Городъ Нежнотраховъ, Большая Дворянская, Ferflucht Platz

Зелёная Ладья»

Шахматный клуп «Зелёная Лошадь», располагавшийся с изнанки времён на улице, носившей имя одного из классиков марксизма-ленинизма и переименованный в позапрошлом году из «Артемон-Плюс», влачил сейчас полужалкое существование на бюджетные средства. Какое существование может влачить шахматный клуб на бюджетные деньги провинциального города – общеизвестно и в пояснениях не нуждается!.

По вечерам, особенно зимним, когда голубые фонари возжигаются по всей Большой Дворянской, чёрные тены прочерчивают тёмную улицу классика, спеша в чёрный зев шахматного клуба. Обычно в такие дни здесь собирается человекдвадцать-тридцать. Две небольшие комнатушки, разделённые тонкой шиферной перегородкой, пошарпанные столы с разносортными, тоже видавшими виды досками и такими же комплектами шахматных фигур, баба при входе, обычно злая как собака ввиду никогда не платящих взносы шахматистов, норовящих сыграть теперь на халяву, закрытые наглухо ставни – вот и всё, на чём останавливается взор при входе в клуб. Если всё то тепло, запахи и отделения помножить на непроветриваемое помещение и нехороший моральный климат, царящий здесь, мы получим шахматный клуб «Зелёная Лошадь на пике существования – во всём его величии и красоте.

С давних времён не переставая ни на минуту шла в мире борьба за шахматный клуб «Зелёная Лошадь». Так же как на шахматной доске фигуры, фигуранты борьбы были покрашены в разные цвета. Одни были хорошие или такими себя полагали, принимая позу защитников древней и прекрасной игры.

Революционер Иполит Керамундов, стоявший у истоков нежнотраховского шахматного клуба, был личностью интересной, хотя в годы гражданской войны и расстреливал много и охотно.

Итак, с самого начала существования этого заведения за него шла неистовая борьба. Начальство завода, которому на всех основаниях принадлежало помещение, удивлялось, как могла произойти утечка собственности и всё время пыталось вернуть квадратные метры в своё лоно. Шахматисты пытались не дать произойти такой несправедливости и под лозунгами «Не дадим утерять шахматные традиции древнего города!», пикетировало, закрывалось на запоры, ходило с плакатами по газонам около сооружения, подавало в разные суды, даже зная о своей правовой несостоятельности. Самое главное, что в этой борьбе время шло, враг уставал, истощался в бдениях и бессмысленных диспутах, а клуб меж тем пребывал в руках шахматных карбонариев. Это была обычная картина Фиглелэнда времён революций, причём неважно, была ли то революция народная, демократическая, или же то была обычная буржуазная революция. Несколько раз менялось иначальство клуба, что напоминало времена Террора в революционной Франции – Робеспьериты сменяли жерондитов и наоборот.

Во все революции контингент революционеров строго пополам делился на отпетых фанатиков и активных карьеристов, греющих руки, как сказал бы знаменитый здешний философ Фима Обноскин, в мутной воде. Шахматистов можно было бы поделить точно так же на стойких фанатиков и ищущих карьеристов-первопроходцев. Что касается шахматного клуба «Зелёная Ладья», то тут ситуация была сложнее. Несомненые фанатики потихоньку стали понимать, какие выгоды может сулить им обладание несколькими сотнями метров площади на первом этаже многоэтажного жилого дома, и что там греха таить, лелеяли надежду в конце концов, тихой сапой приватизировав помещение, потом тихо продать его за клёвые зелёные деньги. Не такое уж плохое намерение, учитывая нравы нынешнего Фиглелэнда. Но затеянные ими же нравы, теперь не давали свершится Нежнотраховской справедливости – ввиду постоянных скандалов, дрязг и разборок власть пристально следила за перипетиями битв своих неразумных меньших братьев.

Кое-как клуб функционировал. Иногда устраивались турниры, и тогда в замкнутом, как патрон, помещении, где никогда не было места ни одному атому кислорода, собирались разновозрастные шахматисты.

