Эстер. Повесть о раскрытии еврейской души

Как бы Сара на такое реагировала? – пыталась сообразить я. Вообще-то это лестно, когда с тобой хотят познакомиться. Но обычная светская реакция – улыбнуться и пококетничать – мне почему-то сейчас не удавалась. Не потому, что я строила из себя недотрогу. Просто что-то мне мешало действовать по банальному образцу. В сознании у меня засветился некий новый эталон поведения, к которому я начинала тяготеть.

Я посмотрела на ситуацию Сариными глазами.

Я – выше этого. Ко мне так запросто не подходят. Вот к Саре бы никто не стал так приставать, а у меня, наверное, что-то вызывающее в облике, что-то нескромное. Да, что и говорить, Сара – королева. Учиться у нее надо. Этот поток сознания отразился, надо полагать, на моем лице, ибо парень утратил бойкость, глянул на меня с удивлением и отошел.

Еще более ярко мое впечатление от знакомства с Сарой проявилось в уже упомянутом мною любопытном факте: я стала брезгливой к нееврейской еде. За неимением ничего другого я ее ела, но чувство было премерзкое. А откуда было взять еврейскую еду? И что это вообще означает – еврейская еда? Каковы требования к ней?

…Изголодавшись морально и физически по синагоге, я пришла туда вновь, уже не в брюках, а в платье, что свидетельствовало о некотором прогрессе в работе над собой.

Было воскресенье, единственный свободный от университетских занятий день. Я увидела нижний зал синагоги открытым и полным детей. Среди шума было трудно понять, что здесь происходит. Присмотревшись, я поняла, что у каждой группы детей есть учитель, просто за неимением классных комнат все учатся в одном зале.

Сара вела урок, сидя в уголке, окруженная ребятишками.

– О, Эстер! – воскликнула она, увидев, что я пробираюсь к ним. Я испытала внутреннюю дрожь при произнесении ею этого столь желанного мною имени.

– Привет. Посиди с нами, я скоро заканчиваю, – предложила Сара.

В руках у нее была красочная книга, присланная, видно, из-за границы, судя по качеству печати и смелому названию Еврейская традиция. В Союзе таких книжек не видел никогда и никто, по крайней мере, до перестройки.

– Итак, Авраам-авину был сыном идолопоклонника Тераха, – рассказывала Сара, – и в доме у них шла торговля статуями идолов. Однажды отец уехал на рынок и поручил Аврааму торговать за него в лавке. Что сделал Авраам?

– Разбил все фигурки, – сказала одна девочка.

– Верно. А теперь послушайте, чем все кончилось. Этого я вам еще не рассказывала. Авраам, оказывается, разбил не все фигурки. Одну, массивную, статую идола он оставил.

– Зачем?

– Сейчас узнаете. Мы сказали, что отец Авраама уехал на рынок. Так вот, когда он вернулся и увидел, что в лавке полный разгром, он стал кричать на сына. А Авраам спокойно ответил, что он тут ни при чем. Просто идолы передрались между собой и расколотили один другого, а этот, большущий, вышел победителем. Терах стал смеяться, а Авраам сказал отцу: Вот видишь, ты и сам в идолов не веришь и смеешься. А зачем же ты торгуешь ими и морочишь людям голову? Эту историю я слышала впервые. Вспомнив про своих божков в тумбочке, я осознала, что это не такая уж невинная вещь – держать в доме идолов. Надо бы мне своих тоже расколотить при случае, когда поеду в Ростов. Ведь, если вдуматься, в свое время я этих божков действительно считала способными управлять событиями человеческой жизни!

Сара завершила урок записью домашнего задания и отпустила детей на перемену.

– Интересный урок, – сказала я, – это каждый день у вас такие занятия?

– Конечно, нет. Это ведь Воскресная Школа. Я рада, что тебе понравилось. Хочешь пойти со мной на обед? Заодно я тебя представлю реб Довиду.

Сара предварила наше знакомство с реб Довидом некоторыми данными о нем. Оказывается, он был единственным на весь Союз настоящим раввином. Он сумел в советских условиях приобрести тот же уровень знаний, какой дается в зарубежных раввинских институтах. Химик по специальности, он перешел к изучению Торы под влиянием посланников Ребе и добился невероятных успехов.

