайка впереди, четверо «серебряных» за ними, отставая на два корпуса. Сзади неслышными тенями следовало сопровождение из местной стражи. Поздняя прогулка не вызвала вопросов, старший в карауле даже обрадовался возможности развеять ночную скуку.

– Но память – прихотливое божество. Она отбирает угодное ей одной, воля властителей перед нею бессильна. Летописи, написанные их приказу, горят, память же прочнее бумаги и долговечнее мрамора. Но и она не всегда правдива. Когда мы попадем в Синий Дворец, нам станут рассказывать легенды о царях и бодхисатвах, а мы станем вежливо слушать. Историю же Пачанга приходится собирать по крупицам – не всему в ней верить.

Девушка держалась в седле уверенно, ехала ровно, почти не прикасаясь к узде. Умный конь сам находил дорогу, не отставая от ехавшего рядом Кречетова. Пару раз Иван Кузьмич порывался забрать у девушки поводья, но потом успокоился. В Сайхоте дети садятся в седло прежде, чем начинают ходить.

– Калачакра – Колесо Времен. Славный воин наверняка слыхал это слово, у нас в Сайхоте многие верны Запредельному учению. Говорят, все началось очень давно, еще при земном воплощении Лотоса. В пятнадцатый лунный день третьего месяца, через год после своего Просветления, Будда Шакьямуни изложил сутру Праджняпарамита на горе Пик Грифов… Но и это легенда. История же говорит том, что тысячу лет назад учение Калачакры стало широко распространяться по всему Востоку. Пандит Соманатха принес его в горы Тибета. Не все поверили в Колесо Времен, начинались споры, потом ссоры, а потом и война. На юге твердыней Каалачакры стала горная Шамбала, на севере же – пустынный Пачанг.

– Мне про Шамбалу Унгерн рассказывал, – вспомнил Иван Кузьмич. – Будто бы его тамошняя разведка в оборот взяла и на поход в Сибирь подбила.

Чайка негромко рассмеялась.

– Рыжеусый барон думает, что понял Азию. Ничего-то он не понял, просто наслушался не слишком умных болтунов и прочитал несколько книжек в ярких обложках. Шамбала давно погибла, ее руины засыпаны снегом, даже паломники забыли путь к ее остывшему порогу. Европейцы выдумали для себя свою Шамбалу – и тешатся ею. Запад, Царство Христа, им наскучил, теперь им любы клыкастые восточные демоны. Пусть их! Царства Шамбалы нет, но умные и хитрые люди творят свои дела, прикрываясь давней легендой. Барон им поверил и погубил себя и свое дело.

– С такого станется, – согласился Кречетов, всматриваясь в подступавшую к самой конской морде темноту. – А насчет легенд, так они не только в Азии есть. Мои батя с мамкой из России уехали, думали в Беловодье дорогу найти. А попали аккурат в Сайхот. Если б не Беловодье, жил бы я сейчас где-нибудь под Воронежем, а про Сайхот только бы в газетах читал.

Девушка улыбнулась уголками губ.

– Судьба! Глуп тот, кто пытается с ней спорить. Беловодье – очень красивая легенда. Ирий, страна молочных рек, русский Эридан. Это не мрачные сказки госпожи Блаватской. Но оставим Шамбалу в ее вечном ледяном покое. Она погибла шесть веков назад, тогда же погиб и Пачанг, но город в пустыне сумел возродиться…

Придержала коня, задумалась на миг.

– Кажется, улица кончается. Недостойная смеет просить славного воина придержать наших коней у подножия холма – там, где лучше виден Норбу-Онбо. Тогда мои слова помогут скрытому стать более ясным. Мне не приходилось бывать в Синем Дворце, но там был мой покойный отец, и его рассказ запечатлелся во мне каждым словом.

– Так точно! – Иван Кузьмич, прокашлялся, скрывая смущение. – За последними домами и остановимся. Я это место еще в первый день приметил.

Дворец красному командиру Кречетову был без особой надобности. Штурмовать он его не собирался ввиду отсутствия соответствующего приказа, знакомится же с бытием местных царей и попов Иван Кузьмич считал ниже своего большевистского достоинства. Чего он там в этом дворце не видел? Золота с каменьями? Покажут, как посольство принимать будут, еще надоесть успеет. Даже загадочный синий свет не слишком впечатлил. Мало ли где какие лампочки вкрутили? А вот Чайка беспокоила сильно. Девушка не жаловалась, крепилась, но было ясно, что ее силы на исходе. Подбодрить нечем – и отрядный фельдшер, и местный врач-китаец только руками развели. Бессильна медицина! Может, в Европе или в Северо-Американских Штатах найдется доктор-кудесник, но пока Чайка обречена видеть лишь вечную ночь.

