Кровь викинга… И на камнях растут деревья

Никто не знает, где они – может быть, далеко в открытом океане, и им уже никогда не найти никакой земли. А может быть, наоборот, их несёт сейчас к неизвестному берегу, где их поджидают предательские подводные камни.

На склоне дня туман рассеивается, и появляется солнце. Викинги видят вдали высокий берег, кое-где изрезанный глубокими бухтами. Вскоре ветер совсем стихает. Однако со стороны берега доносится сильный шум прибоя. Это о прибрежные камни разбивается зыбь. Старшие на кораблях полагают, что их, вероятно, принесло к берегам франкской земли.

Берега кажутся пустынными и безлюдными. Измученных мореходов это радует – они входят в одну из бухт и становятся на якорь. Теперь они могут как следует отдохнуть после напряжённой борьбы с морем, не опасаясь нападения встревоженных местных жителей или своего брата викинга.

Глава тридцать четвёртая. Хастинг

На закате дозорные поднимают тревогу. В горле бухты появляются корабли. Они медленно входят в бухту, их много, не меньше пяти десятков. Освещённые сзади закатными лучами, ярко пылают красные полосы на парусах. За ними горит золотистое небо, море похоже на расплавленное золото.

Корабли, плывущие по золоту, – если бы это был сон, он сулил бы богатство.

Против света трудно разглядеть, что за люди на кораблях. Зато отчётливо виден лес копий, чернеющий над ними. Кто бы ни были эти люди, ясно одно – вступать в бой с такой силой бессмысленно.

На кораблях меж тем спускают паруса и берутся за вёсла. Теперь уже видно, что палубы заполнены бородатыми воинами в полном вооружении. На переднем корабле стоит высокий человек в золочёном шлеме и пурпурном плаще. Он говорит:

– Кто вы такие и что здесь делаете?

Ему не приходится напрягать голос, чтобы быть услышанным, хотя расстояние между ним и теми, к кому он обращается, довольно большое. Слова его доносятся по тихой вечерней воде так отчётливо, будто он стоит рядом. По выговору слышно, что он мурман. Похоже, он несколько удивлён, встретив здесь неизвестных воинов.

Ему отвечают, что перед ним Хаскульд и Хринг со своими людьми, что они попали в сильную бурю и теперь не знают, где, собственно, находятся. Кроме того, они не прочь узнать, кто перед ними.

– Меня зовут Хастинг, – отвечает человек в пурпурном плаще, – а находитесь вы на западном берегу земли франков.

Его имя производит сильное впечатление. Кукша глядит на него во все глаза. Так это и есть тот знаменитый морской конунг Хастинг, о котором столько говорилось на зимовке у Хальвдана Чёрного!

А Хастинг меж тем продолжает:

– Я слышал о вас только доброе, Хаскульд и Хринг!

Предводители Хаскульд и Хринг весьма польщены словами знаменитого морского конунга. Они тоже, в свою очередь, отвечают, что наслышаны о нём с самой лучшей стороны.

– Позвольте узнать, – спрашивает Хастинг, – а где Хравн, брат Хринга?

Узнав, что Хравн погиб, Хастинг говорит:

– Это большая потеря, Хравн был славный воин. Я разделяю твое горе, Хринг. Однако от судьбы не уйдёшь. Уверен, что Хравн – один из почётнейших гостей в Вальгалле у Одина.

Когда корабли Хастинга приближаются настолько, что можно разглядеть цвет глаз у собеседника, Хастинг говорит:

– Мне бы хотелось, чтобы вы вступили в мою дружину: я собираюсь в большой поход и мне нужны храбрые люди. Если же вы откажетесь, я вынужден буду забрать ваше добро и ваши корабли, а вас высадить на берег.

Хаскульду и Хравну не приходится уговаривать своих людей – все воины кричат, что они с радостью вступят в дружину знаменитого морского конунга, они долго искали его и счастливы, что наконец нашли.

Корабли Хастинга становятся на якорь. Вечереет. На кораблях загораются смоляные светочи. Оказывается, бухта, в которую после бури попали воины Хаскульда и Хринга – становище Хастинговой дружины. Отсюда его воины отправляются в набеги, здесь делят добычу и пируют после удачных грабежей.

