Кровь викинга… И на камнях растут деревья

Епископ с умилением глядит на обрамлённое золотистой бородкой лицо, не поддавшееся загару, как это часто бывает у рыжих людей, светлую кожу покойного оттеняют бургграфовы чёрные розы. Эти сильные руки с золотистыми волосками, которые загубили столько невинных душ, теперь навсегда неподвижно сложены на груди. Но что это? Шевельнулся большой палец правой руки! Нет, показалось…

Наконец месса завершается, епископ велит отнести тело к могиле. Правая рука покойника снова шевелится, сползает с груди и хватает спрятанный под саваном меч. Покойник спрыгивает с носилок, бросается на епископа, в ужасе заслонившегося служебником, и поражает несчастного сверкающим мечом. В следующее мгновенье та же участь постигает незадачливого крёстного отца.

Часть викингов бросается к дверям, чтобы никто не смог выйти из церкви, остальные быстро истребляют присутствующих. Поглядеть на необычные похороны собралось много жителей города, и, по обычаю, каждый вооружённый горожанин, входя в храм, оставил оружие в особом приделе. Там его предусмотрительно и захватили викинги, заранее покинувшие церковь.

Покончив с теми, кто был в церкви, викинги устремляются наружу. Одни из них бегут вниз по улице, ведущей к главным городским воротам, и, изрубив стражу, отворяют их. Другие начинают убивать всех, кто попадается на глаза.

В отворённые городские ворота врываются викинги, они мгновенно наводняют город. Застигнутые врасплох, рассредоточенные по стенам воины городовой рати и ополченцы не в состоянии дать сколько-нибудь существенный отпор. То, что происходит в городе, вернее назвать не битвой, а избиением.

Скоро не остаётся в живых ни одного защитника города. Викинги приступают к грабежу, попутно истребляя жителей. Только женщина, если она молода и красива, может не бояться смерти. Смерть ей не грозит, её ждёт вечная неволя – за неё дадут хорошую цену на одном из рынков, где торгуют людьми.

Глава тридцать восьмая. Кукша расстаётся с викингами

Сердце Кукши полно ликования – Сван взял его с собой! Берсерк сказал:

– Это будет великий подвиг. Потомки никогда не забудут тех, кто сегодня разграбит Рим. Ты непременно должен участвовать в таком славном деле.

На этот раз Тюр не стал с ним спорить. И то сказать, ведь Кукша уже взрослый воин, его препоясали мечом больше года тому назад. К тому же Сван прав: не каждый день судьба предоставляет викингу возможность пограбить Рим.

Сам Тюр, поскольку он знает по-франкски, был в числе послов, а потом отправился сопровождать погребальные носилки с телом Хастинга.

Кукша и Сван среди тех, кто ворвался в город, когда викинги, хоронившие Хастинга, отворили ворота. Из презрения к этим изнеженным южанам Сван не надел ни шлема, ни кольчуги, а щит закинул на спину. Кукша ни на шаг не отстаёт от Свана и видит, как берсерк играючи расправляется с защитниками города. Он так ловко владеет мечом, что кажется, будто у него в руке не один, а три меча.

Никто не может напасть сзади на рыжего косматого великана в белой рубахе, потому что за ним неотступно следует отрок в сарацинском шлеме с обнажённым мечом. Один горожанин в отчаянии попытался сразить хотя бы отрока… Бедняга поплатился жизнью – отрок хорошо усвоил уроки, полученные в усадьбе Хальвдана Чёрного.

Защитников города больше не видать. Сван шарит глазами и никого не находит. А ведь он не успел даже размяться. Сван и Кукша углубляются в глухой немощёный проулок, по обе стороны которого тянутся каменные заборы, увитые виноградом.

Свану кажется, что в таком месте непременно должны скрываться насмерть перепуганные защитники города. Он раздувает ноздри, словно пытается уловить запах врага. Вдруг он прислоняет копьё к забору, подпрыгивает и повисает на ограде. Через мгновение он уже наверху. Кукша берётся за древко копья, и Сван поднимает его к себе, как поднимают бадью из колодца. Они спрыгивают в сад.

Перед ними красивый дом из белого камня с высокими дверями и огромными окнами. Окна и двери распахнуты настежь. Сван с копьём наперевес, а Кукша с обнажённым мечом устремляются в двери. В доме, по-видимому, пусто.

