Зимняя жара. Реальное фэнтези – Том III – Ложная правда

Пленник послушался его лишь наполовину. Он больше не заговаривал, но лежал с широко открытыми глазами и пялился на звёзды. Гури сам проследил, чтобы его напоили целительным отваром и обложили раны горячими листьями сонного дерева. Раны были глубокие и кровавые, такие получают не пленники, а воины в бою, из чего он мог сделать вывод, что длинноволосый успел постоять за свою жизнь и уступил если не умением, то числом. Когда он поправится, интересно будет проверить, чего он на самом деле стоит.

Замёрзшую женщину они укутали накидками, проложив горячими камнями из костра. Гури не знал, сколько времени она провела на морозе. Поначалу он вообще решил ограничиться только спасением длинноволосого, но когда потрогал красивую грудь с посиневшим соском, женщина издала слабый вздох и тем самым решила свою судьбу. В неё тоже удалось влить немного отвара, так что теперь она забылась глубоким сном, хорошо бы не смертельным, и лишь изредка сотрясалась от утробного кашля.

Ночь прошла тихо, никто в погоню за ними не бросился, шум пожарища остался далеко позади, и наутро, едва темнота разделилась на чёрные деревья и серый снег, они без сожаления забросали кострище землёй и двинулись дальше.

Раньше, до овладения Огнём, они бы не позволили себе подобной расточительности. Раньше Огонь был чудом и врагом, теперь же он превратился в доброго и послушного друга. Отныне стаи получили возможность без страха покидать стойбище и передвигаться по всему Лесу, прихватив с собой заветный сосуд с волшебной жидкостью, внутри которого слабым, но постоянным пламенем горела особая плетёная из флакса1 верёвка, горела долго, столько, сколько потребуется. От неё они всегда могли зажечь кору и развести костёр, а если кора оказывалась сплошь влажной от снега, было достаточно слегка полить её той же жидкостью, и Огонь возвращался. Рассказывали, что это была замечательная придумка Зорка. Если бы не Гел, он бы наверняка сделался вождём всех кланов. Притом, что с собой он привёл к Тикали всего лишь жалких эму-нош Фраки – иначе говоря, столько, сколько пальцев было руках у четырёх людей.

Счёта, превышающего десять пальцев, соплеменники Гури по отцу, в отличие от илюли, не знали. Зато у каждого пальца было свое имя, и самым большим числом до недавних пор считалось нош-нош, то есть «мизинец мизинцев» или «десять десятков». Считали слева направо, от мизинца до мизинца: ниш, гиш, эку, эму, герч, горч, ому, оку, гош, нош. Теперь, когда в клан Тикали влились не только Фраки, но также Гварки, Даги, Питчи и даже остатки почти уничтоженных Лопи и Олди, никто иной как Гури подсказал Гелу простой способ расширить счёт сверх десяти десятков. Гел быстро его понял и рассмеялся, сказав, что скоро, очень скоро они дойдут до великого предела – нош-нош-нош.

– Твоя жена будет жить, – заверил Гури пленника, поравнявшись с носилками и стараясь не обращать внимания на косые взгляды собратьев, придерживавших жерди на плечах. – Жара кончилась.

– Жар спал, – поправил Бокинфал, от радости готовый расцеловать этого огнеголового дикаря и хоть вечно ходить с завязанными руками. – Кто ты?

– Гури.

– Послушай, Гури, я очень благодарен тебе, всем вам, за наше спасение. Мне никогда не приходилось бывать в этих местах, но я догадываюсь, что вы несёте нас в свой лагерь. Что вы хотите с нами сделать?

– Наш вождь скажет.

– Ваш вождь? Ну, конечно, как же иначе! А его как зовут?

– Гел.

– Гел, Гел… хорошее имя. Надеюсь, что и он хороший. Он ведь не захочет нас убивать, да? Иначе зачем бы вы нас выхаживали и несли такую даль. Я ведь прав?