Вот и сейчас на всех его кораблях начинается пир. Старые Хастинговы дружинники приглашают на свои корабли вновь принятых, а Хаскульда и Хринга зовёт к себе в гости Хастинг, на корабле которого уже воздвигнут шёлковый шатёр. Хаскульд берёт с собой Тюра, Свана и Кукшу.

Кукша глаз не спускает с Хастинга. Морской конунг очень хорош собой, у него длинные золотистые волосы и кудрявая бородка, светло-зелёные глаза, крашеные ресницы и тонкий нос с горбинкой.

Не зря столько говорят про обходительность Хастинга. Каждому из присутствующих кажется, что именно его Хастинг отмечает своим вниманием. Несколько раз он обращался к Кукше, при этом лицо его озаряла дружеская улыбка. Кукша испытывал неизъяснимое удовольствие оттого, что с ним разговаривает такой замечательный человек.

Гости узнают, что теперь, вместе с ними, у Хастинга шестьдесят два корабля. Морской конунг считает, что это хороший флот, с таким флотом можно совершить великие дела. Он сообщает гостям о своей заветной мечте. Его мечта: разорить прекраснейший и богатейший город мира – Рим.

При слове «Рим» Кукша вздрогнул. Это не укрылось от взора Хастинга. Морской конунг спрашивает Кукшу, почему он так встрепенулся, услышав об этом городе. Кукша смущается, не зная, что ответить, но Хастинг продолжает допытываться, и в голосе его столько дружелюбия, что Кукша наконец рассказывает, как они с Харальдом, сыном Хальвдана Чёрного, мечтали о походе в Рим.

– Вот видите, – говорит Хастинг, – эту мечту морской ветер давно уже носит по всему свету. Мне кажется, нам не мешает поторопиться, чтобы кто-нибудь не опередил нас.

Глава тридцать пятая. В Рим!

По дороге в Рим Хастинговы корабли огибают берега Испании и Лузитании. Ветер то и дело доносит незнакомые, волнующие запахи. Вокруг городов и селений тянутся бесконечные сады с неведомыми сказочными плодами.

Здешние жители выращивают много винограда, из него делают хмельной напиток – вино, которое викинги любят, может быть, даже больше своего мёда. Впрочем, не все жители делают вино – смуглым худощавым маврам их бог вино запрещает.

Кукша уже успел отведать винограда, персиков и апельсинов, а кислого лимона одолеть не смог, изошёл слюной. Зато пахнет лимон, пожалуй, слаще всех остальных плодов. Кукша смотрит на проплывающие мимо берега и с упоением нюхает большой жёлтый плод.

По склонам холмов виднеются оливковые рощи. Из плодов оливок давят вкусное оливковое масло. А на вид дерево самое обыкновенное, на ракиту похоже. Повсюду близ берегов легонько колышутся огромные длинные листья диковинных деревьев – пальм.

Блаженная земля! В такой земле жить – и умирать не надо! Не захочешь ни в Вальгаллу к мурманскому Одину, ни к словеньскому Сварогу на небо.

Вода в здешнем море и та особенная. Она радостно переливается на солнце голубым и зелёным цветом, невиданным на севере. А до чего тепла – хоть целый день не вылезай! Кукша вспоминает, как на родине он купался в реке до того, что слова сказать не мог – зубы, бывало, лязгают, того гляди, язык себе отхватишь.

Прекрасны здешние города и селения, утопающие в зелени садов. Затейливые башенки, светёлки, крылечки, и всюду что-то резное, что-то плетёное, точно кружева. Постройки большей частью каменные, добротные.

Однако кто побывает здесь после посещения Хастинговой дружины, тот не узнает цветущих городов и селений – от них остаются только закопчённые камни.

Нападая, викинги, по обыкновению, забирают добро и убивают всех, кто не успел убежать, разве что иной раз берут в плен молодых красивых женщин, на которых всегда спрос у работорговцев.

Забрав то, что им приглянется, воины поджигают всё прочее. Грабят воины ради добычи, а убивают и жгут ради славы. Разорить город дотла считается большим подвигом, и чем больше город, тем больше подвиг. Зимой на пирах они будут хвастать друг перед другом: «Мы разорили такой-то город!» – «А мы сожгли такой-то!»

Впрочем, не только на зимних пирах, но и во время плавания тоже немало можно узнать о подвигах, а иной раз случается услышать и о неудаче. Кукша глядит, как вдали медленно уплывают назад диковинные пальмы, и слушает рассказ бывалого Тюра.

