Проблема демократии в американской политической мысли ХХ века

Демократия, по Мерриаму, – это, как уже говорилось, разновидность ассоциации. Но это особый род ассоциации, «в которой общий контроль над политическим курсом (political policy) сообщества (commonwealth) и его направление определяются, как правило, большинством членов общины (by the bulk of the community) на основе соответствующих представлений и процедур, обеспечивающих участие и согласие народа (popular participation and concent)»[191].

Мерриам противопоставляет демократию другим формам ассоциации, в которых общий контроль и другие функции определяются обычно «сравнительно небольшой группой на основе соответствующих представлений и процедур, обеспечивающих контроль и руководство (direction) со стороны автократического, аристократического, олигархического или иного меньшинства»[192].

Как видим, Мерриам, дает близкое к античному, точнее – к аристотелевскому, а в сущности, к универсальному и потому классическому толкование демократии как «правления большинства», противопоставляя его «правлению меньшинства». Правда, из этой классической триады выпадает (в данном тексте) «правление одного», но это не нарушает общей логики суждений Мерриама, который предстает в качестве еще одного поборника мажоритарной демократии. Разумеется, большинство, о котором говорит Мерриам, исключает ту дискриминацию, которая существовала в древнегреческих полисах, да и в самих Соединенных Штатах на ранних этапах их развития, и из-за которой «большинство», наделенное правом голоса, оказывалось на самом деле довольно ограниченным.

Демократия, по Мерриаму, строится на ряде «принципиальных допущений» (assumptions). Первое из этих «допущений» – «сущностное (essential) достоинство человека, важность защиты и развития (cultivating) его личности на основе принципа братства, а не разделения, и устранение особых привилегий, базирующихся на необоснованном или преувеличенном акцентировании человеческих различий»[193]. Тут Мерриам предстает как сторонник не только мажоритарной, но и развивающей демократии, как гуманист, высоко оценивающий демократическую форму правления не просто как оптимальную с точки зрения эффективности решения задач, стоящих перед «ассоциацией», но и как средство развития личности.

Это подтверждает еще одно допущение, на котором, по убеждению американского исследователя, строится демократия: «уверенность в существовании постоянного движения в направлении [развития и реализации] способности человечества к совершенствованию (perfectibility of mankind)»[194]. И еще одно допущение, о котором нельзя не упомянуть: достижения (gains) общества, достижения цивилизации принадлежат всей массе граждан и выигрывать от них должны все.

Словом, демократия, согласно Мерриаму, по многим параметрам выгодно отличается от других политических режимов. Но главные ее преимущества в том, что она создает условия для достойного существования человека и открывает путь к изменению свободных политических и индустриальных систем[195].

Мерриам продолжает следовать традиции (связанной прежде всего с именем Руссо) рассмотрения демократии, исходя из цели деятельности правительства, каковой является обеспечение общего блага. Главная проблема – «определить, что представляет собой общее благо (common good) и перевести его в адекватную политику»4, уравновешивающую существующие в обществе интересы. Одновременно Мерриам видит в демократии форму правления, определяемую источником власти правительства, каковым является воля народа, проявляющаяся прежде всего в законотворчестве. По его определению, «законодательный процесс – это процесс перевода решения народа (a popular decision) во всеобщую директиву – процесс превращения мудрости и воли государства в широкие направления административной деятельности, и все это на основе ответственности и подотчетности»[196].

Справедливости ради надо сказать, что, ратуя за демократию и предрекая ей глобальное будущее, Мерриам вместе с тем демонстрирует исторический подход к демократической форме правления. «Существуют, – признает он, – ситуации, делающие народное правление невозможным; существуют также ситуации, в которых меньшинство менее приспособлено к руководству сообществом, нежели один [человек]»[197]. Существуют также «транзиторные стадии», когда правление меньшинства сменяется правлением большинства или на смену правлению большинства приходит правление одного или немногих. Какая именно ситуация возникнет, зависит во многом «от уровня [развития] политической цивилизации, тенденций [развития] исторических событий в данное время и в данном месте, остроты кризиса…»[198].

Тем не менее «теоретически и практически идеальной является ситуация, при которой исчезают господство и рабство (mastery and slavery), а ключом к действию является согласие управляемых (consent of governed)»[199]. В «оптимальных социальных условиях» важнейшие вопросы жизни содружества являются предметом совместной заботы.

