Городъ Нежнотраховъ, Большая Дворянская, Ferflucht Platz

И в то время, когда они обжираются стрекозами и жуками, в моём городе на Большой Дворянской улице по случаю этого самого Дня Города везде выступает жидкая народная самодеятельность и раскочегариваются заядлые старушечьи хоры, и они тут же выплывают, как челны из моего воображения. И среди них поэт, фамилию которого мы, само собой разумеется, называть не будем, ибо её и так здесь все наизусть знают, настолько он всех достал своим народным творчеством. Поэт, конечное дело, всё с большим восторгом рубил руками воздух и нёс свою, понятную ему одному околесицу. Такой маленький плотный старик с нечёсанными седыми бровями и седой бородищей до пят. Обличитель неправды и водворитель истины. Зевс какой-то! Громосборник! Фу-у! Менее ужасный вариант этого старца я видел в каком-то фильме, кажется, он назывался «Снегурочка». А ведь когда-то был человек маленький и грудь у кого-то сосал!

Я вообще не люблю это бабское сюсюканье по поводу маленьких детей, и не считаю их уж больно хорошими и красивыми, дети – часто довольно таки уродливые создания. И иногда бессовестные и злые. Женщины любят их в силу как абсолютных инстинктов, так и небольшого ума. Не понимаю причин такого частого сюсюканья! А то, как они по звериному уничтожают в своей среде слабого малыша, вообще внушает мне отвращение. Я видел, как дети забивают слабых! Видели? Ха! Потом из них вырастает всякая сволочь, к тому же! Потом в университетах учатся! На одни пятёрки и шестёрки! А как быстро они все усваивают навыки жизни, приёмы кидалова всякого, глазом моргнуть не успеешь, как он уже понял твой намёк и побежал за угол, чтобы опередить тебя и маржу сорвать раньше. Зверьё! Никакого благородства! Но я не о том!

Надо было слушать, что скажет громоподобный Зевес. Он не заставил себя ждать и сразу же понёс какую-то чудную ахинею. Громко так, напористо! Отчаянно, я бы сказал. Эмоционально. Как будто пулемёт в степи забил.

Раздалась грязь, и хлынуло …но.

Он был одет, как кажется, вполне прилично, но всем смотревшим в его лицо почему-то казалось, что на нём медвежья шкура, а в руках он держит огромную дубину.

Глаза поэта горели под бровями, как маленькие злые угольки, видно было, что, несмотря на древний возраст, старик ещё очень крепок и кряжист, как Розенбом. Счас схватит гитару и начнёт наяривать Высоцкого. Необразованный, тёмный, дикий, но убеждённый в своей гениальности – такие люди есть самое страшное явление природы после вулканов и крокодилов. Само собой, он там всё родину воспевал и бичевал её врагов – дерьмокрадов и их подлых подлипал и адептов. Таких корявых, мутных и безграмотных стихов никто из присутствовавших до того никогда и нигде не слышал, и некоторые открыто посмеивались над ним. Там у него были просто бешеные рифмы – «абстиненция» у него легко рифмовалось со словом «огроменная». А старик всё расходился, расходился, как самовар, пуще, пуще, стал руками в гневе трясти, потом ещё пуще стал гневаться и плеваться на всех власть придержащих. Первым рядам тоже досталось. Он их сходу в коллаборционизме обвинил, потому, что они его беззвучно слушали и в разговор не влезали. Кривду он хорошо порушил, я вам скажу, неплохо даже! Народу стояло там человек под сорок, разного пола и возраста, довольно много для такого жалкого, затрапезного зрелища. Ему жидко аплодировали, потому что все понимали, что время околесицы кончилось и надо что-то делать, а не базарить на всю ивановскую невесть о чём. Особенно насиловали ладони две длинные девицы с мольбертами. Прикалывались они вовсю. Художницы от слова «худо». Так им нравился шумный дедок и его несусветное чтиво, так нравился. Кому ж такое не понравится! Все только и мечтают о том, чтобы им сумасшедшие дедки свои разоблачительные стишки читали! Больше ни о чём не мечтают!