Личности, с которыми мы можем здесь ознакомится, прикольны и в некоторой степени оригинальны. Здесь крутится довольно много бывших тайных агентов неких спецслужб, сменивших из-за пенсионного возраста основную деятельность по присмотру за непредсказуемыми шахматистами на искренее увлечение вечной игрой, несколько сумасшедших разного рода, юнцы, будирующие своё нарождающееся тщеславие, идеалисты игры, для которых она стала единственной отдушиной в жизни.

Мы покидаем гостеприимную улицу и отправляемся дальше по лестнице истории нашего златорунного края!

Глава 14

Во многом являющаяся философическим продолжение предыдущей главы и раскрывающая нам некоторые тайны.

Человек о многом может только мечтать, зная, что многого он никогда не достигнет.

Если бы я снял фильм о Матери Терезе и её другане Францизске Ассизском, его всё равно никто не стал бы смотреть. Такие сюжеты – это просто полный отстой! Полное фуфло! Эти святые уже так оскомину набили у людей за тысячи лет, что никто на них никакго внимания уже не обращает. Людей скорее интересует безусловный порок, чем сомнительная святость… Пираты, разбойники, грабители, вампиры, зловещие мертвяки гораздо более интересны для людей, чем какой-нибудь благочестивый Исмус Харистос, которого римляне наипаче прибили к палке. То бишь, к кресту. То бишь, к перекладине, если уж быть точным. Радетели истины сразу постараются подправить мою невинную описку, но я им не дам такой возможности! Ахой! Харистос когда-то по молодости меня интересовал, скорее, как политический тип, часто встечавшийся в древности, но потом мой интерес к таким типам улетучился. Скажу вам по чести – его шайка была более интересна, чем он сам. Целая фирма была – охранники, сам святой, кассир… Ну и зомби в толпе, разумеется. Хотя тема эта и интересна для многих граждан, не умеющих жить, а потому ищущих спасения в мире иллюзий, мне она совершенно не интересна. Какой тут Харистос? О чём речь ваще? Я вот о чём думаю… Лучше снять фильм о крысах!

«Крыса была несчастным человеком, ибо жила в доме, где кроме хлеба и маргарина, да и то запертых на сто замков, ничего не было». Так будет говорить голос вначале фильма. Голос мягкий, уверенный, бархатистый. Не следует педалировать монтажные трюки, в сущности, главное – показать крысу такой, какая она есть, умной, вёрткой, прагматичной и чуточку сентиментальной. В кадре должно быть множество изумительных деталей – крупные яйца – основная еда крыс, ключ под буфетом, запыленная Пиплия в сарае, полковой сундук с фотографиями и иконами на чердаке. А завершить фильм крысой на фоне Кремля – во френче, пилотке с оранжевой кокардой…

Охмуряжск. Зверовидов, Нежнотрахов, Ворожлобин… НежнотраховЪ… Города моей отчизны… Этапы большого пути, так сказать… Кхе! Мы здесь живём поневоле тысячу лет… И вот это всё я хочу описать. А сейчас в нашем представлении первая реприза, должная несколько разбавить мрачные рассуждения клоуна:

Глава 15

Посвящённая психоделическим снам Автора, невесть зачем сюда попавшая.