Мощную силу, позволяющую решать многие из стоящих перед человечеством проблем, американский исследователь видел в соединении демократии с наукой, обеспечивающем, в частности, повышение степени и эффективности научного управления демократической системой и планирование политики. «Я утверждаю, что мудрое демократическое социальное планирование может быть направлено на высвобождение человеческих способностей и выявление возможностей для [развития] человеческой свободы и личности на основе общего согласия и сотрудничества»[200].

В современном демократическом обществе человек берет свою судьбу в собственные руки: «сознательный контроль над развитием нашей социальной жизни» приходит на смену «грубой борьбе за существование». «Американская Конституция положила конец вековому аргументу, согласно которому политические институты не могут быть сконструированы человеком»[201]. Сознательное социально-политическое конструирование, базирующееся на науке, приходит на смену господствовавшему в XIX веке принципу laissez faire, хотя противодействие научному планированию, признает Мерриам, сохраняется и в наши дни. Но оно связано с ложным представлением о том, будто планирование, повышая эффективность управления обществом, сужает границы свободы человека. «Свобода и эффективность, – настаивает он, – не противостоят друг другу, а дополняют друг друга»[202].

Мерриам бросает Марксу упрек в преувеличении роли насилия как фактора развития общества в современных условиях и полагает, что в «перестройке общества и человеческом прогрессе» «рациональное обсуждение и всеобщее согласие и сотрудничество (general consent and cooperation) имеют преимущество перед «силой и насилием»[203]. Однако тут же оговаривается, что если сила и война предъявляются в качестве аргументов, то контраргументами тоже должны быть сила и война.

Еще одно критическое замечание Мерриама по адресу Маркса связано с ролью экономического фактора в общественном, в том числе демократическом, развитии. «Я, – пишет американец, – отвергаю точку зрения, которая рассматривает одну лишь «экономику» (как основу “коллективизма”. – Э.Б.) в качестве властителя нашей общественной жизни (places “economics” alone as the lord of our social life)»[204]. Проблемы, с которыми сталкивается общество, подчеркивает Мерриам, – это не только экономические, но также научные и технические, территориальные, социополитические, философские и психологические проблемы.

Американский исследователь повторяет, в сущности, аргументацию тех, кто идентифицировал марксизм как «экономический материализм», игнорируя при этом то обстоятельство, что Маркс не рассматривал «одну лишь экономику» в качестве фактора исторического развития общества. Так что критическая стрела Мерриама летит мимо цели. Что касается позиции самого американского демократолога, то он, судя по его высказываниям, придерживается так называемой теории факторов, которая мало что дает для понимания и общей логики социально-исторического развития и процесса становления и эволюции демократии.

Однако, несмотря на концептуальные слабости, присущие его теоретическим построениям, основатель Чикагской школы по праву может быть отнесен к тем исследователям, которые внесли наибольший вклад в развитие демократологии – как американской, так и мировой – первой половины XX столетия. Он был едва ли не первым, кто ратовал за проведение междисциплинарных исследований и последовательно выступал за использование достижений современных ему наук (в том числе социологии и психологии) для повышения эффективности процесса управления обществом на демократической основе. Он, как и Дьюи, выступал за постоянное обновление действующих демократических моделей в ответ на вызовы времени. И, что может быть, самое важное, трактовал демократию с гуманистических позиций, видя в ней прежде всего средство обеспечения достойного существования человека.

Работы Мерриама, в которых излагались его романтические представления о демократии, создавались в годы «великой депрессии», разочарования американцев в демократических идеалах и начала Второй мировой войны, т. е. в кризисный период, когда общество нуждалось в изрядных «инъекциях» оптимизма. В начале 30-х годов такой «инъекцией» стала знаменитая книга Джеймса Труслоу Адамса «Американский эпос», в которой раскрывалась суть Американской мечты и говорилось о ее великих перспективах. Работы Мерриама о демократии, конечно, не могут быть поставлены в один ряд с творением Адамса, но они выполняли ту же функцию: вселяли в американцев уверенность, что политический режим, при котором они живут – лучший из возможных режимов, что кризис будет преодолен и что Америку и всех тех, кто пойдет с ней и за ней, ждет великое будущее.

Пройдет время и на передний план выйдут исследователи демократии, которые будут толковать ее как узкое, чисто процедуральное явление, не имеющее прямого отношения ни к обеспечению общего блага, ни к развитию личности. Но это случится позднее.

