Алхимик. Повести и рассказы

– А намеднись из автомата стреляли по крышам! Представляете? Я позвонил, приехали с местного отделения и сказали по-дружески: ты бы лучше, папаша, звонил в Москву, а то нам тут как-то не с руки… А эти ребятки, ну те, что стреляли, приехали на следующей неделе в моё отсутствие и набили морду моему соседу, чтоб, значит, не дёргался больше к телефону. А? Каково! Я уж не стал ему говорить, кто звонил…

Ночью проснулся от шороха – это «вахобит» мял в ладонях что-то шуршащее.

Погоди-ка, сказал себе Виктор Палыч: это шуршание почему-то напомнило ему, как он у себя на работе в тот самый именно злополучный день, когда попал в больницу, спорил – да ещё как спорил! – о том, стоит ли возвращать в нашу современную жизнь институт дуэли. Бог его знает, с чего спор начался, однако Виктор Палыча он задел за живое. Он страстно утверждал, что дуэль помогла бы восстановить в обществе понятие чести и достоинства. Причём искренне в это веря.

«Ну да, и что? К чему это?..»

И опять что-то такое из тумана прорезывается… «Может, это во мне запрограммировалось?.. и подсознание выбрало вариант… Вариант чего? Чушь какая-то!.. Хотя почему нет? Хотя что-то опять типа гипноза… Самогипноз! Или вспышки на солнце, чёрт бы их побрал!.. Скажи лучше, что был пьян и ввязался в какую-нибудь ерунду… из-за бабы, например. Ну, значит, дурак. Ну, теплее».

Ну не чепуха! Однако мысль засела… так что даже стала злить.

– Эй, вахобит, кончай шуршать!

«Вахобит» притих, но ненадолго, потом глухо откликнулся:

– Ты чего, мудрёна вошь, на меня вагоном прёшь!

«В самом деле, ненормальный!.. Впрочем, я тоже, кажется, не очень… Действительно, либо мозги набекрень, либо уж не знаю что… дуэлянт нашёлся!»

Однако раздражение словно прочистило мозг, и он вспомнил… впрочем, вспомнил или вообразил – на этом не стал задерживаться, так как версия показалась знакомой, и, стало быть, выглядела правдоподобной.

Он вновь находился в электричке. Ему приглянулась женщина на крайнем сиденье у выхода. И он время от времени смотрел на неё и пытался угадать её характер. Он даже подумал, хорошо бы найти повод и заговорить с ней, как… эти, что ввалились из тамбура, грубо задели её, а затем и припечатали словцом… Нет, он не вскочил, не вступился тут же, но… задохнулся возмущением и его проняла дрожь, и он не мог понять, трусит он или негодует (всё же, наверно, он не рыцарь, и эта обидная мысль впилась в мозг, стала точить, уедать). Электричка останавливается, и все толпятся на выход, чтобы пересесть на другую. Виктор Палыч тоже выходит на перрон и сразу видит ту компанию под фонарём…

Он даже не понял, как очутился рядом, даже опешил от столь фантастического перемещения, затем, однако, подходит – точно сомнамбула! – вплотную к этому… лицо никак не вспоминается… и отчётливо говорит:

– Я тебя вызываю.

Мужик прищурил один глаз на подошедшего: очевидно, не понял юмора. Виктор Палыч подождал секунду-другую и влепил пощёчину.

– Дуэль! Я тебя вызываю. Уразумел теперь? – но так и не дождался ответа: мужик и его дружки стояли, точно оглоушенные. Виктор Палыч развернулся и отправился к скамье, где оставил свою сумку. С шипением распахнулись двери подошедшей электрички.

В вагоне к нему подошёл парень и, пригнувшись, сказал на ухо:

– Ты, кажись, кого-то вызывал… пройдём…

Подвинув по сиденью к окну свою сумку, Виктор Палыч загипнотизировано последовал за парнем.