– С той поры минуло уже полтора десятка лет. Вот так же приплыли мы в эту благословенную страну на многих кораблях. Сколько мы тут разорили городов да селений, и не упомнить. Назову три славных города – Кадис, Лиссабон и Севилью.

Лиссабон с Кадисом у моря стоят, а чтобы захватить Севилью, пришлось по реке подняться. Хорошая река, большая, Гвадалквивир называется. Уж столько мы там добра взяли – и не счесть. Боялись, корабли потонут, – пришлось часть добычи за борт выбросить. Словом, сперва всё шло – лучше некуда. Однако судьба не меч – в руки не возьмёшь. Собрали проклятые мавры войско несметное и кораблей видимо-невидимо.

Тюр вздыхает.

– Много наших кораблей тут погибло, много храбрых воинов покоится на дне этого ласкового моря. И не меньше, наверно, мавры взяли в плен, а после повесили в Севилье на пальмах – вот на таких, как эти.

И Тюр кивает в сторону пальм, что горделиво колышут на берегу своими листьями. Кукша со страхом представляет себе, как на каждом из этих деревьев под огромными листьями висит по нескольку викингов в шлемах и кольчугах. А Тюр продолжает:

– Говорили мавры нам, пленным, будто двести отрубленных голов, в том числе и голову нашего предводителя, послал эмир Абдаррахман, их конунг, в другую страну, где конунгом сидел его приятель: вот, дескать, полюбуйся, уничтожил наш Аллах свирепых северных пришельцев за их злодеяния.

А нескольких человек, в том числе и меня, мавры пощадили, вернули нам один корабль и велели плыть к своим – рассказать всё, как было. Насколько мне известно, впервые с тех пор появляются здесь наши корабли. Мавры-то небось думают, что навек нам сюда дорогу заказали. Как бы не так!

Однако морской конунг Хастинг, видимо, держит всё же в голове урок, полученный здесь мурманами полтора десятка лет тому назад – не слишком задерживается в этом изобильном солнечном краю. Ведь если Хастинга постигнет участь незадачливых предшественников, то его мечту – разграбить Рим – осуществит кто-нибудь другой!

Впрочем, викинги не обходят стороной юг Испании, Марокко и Балеарские острова – всюду они сеют смерть и разорение. Добравшись до устья Роны, викинги поднимаются по ней далеко в глубь земли франков.

После этого они некоторое время плывут по морю, никого не трогая, и, найдя удобную бухту, останавливаются на зимовку. Викинги договариваются с местными жителями сохранять мир и торговать. До весны они живут в своё удовольствие, проводя время в пирах и забавах, а весной снова пускаются в путь дальше на восток.

Красно-белые паруса мурманских кораблей полощутся над лазурными водами Лигурийского моря. Слева от кораблей проплывают берега прекрасной Италии. Позади дымятся ограбленные и сожжённые города и селения, впереди викингов ждут новые подвиги и новые сокровища. Говорят, здесь уже рукой подать до Рима, «вечного города», как его называют.

– Посмотрим, так ли уж он вечен, – с усмешкой говорит Хастинг, вглядываясь в голубоватую дымку, в которой тонут очертания дальних берегов.

Ему не терпится совершить главный подвиг своей жизни. Рагнар Кожаные Штаны сжёг Париж и многие другие города франкской империи. Спору нет, это славные подвиги. Однако, если он, Хастинг, разграбит и разорит Рим, его деяние навсегда останется в памяти людей как величайший подвиг всех времён!

Местные жители, которых по дороге расспрашивает Хастинг, говорят, что Рим узнать нетрудно, – это самый большой и прекрасный город на свете! Они уверяют, что Рим ни с чем ни спутаешь, как только Хастинг увидит Рим, он сам это сразу поймёт.

В одно прекрасное утро викинги огибают гористый мыс, далеко выдающийся в море, и попадают в обширный залив. В глубине залива устье реки. Входя в реку, викинги обнаруживают, что на правом берегу, чуть повыше устья, стоит большой прекрасный город.

Издали кажется, что он сплошь состоит из беломраморных дворцов, храмов и пышных садов. Викинги, как зачарованные, глядят на открывшееся их глазам великолепие.

– Это Рим! – произносит Хастинг сдавленным от волнения голосом.