Крупнейшим представителем Чикагской школы и одним из самых выдающихся представителей американской и мировой политической науки является Гаролд Лассуэлл (1902–1978). Он был одной крови с Мерриамом и сочетал в себе склонность и способность к серьезному академическому анализу и необычайную активность в качестве полевого исследователя и политического консультанта, живо откликавшегося на веления времени и требования эпохи. Такое сочетание соответствовало его представлению о модели поведения демократически ориентированного ученого как человека, который должен способствовать развитию и защите демократии путем постоянного ее исследования и разработки практических рекомендаций для властей.

Лассуэлл – автор множества исследований, среди которых наибольшей известностью пользуются такие работы, как «Техника пропаганды в мировой войне», «Психопатология и политика», «Мировая политика и личная незащищенность», «Политика: Кто получает Что, Когда, Как», «Гарнизонное государство», «Анализ политического поведения», «Власть и личность», «Демократия через общественное мнение» и другие[205]. И почти в каждой из них он затрагивает проблему демократии. Похоже, у Лассуэлла вообще нет значимых публикаций, в которых бы о ней не заходила речь.

В самом начале 40-х годов он говорит о важности разработки «в рамках общественной науки» самостоятельной «науки о демократии (science of democracy) или науки о политической психиатрии (science of political psychiatry)»[206]. Именно Лассуэллу принадлежит идея создания интегральной теории наук о политике (the policy sciences), ориентированной прежде всего, на исследование демократии. Принимая во внимание утверждение Лассуэлла, что политическая наука (political science) «есть по преимуществу наука о политике (the policy science)», т. е. о ее реальном содержательном наполнении, некоторые исследователи называют Лассуэлла (да он и сам себя так именовал) трудно переводимым на русский язык словосочетанием «policy scientist of democracy», т. е. исследователем демократии с точки зрения ее содержательного (в отличие от институционального) политического измерения. Как пишут в своей статье о Лассуэлле Джеймс Фарр, Джэкоб Хэкер и Николь Кази, он, выступая в качестве «political scientist of democracy», «знал все о процессе принятия решений элитами и воплощал свое знание на практике, давая советы власть имущим, участвуя в принятии важных решений и способствуя развитию [человеческого] достоинства»[207].

Исследовательские методы, которыми пользовался Лассуэлл и которые заметно отличали его от других представителей американской политической науки второй четверти XX века, определялись его общими теоретико-методологическими ориентациями, о которых нельзя не сказать хотя бы нескольких слов. Лассуэлл подходит к политике одновременно как бихевиоралист и как психоаналитик. Именно через их призму смотрит он на демократию, чего не делал до него никто.

Бихевиоралисты хотели, подобно позитивистам и неопозитивистам в философии, очистить политические исследования от «метафизики», то есть от ценностных суждений и перевести эти исследования на научные рельсы. При этом они исходили из представления, что получить наиболее полную, достоверную и проверяемую картину политической жизни общества во всех ее аспектах можно, исследуя (эмпирическим путем) поведение людей, в котором обнаруживаются сходные черты. Поведение, которое можно не только наблюдать, но и измерять, а полученные результаты – проверять в повторных наблюдениях и измерениях и при необходимости корректировать.

Такой подход распространялся и на демократологию. Демократия как многоаспектный, многомерный феномен как бы разлагается на составляющие ее элементы, каждый из которых – состав и поведение электората, различные формы политического участия, функционирование институтов власти, деятельность политических партий и других институтов гражданского общества и т. п. – становится объектом самостоятельного исследования, опирающегося на более или менее солидную эмпирическую основу.

«Демократия, – писал Лассуэлл, – подчинена фундаментальным законам человеческого поведения, и чтобы выдержать испытания, она должна подтверждать более оптимистические, нежели в недемократиях, ожидания относительно реализации ценностей. (Человеческие существа строят свое поведение, как бессознательное, так и осознаваемое, исходя из ожидаемого преобладания поощрений над лишениями)»[208].

При этом сама политическая реальность рассматривалась Лассуэллом как арена стихийного столкновения необузданных страстей и индивидуальных проявлений «воли к власти», в основе которых лежат иррациональные мотивы и стремление компенсировать собственную ущербность – телесную и духовную. Отсюда и задача, стоящая перед политической наукой и, в частности, перед демократологией: упорядочить и рационализировать политическую реальность, для чего необходимо способствовать укреплению рационального начала психики (так называемого Ego) и высвобождению его из-под власти Id и Superego.