Последующие дни Виктор Палыч возвращался мыслью к невероятному открытию – дуэли, и сетовал: «Ну не дурак?!. Точно, шиза проклюнулась! Дуэль! – в наш-то век… Ну ладно бы пьян!.. Нет, это я чтой-то загнул, насочинял». Правда, особо зацикливаться на этом ему не позволяли соседи по палате…

На место «вахобита», отлынивавшего от лечения, поместили хохла, упавшего с крыши и получившего такой же перелом, как у Скомороха с Герцогом.

– Так! – возликовал Митя. – В нашем полку прибыло.

Тут же возникла дискуссия на тему:

– Кой хрен надо было вам отделяться от нас, если вы к нам же и прётесь после этого в поисках работы, а? – герцог привстал на локтях. – Скажи-ка вот мне, хохляндия?

– О-о! – простонал новоприбывший хохол. – Я-то тут причём? Спроси у политиков.

– Э-э, нет, мы у тебя спрошиваем! – поддержал герцога Скоморох. – Расценки нам вы сбиваете! А строить не умеете, как следует! С крыши он свалился! Так тебе и надо.

– Погоди, – перебил герцог. – Вот я вам расскажу, как я к сестре ездил о ту пору, горилку пить. Петро, её мужик, о-ох бандюга… – герцог потряс кулаком, выискивая подходящее слово. – Ну вообщем, я ему ка-ак вмазал!..

– И что?

– А он… там такая сковорода с ручкой… хватает её и по лбу меня! Фах! Я с копыт.

– Ну?

– Всё.

– Да? А кто за бутылкой побежит? Без неё нам всё равно не разобраться. Романтик, тебе когда костыли принесут?

Можно много чего ещё рассказывать о тех днях, что Виктор Палыч провёл в больнице, и, в общем и целом, скучно не покажется, но и весело никому особо не будет. Так, развлекали друг друга, как могли. Однако рассказ наш совсем о другом и заканчивается таким образом.

Полгода спустя Романтик (прошу прощения – вырвалось невзначай: к этим прозвищам так быстро привыкаешь!) … Виктор Палыч ожидал на платформе электричку; облокотясь на ограждение, курил. Мимо прошёл мужчина, показавшийся знакомым. Виктор Палыч, докурил, потушил окурок о край урны, поглядел в спину уходящему и, не успев ещё отдать себе отчёта в причине побуждения, пошёл следом. Мужчина остановился, повернулся лицом, Виктор Палыч приблизился вплотную и неожиданно для себя произнёс:

– Ну… что… дуэль?

На скулах знакомца обозначились желваки. Несколько секунд он покусывал нижнюю губу и вздрагивал прозрачными льдинками зрачков. Затем сделал быстрый шаг назад и, будто в тысячный раз – так это у него легко, заучено получилось, – перемахнул ограждение… Виктор Палыч проводил убегающего взглядом до автобусной остановки, где тот и смешался с толпой, притопнул всё ещё побаливающей ногой (не догнать, да и не в этом дело), сплюнул. Только войдя в вагон и усевшись на сиденье у окна, за которым по-зимнему начало пуржить, он ощутил страшную усталость. «А ведь была весна… Шесть месяцев как корова языком!.. А с какого рожна?»

«А может, этот тип решил, что я ненормальный? Проще удрать, чем связываться… Н-да, может, я и романтик, но явно последний… ну или предпоследний».

Короче, как ни поверни, а загадка так и осталась для Виктора Палыча неразгаданной.

Опять двадцать пять

«Главное в таком мероприятии», – загодя напомнил себе Виктор Васильевич, – это вовремя слинять». (Ну, сбежать то бишь).

Он, видите ли, всего лишь неделю назад вернулся к жене из продолжительного отпуска… Короче, вновь сошлись. И это обстоятельство надо было бы закрепить хорошим поведением на встрече Нового года. А для этого надобно, что ли, заблаговременно вернуться хотя бы и помочь в сервировке стола… Поэтому Вэ Вэ – мы так, для краткости, будем звать нашего нового знакомого – быстренько, в первых рядах служебного застолья блеснул красноречивым спичем, пропустил пару-тройку рюмок и под шумок – сперва в туалет, затем в гардероб, а уж затем легче лёгкого – летучим пёрышком – в парадное офиса, а там и на электричку.