В общем, смотрю, этот пиит сползает с трибуны, а на неё уже народ потёк, автографы клянчить, и как-то непринуждённо разговор перешёл на другие темы, а потом вообще на коммунальную реформу переключился, то да сё, которой тут всё начальство-канальство бредило. Дедок, наверно, у них на разогреве был. Я заметил, что рядом со мной несколько типов из моего дома стоят, и видно, что не очень-то они согласны в своих взглядах. Совсем рядом с ним стоял высокий седовласый генерал, и явно прислушивался к разговору мужика и бабы, которые прямо перед ним кривлялись и потешали друг друга ужимками и прыжками. А обсуждали они, как оказалось, вот что: в доме они организовали свою банду, и им не терпелось в доме власть захватить, а потом землю делить под гаражи. Это называлось официально «Созданием ТСЖ» – Товарищества Собственников Жилья. Красивое название. ТСЖ «Земляничная Поляна», к примеру. Счастливые обладатели недвижимости решили наконец отстаивать свои незыблемые права коллективно, и наше замечательное государство их в беде теперь ни за что не бросит. Ха-ха-ха! Ждите!

Они между собой стали обсуждать, как будут мстить всем, кто не пошёл в их …скую коммуну. Одна баба другому мужику тут и говорит на ухо: «Если эти черти сраные не захотят к нам в коллектив вступать, надо дерьмом их двери вымазать, чтоб они знали науку!» А мужик смеётся и ей поддакивает всячески, мол, да, ха-хаха, надо обязательно вымазать этим гадюкам дерьмецом дверьки, если не будут присоединяться к нашим демократическим процедурам в ТСЖ! Хи-хи-хи-хи! А рядом генерал стоял и всю эту несусветную ахинею слышал в подлиннике.

Генерал как услышал про коллектив, науку и дерьмецо, ушам своим сначала не поверил, так его поразило всё сказанное! В самое сердце попали ему слова этих товаришей! Потому что это довольно странно, согласитесь, чтобы в наше довольно просвещённое как бы время, когда межгалактические корабли бороздят, прямо скажем, просторы мирового космуса, когда с помощью компьютера всё стало доступно в понимании, какие-то прямо скажем мерзкие пидоры мазали дерьмом его важные генеральские двери! С кем, как оказывается, мы тут проживаем? Кого согрели на своей груди? Змей? Сидоров? Кого? Да- с, это не шутки, чтоб его генеральские двери какие-то мерзкие пидоры стали красить дерьмом!!! Не шутки! Не бывать такому злоупотреблению! Не бывать! Генерал стал тут рот раскрывать и из него полилась довольно складная речь.

Он чего-то там стал довольно вежливо вякать о здравом смысле, римской законности, презумпции и прочих важных политических предметах и элементах гражданского общества, а потом зажёгся, раскочегарился, в полемическом задоре стал поносить и клеймить всех этих мутных клонов, готовых ради бабла на всё, буквально на всё, стал метать в них громы и молнии, как Зевс Громосборник. Я обмочился от смеха! А потом и кошачью ферму, какую они тут устроили, зацепил словом своим аховым. Мол, не дело во дворе, где люди развлекаются и живут, кошкам командовать! Это был тезис! Все сначала ничего не поняли, а потом уразумели. Дошло до них, въехали мудилы! Вскоре поднялся гвалт, в котором уже ничего разобрать было совершенно невозможно, кроме всякой социальной чуши и диких выкриков без смысла. Бабки загалдели так, что на деревьях все перелётные птицы навсегда замолкли.

Один какой-то хрен, который долго понуро стоял поодаль, вдруг встрепенулся, как боевой жеребец, расправил плечи и стал верещать:

– Казнить! Казнить! Казнить! Казнить! Распять! Колесовать! Кастрировать! Предатели! Всех к стене плача!