…Ему приснился сладкий сон, и героиней его была неведомая женщина в красном терракотовом платье. Она приблизилась к нему. Уже издалека он почувствовал, что это – Его женщина, та, о которой он только мог мечтать, та, о которой он уже и не мечтал в этом мире. Она была лояльна к нему от пят до головы, и очень хороша, удивительно хороша. Они стали тихо целоваться, как брат и сестра, и ему было так хорошо, как никогда. Не было в ней ничего, что претило ему. Сон был долог – первый хороший сон в его жизни! А потом в нём наступило какое-то смещение, как будто зыбь пробежала по зеркалу, чуть-чуть вроде бы переменился акцент, и вроде бы невесть откуда появился крупный мужчина, и хотя они с дамой продолжали свои телячьи нежности, и мужчина словно бы даже поощрял их к этому, но всё было уже не то, так, комедия какая-то плёвая. Гадость полная! Он вроде бы был законным мужем женщины в красном. Она отодвинулась с похолодевшим лицом, будто камера отъехала, а придвинулся огромный, гигантский, серый грузовой самолёт с зияющей рваной дырой в хвосте. Суетились люди, самолёт летел в Липецк, и куча пассажиров, как куча муравьёв стояла глубоко внизу, словно в ущелье, наблюдая за погрузкой в чёрный, бездонный зев бесконечной череды ящиков, узлов, баулов. Но какой же это был огромный самолёт! Таких и в природе не бывает! Самолёт довольно быстро заполнился до потолка всякой белибердой. Это был не обустроенный гигантский сарай. Только круглого сечения. Ни о каких креслах речи не было, иллюминаторы отсутствовали, алюминиевые стены были закопчены копотью тысяч свечей. А у того места, где вроде бы должны были быть пилоты, посверкивал какой-то сатанинский иконостас с ящерицами, змеями и ощеренными ликами. И он с ужасом смотрел в этот грязный, не обустроенный зев, спрашивая себя: «Неужели я полечу на этой куче ящиков? Эта колымага же просто не поднимет такую тяжесть! Ничего не закреплено! Самолёт странный! Грязь кругом! Надо сказать всем, предупредить! Что я стою, надо бежать, сказать всем! Это невозможно – лететь на такой развалюхе невесть куда! Это шпионы и диверсанты устроили! Неуже ли не понимают? Остановить погрузку!»

– Граф Алмавило! Какого..я Вы здесь делаете?

– Я пришёл за скрижалями!

– Не поздно ли

– Это вы главный, я знаю, вы – товарищ Кальсонов! – выкрикнул из ниоткуда Некто Кожаный, хлопая выразительным глазом, – Мы ждали вас, но из-за вьюги вы не смогли приехать, и мы ждали вас! О, как мы вас ждали! А где товарищ Вохричев? Он с вами? Он должен был передать мне офицерские валенки! Погодите! Погодите-ка! Где валенки?

Но ничего, ни звука не вырвалось изо рта его, как будто кто-то повелел ему молчать. Потом какой-то хрен повелительно послал его посмотреть груз наверху.

«Туды ить! Ить туды!» – сказал человек.

И, что странно, он послушался беспрекословно. Он полез по зелёным военного вида ящикам, которые шатались, как пьяные, оползали, скользили в лужах рыбьего жира, выскакивали из-под ног и с грохотом летели вниз. Внизу, повинуясь команде, несколько невидных во тьме человек с рулетками замеряли общий размер загруженого.

«Зачем им рулетка, когда всё надо взвешивать!»

Сверху эти люди были уже не больше спичечной коробки. Их журчащие, неясные голоса вроде бы успокаивали – раз они измеряют вес, значит не всё здесь пущено на самотёк, не всё так страшно. Не пустят же они перегруженную машину в полёт, не дураки же они в самом деле?

И словно подтверждая это, снизу прозвучал молодой мальчишеский голос: «Капитан Вирамайнен! Брутто-тара погружена! Вес нормальный! Трасса свободна! Можно лететь! Счастливого пути, камерад! От винта!»