Город бурлил, пах ёлками, мандаринами и чёрт знает чем ещё, люди метались озабоченно, но целеустремлённо и беззлобно, в предвкушении продолжительного веселья. И Вэвэ, подчиняясь ажиотажному настрою народонаселения столицы, зажёгся тем внутренним нетерпением – удалось, удалось ему первое задуманное действо – слинять вовремя, значит и всё остальное будет в аккурат! – устремился к намеченной цели.

В электричке поначалу было битком – в сам вагон не протолкнуться. Вэвэ даже не рискнул закурить в тамбуре, но где-то за Долгопом слегка рассосалось, и он с удовольствием затянулся (убегая от застолья, он даже в туалете не курнул, боясь, что его поведёт, – вот нужда так нужда, не правда ли?). Тут он себе позволил раскрепоститься. А что? – до дому уж недалече, да и выпитые рюмки как-то выветрились. Надо тут к слову заметить, что Вэвэ был не столько слаб в ногах при подпитии, сколько, наоборот, его начинало затягивать, образно выражаясь, в водоворот капризных событий…

Вот он закурил, затянулся, стало ему хорошо, приятно, он тепло посмотрел на свою дырявую сетку, из которой торчал банан, отщепясь от остальных своих жёлтых собратьев, и виднелась серебряная головка шампанского. И всё бы хорошо, не будь вот тут же рядом в тамбуре этих юных сквернословов, в сущности уже не пацанов, потому как усатеньких, но почему-то до сих пор вот эдаких-разэдаких… Всего больше Вэвэ раздражал не сам факт сквернословия, а его беспочвенность, отсутствие необходимости в применении. Ладно, когда человек исчерпал весь свой обиходный словарь, а воз, как говорится, и ныне… ни с места и всё тут: ну не доходит до энтой треклятущей лошади, как прям до жирафа! Ребята как бы самоутверждались друг перед другом, хотя, повторим, имели давно уж крутые плечи и бритые подбородки.

А, чего там! – Вэвэ отвернулся. – Инфантилизм косолапый он и в наш век себя не исчерпал.

Но в эту минуту вошла женщина и, точно с испугу, ахнула, присела даже:

– Ой, батюшки мои! И что это вам, ребята, так нравиться выражаться? Ну понимаю, среди своих там где-то, не в общественном же месте… Да так грязно!.. Уж я привыкшая-привыкшая, и то уши вянут… Напугали!

– Заткнись, старуха! – мгновенно отреагировал один. – Напугаешь тебя, как же, колотушку такую!

И ведь что удивительно: «старик, старуха» – так и к друзьям обращаются, нормально всё. Подросток – к подростку, молодая – к молодой. Но когда вот так – юнец-паршивец – к пожилой женщине… Тут-то Вэвэ и не смог утерпеть.

– Опять двадцать пять?!. Ох, и гад же ты ползучий! Как вот наверну по башке, чтоб язык свой поганый прикусил!

Он, конечно, и не собирался наворачивать, даже сетка в руке не шелохнулась, он взъерепенился просто потому, что душа не вытерпела, нутро перевернулось: праздник ведь, да какой! – Новый год через пару часов! И такой смрад наркоты… или чего там ещё может быть? А если даже без дурмана они так-то ворочают языком, то… ещё хуже. Бес их разберёт! Значит, в голове у чижика механизм сломан. Сломался механизм, не починишь – то бишь не перевоспитаешь игрушку заводную…

Но все эти сумбурные мысли полетели вон, потому что Вэвэ получил удар сбоку и мысль сверкнула уже другая: почему это его всегда-то норовят ударить сзади или сбоку? Такая вот глупая мыслишка промелькнула, успела-таки суетливая прошмыгнуть мышкой пугливой, он не обратил на неё особого внимания, он уже махал руками, отбивался ногами, очутясь на полу, а потом уже вовсе ни о чём уже не думал… думательный попросту аппарат отключился.

