Школьные тайны и геометрия первой любви. Американские приключения русской учительницы

Желание быть счастливым в любви оказалось на седьмом месте. О своей семье, как о возможном центре счастья, не мечтал никто. Американцы задумываются об этом после тридцати пяти – сорока. Может быть, по этой причине большинство американских пап старые, скучные и важные. Они всегда во что-то «погружены»: в бизнес, работу, банковские долги и счета. Многие из тех, кого я встречала, неприступны для детей и почти всегда недоступны для жён.

Была, правда, одна девушка в этом классе, для которой любовь, и только любовь, казалась единственным правильным местом, где люди находят и своё счастье, и себя самих, настоящих, – но этой девушки на уроке не было. Это была Ламентия. И в данный момент Центр коррекции умственного здоровья как раз занимался тем, что корректировал эту её «наивную, эмоционально незрелую и по сути опасную» веру в целительную силу любви.

В начале урока мы коротко поздравили Джесса и отпустили его к отцу. Тот позвонил мне рано утром (он был уважаемым шерифом нашего округа) и попросил об одолжении: сказать Джессу, что его срочно хочет видеть отец, но не говорить, почему. Я догадалась, что речь шла о каком-то необычном подарке такому прекрасному, правильному, всегда ответственному сыну, каким был наш староста. Так что, когда отличница Софья вышла к доске и попросила желающих сказать пару добрых слов о Джессе, поднялся лес рук.

– С ним все считаются: и учителя, и тренер бейсбольной команды, и мы – твёрдо сказал единственный чёрный мальчик в классе. Его хитроватые глаза светились добрым уважением.

– Он всегда выручит, – добавил Фанки.

– Он – лучший питчер в округе. Только он может заставить команду бегать 10 раз по лестницам трибун на стадионе, когда воздух такой горячий, что вздохнёшь – и как крапивой по горлу полоснули.

– Он не употребляет грязных слов в разговоре с девочками.

– Он умный и много знает. Правда, списать ни за что не даст, но помочь эссе по-честному написать – не откажется.

– Он в нашей бейсбольной команде – лучший! Сколько раз игру спасал! Даже когда уже никто не наделся.

– Он симпатиичный, – лукаво подмигнув Джессу, пропела Тришка.

Тут я вспомнила, что пару раз видела Джесса, прикрывающего лицо капюшоном и чёрными очками, на последних скамейках спортзала, когда там проходили соревнования девочек по боксу. Мне показалось, что его глаза были «замагничены» на крепкой фигурке нашей Тришки: каждый её пасс, каждый выпад, подскок и оборот мистическим образом «управляли» головой Джесса. Она, голова, толкала вдруг челюсть вперёд. Или неожиданно резко дёргалась назад, как будто уворачивалась от удара. Иногда всё тело старосты подпрыгивало, и было видно, каких усилий ему стоило не броситься на арену и не «вырубить» окончательно соперницу Тришки.

При словах Тришки Джесс пошёл розовыми пятнами. Я решила его «спасти» и сообщила, что его срочно ждёт отец.

– Увидимся! – широко улыбнулся всем Джесс и поспешил к своей машине. Ездил он на стареньком Форд Фокусе. Его родители старались не баловать своего «успешного» сына и поощряли все его попытки начать зарабатывать деньги самому. Три раза в неделю Джесс развозил газеты. Ему приходилось вставать около часа ночи, чтобы до двух успеть в редакцию и забрать свежие пачки популярных изданий: ведь подписчики привыкли находить свежие новости под своей дверью к четырём утра. По воскресеньям он подрабатывал промоутером. Одетый в костюм Микки Мауса, он приглашал детей на детские сеансы, в кафе мороженное или просто фотографировался с малышами и туристами. Один раз в неделю он работал волонтёром в школьной библиотеке. Ему там не платили, но в его характеристике, знал Джесс, будет подробно написано, как профессионально он помогал иностранным учащимся работать с каталогом и находить нужную информацию в интернете. Джесс действительно был замечательным парнем.

Некоторые, правда, думали, что дружить с ним не получается. И никогда не получится.

Как говорила другая «звезда» школы Софья, он был слишком, даже чересчур правильным. А, значит, скучным и нудным.

В своей повести «Записки из подполья» Ф. М. Достоевский заметил, что общество, любое общество, никогда не будет полностью хорошим, благополучным и правильно организованным. Причина в том, что каждый отдельный человек имеет право на «каприз». На что-то, что государство не приветствует, люди вокруг тебя не понимают, а общественная мораль осуждает.