Как только Сара сообщила мне это, конечно же, мое любопытство возросло, и я приготовилась увидеть этого гения.

Он стоял в дверях столовой – высокий молодой человек с каштановой бородой доброго дедушки – и разговаривал с библиотекаршей Дорой, о которой Сара тоже мне немного рассказала. Реб Довид произвел на меня впечатление своей лучистостью, лучезарностью, которая пряталась в его карих внимательных глазах. За ласковым тоном его речи, однако, чувствовалось наличие духовной несгибаемости и сильнейшего внутреннего стержня. Но еще не зная его лично, я могла лишь догадываться об этом.

Дора казалась женщиной лет сорока, лицо ее обрамлял черный гладкий парик, в руках у нее была стопка книг, и весь вид ее выражал благоговение перед объяснявшим ей что-то реб Довидом.

Сара дождалась, пока реб Довид закончит разговор, затем представила меня ему и Доре.

– Это Эстер из Ростова.

– Из Ростова? – обрадовался реб Довид, – из святого города Ростова?

Я подумала, что он шутит, ведь обычно говорят – Ростов-папа, Одесса-мама, имея в виду бандитизм и мафию. Однако реб Довид пояснил свою мысль:

– В Ростове есть могила праведника, пятого Любавичского Ребе. Так что тебе повезло. Надолго ты в Москву?

– Я в МГУ учусь, на первом курсе.

– Понятно. Сара тоже, если я не ошибаюсь, студентка МГУ.

– Я на историческом, а Эстер на журналистике, – добавила Сара, после чего спросила:

– Реб Довид, вы обещали нам организовать урок для женщин. Смотрите, уже трое желающих! Может быть, назначим время?

– Может, и назначим, – усмехнулся реб Довид, – а ты уверена, что Эстер тоже хочет изучать Тору? Ты ее об этом спросила?

Сара замялась, а я поспешила ее выручить:

– Да, конечно! Мы с Сарой обе хотим!

Дора присоединилась к нашим просьбам, и было решено, что сделаем по средам урок по философской книге Тания.

У реб Довида была очень мягкая манера реагировать на все: и ирония, и радость выражались полутонами, нюансами.

Тонкий человек, подумала я. И очень чистый.

На первом уроке по Таниия услышала от реб Довида очень много новых слов и понятий. Я принялась записывать их в одну из своих университетских тетрадей. И вот что это были за понятия:

ХАБАД – аббревиатура из трех терминов, выражающих последовательность основных этапов постижения: 1 – Зерно мудрости, озарение новой идеей, 2 – Логическое построение, развитие этой идеи, 3 – Применение этой идеи на практике.

Любавич – местечко под Витебском, с которым связано начало хабадского движения, а в честь этого местечка и само движение получило имя Любавического.

Хасиды ХАБАДа – верующие евреи, которые в своем служении Всевышнему прежде всего опираются на концепцию подчинения своей эмоциональной сферы – разуму, а, в свою очередь, человеческого разума – Высшему Разуму Б-га. Хабадское движение существует более двухсот лет, оно является и новаторским, и в то же время традиционно-ортодоксальным. Лидер Хабадского движения – Ребе. Нынешний Ребе проживает в Бруклине и является седьмым по счету, хронологически, в династии Шнеерсонов. Все Шнеерсоны ведут свою генеалогию от царя Давида.

Ребе Шнеерсон, Бруклин

Сара и Дора, скорее всего, уже знали эту информацию, но слушали реб Довида с живейшим интересом. А потом он начал говорить такие вещи, которые и им были новы: например, об истории создания книги Тания и о том, на какие пять частей она подразделяется. Затем реб Довид начал переводить с иврита начало первой главы, слово за словом. И я впервые в жизни узнала, как выглядит первая страница Тании, держа в руках эту книгу с таинственными буквами и пытаясь постичь ее Б-жественный смысл.

Реб Довид говорил просто, но слова складывались в мелодию. Во всяком случае, в моих ушах.