Кого он хотел так стремительно без суда и следствия казнить, этот мосадовец, так я и не выяснил, может быть всех окружающих сразу! Скорее всего! Я бы, честно говоря, ему бы помог!

Тут каждого второго можно без всякого суда – в воронок и – за город – к стенке! А потом Пиф-паф, ой-ой-ой, умирает зайчик мой!

В общем, этот тихоня раскочегарился не на шутку. Тут полным-полно таких тихонь, которые на поверку просто тихие сумасшедшие и ходят как сомнамбулы в океане, пока их что-то не затронет за живое! Но уж если затронет, то может быть настоящая трагедия! Родную мать не пожалеют!

Я тоже вслед за ним не выдержал и стал речь толкать, всё больше распаляясь. Он меня заразил своей космической энергией и энтузиазизмом. Это что ж такое получается? Говорят-говорят о дерьмократии, как Плеваки, а на деле – колхоз, на самом деле опять силком всех опять загоняют в эту коммунальную реформу! Чпок! Чпок! Тут надо решать и быть начеку, а народ наш к этому не привык, и предпочитает лежать на печи – ждать удачи…

И меня вслед за генералом хотят загнать в колхоз, а потом двери дерьмом измазать! А они и без этого столько всего испытали, не приведи боже!

Не получится княжну Мэри отыметь, господа, не получиться! Волобуев, вот вам член!

Я мог бы приобщиться к этим дням,От коих вдоль хребта бежит искрина.Любой из нас готов сказать ням-ням,Но уж не каждый встреченный – мужчина!

Эти разговоры, конечно, натолкнули меня на мысли о нашей страшной судьбе в ненаглядном отечестве. Мы-то ведь, приличные люди, здесь в меньшинстве, мы и этому безмозглому и дикому стаду никогда ничего не могли доказать, и никогда ничего не докажем! Вон они как всегда снова толпой побежали туда, куда их гонят.

А они вымажут! Я знаю! Они тут двести лет бандитствовали, эти понтийские жлобы, они и местность как свои пять пальцев знают, партизанили тут, небось, при всех режимах, в бандитах не одно десятилетие служат, то с батькой Мухортым, то – под красным знаменем, то – под зелёным, то под чёрт знает каким; ордена поголовно имеют, досконально изучили ландшафт территории, основы фортификации поняли, Тевтолийцам во время окупации как эти чмошники гадили – не описать, им можно верить, дверь вымазать дерьмом они могут, не солгут, не обманут! Оу! Не фиг делать – смогут! Чего нибудь хорошего они сделать не смогут, ума не хватит, а вот у соседа дверь дерьмом вымазать – смогут! За милую душку! Тут нет никаких сомнений! Страна жлобов и идиотов! Ничего тут не будет!

– Надо капкан купить! С зубами и страшной концовой пружиной! Поймаю – убью! – сказал про себя Алесь и страшно улыбнулся.

Нет, Алесь, не ты первый, не ты последний!

Древний философ Спирмофоклюс задолго до него обратил внимание на особенности этой стороны человеческой натуры – наблюдательности.

А через месяц в очередной раз реформу коммунальных лавочек отодвинули года на два.

«Страшное время настало на моей родине. По телевизору метались чернявые таланты с неописуемым зловонным юморком. В подвалах домов повсеместно гнездились и множились анарейские катакомбы, в которых зачиналось пост-индустриальное суперновоХаристованство наряду с древними, как мир торгашескими проделками. То они торговали музыкальными инструментами, то разнокалиберными товарами, то отмывали криминальные деньги. Трещали телефоны и „Рога и Копыты“ осуществляли свою как бы законную деятельность. И среди этой шло… честным людям великое государство Зиглинга вспоминалось теперь райским чудом для белой расы Европы, а не жупелом насилия, как о том науськивали в школе толстые женщины-педагоги. Не случилось! Но дай бог будет! Будет! Невозможно, чтобы ЭТО долго продолжалось! Невозможно! Нетерпимо!» – думал он, пока новое изменение диспозиции не отвлекло от размышлений.