– Не знаю. Как твоё имя?

– Бокинфал. Обычно друзья называют меня просто Бок, я не против. А мою девушку зовут Пенни. Она спит?

– Да. Хватит говорить.

Дикарь отстал, и Бокинфал вернулся к рассматриванию заснеженных веток, проплывающих по светлеющему небу.

Совсем не так представлял он свою встречу с шеважа. Все вабоны рано или поздно думают о ней, с ненавистью или страхом. Чтобы увидеть шеважа, нужно было стать виггером и отправиться в Пограничье либо на заставу, либо в числе карательного отряда. Жившие по окраинам Вайла’туна фолдиты иногда сталкивались с ними поблизости от своих тунов, но в зависимости от численности та или другая сторона спасалась бегством. Лишь в последнее время участились случаи появления осмелевших дикарей в самых неожиданных местах, что некоторые связывали будто бы с овладением ими тайны получения, а главное – поддержания огня. Во всяком случае конца зимы многие ждали с трепетом. Ходили слухи, что шеважа обязательно воспользуются весенней сухостью и начнут жечь беззащитные постройки. Сперва ближайшие к лесу, а затем и все остальные. Вчерашнее нападение на целое поместье Томлина тому худшее подтверждение. И это сейчас, не дожидаясь оттепели! Правда, если бы не оно, ни его, ни Пенни уже на свете не было бы…

Ночью, пока его мучили и не давали толком уснуть жгучие и ноющие боли по всему телу, Бокинфал вспоминал то, что ему когда-либо доводилось слышать о человеческих жертвоприношениях. Раньше подобные вещи всегда связывались разве что с шеважа. Мол, они таким образом празднуют победы над вабонами и заодно избавляются от обузы в виде пленников. Другого от дикарей и не ждали. Потом Бокинфал услышал слова о жертвоприношении из уст фра’нимана, которого они с Валбуром пришли убивать в отместку за Феллу. Следующим был Ахим, передавший им давеча рассказ чудом вернувшегося из лагеря венедда парня, который своими глазами видел, как те расправляются с его сотоварищами. И вот теперь Бокинфал сам оказался свидетелем и почти что участником подобной расправы, причём в роли дикарей или жестоких венедда выступали те, кого он раньше без зазрения совести мог бы назвать своими соплеменниками. Примечательно, что когда он очнулся после боя с таудами, закончившимся подлым ударом чем-то тяжёлым по затылку, и увидел, что привязан к странному столбовому сооружению, а бедная голая Пенни крутится на кресте перед полыхающим костром, он даже не удивился. Каким бы странным и неприятным не выглядел Ахим, как бы ни хотелось ему не верить, он в итоге оказался сокрушительно прав: чудовищные ибри существовали, они были среди вабонов, тупых и послушных, делающих вид, будто ничего не замечают. И они действовали. Те, с позволения сказать, люди, что собрались на поминки Томлина, своими длинными носами, вылупленным глазами, отвисшими нижними губами и горестными ухмылками отличались только потому, что нужда – не то горе, не то праздник – свела их в одном месте, но ведь в обычной жизни они были рассеяны среди остальных вабонов, служили купцами, теми же фра’ниманами да и мало ли кем ещё, однако взгляд непосвященного, видя их, отказывался их примечать. Они казались частью разноликой толпы. Нужно было оказаться в отчаянном положении, чтобы как следует разглядеть разницу. Тэвил, сколько же их? Что же теперь с нами со всеми будет?

Бокинфал поёжился и растёр затёкшие руки. Спросонья его накормили, дали выпить топлёного снега, и теперь ему всё сильнее хотелось по нужде. Хорошо хоть дали мало еды, так что с желанием отлить он готов ещё некоторое время побороться. А там, глядишь, их донесут до лесного лагеря.