Но вот беда! Без этого «каприза» каждый, по отдельности, чувствует себя несчастливым. Капризы у нас разные. Значит, и тащат нас эти капризы в разные стороны. Какое уж тут общественное согласие и всеобщая «нирвана» благополучия!

Так вот… Когда мы обсуждали эту проблему на уроке, Софья заметила:

– Это Достоевский погорячился…. Насчёт того, что каждый свой каприз имеет. Он нашего Джесса не знал! Если бы общество состояло из таких, как Джесс, мы бы точно умерли со скуки в «раю всеобщего благополучия и единства».

– А ты что, считаешь, что надо поощрять всякие капризы? Все беспорядки с них начинаются. А заканчивается всё анархией и бунтом.

– А чем всё заканчивается, если наши капризы и маленькие прихоти насильно в себе прятать и подавлять? – не сдавалась Софья.

– Депрессией в каждом четвёртом американце, – поддержала подругу Тришка.

– Стрельбой по одноклассникам и учителям, – вставил своё слово Фанки.

– Нацией, сидящей на таблетке счастья. Я имею в виду всем известное лекарство, – прогнусавил Боб

– Наркотиками, – тихо, но очень жёстко сказал черноглазый, чернокожий, очень яркий в своей небесно голубой парке с капюшоном Рой.

Я вспомнила эту дискуссию, провожая взглядом скрывшегося за дверью нашего уважаемого старосту.

Вечером мы готовились устроить «surprise party» в его доме. Вернее, во дворе. Мама Джесса идею поддержала: она тоже переживала из-за того, что её такой серьёзный, хороший мальчик не имел настоящего друга. Поэтому она приветствовала всякие розыгрыши и шутки, надеясь, что Джесс хоть на время забудет о том, как надо и как правильно и будет веселиться, как получится и как захочется.

Винсия и Саният, которые тоже учились в этом классе, извинились за то, что не смогут помочь в организации вечеринки, и поехали с мамой Саният в больницу к Ламентии. У неё накануне случился нервный срыв после посещения матери и брата. Как выразилась Тришка:

– Когда у тебя нарыв, легче станет только после того, как он прорвётся. А у Ламентии мамаша с братцем – это особый вид нервного вируса. Называется «стервозник». К кому прилепится – у того и «нервный нарыв». Естественно, что он прорывается наружу в виде «срыва»: нервная система так себя защищает. Ведь от яда надо очищаться… Вы там Ламентию не журите за её срывы. И передайте ей, что мы её понимаем и любим.

Девочки ушли. Я принялась за проверку эссе. Читать, что думают мои взрослые ученики о любви, было так интересно, что я забыла о времени.

Джесс вошёл в большой строгий кабинет отца. Он не был уверен, чего ждать от этого внезапного вызова, но надеялся на приятный сюрприз. Он втайне думал, что отец получил ответ из Массачусетского Технологического Института. Положительный ответ. С приглашением стать студентом их сына Джесса Н. с предоставлением стипендии на весь курс обучения.

Но у отца в руках не было никакого конверта. На правой вытянутой ладони лежали какие-то ключи. Джесс замялся, не зная, что сказать. Отец широко раскрыл руки, подошёл к сыну и, неловко обняв и похлопав по плечу левой рукой, протянул правую Джессу.

– Это твои ключи от новой машины, сынок. Ты заслужил хороший мужской подарок к восемнадцатилетию. Мы с мамой так гордимся тобой, сын. Я – особенно!

У обоих мужчин повлажнели глаза. Именно ради таких моментов и жил, в сущности, Джесс. С ранних лет он знал, в чём цель его жизни. Быть лучшим! Быть первым! Быть правильным! Быть отцовской гордостью! И он сделал это!

Отец подвёл его к окну. Перед полицейским управлением, выделяясь как белый лебедь серди чёрных уток полицейских машин, горделиво сверкал белизной новенький Ниcсан GTR. Машина, которая стала мечтой стольких американских подростков после реалити шоу « Большой тур». Джесс ещё раз обнял отца. Расплывшись в почти детской, мальчишеской улыбке, он сбежал вниз, на парковку и под радостный полицейский хор «Happy birthday to you!» сел в машину.

– Ну, сынок, с богом! Ты знаешь, как вести себя за рулём и на дорогах. Помни, что твой отец не совершил ни одной аварии за 32 года вождения. Будь достоин нашей семейной традиции.