Тут все на секунду расступились, и бешеный поэт снова вознамерился на трибуну залезть, потому что вспомнил свои староновые вирши и решил поделиться с миром, кривду клюнуть клювиком острым.

В то самое время, когда только начал раскрываться клюв, прямо над нами начался фейерверк, и в небо из сквера полетели петарды. Они стали рваться в холодном небе, и надо сказать, грохотали не хило. Гром победы, хоть и раздался, но удовольствие доставил не всем.

Я спрашиваю у киоскёрши, у которой каждый день штучные сигареты покупаю: «Что это за праздник? Вы не знаете? Чего-й то они засуетились? А? Может, вы знаете? Скажите по секрету!»

А она в своей будке пожала плечами, как будто ей всё до фонаря, а потом видит, что невежливо почти знакомому человеку вообще ничего не отвечать, говорит лениво так, безразлично: «День призывника наверно! Или бизнесмены празднуют линчевание негра! Только музыки нет! Жаль!»

Вот такие тут развлечения, я вам скажу, происходят на просторах нашей родины! Почище корриды! Я аж присвистнул. Вау! Ну и празднички у моих лживых землячков! Ха! Это день траура, а они тут петарды выпускают в небо! Сначала сумасшедший поэт колбасился перед нами со своими корявыми стишками, потом неизвестные герои погрозили двери у честных людей дерьмом измазать снизу доверху, а кончилось всё дело сумасшедшим фейерверком по поводу того, что кого-то в армию загребают. Каждый год подводникивместе с десантниками в городе шухер наводят, моряки в грязных фонтанах плавают пьяными, а десантники с крыш прыгают – страна в надёжных руках! Во, дела! Даже никто не знал, что тут какой-то праздник намечается!

Карнавал! Боливия, мать её за ногу!

Ха! Но вообще ничего удивительного! Тут всегда радуются, когда у кого-нибудь горе, это я точно знаю!

Но мы, кажется, отвлеклись от основного предмета нашего разговора – от нашей родины! Итак… Внимание! Что я могу сказать о своей стране? Одни дифирамбы! Одни дифирамбы на моих устах! Начнём!

Глава 19

В коей Автора заклинивает и он продолджает воспевать уже всем изрядно поднадоевший НежнотраховЪ, что не вызывает у Автора никаких эмоций.

М-да! Фиглелэнд – это срединная республика, занимающая огромные пространства на диком азиатском континенте, и в цивилизованном мире о ней ходят страшные легенды, которые я не буду пересказывать. Морозы и медведи функционирую в большинстве из них. Лет пятнадцать назад здесь была так называемая «Тихая Буржуазно-Демократическая» революция, в результате которой потихоньку умерло или было по-тихому перебито около пяти миллионов моих земляков. В основном это были честные, не очень вороватые, наивные граждане, верные присяге и долгу. Очень терпеливые! Впрочем, их смерти никто не заметил. С тех пор в Фиглелэнда правит всякая сволочь в двубортных пиджаках.

Впрочем, сволочь здесь правила всегда, сначала в шкурах, потом в аксамите, потом в шинелях. А теперь в Джипах.

М-да… Последние годы страна упорно шла вперёд, успешновато преодолевая семимильными прыжками отдельные препятствия и препоны, возникшие на её пути.

Так держать, родина! Мы идём вслед в ногу с тобой! Тру-ту-ту-ру-ту-ру! Гони гусей!

