Крестовые походы. Войны Средневековья за Святую землю

Ислам и христианская Европа накануне Крестовых походов

Важный и неудобный вопрос сохранился: спровоцировал ли мусульманский мир Крестовые походы, или латинские священные войны являлись актами агрессии? Фундаментальное исследование требует оценки общей степени угрозы, которую представлял для христианского Запада ислам в XI веке. В каком-то смысле мусульмане давили на границы Европы. На востоке Малая Азия веками оставалась полем сражения между мусульманами и Византийской империей; и мусульманские армии неоднократно пытались захватить величайший христианский центр – Константинополь. На юго-западе мусульмане продолжали править на обширных пространствах Иберийского полуострова и могли в любой момент двинуться на север за Пиренеи. В действительности, однако, накануне Крестовых походов Европа никоим образом не испытывала необходимости начать срочную борьбу за выживание. Никаких согласованных нападений со стороны Средиземноморья не предвиделось, потому что, хотя иберийские мавры и турки Малой Азии имели общее религиозное наследство, они никогда не были объединены одной целью.

В действительности, после первой мощной волны исламской экспансии, взаимодействие между соседствующими христианскими и мусульманскими государствами было вполне обычным и характеризовалось, как и в случае любых потенциальных противников, периодами конфликтов, сменявшимися периодами мирного сосуществования. Практически нет свидетельств того, что религии этих двух миров вели неизбежную и постоянную борьбу. Начиная с X века и далее, к примеру, ислам и византийцы относились друг к другу с напряженным, иногда задиристым, но все же уважением, и их отношения были не более чреваты конфликтами, чем между греками и их славянскими или латинскими соседями на западе.

Это вовсе не говорит о том, что повсеместно царил утопический мир и гармония. Византийцы были всегда готовы использовать в своих интересах любые признаки мусульманской слабости. Так, в 969 году, пока мир Аббасидов был раздроблен, греческие войска двинулись на восток, завоевали значительную часть Малой Азии и стратегически важный город Антиохия. А с приходом турок-сельджуков Византия оказалась перед лицом возобновившегося военного давления. В 1071 году сельджуки разбили имперскую армию в сражении при Манцикерте (восток Малой Азии), и, хотя историки больше не считают этот разгром катастрофой для греков, все же неудача была весьма болезненной и положила начало существенным турецким завоеваниям в Анатолии. Пятнадцатью годами позже сельджуки также вернули Антиохию.

А тем временем в Испании и Португалии христиане начали отвоевывать территорию у мавров, и в 1085 году иберийские латиняне добились глубоко символичной победы, взяв контроль над Толедо, древней христианской столицей Испании. Тем не менее на этой стадии постепенная латинская экспансия на юг представляется вызванной политическими и экономическими стимулами, а не религиозной идеологией. Конфликт в Иберии стал более острым после 1086 года, когда секта исламских фанатиков, известных как альморавиды, вторглась в Испанию из Северной Африки, вытеснив уцелевших мавров. Этот новый режим воодушевил мусульманское сопротивление, добившись ряда существенных военных побед против христиан севера. Но нельзя сказать, что агрессия альморавидов стала причиной Крестовых походов, потому что латинские священные войны, начатые в конце XI века, были направлены в сторону Леванта, а не Иберии.

Так что же разожгло пламя войны между христианами и мусульманами на Святой земле? В каком-то смысле Крестовые походы были реакцией на акт исламской агрессии – завоевание мусульманами священного Иерусалима, но этот акт имел место в 638 году, так что поводом для начала священных войн он явно не был. В начале XI века церковь Гроба Господня, которая, как считалось, включала в себя место распятия и воскрешения Христа, была частично уничтожена непостоянным фатимидским правителем, вошедшим в историю под именем халиф Хаким. Его последующее преследование местного христианского населения продолжалось больше десяти лет и завершилось, лишь когда он объявил себя живым Богом и переключился на мусульманских подданных. По всей видимости, напряжение возросло и в 1027 году, когда мусульмане, как утверждают, забрасывали камнями территорию церкви Гроба Господня. Впоследствии латинские христиане, желавшие совершить паломничество в Левант, которых все еще было много, рассказывали о трудностях, связанных с посещением святых мест, и о репрессиях против восточных христиан в мусульманской Палестине.