Джесс газанул, счастливо помахал рукой «хору полицейских» и рванул вперёд. Он решил добираться до дома по безупречно гладкой, скоростной 75ой трассе. Напевая любимую «дорожную» песню отца «Hit a road Jack…», Джесс старался не разгоняться больше, чем 70 миль в час, но на новой машине это оказалось делом трудным. Автомобиль летел как ласточка: казалось, колёса вот-вот потеряют сцепление с дорогой, и он будет парить над идеально ровным полотном. Он даже ударил лихо по рулю и, подпрыгнув, неожиданно для себя самого заголосил песенку из известного клипа « And I am happy!» Я счастлив! Для полного счастья, однако, чего-то не хватало. Может, каприза, о котором «развела» дискуссию миссис Ти? Ну да русские всегда всё усложняют. Им всегда чего-то не хватает для счастья. Джесс задумался. Но ведь и ему явно хотелось чего-то ещё, чтобы быть совсем счастливым. Может, русский писатель прав.

И тут он понял, что было его, только его, Джесса Н. капризом. Но впустить это «озарение» в ум, душу и сердце он не успел. Пришлось сосредоточиться на быстрой смене полос. Со скоростной левой ему надо было срочно перестроиться в крайнюю правую и приготовиться к выезду на сто первую окружную дорогу. А оттуда рукой было подать до дома. Он решил обдумать свой каприз чуть позже. Однако, оказавшись на родной «старушке» 101, он с трудом поверил своим глазам: правая полоса, которая ему была нужна, была перекрыта. Какой-то жёлтой в крапинку лентой. Такой, какими в фильмах огораживают место преступления. За лентой что-то лежало. Нечто, похожее на куль.

Джесс с сожалением заглушил мотор и вышел из машины. В следующую секунду на него набросились три человека в масках, чёрных, армейского стиля плащах, и таких же чёрных беретах. Джесс успел заметить, что они выскочили из густых кустов на обочине. Потом он отключился: глаза закрыла чёрная повязка. Тело оказалось туго связанным верёвками. Во рту кляп. Он чувствовал, как его куда-то волокут. Бандиты тихо переговаривались, а один даже подхахатывал. Джесс ощутил царапающие пальцы на лице. Это могли быть ветки кустов ежевики, щедро растущей вдоль дороги. Тело ныло от врезавшихся верёвок. Но он, спортсмен, мог эту боль просто не замечать.

Ужас заморозил его волю в тот момент, когда он услышал звук взревевшего мотора своего Нисана. Звук быстро удалялся. Скоро он совсем затих. Но тут взревел всей мощью молодого натренированного тела сам Джесс. Это не помогло. Тряпка и не думала покидать его рот. Тогда он стал копить слюну и мочить то, что было во рту. Он надеялся, что сумеет напрячь лёгкие и вытолкать языком и потоком воздуха мокрый и скользкий кляп. Одновременно он подставил руки под острые ветки и стал перетирать верёвку. Он понимал, что у него может ничего не получиться. Но голос тренера: « Ты это сделаешь, сынок!» заряжал его злым упрямством.

Компания «отрывалась» по полной. Радио переполняло салон звуками последних «дорожных» хитов, мотор работал, как сто раз проверенный ракетный двигатель, а дорога была нереально пустая для этого времени дня. Солнце уходило с дежурства, лениво перебирая лучами по вершинам зелёных холмов. Сладкий океанский бриз добрался, наконец, до раскрытых окон машины, но остудить слишком раскалённые головы угонщиков ему не удалось. Пассажиры на заднем сиденье завопили в два голоса простенькие слова очередной глупой песни, и автомобиль рванул вперёд ещё мощнее. Никто и не подумал останавливаться, когда окрестности наполнили громкие полицейские команды.

– Нисан Джи Ти Ар! Немедленно прижаться к обочине и остановиться! Повторяю…

Друзья ничего не слышали, потому что никак не ожидали услышать нечто подобное. Ведь всё было продумано до мелочей.

Но об одной «крупной мелочи» они не знали. Прежде чем благословить сына в дорогу, его папа установил в машине жучок. На всякий случай… Подростки такие непредсказуемые!

Когда шериф, он же отец Джесса, увидел тех, кого полицейские выводили из машины, он остолбенел. Он, крутой коп, повидавший за свою службу всякого и разного, застыл, как перепуганный на смерть мальчуган. Говорить он не мог. Да и говорить было нечего. Такой безобразной, невероятно наглой ситуации он и в мыслях не допускал. Его руки сами сложились в могучие кулаки-кувалды, и он медленно, глубоко дыша на каждом шаге, подошёл к одетым в чёрное угонщикам.