Занять девушку полезным делом предложил товарищ Мехлис, причем не пустыми беседами, а чем-то конкретным и нужным, не в четырех стенах. Кречетов партийную мысль принял близко к сердцу, вот только повода не находилось. Загадочный свет над дворцом пришелся кстати. Не слишком нужный для дела, он был по крайней мере конкретен. А завтра, глядишь, еще какая загадка отыщется.

Последние дома остались позади. Широкая площадь, за нею – крутой склон. Иван Кузьмич оглянулся, поднял руку.

– Стой! Приехали, товарищи!..

Остановил коня, подождал, пока девушка придержит своего, кивнул невозмутимым «серебряным», уже успевшим достать кисеты с ядучим местным самосадом.

– Дворец? – еле слышно шепнула Чайка.

– Он самый, – бодро доложил командир Кречетов. – Вышли к цели, начинаем наблюдать. Я, чего вижу, излагаю, а вы, товарищ Баатургы, толкование даете.

Девушка невесло усмехнулась, но тут же, подобравшись, вскинула голову:

– Готова, товарищ командующий Обороной!

* * *

– На гору похоже, – наконец, рассудил Кречетов. – Гора, а на ней вроде как костры жгут.

И на Чайку поглядел. Угадал или нет? Девушка прикрыла глаза, помолчала краткий миг. Кивнула.

– На этот раз славный воин сказал то, что увидел. Гора! И он прав – Синий Дворец строился, как твердыня веры, утес, на котором будет стоять Колесо Времени. Иным дворцам важна красота, Норбу-Онбо олицетворяет силу.

Иван Кузьмич поглядел на погруженную во мрак вершину холма, призадумался. За эти дни он успел рассмотреть Синий Дворец во всех подробностях, благо, бинокль всегда под рукой. Норбу-Онбо строили на совесть, и для мира, и для войны. По склону холма – ряды высоких белых стен с острыми зубцами, две дороги, ведущие наверх, тоже прикрытые стеной, но уже пониже. А за стенами – сам дворец, причем не синий, а скорее, бурый. В центре – главное здание в восемь этажей, слева и справа – пристройки. Еще правее – решетчатая причальная мачта для гостей-дирижаблей. А более ничего приметного, кроме радиоантенны над главным зданием. Товарищ Мехлис, тоже антенну увидевший, предположил, что радиостанцию первоначально разместили в самом дворце, а уж потом принялись строить гиперболоид.

Особой охраны у дворцовых стен красный командир не приметил. То ли внутри спрятана, то ли здешний народ беспечностью страдает. Сам же Нору-Омбо для защиты неплох, такую громаду лишь гаубицами расковырять можно. А если учесть, что строено все еще до огнестрельной эры, то дворец и вправду можно считать твердыней. Насчет Колеса Времени Иван Кузьмич твердого мнения не имел, но с батальоном полного состава и нужными запасами взялся бы продержаться за этими стенами недельку-другую.

Чайка рассуждала иначе. Прежде чем начать рассказ, она поинтересовалась у «славного воина», на что похож Нору-Омбо ночью. Про гору Иван Кузьмич сообразил только с третьего раза. Если подумать, то и вправду на гору похоже. Словно бы надстроили холм, но так, что дворец с земной твердью единым целым смотрелся.

– Синий Дворец начали возводить четыре века назад, – негромко заговорила Чайка. – Пачанг восстал из праха, и его правитель повелел соорудить олицетворение власти и веры на месте старого храма, основанного самим Соманатхой. Сейчас древние камни можно увидеть в одном из залов, их оставили, как память о старом Пачанге. Но главная святыня сохранилась. Под дворцом, как раз посередине, находится пещера, в которой великий проповедник скрывался от врагов. Туда пускают немногих, рассказывают же всякое, и трогательное, и страшное. Именно там якобы находится вход в Недоступное Царство.

– В Агартху, что ли? – сообразил Кречетов. – Его превосходительство меня ею пугать изволил. Гробы, значит, огнем горят, мертвецы чуть ли не вприсядку пляшут. И еще какой-то Блюститель вроде начальника здешней ВЧК.

Чайка только головой покачала.

– Каждый видит в святыне то, что может и хочет. Барон смог разглядеть только гробы и мертвецов. Пусть его! Блюститель же – прозвище Соманатхи, точнее, его не слишком удачный перевод. Великого проповедника называли Ракхваала, на языке хинди этот Тот, Кто Ничего Не Упускает Из Виду.

– Всеведущий, значит, – прикинул Иван Кузьмич. – А может у них там, во дворце, еще один Соманатха завелся?

Сказал и язык прикусил. Чайка, конечно, член Сайхотского ревсоюза молодежи и человек политический грамотный, но лучше ее такими вопросами не смущать. Девушка, однако, отреагировала на удивление спокойно.