Они бегут вглубь и оказываются в маленьком внутреннем дворике, в который с четырёх сторон выходят окна и двери комнат. Дворик вымощен гладким белым камнем, посредине фонтан – огромная беломраморная чаша, и в ней бронзовый голый мальчик. Мальчик держит за шею гуся, а у гуся из разинутого клюва бьёт вверх струя воды.

Вдруг Кукше показалось, что до его слуха донёсся отдалённый детский плач. Он смотрит на Свана, тот ничего не слышал. «Померещилось», – думает Кукша.

В доме мёртвая тишина, её нарушает только журчание фонтана. «Конечно, померещилось», – повторяет про себя Кукша. Он с любопытством разглядывает хорошенького полнотелого мальчика и разноцветных рыбок, плавающих в мраморной чаше фонтана.

Тем временем Сван, отдав Кукше копьё – оно слишком длинное, с ним неудобно в помещении, – идёт осматривать покои, не притаился ли в них кто-нибудь.

Кукша слышит оклик Свана и, пройдя через покои, оказывается у окон, из которых видна зелёная лужайка с дорожками, выложенными белым камнем, а за нею заросли кустарника, усыпанного большими красными цветами. Глядя на кустарник, Сван говорит:

– По-моему, там кто-то прячется.

Кукша тоже так думает, он даже уверен в этом, он чувствует, что оттуда тянет запахом, который ни с чем не спутаешь: так пахнет испарина страха. Кукша молчит. Ему почему-то не хочется подтверждать догадку Свана.

И вдруг они оба явственно слышат плач ребенка. Сван выскакивает в окно и мчится к кустам. Кукша поспешает за ним, он немного отстает, потому что тащит тяжёлое копьё. Они останавливаются, напряжённо вглядываясь в заросли и прислушиваясь. Плач не повторяется. Вдруг Сван срывается с места, бросается в кусты и с хохотом возвращается, держа за ногу ревущего младенца.

За Сваном бежит худощавая черноволосая женщина в белом одеянии. Она протягивает руки, пытаясь отнять младенца, и быстро-быстро что-то говорит на непонятном языке. Сван берёт копьё из рук оторопевшего Кукши и высоко подбрасывает младенца.

Душераздирающий визг оглушает Кукшу. Женщина с перекошенным ненавистью лицом, хищно согнув пальцы, как кошка, прыгает на Свана, намереваясь вцепиться ему в лицо. Сван отбрасывает её ногой и обнажает меч. Кукша видит, как женщина падает спиной на бронзовые кувшины, стоящие возле дома. Сван делает шаг к женщине, распростёртой на белых четырехугольных плитах. Неожиданно для самого себя чужим голосом Кукша кричит:

– Стой!

Сван останавливается и с недоумением оборачивается к Кукше. Глаза его налиты кровью, Сван похож на разъярённого быка. Кукша даже не заметил, как занес меч. Обеими руками изо всех сил опускает он меч на то место, где под рыжей гривой должна быть могучая бычья шея.

Тем временем в городе начинается грабёж. Здесь немало золота и серебра, шёлка и бархата, вина и масла. Самые большие сокровища вывозят из собора, там обнаружили изобилие драгоценной церковной утвари.

Викинги обшаривают богатые дома и жалкие лачуги, церкви и кладбищенские склепы, грузят тяжелую кладь на ослов, которых много бродит по городу, и возят добро на корабли.

Хастинг велит ловить жителей, оставшихся в живых, и приводить к нему. Он требует, чтобы ему указали дворец папы римского, наместника распятого Бога на земле. Хастингу отвечают, что дворец папы римского находится в Риме.

– А разве это не Рим? – спрашивает Хастинг.

– Нет, – отвечают ему, – это Луна.

Полагая, что над ним издеваются, Хастинг в бешенстве рассекает мечом очередного насмешника.

Однако в конце концов ему приходится поверить, что он находится не в Риме, а в каком-то другом городе.

– Это Луна, – говорят Хастингу, – а Луне далеко до Рима, Рим в тысячу раз больше и богаче нашей Луны!

Злоба опростоволосившегося вождя викингов не знает предела. В бессильной ярости Хастинг велит сделать то, что делается и без всяких особых велений, – перебить всех жителей, какие ещё только остались в этой проклятой Луне, а по вывозе добра разрушить и сжечь всё, что возможно. Покончив же с городом, истребить всё живое на милю вокруг.