Он поймал себя на мысли, что не боится. Окруженный извечными врагами, он принимал это как данность. Ужас был тогда, сперва перед лицом людей Симы, а потом у столба, когда ты безпомощен, предан и, чтобы выжить, вынужден убивать своих же братьев. Здесь его самого могли убить в любой момент и бросить куда-нибудь под куст, как лишний хлам, но он переживал только за Пенни, которую со своих носилок не видел и не слышал. Эта мысль не давала ему сомкнуть глаз, и он продолжал щуриться в проясняющееся голубое небо, по которому скользили хищные птицы, почувствовавшие скорую лёгкую добычу.

В какой-то момент ему вспомнился Ротрам, он не понял, почему, но образ вернулся, и Бокинфала зябко передёрнуло. Если поставить этого почтенного торговца оружием и содержателя их нынешнего виггер’гарда рядом с уродливыми образчиками ибри, его насмешливые и немного грустные глаза навыкате окажутся им сродни. Неужто это означает, что Ротрам тоже из их породы? Ведь глаза у него голубые, а не тёмные. Но при этом у него густые и вьющиеся, хотя и седые нынче, волосы, а выдающееся брюшко вызывает некоторые сомнения в легендарной боевитости. Ихи хама маха хам, послышалась Бокинфалу фраза из выкрикиваемых Йеддой. Вот бы произнесли её перед Ротрамом и посмотреть, поймёт ли он сказанное!

Носилки прибавили ходу. Так обычно бывает в двух случаях: когда объявляются преследователи или когда до конечного места остаётся совсем ничего. Вот бы узнать, насколько далеко они теперь от Вайла’туна. Зимой быстрой ходьбе мешает снег, однако дикари должны были привыкнуть к нему. Иначе они не смогли бы охотиться и поспевать за добычей. Конечно, можно весь день просидеть в засаде и ждать появления оленя или кабана, но едва ли их на это хватит. Его знакомые охотники давно пользовались для таких случаев снегоступами, плетёными рамками, которые надевались на подошвы сапог и позволяли ходить по снегу, почти не проваливаясь. Если дикари додумались до приручения огня, они не могли не подсмотреть и другие средства, которыми были вооружены их враги. Хотя, какая в этом всём теперь разница?

Важно, оставят ли их жить или поступят так, как всегда поступали с пленниками? Всегда ли? Откуда он взял, что их непременно убивали? Из рассказов других. Может быть, это такие же побасенки, как те, которыми их всех прикармливали раньше, когда считалось, что, кроме вабонов и шеважа, в Торлоне нет никого. Но тогда откуда же взялись эти венедда? Или про них забыли? А предок нынешнего лекаря из замка… как его… Мунго, который прибежал к ним позавчера и попросил побыстрее спуститься в подземелье, чтобы предотвратить кровопролитие? У Мали по легендам был такой же приплюснутый нос, курчавые чёрные волосы и гораздо более тёмная, нежели у его потомка, кожа. Вабоны такими не рождаются. Всё это означало лишь одно: Торлон гораздо шире и многообразнее, чем позволено думать. А что с того ему? А то, что его с Пенни судьбы ещё не предрешены, и есть вероятность, что злые языки ошибаются: их несут не убивать. Тогда куда же?

– Эй, Гури! Ты тут?

Какой же он неуёмный! Надо было и ему дать снотворных трав, чтобы он не беспокоил его понапрасну и лишний раз не возбуждал интерес носильщиков, прислушивающихся к их разговору. То, что Гел знает о его способностях, полбеды. Если они, эти способности, выделят его из общей толпы, беда может прийти, откуда не ждёшь. Жители Леса привыкли быть подозрительными и не потерпят выскочек, если только этот выскочка не их вождь. А вождём Гури не быть это уж точно. Если только… если только Гел ни последует его вкрадчивому совету стать вождём не просто Тикали, а всех объединённых кланов разом. Тогда нынешнее место его может освободится. Только что толку: старейшины никогда не утвердят Гури. Он всегда вёл себя слишком независимо. А отлучки из стойбища по поводу и без, особенно последняя, отбрасывали на него тень подозрения.