Заклинают его (человека): будь праведником и не будь грешником. Так написано в Талмуде. Если сказано будь праведником, то зачем еще раз повторять другими словами то же самое – не будь грешником? Быть может, это не просто повтор? Что скрывается за этим кажущимся многословием? На самом деле, речь идет о двух возможностях. Первая – Будь праведником. Это – как бы программа-максимум. А вторая – Не будь грешником, это – программа-минимум. Как назовем человека, который не грешник, но и не праведник? Назовем такого – Средний, на иврите – Бейнони. Значит, существуют три статуса: праведник, грешник и Бейнони. Герой книги Тания – это именно средний, то есть Бейнони. Человек, потенциал которого не предполагает, что когда-либо он сможет стать абсолютным праведником, разве что случится чудо. А в реальности его выбор заключается в том, чтобы предпочесть путь Бейнони пути грешника. Кто же его заклинает и при каких обстоятельствах? Заклинает ангел. Слово заклинает может быть истолковано в переводе с иврита и как насыщает, снабжает всем необходимым. Душу, которая готовится спуститься в этот мир, специальный ангел заклинает избрать путь Бейнони, а заодно и оснащает нужными для выполнения этой задачи душевными силами.

Урок закончился. Сара с Дорой тут же принялись о чем-то шептаться, и я не стала им мешать. Да мне и не хотелось ни с кем разговаривать. Иногда человеку лучше побыть наедине с собой, чтобы не выплескивать информацию и эмоции наружу, а, наоборот, углубиться, погрузиться в свою же собственную обновленную душу. Я вышла из синагоги, миновала Вышеславцев переулок и побрела по широкой заснеженной улице, осмысливая услышанное.

События последующих трех-четырех дней дали мне еще большую пищу для размышлений.

…Стояла мощная, нахрапистая зима. Москва как раз на той неделе содрогалась в конвульсиях денежной реформы. А солнце светило себе, как будто ничего не замечало: ни сорокаградусного мороза, ни того факта, что старые денежные знаки – сто, пятьдесят и двадцать пять2 рублей – были внезапно отменены правительственным указом.

Люди бегали со своими сбережениями как безумные, пытаясь поскорее избавиться от устаревших купюр, обменять их на новые. А в сберкассах стояли очереди как в войну – за хлебом. И, когда рабочий день подошел к концу, кассирши хладнокровно захлопнули окошечки перед самым носом у многочисленных трудящихся – рабочих, крестьян, прослойки интеллигенции, и представители всех этих неантагонистических составных частей советского общества либо возопили к небесам, либо выместили обиду в кулачном бою, либо упали в обморок… Были и такие, которые скончались в тот же день от инфаркта, переволновавшись. Шутка ли? Все накопленные деньги, которые человек не успел обменять, превратились в прах!

Вчера еще можно было за эти бумажки купить многое, даже чью-то, скажем, совесть, если пообещать (как тот же Лях) много денег. Для скольких людей эти крупные купюры были божком! И вот – божки повергнуты в прах… Тяжелое переживание, а?

А в синагоге Марьиной рощи никто не суетится, не волнуется.

Евреи сидят себе над книгами. Тора ведь – вечная ценность, никто и никогда ее не отменит… Заклинают его: будь праведником и не будь грешником… Кто заклинает? Ангел. Когда заклинает? Перед тем, как душа спускается в этот мир… У меня (в русской части моего я) в очередной раз возникает мысль, что, пожалуй, к таким евреям – духовным, кристальным – и я хочу относиться. Хочу, чтобы они считали меня своей. Буду с ними, потому что их путь – прямой. Хочу быть чистой и ходить прямыми путями. Слышишь, Г-споди? Чистой! Ходить прямыми путями! Если уж не дано мне быть праведником, так буду хоть этим, как его называют… Бейнони!

14. Крылья

…Тетя Мила жарила котлеты, предварительно вымочив фарш в молоке, и я, уже знавшая от Сары о еврейских правилах кошерности, упорно сидела в гостиной за пианино и не желала даже показываться в кухне, придумывая, как объяснить тете свой отказ от еды.

Есть эти котлеты я, конечно, была не в состоянии. Но котлеты – это еще что! Суббота в квартире с работающим телевизором для человека, который пытается ее, эту субботу, прожить по-еврейски, – сущее наказание.

И еще одна вещь с некоторых пор мешала мне даже больше, чем телек по субботам и некошерная еда. А именно – то, что и тетя Мила, и члены ее семьи называли меня моим простым, а не еврейским именем. А мне было так необходимо слышать все время – Эстер, Эстер! Имя ведь служит каналом жизненной энергии для еврея. Так мы учили по Тании.

Однако я ничего не говорила тете Миле о своих синагогальных увлечениях из простых соображений такта: ее муж, дядя Сережа, был русским военнослужащим, человеком явно не симпатизировавшим еврейству (когда в том году по радио передавали сводки событий войны в Персидском заливе, он даже выражал удовлетворение от того, что Израилю приходится туго).

Надо бы спросить реб Довида, как мне быть – как соблюдать субботу, как реагировать на непонимание родственников, чем питаться… Я ведь хочу все-все выполнять и ничего не нарушать из того, что написано в Торе.

На одном из первых уроков по книге Тания он объяснил нам, что в обывательском сознании обычно грехи разделяются на тяжкие и легкие. Легкие, думают люди, иной раз не страшно и позволить себе.

На самом же деле эта дифференциация обманчива. Хасид – то есть человек, старающийся выполнить волю Б-га самым наилучшим образом, – не должен быть расчетливым. Не важно, выражается ли воля Всевышнего в сложном или простом, одноразовом или постоянном, этическом или сугубо материальном повелении, – нет, в общем-то, для нас никакой разницы. Важен лишь сам факт Б-жественного желания.

Поэтому, говоря о грехе, мы не определяем его как легкий или тяжелый. В любом случае это – отрыв от Б-жьего желания.

– Но мы говорим, конечно, – добавил реб Довид с мягкой улыбкой, – о сознательных нарушениях. В нашем же поколении и особенно в этой стране евреи так мало знают о Торе, что вряд ли можно кого-то обвинить в сознательном ее нарушении.

– А если нарушаешь несознательно, – спросила я, – то тогда все в порядке?

Реб Довид ответил вопросом на вопрос:

– Ты хочешь, чтобы Всевышний присутствовал в твоей жизни?

– Конечно.

– Тогда тебе следует изучать Его Тору и заповеди и соблюдать их. И стараться, чтобы вся жизнь была проникнула сознанием этого. Бессознательная жизнь – это не для еврея.

– А сколько их всего, этих заповедей?

– 613.

– Батюшки! Это ж ужас сколько!

– Хотите, расскажу вам историю? – сказал реб Довид интригующим тоном.

Мы хотели.

– Так вот, жил был голубь. Самый первый голубь на свете. Сотворил его Всевышний, как и всех птиц, в пятый день Творения. Голубь по каким-то причинам не получил крыльев и не мог летать. Ему было трудно убегать от врагов, и был он такой маленький, что ему все время казалось, что кто-то на него наступит. Пришел он ко Всевышнему и стал жаловаться. Тогда Всевышний дал ему крылья. Через два дня голубь опять пришел и сказал, что с этими тяжелыми перепонками ему стало еще сложнее убегать от врагов. Зачем же ты волочишь их по земле? Ведь это крылья, они для полета! – сказал Всевышний. И голубь научился летать.

Так и заповеди. Они тяжелы лиша тогда, когда не понимаешь их предназначениия. А когда твое сердце раскрывается, заповеди становятся крыльями, которые возносят тебя вверх.

Вот почему я видела во сне Ребе и взлетающих по его указаниям людей! – подумала я, вспомнив о своем сне, – Оказывается, крылья – это заповеди! А Ребе учит евреев тому, как с помощью этих крыльев летать… …Жена реб Довида, Шуламис, показалась на пороге женского отделения синагоги, держа за руки двоих детишек. Увидев папу, они сразу же забрались ему на колени и радостно загалдели. Урок реб Довиду пришлось закончить чуть раньше времени. Мы с Сарой и Дорой попрощались и удалились, поцеловав мезузу.

Природа пробуждалась, мартовский снег розовел в закатном солнце, голые черные ветви деревьев четко вырисовывались на фоне чистого вечернего неба.

Все обычные люди ходили в кино, театры, парки, на дискотеки. Слушали музыку, наслаждались жизнью. На то и весна, чтобы трепетать, волноваться, предчувствовать любовь… А мы, спрашивается, что – не люди? Все человеческие порывы для нас – грех?

Как бы угадав мои мысли, Дора взяла меня за руку, другой рукой приобняла Сару и весело спросила:

– Девчонки, вам замуж не хочется?

15. Женские разговоры

– Замуж? Ну, вот еще, – смущенно ответила я.

Сара заулыбалась.

– А я, например, очень даже хочу, – сказала она откровенно, – только меня наши, местные парни совсем не интересуют. Мне бы хотелось стать женой иностранного раввина. И жить в Америке или в Израиле.

– Неплохо, – поддержала Дора, – а мне пока что надо закончить все дела с разводом, и тогда можно будет думать о чем-то новом.

– А почему вы разводитесь, Дора? – осмелилась спросить я.

– Как сказать… мы давно уже не вместе, – неопределенно ответила она, – а официально еще не развелись. Мне для этого придется специально в Минск ехать.

Мы дошли до метро Новослободской.

– Пошли ко мне, поужинаем, – предложила Дора.

Сара, видно, часто бывала у Доры, потому что сдержанно приняла приглашение и лишь добавила:

– Когда придем, я там у вас минху помолюсь.

И действительно, когда мы пришли в Дорину квартиру, она сразу же раскрыла Сидур и стала читать дневную молитву возле стены.

Я удержала себя от желания во всем ей подражать. Принялась разглядывать плакаты с видами Израиля на стенах, портреты Ребе, альбомы, книги… все, что так явно определяло Дорину квартиру как еврейскую. И мезузы у нее тоже были, прямо-таки на каждом дверном косяке!

А в кухне четко разделялись молочные, помеченные голубой краской, приборы от мясных, на которые был нанесен мазок красной. Это была поистине кошерная, святая, еврейская кухня!

Мы втроем уселись доедать оставшийся с шабоса куриный холодец, и я спросила Дору:

– А каким образом кур делают кошерными?

– Для этого нужен резник, шойхет. К нам иногда из-за границы приезжают специальные посланники и зарезают сразу помногу кур.

– Как раз к Пуриму должны опять приехать, – добавила Сара, – сто пятьдесят кур забить обещали. Только не пугайся: знаешь, кому придется их ощипывать и потрошить? Нам!

Я и не испугалась, для меня звучало не страшно, а очень даже интересно.

…За чаем мы с Дорой и Сарой обсудили международное положение. Ситуация в Израиле была очень напряженная. Еще в декабре начались угрозы Хуссейна подвергнуть Святую Землю бомбежке и газовой атаке. Дора, однако, сказала, что все хасиды Ребе полны абсолютной уверенности в благополучном исходе. Израиль – самое безопасное место на земле, – объявил Любавичский Ребе, – все, что произойдет в ходе конфликта, послужит лишь доказательством неприкосновенности евреев.

16. Пуримские куры

…И Сарино провидение сбылось: во дворике синагоги заквохтали забиваемые спокойным и умелым шойхетом куры, а мы должны были их, еще теплых, ощипывать. Поскольку шел снег, перья, кружась в воздухе и приземляясь, сливались с ним по цвету.

После ощипки надо было немедленно приступать к разделке. К нам подошел высокий, богатырского сложения рыжий человек по имени реб Борух и стал показывать, как и что следует отделять.

– Вот это – легкое. Это раввин должен проверить. Это – зоб. Яички положим в сторонку. Кишки – в мусор. Сейчас реб Довид придет, будет вами руководить. Руки-то мерзнут?

Реб Борух не ограничился этой сочувственной репликой, а тоже вооружился ножом и, не опасаясь за свой талмид-хахамовский авторитет (а он, по отзывам Доры, был весьма выдающимся талмид-хахамом – знатоком Торы), принялся работать вместе с нами.

Рыже-седая борода его была полна снежинок, большие руки покраснели от мороза. Хорошо еще, что у него была теплая шапка-ушанка.

Реб Довид, в такой же шапке, подошел к нам и занялся осмотром куриных зобов, желудков и легких.

– Эта курица – трефная. Пятно видите какое темное! Положите в пакет, можно на рынке продать, – комментировал реб Довид. – Борух, ты сегодня радио слушал?

Наш добровольный помощник молча кивнул.

Реб Довид, перебирая куриные желудки и зобы, говорил:

– В Израиле всем выдали противогазы, народ прячется по бомбоубежищам. Боятся, что Хуссейн перейдет к химической атаке.

Это мы знали. Интересно, что реб Довид собирался добавить к уже известному? Тема была такая животрепещущая, что я даже слегка порезала палец ножом, напряженно ожидая, что он скажет.

– Что-то новое от Ребе? – нетерпеливо спросил реб Борух, – был факс из Нью-Йорка?