Отчаянно карабкаясь, он полез дальше. Но когда он оказался на самом верху, на самом Монблане ящиков, то вдруг снова с ужасом осознал, что этот самолёт никогда никуда не долетит, потому что уже при взлёте эта ужасная гора баулов неминуемо стронется с места, поедет в сторону ветхой переборки, этого грё… ного иконостаса, рухнет в направлении левого крыла; проломит шаткую оборку, и чудовищный самолёт, только начавший с неимоверным напряжением набирать высоту, медленно нагнёт огромное, латаное-перелатаное крыло, чиркнет с искрой по бетонной плоскости, дико дрогнет, взвоет и ахнется на землю плашмя так страшно, как падают только прогнившие царства и деланные империи. И все эти баулы и ящики смерчем пронесутся по земле вместе с искорёженным металлом, пока не вспыхнут, как порох и не взорвутся. А потом картину довершит жирный огонь и чёрный мазутный дым! Господи! На всё воля твоя! Как им сказать, Если никто из них не хочет слушать! Он истошно побежал за верёвкой, оказавшейся липкой, в дёгте, схватил её вместе с привязанным колоколом, отвязал чёртов колокол, бросил его вниз во тьму и потом судорожными движениями стал связывать ящики, склеивать скотчем, обнимать какие-то мешки, шепча дикую, несусветную молитву. И молитва была на нечеловеческом языке!

– И это натворила такая маленькая девчонка? – спросил он потом у кого-то, показывая на разрушенный город.

– Рыженькая! – сказал тот, – Игрунья!

«Мало быть великим умом – сказал усатый австрийский голос, – и знать, как преобразовать мир. Надо умудриться воплотить свои великие мысли в великие дела и обойти козни миллионов непонимающих и врагов. Но тебе всё удастся, и страна твоя будет чудесным образом спасена! Помни об этом, малыш!»

Он спешил.

«Я не хочу лететь в Липецк! Не хочу! – шептал он, – Что мне делать в этом Липецке, если и в Нежнотрахове мне скучно нестерпимо!?»

И думал о своей судьбе, своей печальной судьбе и думал. И проснулся в полдесятого утра от давно звенящего телефона…

А в это время оглашенный равин Гиви Бедман проследовал по тёмной галерее лепрозория, где семьсот лет назад лежали чумные больные, полный смущённых мыслей о своём неудавшемся призвании плотника и кракелюрщика 2 разряда.

Трукодар дуоматр! Гив ми мо! Длья когьо тьи остявиль менья?

Глава 16

В которой страдающий речевым эгоизмом Автор доносит до читателя совершенно необязательные для него сведения и тем пытается завлечь читателей в дебри откровенной демагогии.

«Амен! Амен амен амен аменамен аменаменам енаменамена мена мена мена менааменаменаменаменамен амен амен! Амен! Мена!

«Сегодня 24 августа сего года.

Две вещи милы Человеку: Деньги и Блуд! Впрочем, Человеку мил также и Блуд за Деньги! Но Блуд сейчас стоит немного, ибо как только оказалось, что за него платят деньги, так великое множество честных женщин поспешило себя продавать, и тем сразу обвалило Цену…

Стало доподлинно известно, что колхоз «Имени Первого Поцелуя Сталина» обанкротился. По миру пошли двадцать тысяч голос разного скота и несчитанные никем курицы. Куроводы и механизаторы поползли вслед за ними сладкой вереницей. Когда некоторое время назад обанкротили фабрику, где выращивались чёрнобурые куницы, соболя и тушканы, соболя в тревоге разбежались по округе и довольно скоро заселили водохранилище, поедая рыбу и плавая в узких каньонах. Потом их били браконьеры. Браконьеров никто не перебил, а жаль! Презренная стряна, где плёхо животним и людьям!

Но последний съезд Теократической Партии был хорош, и все познали, что он хорош. Ибо хорошее – хорошо, а плохое – плохо!

Горшок, который сделал к юбилею страны гончар Иван Будый, был велик и всеобъемлющ. В нём мог бы жить Диоген, кабы ему дали снова родиться и куралесить. Краснофигурный тетрепентакль гносера.

Огромный герб страны в центре горшка, колосья и слесарные инструменты по краям в качестве орнамента очень украшали произведение современного гончарного искусства.

Его купил американьский мультимиллифарер Джон Маргинальны, в подарок Уолту Диснею, соблазнившись курсовым ростом стоимости объекта.