Два арабских рассказа предлагают важные, но расходящиеся друг с другом свидетельства в этом вопросе. Ибн аль-Араби, испанский мусульманский паломник, который отправился на Святую землю в 1092 году, описал Иерусалим как благоденствующий центр религиозного поклонения для мусульман, христиан и евреев. Он отметил, что христианам позволяют поддерживать свои церкви в хорошем состоянии. В его повествовании нет и намека на то, что паломники – будь то греки или латиняне – подвергаются оскорблениям или гонениям. С другой стороны, в середине XII века аль-Азими, хронист из Алеппо, писал: «Население сирийских портов не дало франкским и византийским паломникам пройти в Иерусалим. Те из них, кто выжил, распространили известие об этом в своей стране. Поэтому они стали готовиться к военному вторжению». Ясно, что, по крайней мере, аль-Азими верил в то, что нападения мусульман дали начало Крестовым походам[17].

На самом деле, основываясь на всех уцелевших свидетельствах, скорее можно утверждать обратное. К 1095 году мусульмане и христиане вели войну друг с другом веками, и не важно, что это было в прошлом. Ислам захватил несомненно христианскую территорию, в том числе Иерусалим; христиане, живущие на Святой земле и прибывающие туда для паломничества, вполне могли подвергаться преследованиям. С другой стороны, непосредственная обстановка, в которой начались Крестовые походы, не указывает на то, что титаническая транснациональная религиозная война была неминуемой и неизбежной. Ислам не собирался предпринимать генерального наступления против Запада. Да и мусульманские правители Ближнего Востока не занимались ничем похожим на этнические чистки или репрессии против религиозных меньшинств. Возможно, между христианскими и мусульманскими соседями не было особо сильной любви, и без проявлений религиозной нетерпимости в Леванте тоже не обходилось, но, по правде говоря, все это ничем не отличалось от характерной для этого века политической, военной и социальной обстановки.

Часть первая. Начало Крестовых походов

Глава 1. Священная война, Святая земля

Поздним ноябрьским утром в году 1095-м папа Урбан II произнес проповедь, изменившую историю Европы. Его вдохновляющие слова дошли до самого сердца людей, собравшихся на небольшом поле вблизи Клермона – небольшого города в Южной Франции, – и в последующие месяцы его послание прокатилось по всему Западу, воспламенив ожесточенную священную войну, которой предстояло продлиться несколько веков.

Урбан заявил, что христианство находится в смертельной опасности, ему угрожает вторжение и ужасающее притеснение. Святой город Иерусалим находится в руках мусульман, людей враждебных Богу, подвергается постоянному осквернению. Он призвал латинскую Европу подняться против этого, по общему мнению, жестокого врага в качестве «воинов Христа», вернуть себе Святую землю и освободить восточных христиан из «рабства». Соблазненные обещанием того, что праведная борьба очистит их души от греха, десятки тысяч мужчин, женщин и детей отправились с Запада вести войну против мусульманского мира в Первом крестовом походе[18].

Папа Урбан и идея крестоносного движения

В 1095 году, когда Урбан II провозгласил Первый крестовый поход, ему было около шестидесяти лет. Отпрыск знатного семейства из Северной Франции, бывший церковник и клюнийский монах, он стал папой в 1088 году, когда папство, пошатнувшееся после длительной и ожесточенной борьбы с германским императором, стояло на грани краха. Позиции Урбана были непрочными, и ему потребовалось шесть лет, чтобы восстановить контроль над римским Латеранским дворцом, традиционной резиденцией пап. Благодаря осторожной дипломатии и проведению умеренной, а не конфронтационной политики реформ новый папа видел постепенное возрождение своего престижа и влияния. К 1095 году это медленное восстановление, безусловно, на чалось, но предполагаемое право папства действовать как глава латинской церкви и духовный наставник каждого христианина в Западной Европе было еще далеко от реали зации.