– Где Джесс? – прорычал он, оставив все выяснения на потом.

– Там, в кустах… Ну, сразу после съезда с семьдесят пятой…

Пока двое полицейских упаковывали хулиганов в свою машину, отец именинника круто развернул свою Тойоту и умчался в обратном направлении.

Джесса на обочине дороги не было. Шериф нашёл примятые и местами сломанные кусты ежевики, след и вмятины от тела, которое либо ползло, либо волочилось по земле в чьих-то руках, но никаких следов крови или борьбы не обнаружил.

Отец пропавшего парня расправил плечи и, не давая себе и секунды на размышления, почти взмыл над дорогой по пути в полицейский участок.

Глава 8. Четвёртый лепесток, парашют любви и мистер очарование

«Я всегда была четвёртым лепестком в ромашке», – сказала я.

– Как это так – четвёртым лепестком? – не поняла Винсия.

– Ну, ты же знаешь, как гадают на ромашке: любит – не любит. Так вот, если у ромашки только четыре лепестка, то всегда получается «не любит».

– А на кого ты гадаешь?

– Да ни на кого. Это я – четвёртый лепесток. Это меня никто никогда не любил. И не полюбит.

– С чего это ты взяла, что тебя не любят? А мама? Брат? Папа?

– Я – случайная дочка. Так мне мама объяснила, когда первый раз на улицу выгнала.

– На улицу? А сколько тебе лет было?

– Четыре. У неё ухажёр был. Богатый. Злой. Все в нашем баррио его боялись. Он пришёл, она меня и выгнала. Хотя знала, что в нашей деревне неспокойно. Стреляют.

– У вас что, война была?

– Почти. Всё из-за подпольной торговли. Мы же в Мексике прямо на границе жили. То в кустах стреляют, то рядом с дорогой взорвётся что-нибудь. Я убежала в овраг, неподалёку. Нашла там пару кустов, под ними и спряталась. Было очень жарко. Я голову под нижние ветки просунула, а ноги под себя поджала. Так и пролежала до вечера. Пока не стемнело. Пить очень хотелось. Прямо умирала от жажды. Но не шевелилась. А домой к ночи вернулась

– И мама тебя не искала?

– Нет. Ещё накричала, что рано пришла. Гость её всё никак не уходил.

– Жених, что ли? У тебя мама очень красивая. Как с конкурса красоты…

– Она и была королевой красоты в школе. Или позже. Не знаю. Знаю только, что папаша моего брата тогда её к себе в дом и забрал. Но не женился. Скоро он её с ребёнком из дома выкинул. Так она рассказывала.

– А твой папа? Он куда делся?

– Он был американцем. Бабушка говорила, что он в маму сильно влюбился. Потом уехал. В Америку вернулся. Писал маме, но она почему-то запретила о нём говорить. Даже имени его слышать не могла. А мне сказала, что я – случайный ребёнок, о котором она бога не просила.

– Странная история. А ты письма его не пробовала тайком почитать?

– Мама эти письма сжигала. И когда жгла, злобой исходила. Ненавистью. А иногда казалось, что она боялась его писем.

– Ну, может, хоть одно сохранилось? Мы бы папу твоего нашли. Он бы так обрадовался, узнав, какая умная и красивая у него дочка.

Я заплакала. Бабушка осталась в Мексике и здесь, в Соединённых Штатах я была с матерью, которую ненавидела, и братом, которого боялась. Деньги на переезд собрал брат. Он надолго исчезал из нашей деревни. Потом появлялся. Иногда с молодыми красивыми девушками. Каждый раз с новой, и каждый раз говорил, что это его невеста. Потом они уезжали в город. Обычно на 2—3 месяца. А возвращался он всегда с деньгами либо один, либо с новой «невестой».

Была ещё одна вещь, которую я не понимала. Мой брат ненавидел моего отца даже больше, чем мать. Называл его не иначе как «америкос» и запрещал бабушке даже вспоминать о нём.

Я работала с малых лет. Вот уж «кто» меня любил – так это работа. Улицы мела. В подъездах кондоминиумов убиралась. Булочки из пекарни клиентам в пять утра разносила.

– Ламентия, милая, но здесь, в Калифорнии, тебе стало легче жить?