– Воин, славный в наших краях, и в самом деле умеет видеть сквозь ночную тьму. Правители Пачанга носят титул Хубилгана – Перерожденного. Считается, что каждый из них – очередное воплощение Соманатхи. В Лхасе этого не признают, два века назад тибетцы послали в поход свое войско, чтобы сломить гордыню Пачанга. Войну они проиграли, и после этого стали распускать слухи, будто город защищали неприкаянные духи-цха. Об этом написано в поэме «Смятение праведного», в библиотеке Хим-Белдыра есть старый свиток, привезенный из Китая… Но мы говорим о дворце. Воин, славный в наших краях, спрашивал о синем огне. Он его сейчас видит?

– Наблюдаем! – с готовностью отозвался Кречетов, доставая бинокль. Духи-цха, пусть и полезные в деле обороны, это, как ни крути, поповские байки. А вот огонек – дело реальное. Тем более, задача не казалось сложной. Огоньков было не слишком много, с три десятка. Дюжина – поверх стенных зубцов, еще столько же – большим желтым пятном посередине, остальные же вразброс, маленькими неяркими звездочками. Иван Кузьмич провел биноклем слева направо, примечая каждый огонек.

– Отсутствуют, – констатировал он, пряча оптику. – Лампочки, видать, поменяли.

– Рано еще, Кузьмич! – откликнулись сзади.

Двое «серебряных», наскучив бездельем, незаметно подъехали, дабы тоже принять участие в ночной рекогносцировке.

– Рано для синего. Я дважды время засекал, и каждый раз после двух пополуночи выходило. А сейчас еще без трех минут.

– Стало быть, график у них, – понимающе кивнул красный командир. – Обождем, не холодно вроде. Вы как, товарищи?

«Серебряные» и не думали возражать. Сидение на постоялом дворе уже успело надоесть, посему загадка, пусть и маленькая, была воспринята, как прекрасный повод развеяться. О синем огне бойцы даже пытались расспросить местных жителей, но те не слишком откровенничали. Зато караульный у ворот, тоже изрядно скучая, сообщил, что в Пачанге хранится некое очень ценное зеркало, а еще живет слоненок. В последнем бойцы были не слишком уверены, поскольку общались с местным товарищем на ломанном китайском. Но вроде бы ошибки нет. «Хианг», только «хиао» – маленький.

Услыхав про «хианга», Чайка рассмеялась, впервые за много дней, и Кречетов не без облегчения вздохнул. Не зря поехали! Пусть все эти огни со слонами – ерунда на репейном масле, зато девушка не прячется посреди четырех стен наедине со своей бедой.

– Недостойная просит прощения у храбрых воинов, – отсмеявшись, заговорила Чайганмаа. – Им не солгали, Зеркало в Пачанге действительно есть. Его называют Черным и хранят в недоступном тайнике. Говорят, оно показывает человеку его самого, его силу и слабость, храбрость и страх. А еще оно может дать ответ даже на самый трудный вопрос. Слоненок же…

– Синий, товарищи! – перебил один из бойцов. – Слева, над двумя огоньками.

Кречетов вскинул бинокль. Есть! Там, где только что была тьма, загорелась большая синяя звездочка. Одна, другая… Третья.

– Почти под самой крышей, – рассудил Иван Кузьмич. – Стало быть, горница там…

– La salle, – негромко подсказала девушка. – Зал.

– Или зал. А времени у нас сейчас…

– Три минуты третьего, – подсказал один из «серебряных», щелкая крышкой часов. – Только, Иван Кузьмич, не электричество это. Я электриком в Чите три года работал, не спутаю.

Красный командир спорить не стал, хоть и не поверил до конца. В Чите таких дворцов не строено. Да и чему еще там гореть? Не керосину же!

Огоньков прибавилось. Четыре, шесть, восемь… Они горели ярко, затмевая ровным синим свечением желтизну окон. Ярче, ярче, ярче… Вот уже стали видны стены, проступили неясные контуры крыши, синий огонь растекался по огромному зданию, осветил стальные конструкции причальной вышки, поднялся ввысь, к низким зимним тучам.

– Вот почему его Синим назвали! – выдохнул Кречетов. – Не зря, значит.

– Нору-Омбо, – откликнулась девушка, – Jean! Mon brave, Jean! Pourquoi ne puis-je le voir? Ils disent que les miracles se produire ici…[13]

Иван Кузьмич, почуяв неладное, хотел переспросить. Не успел. Огонь стал пламенем, вскипел, полыхнул из окон. Синяя клубящаяся стена беззвучно поднялась к самому небу, задрожала, покрылась яркими белыми прожилками…