На фоне частичного восстановления престижа папства и зародилась идея Первого крестового похода. В марте 1095 года Урбан председательствовал на церковном соборе в североитальянском городе Пьяченца, когда прибыли послы из Византии. Они доставили обращение от греческого христианского императора Алексея I Комнина, правителя, чье ловкое и уверенное правление на десятилетия притормозило внутренний упадок великой Восточной империи. Непомерные налоги пополнили имперскую казну в Константинополе, восстановив всегда окружавшую Византию ауру могущества и щедрости, но у Алексея было много внешних врагов, в том числе турки-мусульмане из Малой Азии. Поэтому он отправил петицию относительно военной помощи в Пьяченцу, настаивая, чтобы Урбан отправил латинские войска для отпора угрозе, представляемой исламом. Возможно, Алексей рассчитывал на символическую помощь в виде маленькой армии франкских наемников, которой легко управлять. На деле в течение следующих двух лет его империя была практически опустошена людским потоком.

Обращение греческого императора оказалось созвучным идеям, уже зародившимся в мозгу Урбана II; последовавшие весну и лето он их обдумывал и развивал, планируя предприятие, которое послужит достижению многих целей: нечто вроде вооруженного паломничества на Восток – «Крестовый поход». Историки иногда описывают Урбана непреднамеренным зачинщиком грандиозного начинания, ожидавшим, что на его призыв к оружию откликнется не более сотни рыцарей. Однако, судя по всему, он отлично представлял потенциальный размах предприятия, иначе не уделял бы так много внимания организации вербовки участников по всей территории Европы.

Урбан понимал, что идея экспедиции на помощь Византии предоставляет шанс не только защитить восточное христианство и улучшить отношения с греческой церковью, но также утвердить и расширить власть Рима, обуздать и перенаправить деструктивную агрессивность христиан, живущих на латинском Западе. Этот масштабный план стал главной частью кампании по расширению папского влияния за пределы Центральной Италии, на родину Урбана – Францию. С июля 1095 года он начал продолжительный тур с проповедями к северу от Альп – это был первый подобный визит папы почти за полвека – и провозгласил, что главный церковный собор будет проведен в ноябре в Клермоне, в области Овернь, расположенной в Центральной Франции. Летом и ранней осенью Урбан посетил ряд крупных монастырей, включая его собственный бывший дом в Клюни, призывая к поддержке Рима и готовя почву для идеи Крестовых походов. Он также привлек двух людей, которым предстояло сыграть центральную роль в предстоящей экспедиции: Адемара, епископа Пюи, церковника из Прованса, и горячего сторонника папства графа Раймунда Тулузского, одного из самых богатых и могущественных людей Южной Франции.

К ноябрю папа был готов огласить свои планы. Двенадцать архиепископов, восемьдесят епископов и девяносто аббатов собрались в Клермоне на самый крупный церковный собор за время понтификата Урбана. Там после девяти дней общих церковных дебатов папа сообщил о своем намерении произнести специальную проповедь. 27 ноября сотни зрителей собрались на поле, расположенном рядом с городом, чтобы услышать, что он скажет[19].

Клермонская проповедь

В Клермоне Урбан призвал латинский Запад взять в руки оружие ради достижения двух связанных между собой целей. Первой он назвал необходимость защитить восточные границы христианского мира в Византии, подчеркнув узы христианского братства и якобы неминуемую угрозу мусульманского вторжения. Согласно одному из рассказов, он потребовал, чтобы его слушатели бежали со всех ног на помощь своим братьям, живущим на восточном берегу [Средиземного моря], потому что турки заполонили их территорию до самого Средиземного моря. Но эпическое предприятие, о котором говорил Урбан, не заканчивалось оказанием военной помощи Константинополю. От нее он мастерски перешел к более масштабной задаче, поставив дополнительную цель, которая не могла не затронуть сердца франков. Объединив идеалы войны и паломничества, он представил экспедицию, которая проложит дорогу к Святой земле и там овладеет Иерусалимом, самым священным местом во всем христианском мире. Урбан говорил о святости этого города, который является пупом земли, источником всего христианского учения, местом, где жил и страдал Христос[20].