– Что тебе надо?

– Это я хотел спросить тебя: зачем мы вам понадобились?

– Спи.

– Что ты заладил! Вы спасли нас, но зачем?

– Приняли за других.

– Что?!

– … но пожалели и решили показать свом. Им решать.

– Кому? Твоему Гелу? Что он за человек? Что ему нужно?

– Нужно, нужно, нужно… спи.

– Сам спи! Как там Пенни?

– Бокинфал… где мы?

Это её голос! Она очнулась! Она жива!

– Пенни, как ты?!

– Мы умерли?

– Ещё нет. Нас спасли. Дикари. – Он осёкся на не слишком уместном сейчас слове. – Шеважа. Мы в Пограничье. Не волнуйся, теперь всё будет хорошо.

– А что стало с теми… с Кадмоном, Анорой и… остальными?

– Была настоящая резня. И пожар. Я их не видел. Но точно знаю, что их мать убита. Ты помнишь, что произошло?

– Смутно. Помню холод. Я думала, тебя зарубили во дворе перед баней.

– Так оно и было. Почти. Сима натравил на меня своих псов.

– А его ты видел? Он мёртв?

– Не знаю. Эти шеважа перестреляли и перерезали всех, кто был на поминках. На самом деле это были никакие не поминки, а обычное жертвоприношение. Йедда хотела тебя заколоть.

– Йедда?

– Ты забыла? Она уже нож занесла. Когда кто-то из этих ребят решил проверить прочность её шеи. А я мог только смотреть и орать…

– Ты ни в чём не виноват. Это всё из-за меня. Но я не ожидала, что Сима…

– Не из-за тебя. И даже не из-за него. У меня тут было время подумать, и я пришёл к выводу, что Кадмон пригласил нас специально для этого. Либо он, либо его Анора почувствовали, что ты ещё девушка…

– Ты о чём?

– Я слышал про подобные жертвоприношения. Они любят использовать невинных девушек. Ты не обязана отвечать.

– У меня никого не было, – помолчав, призналась Пенни. – Но они ведь не могли этого знать.

– Вот я и говорю, что они как-то почувствовали. – Голос Бокинфала прозвучал почти радостно. – Они все оказались ибри. Как и предрекал Ахим. Неужели это он и называл твоим «подвигом»? Надеюсь, он тоже не догадывался о том, зачем нас пригласили. Потому что в противном случае, я не посмотрю на его преклонный возраст. Он жил при них, он не мог не знать их привычек. Если мы выкарабкаемся…

– Как ты?

– Что?

– Ты как? Тебя сильно ранили?

– Сойдёт. Эти шеважа, прежде чем снова меня связать, наложили на меня какие-то свои снадобья, так что сейчас мне больше всего хочется только сходить по нужде.

– Ты связан?

– А ты нет?

– Нет. На мне какие-то тёплые камни, меня спеленали, но при желании я могу высвободиться.

– Не нужно. Лежи и отдыхай. Тем более что нас тут кое-кто неплохо понимает.

– Кто? Ты о чём?

– Гури!

Он никогда не думал, что вабоны такие болтуны. Трещат, как будто не виделись с прошлой зимы.

– Чего тебе?

– Вот слышишь! Его зовут Гури. Он их предводитель и умеет разговаривать.

– Ты хотел сказать, умеет разговаривать на двух языках, Бок, – поправил тот пленника.

– Вот именно. Кстати, Пенни, у вас там в Обители случаем не изучают язык шеважа?

Она ответила молчанием. Да и что она могла сказать, ошарашенная услышанным. Их спасли от неминуемой смерти те, кого меньше всего можно было заподозрить в сочувствии. Спасли, чтобы снова взять в плен, предварительно вернув к жизни. Их не бросили в снегу, их несут на руках. И их понимают!

– Пенни, ты где?