Глава тридцать шестая. Нападение на город

Жители города Луна со страхом прислушиваются к тревожным звукам. Дозорные на сторожевых башнях изо всех сил бьют колотушками в чугунные била. В соборе на площади Святого Павла ударили в колокола.

Звуки эти могут означать только одно: у стен города появился враг. Но что это за враг, откуда он взялся? Даже самые старые и мудрые теряются в догадках.

Горожане бросают привычные дела – ремесленники оставляют гончарный круг или сапожную колодку, аристократы прерывают приятную беседу за прохладительными напитками – все устремляются на улицу.

На каменистом холме возвышается дом бургграфа[52]. Это красивейший дом в городе, сложен он из лунного камня, того самого, который добывают в окрестностях Луны. Бургграф – мудрый правитель и хороший воин. Может быть, лучше сказать «хороший воин в прошлом», ибо он уже в преклонных годах. У бургграфа есть страсть, которой он отдаёт всё свободное время. Эта страсть – цветоводство.

Он и сейчас в своем розарии возле дома. Розарий невелик, но для любителя цветов являет собой зрелище весьма притягательное. На небольшом клочке земли разместилось множество разновидностей роз – и местных, и привозных. Здесь и белоснежные цветы, и жёлтые разных оттенков, и розовые, и огненно-красные.

Предмет особой гордости бургграфа – новая разновидность, которую вывел он сам, потратив на это многие годы. При беглом взгляде цветок кажется совершенно чёрным. Но если приглядеться, особенно при ярком солнечном свете, увидишь, что сквозь черноту лепестков просвечивает красное, словно в лепестках тайно пульсирует кровь. Бургграф говорит, что цветок олицетворяет вечное борение жизни и смерти.

Роза бургграфа стала одной из достопримечательностей города, приезжим непременно сообщают о ней, и всякий, кто любит цветы, отправляется полюбоваться ею. Она уже носит имя своего создателя, и бургграф с тайным удовлетворением думает, что не разрушение городов и не убийство множества людей, а этот прекрасный печальный цветок обессмертит его имя.

Розы – существа нежные и любят, чтобы за ними ухаживали. Первая забота, конечно, удобрения. Тонкостями этого дела владеет далеко не всякий. Неумелый вместо того, чтобы помочь цветам, погубит их. Кроме того, у прекрасных созданий есть страшный враг – тля. Эти отвратительные крохотные твари полчищами набрасываются на молоденькие листочки и основания бутонов, и, если прозеваешь очередное такое нападение, прощайся со своими прекрасными нежными друзьями.

Особенное влечение проклятая тварь выказывает именно к чёрной розе. Недавно бургграф составил новый, весьма сильный яд для погубления тли и теперь осторожно мажет кисточкой места её скопления. Он так поглощён своим занятием, что несколько мгновений не осознаёт смысла звуков, летящих над городом. Наконец до него доходит, что это гудит набат. Он поспешно облачается в доспехи, препоясывается мечом и, вскочив на коня, скачет в штаб городовой рати.

В городском соборе уже началась неурочная служба. Епископ возносит к Господу молитвы об избавлении города от неведомых язычников. Храм полон молящихся, главным образом женщин и стариков – в такие часы место истинно благочестивого мужчины не в церкви.

С городских стен и холмов взору открывается широкое устье, переходящее в простор залива. По сверкающей глади движутся несколько десятков кораблей. Человеку с острым зрением видно, что на носу у каждого из них возвышается какая-то страшная голова на длинной шее, а на корме – хвост. Мерно шевелятся ряды длинных вёсел. Кажется, будто приближается стадо чудовищных сороконожек.

Городские фонтаны журчат по-прежнему, в садах громко щебечут птицы. Но никто уже не слышит этих звуков, ещё недавно доставлявших столько удовольствия людям, у которых был досуг их слушать.

Воины городовой рати спешат проверить оружие и доспехи, тащат на стены метательные орудия и камни. Все горожане, способные носить оружие, отныне составляют ополчение. Каждый отправляется к месту сбора того отряда, к которому приписан.

Городские ворота пока ещё распахнуты, в них вливается толпа перепуганных насмерть жителей предместий, которым нападение врагов грозит бедой в первую очередь. Жители гонят скот и подталкивают повозки, нагруженные скарбом. Истошное мычание коров и жалобное блеяние коз сливаются с плачем детей и рыданиями женщин.