Несмотря на то что идея нашла широкий отклик, как любому правителю, призывающему людей на войну, папе необходимо было придать своему делу ауру законности, оправданности и острой необходимости, и здесь он столкнулся с проблемой. В недавней истории не было события, которое могло бы вдохновить мстительный энтузиазм масс. Да, в Иерусалиме правили мусульмане, но так было начиная с VII века. И если Византия действительно оказалась перед угрозой турецкой агрессии, западному христианству пока не грозило вторжение и уничтожение от рук ближневосточных приверженцев ислама. Учитывая отсутствие примеров ужасающей жестокости и непосредственной угрозы, Урбан решил создать ощущение безотлагательности и вызвать тягу к возмездию, как можно более очернив врага предлагаемого Крестового похода.

Мусульман он изобразил нечеловечески жестокими дикарями, склонными к варварскому надругательству над христианством. Урбан рассказал, что турки убивали и уводили в плен многих греков, разрушали церкви и опустошали Царство Божие. Он также утверждал, что христианские паломники на Святую землю подвергались издевательствам и эксплуатации со стороны мусульман, богатых лишали богатств незаконными поборами, а бедных подвергали пыткам.

Жестокость этого безбожного люда дошла до того, что они, думая, что несчастный проглотил золото или серебро, или добавляют скаммоний в его питье и заставляют опорожнить свои внутренности, или – и это чудовищно – они растягивают в разные стороны покров внутренностей, вспоров живот клинком, вынося на свет то, что природа держит в тайне, калеча тела.

Относительно христиан, живущих под мусульманским правлением в Леванте, было сказано, что они мечом, грабежом и огнем низведены до положения рабов. Жертвы постоянных гонений, эти несчастные подвергаются насильственному обрезанию, потрошению или приносятся в жертву. Что же касается насилия над женщинами, сообщил папа, об этом хуже говорить, чем умолчать. Урбан весьма умело использовал яркие и наглядные образы, разжигающие ненависть, сродни тем, которые в современном мире могут быть связаны с военными преступлениями или геноцидом. Его обвинения не имели практически ничего общего с реальностью мусульманского правления на Ближнем Востоке, но невозможно оценить, действительно ли папа верил своей пропаганде, или сознательно вел кампанию манипулирования и искажения действительности. В любом случае его откровенная дегуманизация мусульманского мира послужила превосходным катализатором «крестоносного» дела и позволила ему утверждать, что борьба против «чужих» была предпочтительнее, чем война между христианами и внутри Европы[21].

Решению Урбана II осудить ислам предстояло иметь крайне неприятные и длительные последствия в предстоящие годы. Но важно понимать, что в действительности идея конфликта с мусульманским миром не была записана в ДНК крестоносного движения. Урбан представлял себе религиозную экспедицию, санкционированную Римом и направленную прежде всего на защиту и повторное завоевание святой территории. В некотором смысле его выбор ислама в качестве врага был случайным, и нет оснований предполагать, что латиняне или их греческие союзники действительно считали мусульманский мир своим заклятым врагом до 1095 года[22].

Возбуждающая идея о возмездии за «отвратительные надругательства», возникшая благодаря обвинению мусульман во всех смертных грехах, могла захватить слушателей Урбана в Клермоне, но его «крестоносное» послание содержало и более мощный соблазн, затронувший саму природу существования средневекового христианина. Воспитанные в религиозной вере, которая подчеркивала страшную угрозу греха и проклятия, латиняне Запада были втянуты в отчаянную духовную борьбу, продолжавшуюся всю жизнь, за уничтожение порочности в своих душах. Постоянно стараясь найти искупление, они были абсолютно покорены, когда папа сказал, что экспедиция на восток будет считаться священным предприятием и участие в ней даст освобождение от всех грехов. В прошлом даже «справедливая война» (то есть насилие, которое Бог приемлет как необходимое) все же считалась греховной. Но теперь Урбан заговорил о конфликте, который преступал традиционные границы. Его дело должно было стать освященным, приобрести характер священной войны, с которой Бог не просто мирился, а активно поддерживал и одобрял. Как утверждает один из свидетелей, папа даже заявил, что «Христос приказывает верующим» вступать в ряды крестоносцев.