– Нет, не изучают… Гури, мы вам очень благодарны!

Только этого ещё не хватало! У девчонки соблазнительное тело и приятный голосок, и она ко всему прочему, похоже, совсем не боится. Если бы его самого сцапали илюли и тащили вот так же через Вайла’тун, он бы запросто наложил в штаны. А она, видите ли, благодарна! И не спрашивает, куда их несут и зачем. Представляю, сколько ей пришлось натерпеться, чтобы теперь просто радоваться жизни!

– Гури, мы ваши пленники?

И она туда же!

– Да.

Молчание. Только хруст снега да тяжёлое дыхание носильщиков. Надо бы ещё прибавить ходу.

– Откуда вы знаете наш язык?

– Моя мать – из ваших.

Сказал и сам не поверил, что сказал. Этого никто, кроме него, не знает и знать не должен. Соплеменники, идущие рядом, не поняли, конечно, но покосились неодобрительно. Одного непонятного им, Гела, они стерпят, а вот двое – это уже слишком для них. Особенно ухо востро нужно держать с Хоком, который не притрагивается к носилкам и идёт впереди. Когда-то они были друзьями. Но потом подросла Кеита, дочь Шагра, и Хок влюбился в неё. Её отец был очень влиятельным воином Тикали. Он пользовался расположением Того, У Кого Нет Имени, или как теперь его всё чаще называли, Немирда. И надо же было так случиться, что вместо того, чтобы ответить Хоку тем же, Кеита взяла и прониклась чувством к нему, Гури. Вероятно, именно потому, что он считал себя уже стариком, и не замечал её. У него когда-то были жена и дочь, но вабоны убили их во время одного из своих налётов, и он с той поры зарёкся заводить новую семью. Хок делился с ним переживаниями насчёт Кеиты, спрашивал дружеского совета, страдал, а она сперва играла с ним, потчевала обещаниями и в итоге бросила. Ради Гури. Который не стал делать из этого тайну от Хока и приобрёл в его лице скрытого врага. А как иначе? Кеита была молодой и страстной. Она не помнила его жены. Ей всё было внове. В конце концов, он сдался и подарил ей ребёнка. Который родился в первый день этой зимы. Шагра давно нет. Немирда тоже. Хок постарел, но едва ли Кеита отпустила его сердце. Он ходит с Гури с одной стае, сражается так же зло и отчаянно, как и все, но молчит. Он ничего не забыл. И наверняка при случае пожалуется Гелу, что Гури слишком много проводит времени с пленниками.

– Как её зовут?

– Кого?

– Вы сказали, у вас есть мать.

– Да. Элета.

– Красивое имя. А как бы оно звучало на вашем языке?

– «Добрая»? Лити. – Носильщики подозрительно оглянулись на него, мол, кого это ты доброй назвал.

– Похоже.

– Слишком коротко, – донеслось из носилок Бокинфала.

– Мы любим короткие слова. Мы мало говорим.

– Дайте-ка угадаю! Если вас зовут Гури, то на нашем языке вы звались бы как? Эгори?

– Лежите и спите. Вам нужно набираться сил. Мы не будем всегда вас носить.

По его напряжённому голосу Пенни уловила, что он в самом деле не расположен разговаривать. Она больно уж обрадовалась своему воскрешению и тому, что отчаяние на кресте, когда хотелось поскорее умереть от холода и позора, сменилось надеждой на избавление. Лес был неприветлив, голоса тихо переговаривавшихся между собой дикарей звучали грубо, загадочный Гури увиливал от вопросов, однако то была упоительная передышка, и о будущем не хотелось думать.