Я услышал также из достоверных источников, что этот самый Уолт Дисней к тому времени заморозил себя и теперь лежит где-то в инкубаторе, дожидаясь новой удивительной жизни в 22 веке. Если это так, то он явно погорячился, и второго пришествия Микки может и не быть! Тут много чудаков, которые абы во что верят, и не только сами верят, но и норовят других в свои мерзкие афёры втянуть. Нет, честно! Вообще Дисней был странный человек, на самом деле странный, я когда узнал о его заморозке, понял, что он чокнутый, а как увидел старую хронику с его участием, то стал к нему присматриваться. Смотрю, смотрю и понимаю всё яснее…

Тэк-с… Мультики-пультики… Пятьдесят миллионов долларов состояние. Странный он был тип! Нет, точно – странный! С одной стороны чудесные вещи делал, Белоснежку создал, а с другой всё время обмишуливал своих художников и памороки им забивал своим фирменным патриотизмом, мол, не за деньги тут работаем, а во имя высокого искусства! Только к нему в кабинет залетает делегация мультипликационного профсоюза клянчить прибавку к зарплате, как Уолт Дисней начинает ногами топать и пальцем в потолок колушматить, мол, горько мне, горько, чёрная неблагодарность кругом, трусость и предательство, эти козлы пришли для того, чтобы обчистить мои карманы! О мои седые волосы! Дожил до такого позора! Представляю, как эти профсоюзные художники чертыхались после его накачек! Немудрено, что он заморозился! Ему просто ничего не оставалось, как встать, ночью покинуть свой кабинет и заморозиться на заре. У меня в стране тоже кое-кого заморозить бы не мешало! Без некоторых тут лучше бы было! Несколько миллионов моральных уродов заморозить бы не помешало! Может, и страна снова на ноги бы встала!»

Так ещё раз написал в своём дневнике Алесь Хидляр, склонившись над одинокой страницей ближе к прекрасному вечеру 24 августа 200. года.

Глава 17

Второй и неглавный выход белокурого Алеся Хидляра, с весёлыми потешными разговорами и довольно плохой погодой.

– Вы клоун? – спросила его маленькая девушка, прочитав его лучшие сочинения на досуге.

Он посмотрел на неё, не то, чтобы неприязненно, но явно не сочувствующе. Они начинали хамить с места в карьер, молодцевато, оптимистично, бравурно. Это не радовало его, но развлекало девушку.

Господа! Прошу внимания! Лот N 186 «Вульва Прозерпины» Бронза. Второй век до новой эры. Работа неизвестного мастера школы Праксителя. Начальная цена шестьсот двадцать тысяч долларов! Кто больше?

С этой девушкой, а вернее с двумя оскорблённому Алесю пришлось расстаться и он не жалел об этом. Личная жизнь, что говорить, получается не у всех, а у тех, у кого получается, она получается часто нелепо, однобоко.

Как хочется человеку верить, что есть в мире то, что никогда не умирает, не стареет и не подвержено тлению и скверне! Как хочется надеяться, что самые фантастические мечты могут быть реализованы! Тот, кто прошёл большие беды, верит больше, не изведавшего их. И когда человек находит Это, ему хочется верить, что Это и есть самое главное на свете – Великая Бессмертная Любовь, которая движет звёзды и светила…

Вечером он вышел из дома и прошёл к киоску, чтобы купить сигарету. Около магазина «Бенефар», в витринах которого одетые в кожаные лапсердачки стояли пластмассовые угольные негры, похожие на сейфы, в отрепьях полуспала нищенка. Платок закрывал её лицо полностью, и его не было видно. Она сидела на свету, лившемуся на неё сзади из витрины, и просыпалась только тогда, когда её тело сползало набок. А чуть поодаль на роскошном мраморе нотариуса Кляпинского лежал измождённый человек в рваной камуфе и тоже безутешно спал, в то время, как двое неизвестных вели шёпотом разговор, смысл которого едва ли был внятен им самим:

– Да, это был выдающийся человек! За какой-то пустяшный миллион долларов он купил редчайшую коллекцию алюминиевых тюремных кружек – уникальнейшее, по мнению знатоков, собрание. Теперь у него были тюремные кружки всех анарейских пророков, включая дырявую кружку заики Моисея, плетёная кружка Саула Манихейского и крученая донельзя бадейка Поцера Рипербанского, большая амандрилья Грегори Распутина, пилёный пиратскими зубами стакан пирата Кидда, люстриновый кружавчик Марии Антуанетты, кружки Чмо Расина, а также ночные горшки Евы Мо и Фредди Люфта. Вот какие подвиги во имя культуры совершал он на глазах общества. А ты смеёшься над святым человеком! Неужели ты не понимаешь ценности тюремных кружек Жиботинского, пейсов Эйнштейна, подвязки Голды Мейер, кружек всех богоизбранных президентов республики САШ? Они бесценны! А сколько стоят номерные кружки всех маргинальных президентов Фиглелэнда? О-о! Они не имеют цены!

– Ладно, ты лучше скажи, где ты собираешь такую прекрасную чернику?

– Я? На Пикадилли Сёркус! В бассейне, около Стеллы, на которой дрочит адмирал Нельсон, друг леди Гамильтон. Вы знавали такую?

– Ха! Разумеется! Мы вместе учились в чушке! Она всегда, всегда была разбитной девчонкой!

– Шикарно! Шикарная голубика! Я сегодня же куплю плетёную корзину с дистанционным управлением…

– Для сбора голубики?

– Да, для голубики! Все вещи с дистанционным управлением шикарны! И все предназначены для сбора голубики! И мой муж тоже! Для сбо-ра го-лу-би-ки! Голубики по имени Стелла!

– Замётано!

Страшный, пронизывающий ветер дул под опорами моста.

Декан Промазюкин, как кондор, посмотрел во мглу, где раздавались неясные голоса и заспешил прочь от рычащего его зева…

«Фу! Ну и город! – сказал он про себя, – А я здесь живу!»

Глава 18

В которой Автор незаметно возращает читателя к историческому основанию города и попутно, как Шахразада, рассказывает занимательные истории, не зная, для чего он это делает, и когда это кончится.

Дорогой читатель! Дорогой мой! Пре до мной одни вопросы, одни вопросы! Итак, где же мы всё-таки находимся, дорогой читатель? Дай-ка я водружу на нос очки-зебродавы, дабы походить на тех великих писателей, от которых прямо таки веет атмосферой выдумки и неземного совершенства, они ведь всегда, показываясь людям, водружали на нос очки, даже когда прекрасно всё видели! И какие очки! Круглые, огромных размеров, с толстыми венецианскими стёклами и обрамлением из слоновой кости.

Итак, ха, где мы? Ха! Ответ не замедлил себя ждать! Три раза ха-ха-ха! Ответ на этот вопрос прост как Ленин, как правда, или на худой конец – как огурец.

Итак, мы находимся в Ёканном Фиглелэнде, и уже довольно давно находимся. А что такое Фиглелэнд – спросит какая-нибудь худая английская аристократка, терзая зонтик или на худой конец, веер, что это такое? Читатель, если у него не дырявая память, уже уяснил некоторые ключевые страницы здешней истории, и наверняка захочет ей помочь. Не надо, дорогой друг, твои труды останутся втуне, не поймёт скучная английская душа того богатства и разнообразия, что творится здесь, не ущучит.

Вот из из соседней улицы несётся неясный рёв, там вдали за рекой пытаются разойтись по домам фанаты местного футбольного клуба, ёрш им в задницу! После каждого матча, если не были разбиты магазины, не сожжены школы, не разграблены банки – считатйте день прошёл зря! Пепелища и развалины украшают окрестности нашего стадиона имени товарища Кагановича, как прокажённого струпья!