Гений Урбана позволил ему создать идею Крестовых походов в рамках существующей религиозной практики, таким образом, чтобы, по крайней мере говоря языком XI века, связь, установленная им между войной и спасением, имела ясный рациональный смысл. В 1095 году латинские христиане были привычны к понятию о том, что наказание за грехи может быть отменено покаянием и выполнением искупительных действий, таких как молитва, пост или паломничество. В Клермоне Урбан соединил знакомое понятие спасительной экспедиции с более смелой концепцией сражения за Господа, требуя, чтобы любой человек, не важно, к какому классу он принадлежит, беден он или богат, рыцарь или пеший солдат, присоединился к тому, что должно было стать, по сути, вооруженным паломничеством. Это монументальное предприятие, чреватое опасностями и угрозой ужасных страданий, приведет его участников к воротам Иерусалима, главной цели христианских паломников. В качестве такового оно будет иметь огромный искупительный потенциал, станет суперискуплением, способным избавить душу от любых прегрешений.

От осквернения Святого города чуждыми Богу людьми до обещания нового пути к искуплению Урбан сотворил убедительную и эмоциональную мешанину образов и идей в поддержку своего призыва к оружию. Эффект был очевиден, «глаза одних были полны слез, другие дрожали». Сделав решительный шаг, который, вероятнее всего, был предварительно запланирован, епископ Адемар первым выступил вперед и объявил о своем участии. На следующий день он был объявлен папским легатом (официальным представителем Урбана) в предстоящей экспедиции. Как ее духовный лидер, он должен был продвигать планы папы, не последним из которых было ослабление напряженности в отношениях с греческой византийской церковью. В то же самое время прибыли посланцы от Раймунда Тулузского, сообщившие о поддержке графом крестоносного движения. Речь Урбана имела большой успех, и в течение следующих семи месяцев он продолжал проповедовать в самых разных городах, доводя свое послание до ума французов[23].

И все же, хотя Клермон может считаться местом зарождения Первого крестового похода, было бы неверно называть Урбана II единственным создателем идеала крестоносного движения. Ранние историки по праву указывали на его долг перед прошлым, в первую очередь имея в виду папу Григория VII и его исследование теории священной войны. Но также важно признать, что идея Первого крестового похода – его природы, намерений и наград – претерпевала постоянное органичное развитие на протяжении всей экспедиции. В действительности этот процесс продолжался и после события, поскольку мир стремился понять и истолковать столь эпохальное мероприятие. Слишком просто говорить о Первом крестовом походе как об одной хорошо организованной группе людей, которые, откликнувшись на призыв папы Урбана, двинулись в Иерусалим. В действительности после ноября 1095 года движение шло отдельными, не согласованными между собой волнами. Даже группы, которые мы обычно называем «главными армиями» похода, начали первую стадию путешествия не как единая сила, а скорее как неорганизованное скопление мелких формирований, уже в пути организовавших общее управление.

Не прошло и месяца после первой проповеди Урбана II, как разные народные (и прочие несанкционированные) проповедники по всей Европе начали призывать к Крестовому походу. У этих очевидных демагогов некоторые тонкости, окружавшие духовные награды, связанные с экспедицией, – индульгенции крестоносцев – выветрились. Урбан, вероятнее всего, планировал, что предлагаемое отпущение будет применяться только к мирскому наказанию за признанные грехи; довольно сложная формула, но придерживающаяся строгого церковного закона. Судя по более поздним событиям, многие крестоносцы думали, что получили точную гарантию небесного спасения, и верили, что, если умрут во время кампании, станут святыми мучениками. Такие идеи ассоциировались с Крестовыми походами еще несколько веков и являлись сутью противоречий между официальной и народной концепцией священных войн.