Некоторое время она молча лежала, прислушиваясь к своему телу. От мороза по-прежнему болели пальцы на руках и ногах, грудь иногда что-то сжимало, и она заходилась коротким лающим кашлем, от которого на глаза наворачивались слёзы, однако всё это было наживным и поправимым по сравнению с тем, что могло бы случиться, не подоспей дикари. По её просьбе Бокинфал тихонько описал последние события в том страшном поместье, опустив, вероятно, некоторые подробности. Во всяком случае, теперь она знала, что Йедда была там главной, и что её больше нет. Как нет и поместья, сожженного нападавшими. Сейчас об этом, должно быть, уже знает весь Вайла’тун. Как говорится, дыма без огня не бывает. Если Руна благополучно вернулась в замок после переговоров и не обнаружила Пенни на месте, ей наверняка сообщили о том, куда отправилась её послушница. Теперь она либо сходит с ума среди трупов на пепелище, либо уже спешит по подземелью обратно в Обитель, чтобы посовещаться с Корлис и решить, как сказать об этом бабушке. Надежда лишь на то, что Радэлла снова положится на свои ощущения и будет терпеливо ждать внучку обратно, раз её тело среди погибших так и не найдено. Она упрямая, ничего не берёт на веру. В смерть сына, отца Пенни, она поверила лишь тогда, когда дождалась возвращения отправившейся на ту заставу смены и получила в безспорное доказательство его разорванную стрелами и окровавленную рубаху, которую когда-то сама ему шила.

Вспомнив бабушку, её доброе лицо и мягкие, сильные руки, Пенни всплакнула, но слёзы быстро замерзали и холодили щеки, так что она поспешила отогнать грустные мысли прочь, окликнула Гури и, смущаясь, призналась, что ей очень нужен короткий привал. Бокинфал, до сих пор сдерживавшийся, горячо поддержал её. Гури не сразу понял, о чём она просит, а когда сообразил, долго размышлял, однако, в конце концов, что-то сказал своим людям, и те, дойдя до укромной поляны, неохотно остановились. Обе пары носилок прислонили к упавшему стволу сосны, что позволило пленникам впервые за долгое время сесть и увидеть не только небо, но и друг друга. Пенни показалась Бокинфалу очень бледной и измождённой, о чём он, разумеется, промолчал. Она же вслух ужаснулась его шрамам, один из которых запёкся прямо на левой щеке.

Оказалось, что их носилки не единственные. Двое дикарей поставили в стороне от них грубо связанное из подручных верёвок и веток подобие большой корзины, в которой лежал ворох одежды и оружия. Вероятно, они собрали всё это на месте боя и были вынуждены изловчиться и быстро соорудить некое вместилище, так как прихваченные из дома носилки заняли пленники. Пенни с волнением наблюдала, как Гури, оказавшийся здоровенным детиной с рыжей копной волос, пошарил в куче тряпья, по всей видимости, снятого прямо с трупов, и бросил ей пару здоровенных мужских сапог. Только сейчас девочка заметила, что под согревавшими её шкурами она по-прежнему голая и босая. Гури прав: не пойдёт же она в соседние кустики прямо по снегу. Дикари смотрели, как она осторожно высовывает из-под шкур ноги и залезает в холоднющую обувку. Никто ей не помогал. Бокинфал попросил прощения, напомнив, что сам связан по рукам и ногам. Пенни старалась отшучиваться, но её шатало, и она чуть не упала, пока вставала, держась за ствол и одновременно пытаясь не потерять спасительные шкуры. Из-под которых при этом вывалились довольно увесистые булыжники. Их теплу она, судя по всему, и была обязана жизнью.

– Всё, делаем привал, – глядя на камни, распорядился Гури. – Потом наверстаем. Надо отдохнуть.

– Если ты устал, то можешь отдыхать, сколько хочешь, – прошепелявил Хок, продолжая стоять, опираясь на лук. – А нам надо возвращаться.

– Если хочешь возвращаться, – в тон ему ответил Гури, – тебя никто не держит. Тем более что ты совсем не устал, раз ничего не нёс.

– Твоих илюли я готов нести только на острие своего копья, – двусмысленно огрызнулся Хок и сплюнул.