Подобно своему великому предшественнику Максу Веберу, как, впрочем, и ряду других представителей политической науки, Лассуэлл определяет политику через посредство категории власти. При этом сама власть трактуется как возможность принимать социально значимые решения, связанные с распределением ценностей в обществе и контролировать их исполнение[209] и «подчинена [задаче обеспечения] уважения достоинства человеческой личности»[210]. «Кто, что, когда и как получает – таков коренной вопрос при анализе политических действий и политического процесса», – утверждает Лассуэлл[211]. Широкое участие граждан во властном процессе – на определенных условиях и при определенных обстоятельствах – и есть демократия. «Мы понимаем под демократией, – объясняет он, – проведение справедливого курса посредством правления большинства (the practice of justice by majority rule)»[212]. При этом Лассуэлл отмечает, что его «концепция демократии полностью согласуется с традиционным описанием демократии как правления народа, осуществляемого народом и для народа. Правление любого рода – это правление народа; правление, осуществляемое народом (government by people), – это правление большинства; правление для народа (government for the people) – это проведение справедливого курса»[213]. Справедливость же заключается в уважительном отношении «к способностям каждого индивида вносить свой вклад в общую жизнь»[214].

Лассуэлл, в сущности, повторяет известную формулу Авраама Линкольна о «правительстве народа, из народа и для народа». И хотя эта формула довольно часто используется в демократологическом лексиконе, она все же не может быть отнесена к «традиционным описаниям демократии» уже по той причине, что разделяется далеко не всеми. К тому же, как показал Дж. Сартори, формула Линкольна не так ясна, как это кажется на первый взгляд и потому допускает разные интерпретации[215]. Как ее истолковывает Лассуэлл, мы увидим далее, когда речь пойдет о его понимании отношений между народом, элитой и лидерами. Но одно следует подчеркнуть особо: высший смысл и цель демократии американский ученый видел, судя по его высказываниям, в обеспечении и защите достоинства человеческой личности. (Кстати сказать, слово «достоинство» – «dignity» – одно из самых часто употребляемых Лассуэллом слов).

Хотя институциональная основа демократии интересует Лассуэлла меньше, чем процессуальная, он придает важное значение «защите и совершенствованию» демократических институтов, через посредство которых осуществляется реализация демократических ценностей. Среди институциональных факторов демократии он называет систему сдержек и противовесов (как она зафиксирована в Конституции США), который, по крайней мере, ограничивает злоупотребление властью и допускает возможность оспаривать принимаемые решения, а также институты социального контроля, обеспечивающие справедливый доступ к ресурсам и ценностям, от которых зависит власть. Примечательно, что наряду с этими, в общем-то, традиционными институтами Лассуэлл включает в число факторов демократии определенные стандарты образования и поведения граждан, обеспечивающие ответственное отношение к использованию власти.

Поддерживается демократия и соответствующей политикой, снижающей уровень социальной и политической напряженности в обществе и обеспечивающей более или менее безболезненное приспособление людей к изменяющимся условиям жизни. Исследованию путей и форм осуществления этой политики Лассуэлл посвящает ряд работ, и прежде всего свою знаменитую книгу «Психопатология и политика».

Американский ученый отвергает традиционное представление, согласно которому «предпосылка демократии заключается в том, что каждый человек наилучшим образом судит о собственном интересе»[216]. Отвергает он и другое «поспешное допущение» «теоретиков демократии», согласно которому «социальная гармония зависит от обсуждения (discussion), а само обсуждение зависит от формальной консультации со всеми теми, чьи интересы оказываются затронутыми социальной политикой»[217]. «Пришло время, – настаивает Лассуэлл, – отказаться от предположения, что проблема политики – это проблема проведения дискуссий (promoting discussion) среди всех заинтересованных сторон, имеющих отношение к данной проблеме»[218].

Объясняя свое негативное отношение к представлению о том, что сами индивиды лучше других понимают собственный интерес и что дискуссии являются эффективным инструментом демократической политики, Лассуэлл замечает, что это не следует истолковывать так, будто он выступает в защиту диктатуры. Цель демократической политики – «не столько в том, чтобы разрешать конфликты, сколько в том, чтобы предотвращать их, и не столько в том, чтобы служить предохранительным клапаном социального протеста, сколько в том, чтобы направлять социальную энергию на устранение повторного возникновения источников напряжения в обществе»[219].

Иначе говоря, нужна «политика превентивных действий»[220], а ее невозможно проводить ни путем дискуссий (они зачастую не устраняют трудности, а осложняют и усугубляют их), ни тем более с помощью диктатуры. Нас, говорит Лассуэлл, на протяжении долгого времени вводили в заблуждение, терминологически противопоставляя демократию диктатуре и аристократии. «Наша задача состоит в том, чтобы руководствоваться истиной относительно условий гармоничных человеческих отношений, и открытие этой истины есть цель специализированного исследования; это не монополия народа как народа или правителя как правителя»[221].