Викинги опытны в делах разрушения, они знают, что надо натащить в здания побольше соломы, дров и смолы. Когда огонь разгорается, в помещении становится жарко, как в огромной печи. Деревянные перекрытия сгорают, рушатся потолки и кровли. Иной раз помещение накаляется так сильно, что трескаются даже прочные каменные своды.

Но всего этого Кукша уже не видит. Зарубив Свана, он выходит из проулка на большую улицу и бредёт к городским воротам. Город кишит викингами. Попадаются знакомые лица. Сперва Кукше кажется, что каждый встречный догадывается, что он убил Свана. Сейчас кто-нибудь ткнёт в него пальцем и крикнет:

– Кукша убил Свана!

Однако скоро он убеждается, что никому до него нет дела, а если кто-нибудь замечает и узнаёт его, то приветливо подмигивает и спешит осматривать очередной дом или нагружать на осла имущество.

Кукша выходит из города и спускается к реке. Он чувствует такую усталость, будто на нём возили камни. Как во сне, он сталкивает в воду первую попавшуюся лодку и прыгает в неё. Он не знает, куда он поплывёт. Это неважно. Важно, что кровожадный Сван, обидчик рода домовичей, лежит на дорожке, выложенной четырёхугольными белыми камнями, обагрив своей кровью чужую землю. Кукша выполнил свой долг, который тяготел над ним и о котором он, к стыду своему, почти забыл.

С викингами его ничто больше не связывает.

Река увлекает лодку вниз, к морю. В устье возле левого берега стоят корабли. На одном из них в корабельном сундучке спрятана Кукшина доля добычи, захваченной викингами в разных местах. Кукша опасается, как бы сторожа с кораблей не заметили его, поэтому он на всякий случай ложится на дно – пусть думают, что течение несёт пустую лодку.

Кукша лежит на спине и глядит в небо. Такого синего неба не увидишь над Домовичами. Он не знает, что с ним будет дальше, и не думает об этом.

Постепенно им овладевает блаженство, какого он никогда прежде не испытывал. Кукша сознает, что течение уносит его в открытое море, но не в силах пошевелиться и нарушить сладостное оцепенение. Наконец он чувствует, как челнок начинает медленно подниматься и опускаться. Это дышит море. Сегодня оно спокойное и безмятежное, оно ласково баюкает маленького Кукшу в своих огромных объятиях, и Кукша сладко засыпает.

Часть вторая. Кукша в Царьграде

Глава первая. Царьград

Великий, счастливый, царственный город! Каких только имён не носил он на протяжении своей долгой жизни – Византия, Константинополь, Царьград, Миклагард! И кто поручится, что не было других, не удержавшихся в памяти людской? Никому не ведомо, когда возник он на холмистом мысу, с двух сторон защищаемый морем.

С юга его омывает Пропонтида[55], в тёмно-синих волнах которой пляшут по воле ветра паруса, с северо-востока его отделяет от суши залив Золотой Рог с сотнями, а может быть, тысячами мачт, выстроившихся вдоль единой, во всю длину залива пристани.

Суда с вытащенными на берег носами отдыхают здесь после опасных странствий, где их трепали страшные морские бури и подстерегали свирепые морские разбойники.

В тихую погоду, когда спит морской прибой, из города доносится шум другого прибоя – это тысячи людских голосов, скрип повозок, вопли ослов, стук молотов в кузницах, слитые в единый гул. В зависимости от направления ветра гул то становится тише, то вновь нарастает.

Ещё издалека взору путника предстаёт прекраснейший город Вселенной, раскинувшийся на семи холмах, окружённый грозными стенами небывалой высоты и толщины. По склонам холмов лепится бесчисленное множество подёрнутых голубой дымкой домов, тут и там сверкают белизной огромные дворцы, утопающие в зелени, и над всем этим великолепием царят синие и золотые купола знаменитых царьградских церквей.

Неудивительно, что Пресвятая Богородица, Заступница рода человеческого, оказывает великому городу особое покровительство и неизменно приходит ему на помощь в случае нападения врагов.

Восхищённый путник, впервые увидевший Царьград, думает: «Вот он, город, который называют счастливым, поскорей бы войти в него, ведь это, наверно, всё равно, что войти в Царство Небесное!»

Впрочем, Кукша ни о чём таком не думал, когда его с несколькими десятками других рабов расковали и вывели из трюма сарацинского судна, причалившего к пристани в бухте Золотой Рог.