Следует отметить, что папа Урбан не изобрел термин «Крестовый поход». Экспедиция, начало которой было положено в Клермоне, была настолько новой и в некоторых отношениях эмбриональной по своей концепции, что для ее описания не существовало слова. Современники называли Крестовый поход просто iter (путешествие) или peregrinatio (паломничество). Только в конце XII века появилась более специфическая терминология – слово crucesignatus (тот, кто обозначен крестом) – «крестоносец», и со временем было повсеместно принято французское слово croisade, которое грубо переводится как «путь креста». Впоследствии историками был принят термин «Крестовый поход» для обозначения христианских священных войн, которые велись после 1095 года. Но мы должны понимать, что это придает обманчивую ауру связи и сходства с ранними «Крестовыми походами»[24].

Зов креста

В месяцы после Клермонского собора призыв к Крестовому походу распространился по всей Западной Европе, вызвав беспрецедентную реакцию. В то время как Урбан II пропагандировал свою идею во Франции, епископы всего латинского мира передали его призыв в своих епархиях.

Призыв также подхватили народные проповедники – подстрекатели, деятельность которых не санкционировалась и не регулировалась церковью. Одним из самых известных был Петр Пустынник. Вероятнее всего, он был выходцем из бедных кварталов Амьена (северо-восток Франции) и прославился своим аскетическим кочевым образом жизни и не обычным рационом – один современник написал, что он «жил на вине и рыбе и вряд ли когда-нибудь ел хлеб». По современным меркам он считался бы бродягой, но французская беднота XI века почитала его как пророка. Его святость была настолько велика, что последователи собирали шерстинки его мула и хранили их как реликвию. Греческий современник написал: «Создавалось впечатление, что его устами говорил Бог, и голос его доходил до сердца каждого; Петр Пустынник вдохновлял франков отовсюду собираться, брать оружие, лошадей и прочее военное снаряжение». Он, должно быть, действительно был прекрасным оратором, поскольку в течение шести месяцев после Клермона сумел набрать армию, в основном состоявшую из бедного люда, численностью более 15 тысяч человек. В историю эта армия, вместе с рядом других контингентов из Германии, вошла под названием «Народный крестовый поход». Воодушевленные идеей священной войны, ее части выступили в направлении Святой земли весной 1096 года, за несколько месяцев до всех остальных армий, являя собой, по сути, неорганизованную, не подчиняющуюся дисциплине толпу. По пути некоторые «крестоносцы» самостоятельно пришли к выводу, что вполне могут сражаться с «врагами Христа» и ближе к дому, устроив ужасную резню евреев в Рейнской области. Оказавшись на мусульманской территории, армия Народного крестового похода была почти сразу же уничтожена, хотя Петр Пустынник выжил[25].

Пусть первая волна Крестовых походов окончилась неудачей, но в это время на Западе уже собирались более крупные армии. Народные сборища, на которых искусные ораторы призывали людей присоединяться к крестоносному движению, проводились повсеместно. Идея пропагандировалась и неофициально среди родственников, а также при посредстве сети папских сторонников и связей между монастырскими общинами и знатью. Историки продолжают спорить относительно численности участников, главным образом из-за ненадежности современных оценок (некоторые авторы утверждают, что численность крестоносного воинства перевалила за полмиллиона человек). Достаточно правдоподобным является предположение, что в Первый крестовый поход выступило от 60 до 100 тысяч латинян, из которых от 7 до 10 тысяч человек были рыцарями, 35–50 тысяч – пехотинцами, остальные не участвовали в боевых действиях (старики, женщины, дети). Определенно можно утверждать лишь то, что призыв к Крестовому походу вызвал необычайно большой отклик, масштаб которого потряс средневековый мир. После грандиозных походов Древнего Рима такие армии больше не собирались[26].