Эстер. Повесть о раскрытии еврейской души

…Очередной сокурсник пытается познакомиться со мной на выходе из университетского здания.

Как бы Сара на такое реагировала? – пыталась сообразить я. Вообще-то это лестно, когда с тобой хотят познакомиться. Но обычная светская реакция – улыбнуться и пококетничать – мне почему-то сейчас не удавалась. Не потому, что я строила из себя недотрогу. Просто что-то мне мешало действовать по банальному образцу. В сознании у меня засветился некий новый эталон поведения, к которому я начинала тяготеть.

Я посмотрела на ситуацию Сариными глазами.

Я – выше этого. Ко мне так запросто не подходят. Вот к Саре бы никто не стал так приставать, а у меня, наверное, что-то вызывающее в облике, что-то нескромное. Да, что и говорить, Сара – королева. Учиться у нее надо. Этот поток сознания отразился, надо полагать, на моем лице, ибо парень утратил бойкость, глянул на меня с удивлением и отошел.

Еще более ярко мое впечатление от знакомства с Сарой проявилось в уже упомянутом мною любопытном факте: я стала брезгливой к нееврейской еде. За неимением ничего другого я ее ела, но чувство было премерзкое. А откуда было взять еврейскую еду? И что это вообще означает – еврейская еда? Каковы требования к ней?

…Изголодавшись морально и физически по синагоге, я пришла туда вновь, уже не в брюках, а в платье, что свидетельствовало о некотором прогрессе в работе над собой.

Было воскресенье, единственный свободный от университетских занятий день. Я увидела нижний зал синагоги открытым и полным детей. Среди шума было трудно понять, что здесь происходит. Присмотревшись, я поняла, что у каждой группы детей есть учитель, просто за неимением классных комнат все учатся в одном зале.

Сара вела урок, сидя в уголке, окруженная ребятишками.

– О, Эстер! – воскликнула она, увидев, что я пробираюсь к ним. Я испытала внутреннюю дрожь при произнесении ею этого столь желанного мною имени.

– Привет. Посиди с нами, я скоро заканчиваю, – предложила Сара.

В руках у нее была красочная книга, присланная, видно, из-за границы, судя по качеству печати и смелому названию Еврейская традиция. В Союзе таких книжек не видел никогда и никто, по крайней мере, до перестройки.

– Итак, Авраам-авину был сыном идолопоклонника Тераха, – рассказывала Сара, – и в доме у них шла торговля статуями идолов. Однажды отец уехал на рынок и поручил Аврааму торговать за него в лавке. Что сделал Авраам?

– Разбил все фигурки, – сказала одна девочка.

– Верно. А теперь послушайте, чем все кончилось. Этого я вам еще не рассказывала. Авраам, оказывается, разбил не все фигурки. Одну, массивную, статую идола он оставил.

– Зачем?

– Сейчас узнаете. Мы сказали, что отец Авраама уехал на рынок. Так вот, когда он вернулся и увидел, что в лавке полный разгром, он стал кричать на сына. А Авраам спокойно ответил, что он тут ни при чем. Просто идолы передрались между собой и расколотили один другого, а этот, большущий, вышел победителем. Терах стал смеяться, а Авраам сказал отцу: Вот видишь, ты и сам в идолов не веришь и смеешься. А зачем же ты торгуешь ими и морочишь людям голову? Эту историю я слышала впервые. Вспомнив про своих божков в тумбочке, я осознала, что это не такая уж невинная вещь – держать в доме идолов. Надо бы мне своих тоже расколотить при случае, когда поеду в Ростов. Ведь, если вдуматься, в свое время я этих божков действительно считала способными управлять событиями человеческой жизни!

Сара завершила урок записью домашнего задания и отпустила детей на перемену.

– Интересный урок, – сказала я, – это каждый день у вас такие занятия?

– Конечно, нет. Это ведь Воскресная Школа. Я рада, что тебе понравилось. Хочешь пойти со мной на обед? Заодно я тебя представлю реб Довиду.

Сара предварила наше знакомство с реб Довидом некоторыми данными о нем. Оказывается, он был единственным на весь Союз настоящим раввином. Он сумел в советских условиях приобрести тот же уровень знаний, какой дается в зарубежных раввинских институтах. Химик по специальности, он перешел к изучению Торы под влиянием посланников Ребе и добился невероятных успехов.

Как только Сара сообщила мне это, конечно же, мое любопытство возросло, и я приготовилась увидеть этого гения.