Очнулся уже в вагоне – и странно, пустом совершенно вагоне – свет какой-то такой тусклый – женщина рядом только и сидит, бубнит чего-то, Вэвэ напрягся, вслушался.

– Я вас немножечко почистила. Вот. Больше как-то не оттирается.

– Ничего, мамаш. Скоро Лобня-то?

– И, батенька, уж Вербилки пролетели. И зачем вы с ними связались? К таким беспочвенным и с лаской без пользы…

– Риторический вопрос, мамаша, зачем. Вы-то зачем?.. Зачем нужны рельсы трамваю?

Женщина всхлипнула.

– Чего? Тоже проскочили свою станцию?

– Я-то как раз и нет. Мне на Большой Волге.

– Вот там и переночую. Я там как-то был, занесло по работе да припозднился… рыбаки там ночь сторожат, а поутру на лёд. Не впервой, короче.

– Нет уж, ко мне пойдём, милок.

Вэвэ внимательнее вгляделся в женщину: стара. Усмехнулся. Не получалось романтики.

– А интересно, в обратную сторону паровозик будет ещё-то?

– Я, право, батюшка, и не знаю. Редко езжу. Это уж к празднику решилась в столицу – капустку кислую продала, морковку, всё внучатам на гостинец какой-никакой. Дочка-то без мужа да без работы… Сократили, говорит. – И вздохнула тяжко. – Сойти хотите? Лучше не рысковать. Если уж будет, с Большой Волги и поедите. А то на морозе по перрону… не везде тутотко есть вокзал. Простором задувает…

Так вдвоём на целый вагон они и доехали до места. Вышли, и женщина побежала узнать насчёт расписания электричек.

– Вы тут побудьте, а то вдруг пойдёт. А я посмотрю и за вами вернусь.

И едва она растворилась в сумерках пристанционного освещения, перед Вэвэ возник милиционер под два метра ростом, и дядей Стёпой можно назвать и Малыш – тоже недурно прозвучит. А видок у нашего Вэвэ – представляете: как из стиральной машины – жёванный-пережёванный… Точнее, из бетономешалки. Ребятки-то ноги не вытерли, когда пинаться вздумали.

Спрашивает Малыш участливо:

– Ну и чего такой?

– Какой?

– Извазюканный.

– Да так, браток.

Он к нему действительно как к братку, к сынку, парнишка молодой, хоть и здоровенный. А того, видать, заело эдакое обращеньице.

– Ваш паспорт позвольте.

– Это вы не по адресу. Вам нужно в паспортный стол…

И ведь не со зла опять же брякнул, скорее, наоборот – от внезапного чувства приязни, от расположения. И откуда, чёрт возьми, что берётся – и злость необъяснимая, и приязнь неожиданная! – поди-ка разберись, когда тебе по голове настучали уже и хорошо настучали. Но парняга-Малыш опешил. Тогда Вэвэ прибавил, чтобы слегка сгладить невыгодное впечатление:

– Странно всё-таки. Я думал, только в нашем городе затруднения с бланками. Оказывается, и у вас та же картина. – После чего габаритный милиционер и сказал, он уже, знать, успел обидеться:

– Пройдёмте, гражданин.

Не берусь утверждать, что у молодого человека в милицейской форме нелады с юмором. Попросту юмор Вэвэ несколько специфический. Например, однажды на него «наехал» лучший друг – ситуация наиглупейшая (друг перепил, замахнулся бутылкой, Вэвэ тогда оцепенел не столько от угрозы физической расправы, сколько от несправедливости, потому что не имел никакого отношения к тому, в чём его обвинили), и тогда Вэвэ захлопал глазами, зашмыгал носом и детским обиженным голосом произнёс:

– Папе скажу! Он тебе задаст!

От такого поворота приятель так же вот опешил и – что удивительно – мигом остыл.