– Да, новое. Такое новое, что закачаетесь, – реб Довид торжественно потряс бородой. – В это воскресенье к Ребе подошел американский офицер, еврей, и получил на свои вопросы такой ответ… Мы замерли с ножами в руках и уставились на таинственно замолчавшего реб Довида.

– Ребе сказал, во-первых, что Израиль – самое безопасное место на земле… – Это Ребе и раньше говорил, – перебила Дора.

– …И что никто не пострадает от взрывов… – Ясное дело! Уже столько чудес было… – …И что война закончится в Пурим, – спокойно-решающе поставил точку реб Довид.

В Пурим? Да это же на следующей неделе! Мы с Дорой и Сарой переглянулись. Вот счастье-то! Дай Б-г, чтоб это пророчество сбылось!

А реб Довид уже переключился обратно на кур и, как назло, объявил некошерными целых две… – Батюшки, когда ж мы это все закончим? – заунывала я, окинув взглядом горы кишок, яичек и тушек.

Пальцы мои были грязные, противно-скользкие и к тому же замерзшие.

– Иди погрейся минут пять в помещении, – сказал добрый реб Борух.

Так я и сделала. А зайдя в синагогу с черного хода, увидела возле склада нечто, вселившее в меня оптимизм.

Грузчики вносили на склад ящики с продуктами, и моего знания английского языка хватило, чтобы прочесть на ящиках слова Кошерный сыр! Это после целого месяца, когда я, узнав о том, что магазинный сыр некошерен, вообще его не ела… И вот, через месяц мужественного воздержания, выясняется, что на свете существует кошерный сыр! И что – более того, он уже поступил на склад!

Понятно, что я побежала доделывать куриную работу с живостью и поспешила обрадовать Сару с Дорой сообщением о прибытии сыра.

Они оживились, а реб Борух остался невозмутим – наверное, материальные блага его вообще не трогали, – зато он обратился с предложением к Доре, проявляя заботливость и чуткость:

– Может, вы теперь пойдете погреетесь?

От меня не ускользнуло удовольствие Доры, которая точно расцвела под влиянием душевного тепла, исходившего от реб Боруха.

– Да, пожалуй, – сказала она и пошла мыть руки.

Вот бы они подошли друг другу! – сообразила я. – Реб Борух, видно, одинокий, недаром он в синагоге целыми днями. А Дора оформит свои разводные дела, и им можно будет пожениться… Потом я посмотрела на Сару и занялась продумыванием вариантов ее устройства, одновременно потроша курицу.

Кажется, я понимаю, почему Саре так хочется выйти замуж и уехать за границу, – догадалась я, – ведь в цивилизованной стране ей не придется разделывать кур вручную! Как интересно поворачивалась моя судьба! До 18 лет я в жизни не приготовила ни одного блюда, кроме яичницы. Мама меня не загружала никакими домашними поручениями – хотела, чтобы я раскрывала исключительно свой интеллектуальный потенциал и свои музыкальные способности. А тут, в синагоге, в центре еврейства, являющегося духовной колыбелью всей мировой культуры, вручили мне безо всяких церемоний курицу и – как хочешь, так ее и потроши!

…Если учишь книгу Тания, то такой поворот дела вполне понятен. Всевышнему ведь, как там написано, не достаточно оставаться Владыкой только в высших мирах – среди ангелов и чистых душ… И даже властвовать умами гениев и праведников Ему мало. Он хочет присутствовать в людской повседневности, пронизывать Собой все мельчайшие детали быта. Если потрошишь курицу, делая ее тем самым кошерной, – то вершишь Б-жественное дело, даешь Всевышнему возможность раскрываться в этом мире.

В моей жизни теперь не проходило ни дня без посещения синагоги, без дружеского контакта с Сарой или Дорой, без беседы, хотя бы краткой, с реб Довидом или реб Борухом. В этих людях – точнее, в том, как они себя вели, – было столько интересного, поражавшего меня своей новизной, абсолютно иным, нестандартным, подходом к любой житейской вещи, что я спрашивала и переспрашивала их обо всем бесконечно.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Имеется в виду местечко под Смоленском, где долгое время находился центр Движения Хабад. Слово Любавический стало впоследствии синонимом слова Хабадский, хотя изначально Любавич – это географическое название, а слово Хабадский означает принадлежность к организации Хабада.