Он стоял в дверях столовой – высокий молодой человек с каштановой бородой доброго дедушки – и разговаривал с библиотекаршей Дорой, о которой Сара тоже мне немного рассказала. Реб Довид произвел на меня впечатление своей лучистостью, лучезарностью, которая пряталась в его карих внимательных глазах. За ласковым тоном его речи, однако, чувствовалось наличие духовной несгибаемости и сильнейшего внутреннего стержня. Но еще не зная его лично, я могла лишь догадываться об этом.

Дора казалась женщиной лет сорока, лицо ее обрамлял черный гладкий парик, в руках у нее была стопка книг, и весь вид ее выражал благоговение перед объяснявшим ей что-то реб Довидом.

Сара дождалась, пока реб Довид закончит разговор, затем представила меня ему и Доре.

– Это Эстер из Ростова.

– Из Ростова? – обрадовался реб Довид, – из святого города Ростова?

Я подумала, что он шутит, ведь обычно говорят – Ростов-папа, Одесса-мама, имея в виду бандитизм и мафию. Однако реб Довид пояснил свою мысль:

– В Ростове есть могила праведника, пятого Любавичского Ребе. Так что тебе повезло. Надолго ты в Москву?

– Я в МГУ учусь, на первом курсе.

– Понятно. Сара тоже, если я не ошибаюсь, студентка МГУ.

– Я на историческом, а Эстер на журналистике, – добавила Сара, после чего спросила:

– Реб Довид, вы обещали нам организовать урок для женщин. Смотрите, уже трое желающих! Может быть, назначим время?

– Может, и назначим, – усмехнулся реб Довид, – а ты уверена, что Эстер тоже хочет изучать Тору? Ты ее об этом спросила?

Сара замялась, а я поспешила ее выручить:

– Да, конечно! Мы с Сарой обе хотим!

Дора присоединилась к нашим просьбам, и было решено, что сделаем по средам урок по философской книге Тания.

У реб Довида была очень мягкая манера реагировать на все: и ирония, и радость выражались полутонами, нюансами.

Тонкий человек, подумала я. И очень чистый.

На первом уроке по Таниия услышала от реб Довида очень много новых слов и понятий. Я принялась записывать их в одну из своих университетских тетрадей. И вот что это были за понятия:

ХАБАД – аббревиатура из трех терминов, выражающих последовательность основных этапов постижения: 1 – Зерно мудрости, озарение новой идеей, 2 – Логическое построение, развитие этой идеи, 3 – Применение этой идеи на практике.

Любавич – местечко под Витебском, с которым связано начало хабадского движения, а в честь этого местечка и само движение получило имя Любавического.

Хасиды ХАБАДа – верующие евреи, которые в своем служении Всевышнему прежде всего опираются на концепцию подчинения своей эмоциональной сферы – разуму, а, в свою очередь, человеческого разума – Высшему Разуму Б-га. Хабадское движение существует более двухсот лет, оно является и новаторским, и в то же время традиционно-ортодоксальным. Лидер Хабадского движения – Ребе. Нынешний Ребе проживает в Бруклине и является седьмым по счету, хронологически, в династии Шнеерсонов. Все Шнеерсоны ведут свою генеалогию от царя Давида.

Ребе Шнеерсон, Бруклин

Сара и Дора, скорее всего, уже знали эту информацию, но слушали реб Довида с живейшим интересом. А потом он начал говорить такие вещи, которые и им были новы: например, об истории создания книги Тания и о том, на какие пять частей она подразделяется. Затем реб Довид начал переводить с иврита начало первой главы, слово за словом. И я впервые в жизни узнала, как выглядит первая страница Тании, держа в руках эту книгу с таинственными буквами и пытаясь постичь ее Б-жественный смысл.

Реб Довид говорил просто, но слова складывались в мелодию. Во всяком случае, в моих ушах.

Заклинают его (человека): будь праведником и не будь грешником. Так написано в Талмуде. Если сказано будь праведником, то зачем еще раз повторять другими словами то же самое – не будь грешником? Быть может, это не просто повтор? Что скрывается за этим кажущимся многословием? На самом деле, речь идет о двух возможностях. Первая – Будь праведником. Это – как бы программа-максимум. А вторая – Не будь грешником, это – программа-минимум. Как назовем человека, который не грешник, но и не праведник? Назовем такого – Средний, на иврите – Бейнони. Значит, существуют три статуса: праведник, грешник и Бейнони. Герой книги Тания – это именно средний, то есть Бейнони. Человек, потенциал которого не предполагает, что когда-либо он сможет стать абсолютным праведником, разве что случится чудо. А в реальности его выбор заключается в том, чтобы предпочесть путь Бейнони пути грешника. Кто же его заклинает и при каких обстоятельствах? Заклинает ангел. Слово заклинает может быть истолковано в переводе с иврита и как насыщает, снабжает всем необходимым. Душу, которая готовится спуститься в этот мир, специальный ангел заклинает избрать путь Бейнони, а заодно и оснащает нужными для выполнения этой задачи душевными силами.