Но вот ворота затворены, мосты, перекинутые через ров, убраны, город замирает в напряжённом ожидании.

Викинги пытаются взять город с налёту, однако вынуждены отступить с большими потерями. Начинается осада. Она длится несколько дней, не принося осаждающим никакого успеха. Викинги раз за разом храбро бросаются на приступ, но каждый раз их приступ бывает отбит, и они откатываются назад, потеряв много людей.

Жители города отчаянно защищаются. Они засыпают нападающих градом стрел, дротиков[53] и камней. Самое страшное – это камни. От камня, брошенного сверху, не спасает ни шлем, ни кольчуга. А камней в этом городе, как видно, неиссякаемый запас. Да и не мудрено, у них ведь все постройки каменные – в случае чего можно начать разбирать дома.

Если какому-нибудь ловкачу удаётся всё же забраться по лестнице на крепостную стену, на него с такой яростью кидаются защитники города, что воин, каким бы доблестным он ни был, в конце концов погибает.

Горожане и во время затишья не оставляют викингов в покое – на стенах города установлены метательные орудия, которые довольно далеко мечут большие камни. После того как горожанам удалось разбить у викингов несколько кораблей, пришлось отвести корабли подальше от города.

Викинги пробуют взобраться на стены ночью, под прикрытием темноты, но, заслышав шум, защитники города бросают со стен горящую просмолённую ветошь и, осветив таким образом поле сражения, берутся за камни.

В расчёты Хастинга не входит долгая осада, подобное занятие не для викингов. Но как быть? Неужто так и уйти ни с чем, оставив «вечный город» неразорённым, не совершив главного подвига жизни? Хастинг велит оставить город в покое, чтобы бранный шум не мешал ему думать, и погружается в размышления. По прошествии нескольких дней удачливого морского конунга осеняет дерзкая мысль.

Глава тридцать седьмая. Взятие города

Дозорные на стенах и башнях неусыпно следят за вражеским станом, примечая малейшее передвижение викингов, любое их приготовление, чтобы очередной приступ не застал горожан врасплох.

Сегодня на глазах у защитников города происходит нечто необычное – от стана викингов отделяются трое и идут прямо к главным воротам. Они безоружны и, вне всякого сомнения, посланы для переговоров.

Их впускают в город. Один из послов, сухощавый, с чёрной бородой, немного умеет говорить на франкском наречии. В Луне же едва ли не каждый третий знает по-франкски, поэтому без труда отыскивается человек, понимающий чернобородого. Посол объясняет, что у них важное дело к владетелям города и к самому главному священнику.

Их препровождают в Большой городской совет. Туда вскоре прибывают бургграф и епископ. Послы сообщают им о цели своего посещения.

– Хастинг, конунг датский, – говорят они, – волею судьбы лишившийся престола у себя на родине, и люди, последовавшие за ним в изгнание, низко кланяются вам, владетелям этого прекрасного города. Быть может, вам уже ведомо, что мы, изгнанники из Дании, после долгих блужданий по бурным морям попали наконец в державу франков. Судьба предоставила нам эту страну взамен нашей потерянной отчизны, мы вторглись в неё и после множества кровопролитных битв с франками привели её в покорность нашему конунгу.

Но, когда мы начали там господствовать, мы поняли, что для нас нет на свете ничего дороже нашей суровой северной родины. И мы, вняв зову смутных надежд, пустились в обратный путь. Однако встречные западные и северные ветры вконец измотали нас, и вот мы, не по своей воле, а по жестокой нужде, оказались на вашем берегу.

Теперь мы просим вас: дайте нам мир, чтобы мы могли запасти продовольствия. Вождь наш тяжко болен, он полагает, что это ваш Бог поразил его за то, что он напал на вас вместо того, чтобы сразу попросить о помощи. Он жаждет принять от вас Крещение, взывает к вашему милосердию и благочестию и просит о погребении в городе, если успеет принять Крещение.

На это епископ и бургграф отвечают:

– Согласны. Заключаем с вами вечный мир и крестим вашего вождя в веру Христову. И дозволяем вам покупать всё, что захотите!