Прошло несколько дней отдыха на подворье за пределами царьградских стен, когда невольников хорошо кормили и ничего не заставляли делать, и вот Кукша стоит голый на невысоком помосте в галерее рядом с товарищами по несчастью.

Здесь невольничий рынок. Вдоль помоста лениво похаживают разомлевшие от жары люди, большей частью немолодые мужчины. Это покупатели. Время от времени кто-нибудь из них останавливается, разглядывает невольника и бредёт дальше. Рабов нынче в Царьград привозят много, поэтому покупатели не спешат истратить свои деньги, придирчиво копаются в живом товаре.

Иные поднимаются на помост, щупают мышцы у несчастных, покорно ожидающих своей участи, задирают им губы, заставляют разевать рот.

Зубы осматривают особенно внимательно, ибо качество зубов – один из главных признаков здоровья.

Покупатель, сделавший выбор, подходит к хозяину товара – чернолицему сарацину в белоснежном бурнусе. Кукша догадывается, что начинается торг, хотя и не понимает ни слова. Покупатель горячится, кричит, а невозмутимый сарацин сверкает в ответ белозубой улыбкой. Наконец торг завершается, покупатель отсчитывает деньги и знаком приглашает купленного раба следовать за ним.

Торговец невольниками считает Кукшу немым. Корсиканские сарацины, приезжавшие с партией рабов в Сицилию, уступили ему отрока за бесценок, честно объявив о его недостатке. У торговца не было повода изменить своё мнение на этот счёт, и он тоже не запрашивает высокую цену за белоголового невольника. К тому же невольник очень молод и, по-видимому, ничего не умеет делать. Всё его достоинство заключается лишь в крепком здоровье.

Если бы в Большом царском дворце знали, что на одном из невольничьих рынков Царьграда продаётся храбрый и искусный воин с севера, его бы не замедлили выкупить, ибо царскую гвардию набирают большей частью из иноземцев варварского происхождения, выходцев из Тавроскифии – так жители Византийской империи называют Русь. Чернолицый сарацин неплохо заработал бы на немом отроке.

Но ни во дворце, ни на рынке никто ничего такого не знает, поэтому сарацин получает за невольника всего пять номисм[56]. Кукшу уводит с рынка тощий старичок с маленькой лысой головой, похожей на высушенную головку мака. Выходя на солнце из-под навеса, старичок надевает шляпу с широкими обвислыми полями и становится похожим на гриб поганку, каких много растёт на родине Кукши в сырых ляднах[57] и ельниках. Впрочем, старик кажется добродушным.

Царьград ошеломляет Кукшу шумом и многолюдством. Ему и в голову не могло прийти, что столько народу может быть собрано в одном месте. Он идёт со стариком, который держит его за руку, чтобы не потерялся, и озирается по сторонам. Глаза и уши его почти не различают ничего в отдельности – ни людей, ни животных, ни голосов, всё сливается в один пёстрый хоровод красок и звуков, от которого голова кружится, как от хмельного мёда.

Глава вторая. Свечная мастерская

Как боялся Кукша когда-то, что варяги продадут его в рабство! Тогда эта доля миновала его. Однако он сделался рабом, едва успев выполнить долг кровной мести. Может быть, рабская доля – возмездие за то, что он медлил с выполнением долга?

Хозяина Кукши зовут Кириаком. Он свечник. Неподалеку от храма Святой Софии он снимает помещение, где у него лавка и мастерская. Кириак небогат, в его мастерской работают всего трое – двое рабов и один наёмник. Недавно у него умер старый раб, и ему пришлось раскошелиться на нового.

Кукша, его напарник сириец Антиох и наёмник Димитрий делают одну и ту же работу, только в обязанности наёмника входит ещё надзирать за Кукшей и Антиохом. Целыми днями они изготовляют сальные свечи. К батожкам – аршинным гладко струганным палочкам – привязывают слабо скрученные пеньковые светильни, по полтора десятка на батожок. Подготовив дюжину батожков, их кладут в макальню, в которую налито горячее сало: надо, чтобы светильни утонули в нём и как следует пропитались.

Погодя батожки вынимают и, расправив светильни, кладут концами на особые подставки, под которыми стоит корыто для стекающего сала. Когда сало в макальне охладится и начнёт застывать возле краёв, в него снова окунают пропитанные и уже затвердевшие светильни. Окунув, очередной батожок кладут на подставки и берут следующий. Так раз за разом, слой за слоем на светильнях нарастает сало, пока они не превращаются в свечи. Нижние, слишком длинные и заострённые концы обрезают о нагретый над жаровней лист меди, и свечи готовы.