Урок закончился. Сара с Дорой тут же принялись о чем-то шептаться, и я не стала им мешать. Да мне и не хотелось ни с кем разговаривать. Иногда человеку лучше побыть наедине с собой, чтобы не выплескивать информацию и эмоции наружу, а, наоборот, углубиться, погрузиться в свою же собственную обновленную душу. Я вышла из синагоги, миновала Вышеславцев переулок и побрела по широкой заснеженной улице, осмысливая услышанное.

События последующих трех-четырех дней дали мне еще большую пищу для размышлений.

…Стояла мощная, нахрапистая зима. Москва как раз на той неделе содрогалась в конвульсиях денежной реформы. А солнце светило себе, как будто ничего не замечало: ни сорокаградусного мороза, ни того факта, что старые денежные знаки – сто, пятьдесят и двадцать пять2 рублей – были внезапно отменены правительственным указом.

Люди бегали со своими сбережениями как безумные, пытаясь поскорее избавиться от устаревших купюр, обменять их на новые. А в сберкассах стояли очереди как в войну – за хлебом. И, когда рабочий день подошел к концу, кассирши хладнокровно захлопнули окошечки перед самым носом у многочисленных трудящихся – рабочих, крестьян, прослойки интеллигенции, и представители всех этих неантагонистических составных частей советского общества либо возопили к небесам, либо выместили обиду в кулачном бою, либо упали в обморок… Были и такие, которые скончались в тот же день от инфаркта, переволновавшись. Шутка ли? Все накопленные деньги, которые человек не успел обменять, превратились в прах!

Вчера еще можно было за эти бумажки купить многое, даже чью-то, скажем, совесть, если пообещать (как тот же Лях) много денег. Для скольких людей эти крупные купюры были божком! И вот – божки повергнуты в прах… Тяжелое переживание, а?

А в синагоге Марьиной рощи никто не суетится, не волнуется.

Евреи сидят себе над книгами. Тора ведь – вечная ценность, никто и никогда ее не отменит… Заклинают его: будь праведником и не будь грешником… Кто заклинает? Ангел. Когда заклинает? Перед тем, как душа спускается в этот мир… У меня (в русской части моего я) в очередной раз возникает мысль, что, пожалуй, к таким евреям – духовным, кристальным – и я хочу относиться. Хочу, чтобы они считали меня своей. Буду с ними, потому что их путь – прямой. Хочу быть чистой и ходить прямыми путями. Слышишь, Г-споди? Чистой! Ходить прямыми путями! Если уж не дано мне быть праведником, так буду хоть этим, как его называют… Бейнони!

14. Крылья

…Тетя Мила жарила котлеты, предварительно вымочив фарш в молоке, и я, уже знавшая от Сары о еврейских правилах кошерности, упорно сидела в гостиной за пианино и не желала даже показываться в кухне, придумывая, как объяснить тете свой отказ от еды.

Есть эти котлеты я, конечно, была не в состоянии. Но котлеты – это еще что! Суббота в квартире с работающим телевизором для человека, который пытается ее, эту субботу, прожить по-еврейски, – сущее наказание.

И еще одна вещь с некоторых пор мешала мне даже больше, чем телек по субботам и некошерная еда. А именно – то, что и тетя Мила, и члены ее семьи называли меня моим простым, а не еврейским именем. А мне было так необходимо слышать все время – Эстер, Эстер! Имя ведь служит каналом жизненной энергии для еврея. Так мы учили по Тании.

Однако я ничего не говорила тете Миле о своих синагогальных увлечениях из простых соображений такта: ее муж, дядя Сережа, был русским военнослужащим, человеком явно не симпатизировавшим еврейству (когда в том году по радио передавали сводки событий войны в Персидском заливе, он даже выражал удовлетворение от того, что Израилю приходится туго).