Нефтянникик истошно добывали ценный полусферический газ из бездонных кладовых земли и гигантских куч пустынного кизяка и лозы, обильно орошённых теперь благостным летним дождём. Кизяк остался в поле после паломничеств инопланетян и блужданий голых динозавров и был в завидном изобилии. Но не везде царила такая отменная гармония, не везде. Африка – нация, страдающая от немыслимого заболевания, в это же самое время подпревала вдалеке в бедности и безверии под основными галимыми лучами солнечного светила. Она ещё не пресытилась едой, а потому и не мечтала о компьютерах и сказочных чипсах. Её дети не смеялись при виде зебр, слонов, бегемотов и жирафов, но мечтали о снеге и радуге.

Будущее заглядывало в окна горожан загадочными, мерцающими глазами, не говоря ни слова оправдания.

«Анусинское месторождение газа» возрождается» – в голос кричали газеты. – Стройка продвигается невиданными темпами».

И снились пророческие сны, какие снятся от долгой скуки жизни и вялого прозябания чувств.

Сны, какими бы они ни были, означают всё же уход из реального мира.

Глава 20

В которой снова появляется уже хорошо знакомая нам Белокурая Бестия, походя произносящая весьма насмешливые энциклики родному город Нежнотрахову.

Доброе утро, страна! Это я, Алесь Хидляр, твой неведомый герой, верный сын твоего народа и всё такое прочее, и тд. и тп. иду к тебе с честным римским приветствием и замечательными намерениями, приветствуя твоё бессмертие и радуясь новой встрече с тобой! Доброе утро, моя любимая, моя родина! Новая Фиглелэнд, встающая ото сна и тяжело продираюшая очи после вчерашней попойки и тысячелетнего, тяжкого ратного труда! Приветствую тебя! Пробуждающаяся от векового сна страна! Выздоравливающая от долгой болезни! Устремлённая к свету и радости! Здравствуй! Ура тебе! Слава! Слава! Слава! Тысяча поцелуев в диафрагму! Впрочем, героям мы воздали дани, теперь поговорим о дряни!

Сегодня, в день летнего Солнцестояния я начинаю свой седьмой крестовый поход против хамства, жлобства и мерзости! Война будет вестись без правил и жалости к поверженным жлобам! Окружённых не жалеть! Сдавшихся добивать боем курантов! Победа или смерть! Смирно! Хенде хох! Не подходи, враг! Нихт шиссн! Как раньше не будет! Новые Времена на пороге! И свет новых времён будет озарять всегда только нас! Вовеки веков! Аминь! Зиг Хайль!»

Это говорит наш герой – стойкий спартанец Алесь Хидляр. Он не успеет надоесть читателю, потому что как все герои этой повести появится перед нами в своём обычном виде только тысячу и один раз – сейчас и позже.

И любимые его будут всегда рядом с ним, как и вечная песня о стойком немецком солдате, теперь уже сквозь века рвущимся в вечный бой с мировым злом. Она вертится в его голове уже неделю.

Патриотов он внутренне просил ни о чём более не беспокоиться.

Кажется, его речь не окончена? Вау!

«Давайте сначала сделаем зарядочку! Раз! Раз! Раз! Раз!

У меня приятель – игрок на фондовом рынке. Его зовут Антошка Финтифлеев. Раз! Раз! Он выбрался за счёт своей удачи в этой ужасной игре из такой постперестроечной нищеты, что описывать его прошлую жизнь совершенно не стоит. Раз! Раз! Он развёлся с женой и переехал из города Флякина в вечный город Нежнотрахов, где мы имеем возможность познакомиться с ним поближе. Фу-у-у-у!»

Внешне он довольно приятен, но беспокойная жизнь уже наложила на него свой отпечаток. Он всё время потирает руки и смотрит на собеседника очень пристально. У него затаённые, обращённые внутрь глаза. Когда-то он не говорил ничего.