Ну, пошли. И без того настроение поганое, а тут ещё это – привяжутся – не отвяжутся, последние деньги из кармана выгребут, как давеча, а уж в таком виде точно в гадюшник загонят, не то что первого – пятнадцатого едва ли выйдешь. Вот те и сервировка стола. Праздник души и сердца. Прощай доверие и почёт в семейных пенатах. Думал так примерно Вэвэ, шагая обок с громоздким парнягой, а сам косил по сторонам: нельзя ли рвануть в какую-нито подворотню. Глядь, чернеет шагах в пяти колодец открытый. И размышлять-то уж некогда. Свет от фонаря высветил верхнюю скобу – стало быть, есть за что зацепиться. Только б ноги не поломать… И – сиганул. Сам даже восхитился прыти своей. Да как удачно ведь – не будь выпивши да побит, обязательно б чего-нибудь да вывихнул. А тут – скользь и уже висит на руках, да ещё пониже на скобу перехватился.

– Э, батя, ты что, очумел?!

Молчок.

– Хорош притворяться. Дури много? Я ж тя всё одно достану. За шиворот выволоку, сморчок ты этакий. Ну! – И он действительно ухватился за воротник, но одной рукой, не двумя – из опаски, вероятно, самому сгрохотать, да и запашок из колодца – отпрянул даже.

Молчок.

– Ну и падла! – парень оторопь утратил, досадой наполнился. – Вылазь по-хорошему, не то каблуком щас по пальцам потопчу! Слышь? Так дальше и полетишь в канализацию.

– Послушай, можно вопрос? – подал голос Вэвэ.

– Чего?

– Вопрос.

– Ну, валяй, – и вновь в голосе парня прозвучала растерянность: молодой ещё, неопытный, не успел нарастить панцирь из толстой кожи.

– Почему вы, молодые люди, всё время перескакиваете сразу на децибелы?

– На что, на что? – заорал Малыш, сообразив, что над ним ещё и подтрунивают.

А под ногами у Вэвэ булькало и вонько так пахло, до тошноты.

– Ага! – сказал тут парень. – Ладно. Душок тебе, знать, по нраву, ладно. Щас мы тебя прикроем, чтоб не убёг. А пока я хожу за подмогой, ты понюхай, поню-юхай!.. – И над головой у Вэвэ заскрежетала чугунная крышка.

Потерплю немного и вылезу, решил Вэвэ упрямо, всё равно вылезу живой и невредимый, всем вам на зло, гадам-паразитам! Решить-то он решил, да что-то больно невмочь стало – такой охватило вонью, что он чуть ли не взлетел кверху, упёрся головой и чуть шею себе не свернул впопыхах. То ли крышка чересчур тяжеленная, то ли младой варяг нагромоздил на неё нечто из подручных средств. Ну уж нет! Вэвэ упёрся теперь не затылком, как в спешке это сделал, а загривком, упёрся так, что либо скобы под ногами заскрежетали, либо позвоночник. О-о-уф! Пошевелилась! Двинулась!

Вэвэ разгибался, словно Геракл в мифах. Но зато какой морозный воздух хлынул в его лёгкие, какая неописуемая радость охватила его… Только б другого Геракла поблизости не оказалось!

Вывалился Вэвэ наружу, оглянулся воровато, задвинул люк на горло вонючему колодцу-подонку и дунул за ближайший угол.

Там, однако, его никто не ждал к праздничному столу, стало быть, приглашения не последует. И пошёл тогда петлять Вэвэ поближе к платформе в расчёте заметить своевременно электричку, буде такая, или хотя бы ту тётку – умыться да отогреться у неё всё же теперь не помешало б…

Но стука колёс всё не доносилось, а звёзды на небе становились прозрачнее, ядрёнее, так что морозить начинало подходяще. И захотелось уже не на шутку в тепло, в домашний уют. «Однако лучше схватить машинёнку, чем воспаление…» – да денег вряд ли вот хватит. Хотя могут же попутчики сколотиться – на праздник кто только не опаздывает. И Вэве двинул в известном ему направлении. И тут – наперерез, точно грабители! – трое рыбаков с санками, к которым приторочены ящики, так резво-весело шли, подлецы, так хрустко шевелили валенками, так зычно выдыхали столбики пара изо рта, как мохнатые лошадки на марше, что Вэвэ невольно окликнул:

– На вокзал, что ль, добытчики?