Надо бы спросить реб Довида, как мне быть – как соблюдать субботу, как реагировать на непонимание родственников, чем питаться… Я ведь хочу все-все выполнять и ничего не нарушать из того, что написано в Торе.

На одном из первых уроков по книге Тания он объяснил нам, что в обывательском сознании обычно грехи разделяются на тяжкие и легкие. Легкие, думают люди, иной раз не страшно и позволить себе.

На самом же деле эта дифференциация обманчива. Хасид – то есть человек, старающийся выполнить волю Б-га самым наилучшим образом, – не должен быть расчетливым. Не важно, выражается ли воля Всевышнего в сложном или простом, одноразовом или постоянном, этическом или сугубо материальном повелении, – нет, в общем-то, для нас никакой разницы. Важен лишь сам факт Б-жественного желания.

Поэтому, говоря о грехе, мы не определяем его как легкий или тяжелый. В любом случае это – отрыв от Б-жьего желания.

– Но мы говорим, конечно, – добавил реб Довид с мягкой улыбкой, – о сознательных нарушениях. В нашем же поколении и особенно в этой стране евреи так мало знают о Торе, что вряд ли можно кого-то обвинить в сознательном ее нарушении.

– А если нарушаешь несознательно, – спросила я, – то тогда все в порядке?

Реб Довид ответил вопросом на вопрос:

– Ты хочешь, чтобы Всевышний присутствовал в твоей жизни?

– Конечно.

– Тогда тебе следует изучать Его Тору и заповеди и соблюдать их. И стараться, чтобы вся жизнь была проникнула сознанием этого. Бессознательная жизнь – это не для еврея.

– А сколько их всего, этих заповедей?

– 613.

– Батюшки! Это ж ужас сколько!

– Хотите, расскажу вам историю? – сказал реб Довид интригующим тоном.

Мы хотели.

– Так вот, жил был голубь. Самый первый голубь на свете. Сотворил его Всевышний, как и всех птиц, в пятый день Творения. Голубь по каким-то причинам не получил крыльев и не мог летать. Ему было трудно убегать от врагов, и был он такой маленький, что ему все время казалось, что кто-то на него наступит. Пришел он ко Всевышнему и стал жаловаться. Тогда Всевышний дал ему крылья. Через два дня голубь опять пришел и сказал, что с этими тяжелыми перепонками ему стало еще сложнее убегать от врагов. Зачем же ты волочишь их по земле? Ведь это крылья, они для полета! – сказал Всевышний. И голубь научился летать.

Так и заповеди. Они тяжелы лиша тогда, когда не понимаешь их предназначениия. А когда твое сердце раскрывается, заповеди становятся крыльями, которые возносят тебя вверх.

Вот почему я видела во сне Ребе и взлетающих по его указаниям людей! – подумала я, вспомнив о своем сне, – Оказывается, крылья – это заповеди! А Ребе учит евреев тому, как с помощью этих крыльев летать… …Жена реб Довида, Шуламис, показалась на пороге женского отделения синагоги, держа за руки двоих детишек. Увидев папу, они сразу же забрались ему на колени и радостно загалдели. Урок реб Довиду пришлось закончить чуть раньше времени. Мы с Сарой и Дорой попрощались и удалились, поцеловав мезузу.

Природа пробуждалась, мартовский снег розовел в закатном солнце, голые черные ветви деревьев четко вырисовывались на фоне чистого вечернего неба.

Все обычные люди ходили в кино, театры, парки, на дискотеки. Слушали музыку, наслаждались жизнью. На то и весна, чтобы трепетать, волноваться, предчувствовать любовь… А мы, спрашивается, что – не люди? Все человеческие порывы для нас – грех?

Как бы угадав мои мысли, Дора взяла меня за руку, другой рукой приобняла Сару и весело спросила:

– Девчонки, вам замуж не хочется?

15. Женские разговоры

– Замуж? Ну, вот еще, – смущенно ответила я.

Сара заулыбалась.

– А я, например, очень даже хочу, – сказала она откровенно, – только меня наши, местные парни совсем не интересуют. Мне бы хотелось стать женой иностранного раввина. И жить в Америке или в Израиле.

– Неплохо, – поддержала Дора, – а мне пока что надо закончить все дела с разводом, и тогда можно будет думать о чем-то новом.

– А почему вы разводитесь, Дора? – осмелилась спросить я.

– Как сказать… мы давно уже не вместе, – неопределенно ответила она, – а официально еще не развелись. Мне для этого придется специально в Минск ехать.

Мы дошли до метро Новослободской.