В этих высказываниях – ключ к пониманию предлагаемой Лассуэллом модели демократического управления обществом. Ни автономно действующие граждане, ни диктаторы, ни демократически ориентированные политики не в состоянии самостоятельно добиться гармонизации общественных отношений и предотвращения социально-политических конфликтов. На помощь народу и власти должны прийти специалисты в области политической науки, которые, не претендуя на самостоятельное принятие политических решений, направят умы государственных деятелей по нужному руслу[222], помогут осуществить социальную терапию за счет, как уже говорилось, усиления ego и у рядовых представителей общественности, и у официальных лиц. Это достигается, в частности, за счет рационализации потока информации, на основе которой выносятся моральные суждения и принимаются политические решения, а также посредством распространения просвещения и т. п.

Некоторые высказывания Лассуэлл а могут навести на мысль о его готовности передать бразды политического правления каким-то замкнутым, отделенным от массы группам. Но это не так, и сам он не раз публично выражал опасения, что доминирование в обществе закрытых каст, обладающих мощными властными ресурсами и склонных к осуществлению насилия, может подорвать основы демократии. Политических экспертов, помогающих «оздоровить общество», рационализировать властные отношения, он к такого рода кастам не относил.

Лассуэлл был одним из первых, если не самым первым демократологом, переосмыслившим предложенное Вильфредо Парето понятие «элиты», за что подвергся критике со стороны ряда исследователей. Так, Джованни Сартори, признавая, что «Лассуэллу более, чем кому-либо другому, термин “элита” обязан своим утверждением в качестве общепринятой категории, применяемой при обсуждении конструкции, которую мы вслед за ним стали называть “моделью правящей элиты”»[223], тут же замечает: «Лассуэлл… воспринял у Парето слово, но не понятие. Качественная коннотация термина “элита” у Лассуэлл а исчезает»[224]. В подтверждение своей точки зрения Сартори приводит следующее определение элиты, предложенное Лассуэллом: «Политическая элита есть высший властвующий класс»[225]. «Это, – утверждает Сартори, – чисто альтиметрическая (т. е. количественная, фиксирующая определенную точку на властной вертикали. – Э.Б.) коннотация. В других случаях элита просто совпадает у него с обладанием властью»[226]. В подтверждение справедливости своей оценки Сартори приводит еще одно высказывание Лассуэлла и Каплана: «…элиты – это те, кто обладает в группе наибольшей властью»[227].

«… Тут налицо, – заключает Сартори, – радикальная трансформация концепции Парето – трансформация, достоинство которой нейтрализуется ее недостатком. Достоинство – аналитического свойства, оно заключается в аналитическом преимуществе, позволяющем отделить альтиметрическую характеристику (или де-факто властное охарактеризовывание) от качественного охарактеризовывания. Недостаток – семантического свойства: почему [он] говорит “элита”, совершенно не имея в виду то, что значит этот термин, т. е. то, что этот термин передает посредством своей семантической силы? Более того, если “элита” уже не указывает на качественные черты (способность, компетентность, талант), то какой термин мы употребим, когда будут иметься в виду эти характеристики? Таким образом… семантическое искажение, в свою очередь, порождает, описав круг, концептуальное искажение»[228].

На самом деле не все так просто, как пытается представить Сартори. И убеждает в этом сам Лассуэлл. «Термин “элита”, – пишет он, – используется в дескриптивной политической науке для обозначения социальной формации, из которой рекрутируются лидеры. В недемократиях элита ограничена (is limited). Она может включать небольшое число семей землевладельцев или семей крупных купцов, промышленников и банкиров. Элита может быть ограничена семьями главных партийных чиновников или правительственных чиновников или офицеров, состоящих на службе в вооруженных силах (в том числе в политической полиции)»[229]. Иную ситуацию, говорит Лассуэлл, видим мы в демократическом обществе. Там «за небольшим исключением каждый взрослый может быть избран [в орган власти], что позволит ему влиять на процесс принятия решений настолько, насколько он захочет и насколько удача позволит ему заручиться согласием сограждан. При таких условиях не существует монополии на власть, находящейся в руках правящей касты, и все сообщество оказывается той грядкой, на которой вырастают правители (rulers) и управленцы (governors). Элита демократии (“правящий класс”) – это элита всего общества (societywide)»[230]. И еще: «…Элита демократии включает все уровни сообщества»[231].