Дни идут, похожие друг на друга, как готовые свечи. Рано утром Антиох будит Кукшу. Кукша раздувает огонь под котелком с водой. Сейчас они будут завтракать. На завтрак полагается ячменная или кукурузная лепёшка с кружкой кипятку, Антиох тем временем разводит огонь под котлами с салом, сало будет растопляться, пока они едят. Приходит Димитрий, он строго следит, чтобы рабы не сидели за едой слишком долго.

Если хочешь, можешь намазать сала на лепёшку, это не возбраняется. К сожалению, оно частенько бывает подпорченным и пованивает, так что Кукша не решается взять сала, боясь испортить лепёшку. Однако Антиоха запах нисколько не смущает, он благодушно обнажает два жёлтых зуба, его улыбка как бы говорит: «Ничего, привыкнешь!»

В середине дня обед. Он состоит из чечевичной или фасолевой похлёбки и нескольких сушёных рыбок. Справедливости ради следует сказать, что хозяин не скупится на попорченные плоды и овощи, благо плоды и овощи, даже самые лучшие, в Царьграде баснословно дёшевы. На ужин скова миска похлёбки. В праздник к обычному обеду добавляется горсть изюма на брата и немного прогорклого оливкового масла.

Жизнь кажется Кукше невыносимой. Самое ужасное – однообразие и безысходность. Сегодня то же, что вчера, завтра то же, что сегодня. И так будет всегда. Неужто с этим можно смириться? Единственное, что у него теперь осталось – это ночь, наступающая после каждого дня. Измученный Кукша добирается до тростниковой циновки в углу и сразу засыпает.

Сон – это не только отдых, это побег на волю. Ведь ему пока ещё снятся картины, большей частью далёкие от его нынешнего существования. Сны переносят его в усадьбу Хальвдана Чёрного, где царит смешливая Сигню, и в какие-то непостижимые края, в образе которых переплетаются черты виденных в походах стран.

Но чаще всего он видит свои Домовичи, а себя в Домовичах – снова малым дитятей. Его окружают родные лица, ещё жив отец, живы даже дедушка с бабушкой. Сам он маленький, а кругом – большие, все его любят, и ничего плохого с ним случиться не может – если надо, его защитят и утешат. Однажды ему приснилась мовня, он сидит в лохани, а матушка льёт на него из ковша воду и приговаривает:

Вода текучая,Дитя растучее.С гуся вода,С дитяти беда!Вода книзу,Дитя кверху!

Это был самый счастливый сон, он ясно помнил его несколько дней.

Иногда ему снится буря – над ним встаёт насквозь просвеченная солнцем волна, которая вот-вот поглотит его, и спасения нет. Но бывают сны и пострашнее. Вот он сопровождает Свана, он понимает, что должен как можно скорее зарубить варяга, иначе конец… Он пытается обеими руками поднять меч, но руки его внезапно слабеют, и он никак не может вернуть им силу. Сван со смехом оборачивается, и… Кукшу спасает Антиох, который тормошит его, проснувшись от его крика. Кукша не сразу понимает, где он. Но прерывистое свиристенье южных сверчков, доносящееся с улицы через отворённую дверь, быстро возвращает его в Царьград.

Если бы Кукшу спросили, давно ли он в Царьграде, ему трудно было бы ответить. Он помнит, что, когда он уплыл от викингов и его выловили в море сарацины, была весна, а до этого он зимовал с викингами в южных пределах франкской земли. Но сколько времени прошло с тех пор – полгода, год или два, – он не мог бы сказать. Несколько раз как будто принималась осень, лили холодные дожди, даже выпадал снег, но проглядывало солнце, снег быстро стаивал, и до зимы дело, кажется, так ни разу и не дошло.

Мало-помалу Кукша осваивает греческую речь. Его учит разговорчивый Антиох, лишившийся собеседника, когда умер Кукшин предшественник. Антиох, которого никто не предупреждал, что новый раб – немой, попытался заговорить с ним. Убедившись, что отрок его не понимает, старый раб ткнул себя в грудь пальцем и сказал:

– Антиох!

Кукша тоже ткнул в себя пальцем и сказал:

– Кукша!