– Труднее. Да, всё изменилось, когда мы приехали жить в Америку. Здесь я встретила тебя и Саният. И, к своему несчастью, поняла, что такое дружба и любовь.

– Но почему «к несчастью»? Я так и обидеться могу, – ничего не понимая, возразила Винсия.

– Всё просто. До этого я не знала, как сильно меня не любят. Почувствовав любовь, я поняла, что такое «абсолютная нелюбовь». Теперь, когда я встречаю любовь, то радоваться долго не умею. Потому что там же, где парит парашют любви, во мне всегда летает белый, намертво оторванный от цветка, лепесток «нелюбви».

– Слушай, Ламентия, ты так красиво и изящно говоришь! Ведь и правда, любить – это как на большом розовом парашюте в небе лететь. И дух захватывает, и сердце холодеет, и голова кружится от счастья. И всегда немного страшно: а вдруг счастье кончится, стоит на землю опуститься? А вдруг не удастся благополучно приземлиться?

– Ты тоже об этом думаешь? Хотя бы иногда?

– Конечно! Только вот выразить свои чувства так, как ты, не умею. У тебя писательский талант. Тебе надо записаться на курс «креативного, творческого письма».

– Уже записалась. А ещё не факультатив по русской поэзии. Мне Лермонтов очень нравится. Я думаю, что он был таким же несчастливым, а, может, и нелюбимым как я. Только в тысячу раз умнее.

– Ух ты! Будет о чём поговорить в нашей любимой комнате, дома у Саният. А я сейчас религиозные источники на трёх языках читаю.

– Это на факультативе по «Сравнительному Религиоведению»?

– Да. Так интересно! Коран читаю на арабском. Библию на латыни и английском. А Пятикнижье на иврите. Юмор в том, что ни на одном из этих языков я не говорю.

– А я никак не могу дописать сочинение-рассуждение о любви. По социологии. Ладно, пора взять себя в руки и закончить его. Я побегу в библиотеку. Увидимся у Саният.

– Слушай, Ламентия, пожалуйста, принеси своё эссе к Саният. Почитаем вместе. Поспорим.

– Я подумаю. Было бы что нести… Пока!

Глава 8. Четвёртый лепесток, парашют любви и мистер «очарование»

«День, когда я родилась, был влажным, серым и печальным. Так, во всяком случае, говорила моя бабушка. Над нашим посёлком висела мелкая сетка мокрой взвеси. Таких маленьких капелек, которым не хватает силы превратиться в дождь и упасть на землю, блаженно расползаясь лужами и ручейками. Таких робких и испуганных, что им не хватает смелости прицепиться к пузырькам воздуха, налиться светом и влагой и зашуметь весело и беззаботно, тарабаня по крышам, игольчато щекоча листья деревьев и нежно умывая цветы и травинки.

Я иногда думаю, что уныние, расползшееся по нашей деревне в тот день, умудрилось «пометить меня», прикоснувшись к сердцу своей вялой липкой рукой. С того самого момента, когда я осознала себя человеком, а было мне четыре года, я чувствовала, где во мне живут уныние и тоска. Сначала они были маленькими и трусливыми. Но я росла, и они росли вместе со мной. Они, правда, очень испугались и даже решили сбежать, когда я вступила в «Приговор Дружбы». Винсия и Саният так согревали меня своим сочувствием и пониманием, что, тусклые по своей природе тоска с унынием, хитро уползали в свои убежища и сидели там смирно. До поры до времени. Потом накидывались на меня с новой силой. Уныние гасило все яркие мысли и мечты. Оно исподтишка, коварно и незаметно растворяло их в скучной и промозглой влаге сомнения. А тоска любила подкрасться к сердцу и, привечая его притворной заботой, принималась за генеральную уборку. Она начисто выметала из него радость и надежду, а в освободившиеся уголки тут же просачивались печаль и безверие.

Но однажды всё изменилось. Мне было 14 лет, когда я встретила Его. Он был братом школьной знакомой, которой я помогала с испанским языком. Он был старше. Он был умнее. И он был счастливее меня по натуре. В его глазах всегда плясали искорки смеха, а лицо украшала неизменная дружелюбная улыбка. Лицо было неправильным, но притягивающим к себе взгляды всех девушек. Глаза, голубые, как не проснувшееся до конца небо, смотрели на собеседника с забавным интересом. Он как будто радовался каждому новому встречному, потому что каждый новый встречный обещал новые тайны, новые чувства и новый опыт. Было невозможно не улыбнуться ему в ответ. Было немыслимо не заговорить с ним после первого приветствия. Было неправильным не раскрыть ему душу. Было невообразимым не разрешить ему прикоснуться к себе. Поэтому я ему сдалась со всей мыслимой, вообразимой и возможной радостью. И была уверена, что это – правильно.