– Не, – добродушно ответили маршировавшие. И так это у них получилось славно и слаженно: «Н-не – не – не!» Дескать, что ты, с ума сошёл! Мы не такие дурни – мы совсем в другую сторону!

– А чего ж так рано тогда? Обычно к утру примериваются.

– Да мы тут поблизости. Омуточек знаем.

Они, эти рыбаки, не были похожи на профессионалов, те б не ответили так, не продали так задешево своё местечко, значит – Новый год ребята двинули встречать. Действительно, как это он сразу не догадался?! Осрамился и тут. Вот незадача.

– А я вот пролетел мимо станции своей, гуляю теперь, – он вроде как прикидывался своим, наш Вэвэ. В другой раз и силком слово не выдавит, а тут само вылетело. И было, значит, в этом его слове что-то, что заставило заднего рыбака остановиться и глянуть на пролетевшего.

– Ну что ж тогда, чапай за нами, коли так.

Ох блин, и везёт дуракам, только и подумал Вэвэ о себе счастливо-счастливо. Аж в зобу спёрло от удовольствия и умиления. Не оскудела, значит, земля добрыми людьми!

Скоро и причапали. Тальничёк, закуржавевший искрящимся инеем, в ложбинке. Заливчик не то речки, не то ручья. Трое быстренько вгрызлись своими буравчиками в лёд, кинули в лунки мормышки и, как по команде, кинулись к своим сдвинутым санкам, быстренько разложили снедь свою нехитрую, бутылку достали. Раз и нолито всем. Кто-то глянул на часы: рано. И тот, что позвал за собой Вэве (который, кстати, топтался поодаль, не желая лишний раз о себе напоминать), вдруг спохватился:

– Э, мужик! А ты чегой-то, – он как бы даже икнул, – там? А ну вали сюда! – И напарнику своему: – Налей-ка этому гулёне нечаянному.

Вот таким счастливо-дурацкий образом Вэвэ держал в руках стакан в момент удара курантов. Приёмничек хрипел, подвывал зачем-то, но гимн прорезывался ощутимо, мощно, державно… И то ли от этого, то ли ещё отчего, у всех четверых навернулись слёзы.

А потом пошла всё же рыбалка. И почему она у них клюёт, и почему она у них в это время на крючок бросается, думал Вэвэ, переходя от одной лунки к другой. Он немного разбирался в подлёдном лове – сам потому что в детстве мормышничал, и летом баловался. Ноги у него всё же околели, губы одеревенели, потому он помалкивал и не лез с вопросами. А затем пришла мысль, что пора уже бежать, и не просто бежать, а прытко скакать, чтобы не замёрзнуть, чтобы не доставить хлопот благодетелям своим – замороженным трупом. И протрубив нечто невразумительное непослушным ртом, пожав всем троим руки, он кинулся наутёк по давешней тропке, и бежал так, не разгибаясь, в полупоклоне почти до самой станции. Там он, не думая ни о ком, кто мог бы ему досадить на этот раз, быстро прошёл вглубь тёмного зальчика и притулился на свободное местечко скамьи и забылся, как ему показалось, буквально минуты на три, не больше.

Но очнулся – уже светало. В испуге вскочил, глянул на часы, потому как уже почти все пассажиры покинули зал – значит, вскоре должен пойти паровоз. Посеменил к выходу, а навстречу из дверей, ахнувших морозным облаком, – собственной персоной знакомый Малыш. И неймётся ж ему дежурить ночь напролёт.

– Здрасте! А я уж думал, вы утопли в нечистотах. Совесть прям замучила.