Футбольный матч «Спартак» – «Факел» уже окончился, иностранцы, удивлённые и обрадованные несущимися со стадиона криками «Фак! Фак! Фак!» разошлись по гостиницам, слегка недоумевая, что происходит на гнилоурских стадионах, а сильный дождь разогнал всех остальных фраеров-факеров по домам.

Фиглелэнд. Милая моя родина! Отдушина мировой циливизации!

Когда-то в годы великой Мечты это было довольно мощное государство, ужасавшее всех своей непредсказуемостью, величием замыслов и жертв, а также целыми горами ядерного оружия и простиравшееся на офигенные расстояния во все стороны. В таком положении оно держалось довольно долго, но затем в силу неких форсмажорных обстоятельств впавшее в запустение и катакомбный маразм. Это была фантастическая, жестокая, великая империя, чьё величие, правда, не превосходило её жестокость, но усмирялось единообразием и постоянными попытками справедливости. Теперь это государство, или, вернее, его остатки спасают от окончательного экономического банкротства лишь изрядно подорожавшие в последнее время нефть, газ и твёрдое конопляное лыко, поставляемые за границу в нефасованном, буевом виде.

Каждый раз, когда я прогуливаюсь у железной дороги, мне видны за покосившимися пакгаузами эти бесконечные составы цистерн, которые проносятся мимо меня с богатством, которое таким, как я, почему-то здесь никогда не принадлежит. Наверно оно никому не принадлежит, и уже давно хозяевом всего является Рокфеллер или Вандербилд. Но пока что государство Фиглелэнд щательно скрывает это, создавая видимость национального государства.

Обрушения скрижалей было неожиданным и сопровождалось возгонкой преступных поползновений, увеличением количества запоров и замков, а что самое главное – прямым и дерзким участием нашей милиции в преступной деятельности. Порядок и преемственность были потеряны, как казалось, навсегда.

Когда я родился и рос, это была интересная страна, в сущности вот уже много лет захваченная чужими.

Анареи теперь открыто называли улицы именами своих «талантливых» пейсатых собратьев, ничуть не обращая внимания на кислое по этому поводу мнение основного населения, всё более озлобленного. Мол, «мы все свободны, и не надо обращать внимание на рабов». Кто это мы? Улица новоявленного Джазиста Пипмана соседствовала с переулком Зоси Занд, той ещё прошмантовки. Проспект Изи Шпокмана мирно уживался с тупиком Моисея. Кто были этот Моисей, чем славна Зося Занд и чем прославился Джазист Пипман, об этом никто уже не узнает. Об этом знали только выдающиеся деятели Новой Прозелитической синагоги Обломский, Обносский и Сучарский – провинциальная троица.

Ещё здесь ловят больших ящериц и стрекоз, дабы удовлетворить гурманов-извращенцев в элитных Парижских ресторанах. В «Максиме», например. Или в «Балтиморе». Я так и вижу – сидит в «Максиме» эдакий Пабло Пикассо в жилете, измазанном вдоль и поперёк красной масляной краской, с ящичком пастели в руках, лягушек, ящериц и стрекоз пожирает. Чморан! Жадно жрёт, ззанозисто так, поливая их соевым соусом и уксусной эссенцией. Губы все в сметане, мама, я не могу! Прямо болеет нутром от вожделения! Червяки в майоране! Сто лет не ел такого! Я видел по телевизору, как аборигены ели оранжевых майорановых гусениц, и обмер от вожделения. Так они аппетитно ели. А тот вообще сто лет ничего не ел! А кто же тогда горох ел? А болеро Нуриев всё на мальчиков поглядывает, всё на мальчиков, настрекоз икабанчиков, а бабочек и тараканов не ест, прин-ци-пиаль-но, карбонар этакий, беглец из Янтарного. А я смотрю на них и думаю, жалкие людишки, и зачем я тут появился, зачем невидимый, бесплотный и смешной летаю над этими шпионами и богомазами? Зачем мне этот Париж, такой эфемерный и подлый? Зачем мне площадь Пигаль и Пикадилли Сёркус? Зачем?