Свечник Кириак, узнав, что у молодого раба нет того изъяна, из-за которого торговец невольниками продал его столь дёшево, очень обрадовался и велел Димитрию и Антиоху учить его греческому языку. Однако к отроку так и прилипла кличка «Немой», и никто не называет его иначе, даже Антиох, слыхавший его настоящее имя.

Димитрий доволен, что болтливый Антиох избавил его от обязанности учить человеческой речи нового раба. Раб ему не нравится. Димитрию чудится в нём что-то неукротимо звериное. Взгляд юного варвара не назовёшь кротким или покорным. Проклятый дикарь никогда не опускает глаз перед своим начальником!

Сказать по правде, Димитрий – человек маленький, живёт он со своей семьёй в великой бедности и всю жизнь терпит унижения от сильных мира сего. Но именно поэтому ему нужно хоть над кем-то чувствовать себя господином. Хоть над этим жалким рабом по кличке Немой. Однако он не чувствует себя господином! Более того, он должен со стыдом признаться самому себе, что даже побаивается Немого. Да, да, побаивается, несмотря на свою власть над ним.

Это бесит Димитрия. Ему необходимо утвердить своё господство. Он должен что-то сделать, например, вытянуть Немого батожком вдоль спины. Но Димитрий не решается на такое действие без повода, потому что тогда он не ударит достаточно уверенно и только испортит всё дело. А повода проклятый варвар не даёт – к его работе не придерёшься, он легко перенимает навыки опытного Антиоха. Глядя на него, можно подумать, что он всю свою жизнь делал сальные свечи. Димитрий придирчиво наблюдает за работой молодого раба, ожидая, когда тот наконец допустит оплошность. Вскоре наблюдение превращается в настоящую охоту.

Глава третья. Скиф

Когда Димитрия нет поблизости, Антиох рассказывает Кукше всякие ужасы о жизни рабов в Царьграде.

– Хозяин, – говорит Антиох, – если захочет, может уморить раба голодом и холодом, может избить и убить его. Тут неподалёку дом одного богатого вельможи, так этот самый вельможа мучает своих рабов голодом и жаждой, зимой не даёт им тёплой одежды, и бедняги страдают от стужи. Он постоянно и за дело, и без дела избивает их плетьми и всячески издевается над ними. Впрочем, бывают вещи и похуже, – продолжает Антиох, озираясь по сторонам и понижая голос, – я слыхал от людей, что жена одного знатного сановника отрезала языки рабам, а потом и их самих велела разрезать на куски и бросить в море за то, что они донесли мужу о её неверности. А ещё был такой случай: раб из богатого дома потерял дорогую чашу и сам бросился в море, боясь пыток…

Ничего подобного не слыхивал Кукша в усадьбе Хальвдана Чёрного. И там, конечно, рабство не мёд. Кукша помнит, как, глядя на рабов, он всегда радовался, что сам он не раб. Но жизнь царьградских рабов, несомненно, ещё тяжелее, чем рабов варяжских.

Антиох рассказывает всё новые и новые истории. Его память хранит неиссякаемый запас всяческих случаев, один другого страшнее. В голове Кукши они постепенно сплетаются в один безысходный клубок страданий, без начал и концов. Кукша прерывает Антиоха и спрашивает, не бывает ли так, чтобы кто-нибудь из рабов убежал.

– Бывает, – отвечает Антиох, – иногда кто-нибудь не выдержит и убежит. Но это безнадёжно, по всем дорогам вокруг Царьграда ходят особые отряды стражников, их дело ловить беглых рабов.

Стражники жестоко истязают пойманных и препровождают их в темницы. Там руки и ноги беглецов забивают в колодки, несчастные мучаются, потому что не могут пошевелиться. По возвращении к хозяину их ждёт новая расправа. А жаловаться раб может только Богу, на земле у него нет заступника.

По словам Антиоха, Кукша должен радоваться, ему повезло, что он попал к Кириаку. Кириак – добрый хозяин, у него рабы всегда едят досыта. Он благочестивый, богобоязненный человек, усердно читает «Жития святых» и никогда не лишает своих рабов положенных им свободных дней. Таких дней в году три – это праздники Пасха, Вознесение и Пятидесятница. Кириак не заставлял в эти дни работать даже Скифа, хотя тот был некрещёный.

Кто такой Скиф? Это умерший раб, Кукшин предшественник. Скиф – это, собственно, не имя, его так называли потому, что он происходил из скифских племён. Родом он был откуда-то с севера и рассказывал, будто у них там чуть ли не полгода лежит снег.