«Жизнь – это тренд! – говорит он теперь всегда поучительным голоском, – Тренд бывает падающий или поднимающийся! У Вселенной есть свой тренд. У нашей галактики – тоже! У нашей страны тоже есть тренд. Она то поднимается, то падает в пропасть! Иногда случаются фондовые катастрофы. И ещё! Фондовый рынок всегда хочет обмануть большинство участников! Жизнь обманывает всех, потому что всегда кончается смертью! Любая жизнь и любой успех строятся в конечном итоге на борьбе и несправедливости, поэтому мы сами, как сообщество, вольны определить рамки нашей справедливости для себя и остальных! Никто не должен удивляться, что для врагов мерилом нашей справедливости будет петля!»

В юности он писал нравоучительные поэмы. Драма «Чацкий и Коровяков», продолжение блокбастера Грибоедова, могла бы на многое претендовать, но из скромности её утаили Графья Приречные – Сигизмунд и Иммануил. Два в одном!

Я его понял только спустя время жизни в Нежнотрахове Нежнотраховском.

Он попытался бежать, да не смог зацепиться вближнем забугорье. И я на писал ответ на его истошное, раздражённое письмо:

«Антоша

Уж не кори меня без нужды,

Хоть за бугром тебе видней!

Разочарованному чужды

Всеобольщенья прежних дней!

Привет! Чего на меня мальчонку набросилси? Поприкалываться уж нельзя! Я и не хочу сейчас ничего хорошего писать! Против бога не скажи, против Пушкена-тож, против начальников тож уже как бы низя, Чебурашку писать и Гену рисовать! Либо то, либо то. Да не хочу я быть хорошим! Премудрый пескарь вон как у Салтыкова отличился, я всё равно не буду! Смотрю вот на нашу жизь глазами тех Тевтолийцев, да ненавидели они эту страну без дорог, еды, справедливости и т. д. Где крестьяне, как животные, а крестьянки на людей не похожи! Где солдаты без всего и никому не нужные на самом деле! И слова о том, что де в чужой монастырь не нада – да монастыря-то не было! Никакого!!! Стрижка баранов тысячу лет под псалмы! Потёмкинская видимость одна наглая глаза порошить! Я бы сам такое громил бы. Эта форма жизни своей сущностью страшна тем, что она отвергает Законы Природы – Иерархию, Порядок, хотя бы позыв к справедливости. И слова тут ничего не означают, под ними пустота. Наша вина, что мы меж молотом и наковальней. И громить всё это должны были не они, а мы сами! А мы только тряслись, трясёмся и иного тогда не дано! И в таких условиях ни я, ни ты не знаем и не можем знать, что делать, куда идти! И не надо думать, что будучи ниже травы, чего-то получишь! Наоборот! Анарейского Чебурашку этот тип всё равно лучше нас сляпает, не конкуренты мы с ним в этом! Это игра по их правилам для них! Я над ними смеюсь на самом деле. Это как в пустыне идти – иди куда хошь – никуда не придёшь! Я сейчас сталкиваюсь с людьми и чувствую их мировоззрение! Смута в голове, там и минин и пожарский с рожей Михалкова и как бы спереть бублик во время похода за русь. И никому не дать высунуться! Упаси бог! И все хотят понимания, и даже начали патриотично требовать у мира уважать такую жизнь! Типа – оригинальная, ни на чего не похожая! После бомбёжек воронеж лучше был, чем сейчас. МЫ в аду!

У тебя не получилось вот уехать! Плохо! Оказалось немыслимо тяжело в чужой мир въехать! А всё-таки как-то отсель бечь надо, Андрюша! Чует моё! Кисель тут прокисает потихоньку! Холостой ход, этот слабак, игры под ковром уж совсем мутные! Сговоры. Ещё нефть подприкрыть – и будет полная картина Репкина – «Кирдык пропагандиста» И даже не в этом дело! Везде напряжение! Это первые признаки войны. Печаль только в том, что мы не оливковое дерево – это дерево чем старше, тем на новом месте лучше приживается. А мы уже не приживаемся даже на родине!