– Пошли ко мне, поужинаем, – предложила Дора.

Сара, видно, часто бывала у Доры, потому что сдержанно приняла приглашение и лишь добавила:

– Когда придем, я там у вас минху помолюсь.

И действительно, когда мы пришли в Дорину квартиру, она сразу же раскрыла Сидур и стала читать дневную молитву возле стены.

Я удержала себя от желания во всем ей подражать. Принялась разглядывать плакаты с видами Израиля на стенах, портреты Ребе, альбомы, книги… все, что так явно определяло Дорину квартиру как еврейскую. И мезузы у нее тоже были, прямо-таки на каждом дверном косяке!

А в кухне четко разделялись молочные, помеченные голубой краской, приборы от мясных, на которые был нанесен мазок красной. Это была поистине кошерная, святая, еврейская кухня!

Мы втроем уселись доедать оставшийся с шабоса куриный холодец, и я спросила Дору:

– А каким образом кур делают кошерными?

– Для этого нужен резник, шойхет. К нам иногда из-за границы приезжают специальные посланники и зарезают сразу помногу кур.

– Как раз к Пуриму должны опять приехать, – добавила Сара, – сто пятьдесят кур забить обещали. Только не пугайся: знаешь, кому придется их ощипывать и потрошить? Нам!

Я и не испугалась, для меня звучало не страшно, а очень даже интересно.

…За чаем мы с Дорой и Сарой обсудили международное положение. Ситуация в Израиле была очень напряженная. Еще в декабре начались угрозы Хуссейна подвергнуть Святую Землю бомбежке и газовой атаке. Дора, однако, сказала, что все хасиды Ребе полны абсолютной уверенности в благополучном исходе. Израиль – самое безопасное место на земле, – объявил Любавичский Ребе, – все, что произойдет в ходе конфликта, послужит лишь доказательством неприкосновенности евреев.

16. Пуримские куры

…И Сарино провидение сбылось: во дворике синагоги заквохтали забиваемые спокойным и умелым шойхетом куры, а мы должны были их, еще теплых, ощипывать. Поскольку шел снег, перья, кружась в воздухе и приземляясь, сливались с ним по цвету.

После ощипки надо было немедленно приступать к разделке. К нам подошел высокий, богатырского сложения рыжий человек по имени реб Борух и стал показывать, как и что следует отделять.

– Вот это – легкое. Это раввин должен проверить. Это – зоб. Яички положим в сторонку. Кишки – в мусор. Сейчас реб Довид придет, будет вами руководить. Руки-то мерзнут?

Реб Борух не ограничился этой сочувственной репликой, а тоже вооружился ножом и, не опасаясь за свой талмид-хахамовский авторитет (а он, по отзывам Доры, был весьма выдающимся талмид-хахамом – знатоком Торы), принялся работать вместе с нами.

Рыже-седая борода его была полна снежинок, большие руки покраснели от мороза. Хорошо еще, что у него была теплая шапка-ушанка.

Реб Довид, в такой же шапке, подошел к нам и занялся осмотром куриных зобов, желудков и легких.

– Эта курица – трефная. Пятно видите какое темное! Положите в пакет, можно на рынке продать, – комментировал реб Довид. – Борух, ты сегодня радио слушал?

Наш добровольный помощник молча кивнул.

Реб Довид, перебирая куриные желудки и зобы, говорил:

– В Израиле всем выдали противогазы, народ прячется по бомбоубежищам. Боятся, что Хуссейн перейдет к химической атаке.

Это мы знали. Интересно, что реб Довид собирался добавить к уже известному? Тема была такая животрепещущая, что я даже слегка порезала палец ножом, напряженно ожидая, что он скажет.

– Что-то новое от Ребе? – нетерпеливо спросил реб Борух, – был факс из Нью-Йорка?

– Да, новое. Такое новое, что закачаетесь, – реб Довид торжественно потряс бородой. – В это воскресенье к Ребе подошел американский офицер, еврей, и получил на свои вопросы такой ответ… Мы замерли с ножами в руках и уставились на таинственно замолчавшего реб Довида.

– Ребе сказал, во-первых, что Израиль – самое безопасное место на земле… – Это Ребе и раньше говорил, – перебила Дора.

– …И что никто не пострадает от взрывов… – Ясное дело! Уже столько чудес было… – …И что война закончится в Пурим, – спокойно-решающе поставил точку реб Довид.