И вот заключён мир, на берегу начинается торговля, а также оживлённое дружелюбное общение, главным образом с помощью знаков, ибо никто не знает языка друг друга. Невесть откуда взявшиеся загорелые светлоглазые воины – щедрые покупатели, они платят, не торгуясь. В их кожаных кошелях, как видно, золота и серебра, что камней в окрестностях Луны.

Кроме того, у них обветренные мужественные лица. Такие мужчины не могут не привлекать внимания женщин, местные красавицы охотно обмениваются с пришлыми воинами взглядами и улыбками. Среди торгующих и покупателей снуют любопытные мальчишки, особенный их интерес вызывает белобрысый воин такого же, как они, возраста.

Меж тем епископ со своими клириками готовит купель в баптистерии[54] возле городского собора, освящает воду, велит зажечь свечи. И вот несколько рослых воинов приносят в баптистерий Хастинга, сам он ходить уже не может, да что там ходить, у него едва хватает сил поднимать веки с крашеными ресницами, чтобы видеть епископа и бургграфа, своего крёстного отца.

Епископ и бургграф поднимают его из святой купели, и верные воины относят своего новокрещёного вождя обратно на корабль.

На другое утро к городским воротам снова подходят трое послов. Препровождённые к епископу, они сообщают, что их вождь, датский конунг Хастинг, минувшей ночью скончался. Перед смертью он просил, чтобы его, новокрещёного, похоронили в городе в освящённой земле вместе с другими христианами. Он завещал крёстному отцу и епископу все свои воинские доспехи, драгоценные украшения и прочее имущество.

– Вот малая частица, – говорят послы, – того, что завещал вам конунг Хастинг.

И, опустившись на колени, они кладут к ногам епископа груду драгоценностей. Тут и серебряные сосуды, и золотые шейные гривны, и запястья, усыпанные дорогими каменьями. Тронутый благочестивыми устремлениями покойного, а также великолепием его даров, епископ позволяет предать земле прах северного варвара по христианскому обряду. Чужеземный князь будет погребён в городе, в монастыре Святого Маврикия.

Настежь отворяются главные городские ворота. В них втягивается погребальное шествие. Во главе шествия идут несколько воинов, которые несут перед собой мечи и боевые топоры покойного, отделанные золотом и драгоценными каменьями, другие несут кольчугу, сверкающий золотом шлем и пурпурный плащ из дорогой заморской ткани. За оружием несут открытые ларцы, содержимое их слепит глаза, как будто наполнены они осколками солнца.

Следом за дарами несут на погребальных носилках прах прозревшего язычника. Крики и рыдания оглашают воздух. Зеваки, собравшиеся поглазеть на необычные похороны, могут поклясться, что никогда не слышали столь громкого выражения скорби. Дикие язычники чувствуют горечь утраты, несомненно, острее, нежели благочестивые христиане. Носилки сопровождает свита, состоящая из отборных воинов.

По обе стороны ворот стоят стражники и считают входящих в город. Отсчитав условленное число людей, ворота затворяют.

Сквозь вопли и рыдания едва слышен колокольный звон, созывающий народ в церковь. От городских ворот впереди погребального шествия выступает хор мальчиков со свечами и крестами. Их ангельские голоса тонут в грубых проявлениях варварской скорби. Встречать прах раскаявшегося грешника явилось духовенство в праздничном облачении, градские старейшины со знаками отличия и женщины высшего сословия в траурных одеждах.

Христиане сменяют язычников у носилок и вносят их в монастырь, где для Хастинга приготовлена могила. Погребальные носилки ставят посреди храма. Бургграф с блестящими от слёз глазами кладёт в изголовье крестника несколько прекрасных чёрных роз – впервые его любимицы срезаны с родного куста, но торжественность случая стоит такой жертвы.

Взволнованный епископ служит заупокойную мессу. Звучит невидимый, как бы небесный, хор. Народ благоговейно внимает службе. Меж тем язычники, которых, по-видимому, не слишком трогает христианское богослужение, незаметно растекаются по храму, некоторые покидают его пределы… Впрочем, поглощённые молитвой люди не обращают на это внимания.

Голос епископа звучит всё проникновенней. Господь милостив к тем, кто оставляет пагубные заблуждения и ступает на стезю истины – новообращённый умер, но Господь не позволил смерти обезобразить его красивые черты. Покойник лежит на погребальных носилках, как будто он жив и здоров, его цветущему виду могли бы позавидовать многие из живущих.