Гури промолчал. Об их с Хоком отношениях в стае все прекрасно знали и благоразумно делали вид, что не обращают внимания. Теперь этому способствовала ещё и хорошенькая пленница, которая, хватаясь за ветки и придерживая норовившую свалиться с неё шкуру, неуверенными шагами, по глубокому снегу отходила в сторону, за ближайшие запарашённые кусты.

– Гури, скажи ей, чтобы не стеснялась и садилась прямо тут, – засмеялся один из носильщиков, молодой Фраки по имени Руж. Из клана Фраки их в стае было трое: Руж, его брат Трош и Цэрн, которого Гури в особых случаях тоже предпочитал Тикали за его выносливость и силу. Обычно смешанные стаи оставались редкостью, каждый предпочитал, чтобы спину ему защищал сородич, но у Гури был на это свой взгляд, и Гел его поддерживал. – Уж больно охота посмотреть, что у неё там внутри.

Пенни, поняв, что смех относится к ней, страдальчески оглянулась. Гури махнул ей рукой, мол, давай, не затягивай.

– Руж дело говорит, – согласился Цэрн, ковыряясь в зубах. – А то ща как хоп, и сбежит.

– От тебя что ли сбежит?

– Не, от меня не сбежит.

– Ну а тогда чего переживаешь? Пойди-ка лучше хворосту собери. А ты бы, Руж, чем рожи корчить, занялся бы её камнями. Они девчонку, похоже, неплохо отогрели, так что я бы повторил.

– Может, лучше я её сам отогрею? – предложил Руж, но послушно встал и начал подбирать булыжники.

Краем глаза Гури наблюдал за Пенни. Она сидела за кустом и жалобно постанывала, так что ни о каком побеге и речи быть не могло. Лишь бы не примёрзла или в обморок от слабости не грохнулась.

– Я сейчас тоже лопну, – напомнил о себе Бокинфал. Он сидел в носилках спиной к происходящему, однако ярко представлял себе Пенни и чувствовал, что теряет способность сдерживаться.

– Сначала она, потом ты, – буркнул Гури.

– Не дотерплю!

– Зили! Беск! Развяжите пленника.

Эти были не разлей вода и слушались Гури, всё равно что родного отца, беспрекословно. Хок терпеть их за это не мог и сейчас даже отвернулся. Напряжён, того и гляди сорвётся с места и умчит вперёд. Если бы не его меткий лук, Гури никогда бы не брал Хока с собой. В следующий раз, наверное, так и поступит. Его поймут.

Беск наклонился, чтобы подцепить путы на ногах раненого илюли острым лезвием, но Зили остановил его. Он осторожно разрезал верёвку возле самого узла, чтобы ею можно было воспользоваться повторно. Зили не терпел суеты и всё делал обстоятельно. Беск одобряюще кивнул. Пленник терпеливо выждал, пока ему освободят ноги, и с наслаждением их вытянул и побрыкался, разгоняя кровь. Протянул связанные руки. Зили глянул на Гури. Тот помотал головой, указывая взглядом на девушку, которая только-только поднялась с корточек и отправлялась в обратный путь к носилкам. Освобождать обоих одновременно не стоило. Никто толком не знал, насколько они слабы и покорны обстоятельствам. За день уже было пройдено немало, так что все устали, и никому не хотелось пускаться в погоню. Да и Хок всем своим видом показывал, что не станет церемониться и догонит любого беглеца беззвучной стрелой.

Пенни вернулась на место и послушно легла в носилки, запахнувшись шкурой. Гури снял с неё сапоги и велел подогнуть ноги, чтобы заново её укутать. Подошёл Руж с разогретыми камнями. Им удалось лишний раз полюбоваться голым боком её изящного тельца, однако оба напустили на себя деловитость и не стали смущать девушку. Совсем ещё девочка, думал Гури, имея в виду её гладкую белую кожу. Он собственноручно закатал Пенни в шкуру до самого подбородка, а Руж то и дело подкладывал камни.