В Пурим? Да это же на следующей неделе! Мы с Дорой и Сарой переглянулись. Вот счастье-то! Дай Б-г, чтоб это пророчество сбылось!

А реб Довид уже переключился обратно на кур и, как назло, объявил некошерными целых две… – Батюшки, когда ж мы это все закончим? – заунывала я, окинув взглядом горы кишок, яичек и тушек.

Пальцы мои были грязные, противно-скользкие и к тому же замерзшие.

– Иди погрейся минут пять в помещении, – сказал добрый реб Борух.

Так я и сделала. А зайдя в синагогу с черного хода, увидела возле склада нечто, вселившее в меня оптимизм.

Грузчики вносили на склад ящики с продуктами, и моего знания английского языка хватило, чтобы прочесть на ящиках слова Кошерный сыр! Это после целого месяца, когда я, узнав о том, что магазинный сыр некошерен, вообще его не ела… И вот, через месяц мужественного воздержания, выясняется, что на свете существует кошерный сыр! И что – более того, он уже поступил на склад!

Понятно, что я побежала доделывать куриную работу с живостью и поспешила обрадовать Сару с Дорой сообщением о прибытии сыра.

Они оживились, а реб Борух остался невозмутим – наверное, материальные блага его вообще не трогали, – зато он обратился с предложением к Доре, проявляя заботливость и чуткость:

– Может, вы теперь пойдете погреетесь?

От меня не ускользнуло удовольствие Доры, которая точно расцвела под влиянием душевного тепла, исходившего от реб Боруха.

– Да, пожалуй, – сказала она и пошла мыть руки.

Вот бы они подошли друг другу! – сообразила я. – Реб Борух, видно, одинокий, недаром он в синагоге целыми днями. А Дора оформит свои разводные дела, и им можно будет пожениться… Потом я посмотрела на Сару и занялась продумыванием вариантов ее устройства, одновременно потроша курицу.

Кажется, я понимаю, почему Саре так хочется выйти замуж и уехать за границу, – догадалась я, – ведь в цивилизованной стране ей не придется разделывать кур вручную! Как интересно поворачивалась моя судьба! До 18 лет я в жизни не приготовила ни одного блюда, кроме яичницы. Мама меня не загружала никакими домашними поручениями – хотела, чтобы я раскрывала исключительно свой интеллектуальный потенциал и свои музыкальные способности. А тут, в синагоге, в центре еврейства, являющегося духовной колыбелью всей мировой культуры, вручили мне безо всяких церемоний курицу и – как хочешь, так ее и потроши!

…Если учишь книгу Тания, то такой поворот дела вполне понятен. Всевышнему ведь, как там написано, не достаточно оставаться Владыкой только в высших мирах – среди ангелов и чистых душ… И даже властвовать умами гениев и праведников Ему мало. Он хочет присутствовать в людской повседневности, пронизывать Собой все мельчайшие детали быта. Если потрошишь курицу, делая ее тем самым кошерной, – то вершишь Б-жественное дело, даешь Всевышнему возможность раскрываться в этом мире.

В моей жизни теперь не проходило ни дня без посещения синагоги, без дружеского контакта с Сарой или Дорой, без беседы, хотя бы краткой, с реб Довидом или реб Борухом. В этих людях – точнее, в том, как они себя вели, – было столько интересного, поражавшего меня своей новизной, абсолютно иным, нестандартным, подходом к любой житейской вещи, что я спрашивала и переспрашивала их обо всем бесконечно.

Они жили вроде бы в Москве, столице страны советской, а на самом деле были подданными совсем другого, тайного, королевства. Подданными Всевышнего. Тора, выражающая волю Б-га, регулировала их частную и общественную жизнь буквально во всем. Они ничего и никого не боялись, потому что их существование поддерживалось Бесконечным, ни от чего не зависящим Источником.

День их (и всех прочих московских хабадников) всегда начинался с молитвы, потом плавно переходил в изучение Торы с перерывами на завтрак и обед, потом, насколько это требовалось, осуществлялся контакт с внешним миром – работа, или учеба для получения профессии, или общественная деятельность – после чего оставалось лишь завершить вечерние часы дополнительным уроком хасидута и кругом домашних обязанностей. И везде присутствовал Б-г: в покупке овощей, в поездке на метро, в подготовке к занятию с детьми или взрослыми, и, само собой, в молитве, учебе и добрых делах. В каждой мелочи дневного распорядка содержались некие Б-жественные требования, учитывая которые, ты соединялся с Волей Того, Кто заповедал тебе их.