Я чувствовала себя нужной. Я думала о себе, как о ценности, которую открыл во мне Он. Я ходила в школу с глупейшим выражением «всемирного счастья и благоденствия» на лице. Я даже избегала встреч с подругами, боясь потерять хотя бы минуту из того времени, которое могла дать ему. Я продолжала работать в кафе три раза в неделю, но даже там всё изменилось. Потоки моей доброжелательности прямо-таки «дырявили» карманы посетителей, и они оставляли мне всё больше чаевых. Те, кто помоложе, неуклюже просили меня о свидании. Те, что постарше, обращались ко мне «дочка» и спрашивали, где меня так хорошо воспитали.

Но самое невероятное было впереди. Однажды Он заехал за мной домой. Мы собирались в кино. Моя привычно недовольная мамаша вышла меня проводить. Он стоял на крыльце, и, увидев её, заулыбался с таким искренним изумлением, так ловко поцеловал ей руку и смущённо заглянул в её глаза, что она выпрямилась, как на кастинге перед камерами и заворковала голосом весенней певчей птички. Вечером, когда я вернулась, мамаша даже буркнула о Нём пару одобрительных фраз.

Так я летала, парила, совершала самые рискованные пируэты на своём первом парашюте любви. Я не думала об искусстве приземления. Я не вспоминала о стропах безопасности. Я выбрала «не думать» об опасностях падения. Я просто многого не знала и не понимала в свои 14 лет.

Я не знала, что очаровательный мужчина очаровывает всех. Я не хотела думать о том, что очарование для всех означает отсутствие любви для одной. Я в упор отказывалась замечать, что Он назначает встречи всё реже. Я беспечно верила Ему, когда он исчезал на пару-тройку дней: работа есть работа.

Я так и не приземлилась. У меня даже не было шанса коснуться ногами твёрдой, пусть и недоброй, земли. Я просто упала в такое гнилое болото тоски, из которого до конца мне выбраться так и не удалось.

Часть I сочинения-рассуждения «О любви» ученицы 12 класса Ламентии С.

P.S.

Уважаемая миссис Ти! Диалог с Винсией включён в эту работу с её согласия. Я обещаю написать вторую часть на следующей неделе».

Я грустно вздохнула и положила в папку эссе Винсии о дружбе и сочинение Ламентии о любви. Доктору Хат они могут оказаться полезными.

Тихо и грустно захлопнулась за мной дверь класса. Но тут громко и заливисто затараторил мой телефон.

– Это Миссис Ти? – голосом шерифа прорычала телефонная трубка.

– Да. Это я.

– У школы Вас ожидает полицейская машина. Выходите, садитесь, не задавайте глупых вопросов и …. Мы Вас ждём.

– Где ждёте?! Кто ждёт?! – но трубка недоумённо молчала. Я поспешила к выходу.

На парковке действительно стоял всем известный автомобиль самого шерифа. За рулём сидел незнакомый мне полицейский. Я молча расположилась на заднем сидении, промямлила «здравствуйте, сэр», и автомобиль рванулся с места, как безумная крышка с перекипевшего чайника.

Глава 9. Сюрприз №2, трусы в полосочку и торт из Канады

Машина остановилась так же бесцеремонно и неожиданно, как десять минут назад сорвалась со школьной парковки. Меня тряхнуло, да так грубо, что я чуть не прикусила себе язык.

– Это нехороший знак, – кольнуло в мозгу. – А, может, наоборот? К тому, что язык надо попридержать в безопасном месте и сильно им не размахивать?

Эти мысли меня развеселили, и в полицейский участок я вошла в хорошем, задорном расположении духа. Моё настроение подскочило до шкалы « Ух ты!», как только я прислушалась к звукам, доносившимся со второго этажа. Я поняла, что меня позвали на репетицию. Скорее всего, здесь последний раз «прогоняли» мини спектакль для именинника Джесса.

– Я всяких оболтусов повидал!!! Я злодеев всех марок и калибров обезвреживал!!! Но такого…??!! – бархатистые раскаты густого, хорошо поставленного баритона, почти оглушили меня.