Я хожу на источник купаюсь в холодной воде! Класс! Видел К.! Он снова в трансе! Похож на персонажа из американских фильмов ужасов. Он начинает пить всегда, когда фортуна валит, вот и сейчас судьба надавала ему вполне приличных заказов на очень хорошие деньги, вот он и запил страшно, классика. Он – модель этой жизни в чём-то.

С тяжким сердцем ездил на дачу. Мрак! А в лесу хорошо! Не забыть бы, что скоро сморчки.

Когда тебя встречать оркестром? Напиши!

Успехов и нормального настроения! Держись!

Глава 21

В которой Автор впервые сводится с Алесем Хидляром и между ними проскакивает яркая философская искра.

И всё же… Автор не раз задумывался, почему же Алесь Хидляр так любил вечный город Нежнотраховъ, и к однозначным выводам по этому поводу не пришёл. Он ведь был совсем не глуп, всё понимал, знал цену тому, что происходило на его родине, земле предков, манином футерлянде. Не Адриатика здесь! Без омаров живем! Не до того здесь! Уцелеть бы! Покусинькать бы! А народ какой! Ёханый Баболт! Какой народ! Карман всё время нужно рукой сжимать! Акул кругом столько, что пукнуть нельзя! Как премудрому пескарю забраться бы в лунку и пересидеть основные угрозы бандитского времени, от которого нет никакого спасения. Да ещё, спасибо тебе, Господи, увидеть смерть врагов! Об этом только можно мечтать в этом шизофреническом бедламе!

Идея альтернативного исторического пути не давала ему покоя.

Нет здесь озарённых солнцем бухт и барахт, где реют паруса на закате! Не повезло нам! Не повезло! Врагу бы такую родину, как моя! Зато уж есть рынок, на котором можно торговать, кто чего склепал, и может быть, радость его наличия и не позволила Алесю сойти с ума. Можно, к примеру, земляка продать.

Он прожил долгую и тяжёлую жизнь…

Сейчас они, эти бумаги в очень плохом состоянии, и если не попадут в народную библиотеку, рано или поздно поглотятся ненасытным временем и его духом полного исчезновения.

Автор думал над этим и решил предать вышеозначенные бумаги гласности, которой они несомненно заслуживают.

Глава 22

Алесь Хидляр освещает свой город, себя и попутно предаётся невинным воспоминаниям о былом и думах.

«Я живу в вечном городе с названием Нежнотрахов, (это его самое последнее, самое клёвое название) что на западном юге Восточно-Европейской цокольной платформы, при вдохе северного ветра, – начинается повествование, – Здесь моё ВСЁ! И самое главное заключается в том, что здесь даже Пушкин родился! Здесь моя милая родина, здесь жили мои родители до смерти.

Они любили свою родину и как дети, всегда искренне удивлялись, почему она мучает их и всегда предаёт. И так и ушли, ничего не поняв, горячо и благодарно, с рукой у исполнительного козырька и жаждой недостижимой правды в сердце.

Я их ни за что не виню! Великое, преданное тысячи раз поколение, прощай навсегда! Но самое главное заключается в том, что здесь Пушкин родился. Вон в тех кустах. Его мать была в нашем городе проездом, приезжала по делам отца, связанным с закупкой больших коровьих кнутов. Вон под тем кустом ей дурно и стало, так она не долго думая родила Пушкина. Сочинять он стал почти сразу же, не вылезая из кустов. А я за ним следом немного погодя.

Мне 36 полных лет, из них тридцать пять с половиной я безвылазно пребывал здесь, в Нежнотрахове, безвылазно занимаясь подробным взрастанием на лоне, быстрым взрослением и неизбежным подростковым онанизмом, в чём мне стыдно в некотором роде признаваться. Здесь я учился и страдал, здесь я первый раз влюбился в дуру. К тому же она была анарейка! Что тут сказать без пол-литры? Посмотреть, как Монтень, осуждающими глазами?