– Ну так и пусти, раз замучила, – огрызнулся Вэвэ, но не очень зло, скорее равнодушно, потому что, во-первых, со сна, во-вторых, ослабила голосовые связки предательская дрожь отчаяния: нет, не пропустила фортуна, посмеяться просто решила, паузу лишь взяла, чтоб расслабился он, глупый. Обречённостью ослабли ноги в коленях, а то рвануть бы напролом в дверь неожиданно и, с толпой смешавшись, – да на электричку, чай не достанет, поленится, вдруг и впрямь совесть у человека не пропала окончательно. Ловит и ловит, гад, в новогоднюю-то ночь! У-у-у, ненавижу! Сил только нет разорвать на части! Убил бы, правда!

Но! Взял Малыш нашего Вэвэ под локоть и повёл… почему-то не через зал, в кабинетик свой, а на улицу. Знать, в другом месте у него кабинет, за платформой, – так подумал Вэвэ, понуро следуя в тисках молодцовой хватки милиционера. Чёрт с ним, как будет, так и будет.

И здесь – это какая-то дьявольщина, в самом деле: у Вэвэ даже рот открылся – к ним стремглав неслась та самая женщина, укутанная шалью, и похожая теперь скорее на тётку-торговку. До самой последней секунды Вэвэ не верил – мимо, может, проскочит? И обознатушки вам, ребятушки! Нет, вцепилась в свободный локоть милиционера, заговорила просительно, с позывом на истерику:

– Отпусти! Отпусти, Бога ради, человека! Он из-за меня, мож, и пострадал, а вы, как звери!

– Куда отпустить?! – вдруг тоже взвился парняга и так головой вздёрнул, что шапка съехала набекрень.

– На электричку отпусти!

– А я его куда веду?!

Пауза.

И дальше пошли втроём. Малыш дышал рассерженно, тётка придыхивала с посвистом, а Вэвэ ни дыхания своего не чуял, ни ног.

– Отпусти его, как же! – уже на платформе, отчего-то весело, сказал милиционер, – сиганёт опять в колодец. Не-е уж, прямо в вагон и засуну. И дверь посторожу, чтоб не выпрыгнул

И тётка заулыбалась, стала отряхивать Вэвэ, чего-то пришёптывая.

И действительно, только подошла электричка, Малыш быстро ввёл Вэвэ в вагон, козырнул и был таков, а тётка махала рукой в варежке с перрона до тех пор, пока Вэвэ не потерял её из виду. Только тогда в груди у него отпустила скользкая потуга на рвоту. Он откинулся на спинку, вздохнул, из дрожливой робости постарался никак не думать о происшедшем.

Побежали по вагону контролёрши. Весёлые и злые с утра девки.

– Билет!

Вэвэ сунул ей вчерашний.

– Чё ты мне кажешь?!

– А нет другого! – вызывающе-враждебно так на неё взглянул. – Вчера мимо дома проехал, вот только сейчас возвращаюсь!

Девка вдруг расплылась в лучезарной улыбке – иначе не скажешь – развернулась и пошла довольная почему-то дальше по вагону, покрикивая опять зло и весело.

Тьфу ты, ей-бо! У Вэвэ уже сил никаких не осталось, чтобы как-то отблагодарить судьбу за милость.

У своего дома он притормозил, отдышался: «О, язви мя! Кажется, добрался, – ему, и правда, ещё не верилось. – Нет, так не бывает, одна глупость на другую чтоб наезжала без передыху…»

Однако и тут его поджидала новая преграда, но Вэвэ уже примирился к превратностям и был терпелив.

Мужик распростёр объятия на входе:

– Не пущу!

– Почему?

– Выпьешь со мной – гуляй дальше! – и вытянул из кармана бутылку.

– Наливай.

Жена открыла дверь и молчком ушла в комнату. Из другой комнаты с укором глядела дочь. Ну, спросите вы хоть, взмолился мысленно Вэвэ, что со мной приключилось, не совсем же я подлая тварь! Но жена, симпатичная, в общем, и бойкая бабёнка, полностью уверенная, должно быть, в своей правоте, вышла лишь минут через десять на кухню, где Вэвэ притулился и украдкой допивал снесённые после праздника фужеры, и процедила сухо и как-то очень уж нейтрально: