Сальватор. Книга V

Вид приближающегося к Фифине Фафиу наполнил яростью Жана Торо. Швырнув полицейского в толпу, он повернулся к скомороху.

– Попался! – крикнул он.

Протянув руку, он схватил Фафиу за шиворот.

Но едва он его схватил, как получил по голове удар освинцованной дубинки, заставивший его выпустить жертву.

Он тут же узнал ударившую его руку.

– Фифина! – взревел он с пеной ярости на губах. – Ты что, хочешь, чтобы я тебя прибил?

– Ну ты, подонок! – сказала она. – Попробуй только поднять на меня руку!

– Да я не на тебя ее поднял, а на него!

– Посмотрите-ка на этого плотняшку, – сказала она «Мешку с алебастром» и Крючку. – Ведь он хочет задушить человека, который только что спас мне жизнь!

Жан Торо вздохнул, словно прорычал. А потом крикнул Фафиу:

– Пошел вон! Если хочешь остаться в живых, поменьше встречайся на моем пути!

Пока происходила эта сцена, справа от Жана Торо и его приятелей по кабаре, посмотрим, что же случилось слева от группы Сальватора и наших четырех молодых людей.

Как мы уже видели, Сальватор рекомендовал Жюстену, Петрюсу, Жану Роберу и Людовику соблюдать строжайший нейтралитет. Однако Жюстен, самый спокойный с виду из всех четверых, первым нарушил приказание.

Расскажем сначала, как они стояли.

Жюстен находился слева от Сальватора, в то время как трое остальных держались немного сзади.

Вдруг Жюстен услышал в трех шагах от себя крик боли и детский голос:

– Ко мне, мсье Жюстен! Помогите!

Услыхав свое имя, Жюстен рванулся вперед и увидел Баболена, катавшегося по земле под ударами полицейского.

Быстрым, как полет мысли, движением, он резко оттолкнул полицейского и нагнулся, чтобы помочь Баболену подняться с земли. Но в тот самый момент, когда он наклонился, Сальватор увидел, что над головой Жюстена была занесена дубинка полицейского. Бросившись вперед, он вытянул руки, чтобы уберечь голову Жюстена от неминуемого удара. Но, к его огромному удивлению, дубинка так и осталась поднятой, а до его ушей донесся ласковый голос:

– А, здравствуйте, дорогой мсье Сальватор! Как я рад снова увидеться с вами!

Это был голос господина Жакаля.

Глава VIII

Арест

Господин Жакаль, узнав в Жюстене друга Сальватора и любовника Мины и увидев опасность, которая ему угрожала, бросился вперед одновременно с Сальватором для того, чтобы отвести угрозу.

Вот так и встретились обе руки.

Но покровительство господина Жакаля на этом не закончилось.

Жестом руки приказав своим людям не трогать этих людей, он отвел Сальватора в сторонку.

– Дорогой мсье Сальватор, – сказал он ему, поднимая на нос очки, чтобы за разговором не упустить ничего из того, что творилось в толпе, – дорогой мой мсье Сальватор, я хочу дать вам хороший совет.

– Слушаю вас, дорогой мсье Жакаль.

– Дружеский совет… Вы ведь знаете, что я – ваш друг?

– Во всяком случае, льщу себя такой надеждой, – ответил Сальватор.

– Ну так вот, посоветуйте мсье Жюстену и всем лицам, которым найдете нужным, – он глазами указал на Петрюса, Людовика и Жана Робера, – посоветуйте им, повторяю, уйти отсюда и… сами сделайте то же самое.

– Это еще почему, дорогой мсье Жакаль? – воскликнул Сальватор.

– Потому что с ними может случиться несчастье.

– Ба!

– Да-да! – кивнул господин Жакаль.

– Значит, здесь возможен бунт?

– Очень этого опасаюсь. Все, что сейчас происходит, очень напоминает мне начало восстания.

– Да, все восстания и беспорядки начинаются одинаково, – сказал Сальватор. – Правда, – добавил он тут же, – не все они одинаково заканчиваются.

– Ну, эта смута закончится, как надо, я в этом уверен, – ответил господин Жакаль.

– О! Коль скоро вы в этом уверены!.. – произнес Сальватор.

– У меня нет в этом никаких сомнений.

– Черт возьми!

– А посему, сами понимаете, несмотря на особое покровительство, которое я могу оказать вашим друзьям, может случиться так, что, как я уже сказал, с ними приключится какое-нибудь несчастье. Вот я и прошу вас уговорить их уйти отсюда.

– Я не стану этого делать, – сказал Сальватор.

– Почему же?

– Потому что они решили остаться здесь до самого конца.

– Для чего же?

– Просто из любопытства.

– Фу! – сказал господин Жакаль. – Слушайте, это несерьезно.

– Тем более, что, как вы уже сказали, мы можем быть уверены в том, что верх одержат силы правопорядка.

– Но это не помешает тому, что ваши молодые люди, оставшись…

– Что же?

– Рискуют…

– Чем?

– Дьявол! Тем, чем люди рискуют во время беспорядков: их могут убить.

– В таком случае, мсье Жакаль, сами понимаете, я их жалеть не буду.

– Вот как? Вам их будет не жалко?

– Да! Они получат то, что заслужат.

– Как это: то, что заслужат?

– Очень просто! Им захотелось посмотреть на беспорядки, пусть же они испытают на себе все последствия своего любопытства.

– Им захотелось посмотреть на беспорядки? – переспросил господин Жакаль.

– Да, – ответил Сальватор.

– Значит, они знали, что будут волнения? Выходит, ваши друзья были в курсе того, что должно будет произойти?

– Да, они были полностью об этом осведомлены, дорогой мсье Жакаль. Самые бывалые моряки не смогли бы предугадать приближение бури с большей точностью, чем мои друзья учуяли приближение бунта.

– Правда?

– Несомненно. Признайтесь, дорогой мсье Жакаль, что надо быть совершенным глупцом, чтобы не понять, что происходит.

– Ну хорошо! И что же, по-вашему, происходит? – спросил господин Жакаль, водружая очки на нос.

– А вы сами не знаете?

– Абсолютно.

– Тогда спросите вон у того господина, которого сейчас арестовывают вот там.

– Где это? – спросил господин Жакаль, не потрудившись даже поднять на лоб очки, что ясно показывало, что он, так же, как и Сальватор, прекрасно видел, что арест действительно имел место. – Какого еще господина?

– Ах да, я и забыл, – сказал Сальватор. – У вас ведь такое плохое зрение, что этого вы увидеть никак не можете. И все же попытайтесь… Посмотрите, вон там, в двух шагах от монаха.

– Да, действительно, вроде бы я вижу кого-то в белом.

– О, небо! – воскликнул Сальватор. – Но ведь это же аббат Доминик, друг бедняги Коломбана. А я-то полагал, что он находится в Бретани в замке Пеноель.

– Он там, действительно, был, – сказал господин Жакаль. – Но сегодня утром вернулся в Париж.

– Сегодня утром? Благодарю вас за ценные сведения, мсье Жакаль, – с улыбкой произнес Сальватор. – Ну, а рядом с ним, видите?..

– А! Честное слово, вижу! И правда, арестовали какого-то человека. Мне от всего сердца жаль этого гражданина.

– Так вы его не знаете?

– Нет.

– А тех, кто его арестовывает?

– У меня такое слабое зрение… И потом, мне кажется, что их там очень много.

– Меня интересуют те двое, которые держат его за шиворот.

– Да, да, мне знакомы эти молодцы. Но только, где же это я их видел? Вот в чем вопрос.

– Так и не вспомнили?

– Честное слово, нет.

– Может быть, хотите, чтобы я вам подсказал?

– Вы доставили бы мне этим большое удовольствие.

– Значит, так: одного из них, того, что пониже, вы видели в тот момент, когда он отправлялся на каторгу, а другого, что повыше ростом, когда он с каторги возвращался.

– Да! Да! Да!

– Теперь вспомнили?

– Да я ведь знаю их, как облупленных: это мои служащие. Но, черт побери, что они там делают?

– Полагаю, что выполняют ваше задание, дорогой мсье Жакаль.

– Тьфу! – сказал господин Жакаль. – А может быть, они работают по своей собственной инициативе. Знаете, с ними иногда случается и такое.

– Э, глядите-ка, и впрямь, – сказал Сальватор. – Один из них срезает цепочку со своего пленника!

– А я вам что говорил… Ах, дорогой мсье Сальватор, в полиции работает много нечестных людей!

– Кому вы это рассказываете, мсье Жакаль?

И, вероятно, не желая, чтобы его дальше видели в обществе господина Жакаля, Сальватор отступил на шаг и попрощался.

– Мне доставило большое удовольствие встретиться с вами, мсье Сальватор, – сказал начальник полиции и быстрыми шагами направился в другую сторону. Туда, где Жибасье и Карманьоль пытались произвести арест господина Сарранти.

Мы говорим пытались потому, что, хотя двое полицейских и держали господина Сарранти за ворот, тот отнюдь не считал себя арестованным.

Сначала он попытался отговориться.

На слова «Именем короля, вы арестованы!», сказанные ему одновременно в оба уха Карманьолем и Жибасье, он ответил громко:

– Вы арестовываете меня? За что же?

– Не надо скандала! – сказал ему на это Жибасье. – Мы вас знаем.

– Вы меня знаете? – воскликнул Сарранти, взглянув поочередно на обоих полицейских.

– Да, вас зовут Дюбрей, – произнес Карманьоль.

Мы помним, что господин Сарранти написал своему сыну, что в Париж он прибыл под фамилией Дюбрея и что господин Жакаль рекомендовал полицейским арестовать этого упорного заговорщика именно под этой фамилией, чтобы не придавать аресту политической окраски.

Увидев, что его отца арестовывают, Доминик, влекомый первым душевным порывом, бросился к родителю.

Но господин Сарранти сделал ему знак остановиться.

– Не вмешивайтесь в это дело, мсье, – сказал он монаху. – Произошла какая-то ошибка, и я уверен, что завтра я буду выпущен на свободу.

Монах подчинился этим словам, в которых был приказ, и отступил назад.

– Разумеется, так оно и будет, – сказал Жибасье. – Если мы ошиблись, завтра вас выпустят.

– Вначале скажите мне, – произнес Сарранти, – по чьему приказу меня арестовывают.

– Вы арестованы на основании ордера на арест некоего мсье Дюбрея, на которого вы настолько похожи, что я не могу не исполнить свой долг и не задержать вас до выяснения вашей личности.

– И почему же вы, так опасаясь скандала, арестовываете меня именно здесь, а не в другом месте?

– Да потому, что мы арестовываем людей там, где мы их встречаем! – сказал на это Карманьоль.

– Не говоря уже о том, что мы охотимся за вами начиная с сегодняшнего утра, – добавил Жибасье.

– Как это с утра?

– Да, – сказал Карманьоль, – с тех пор, как вы ушли из гостиницы.

– Из какой гостиницы? – спросил Сарранти.

– Из гостиницы на площади Сент-Андре-дез-Арк, – ответил Жибасье.

При этих словах в мозгу Сарранти словно сверкнула молния догадки. Ему показалось, что он уже где-то видел лицо, слышал голос Жибасье.

Ему тут же вспомнилось его путешествие, венгр, фельдъегерь, ямщик… Все это было словно в тумане, но настолько явственно, что он инстинктивно понял: сомнений быть не могло.

– Негодяй! – вскричал корсиканец, побледнев, как полотно, и сунув руку под одежду.

Жибасье увидел, как сверкнуло лезвие кинжала, и, возможно, смерть настигла бы его столь же стремительно, как гром следует за молнией, если бы Карманьоль, вовремя заметивший и понявший движение пленника, не схватился обеими руками за руку, державшую оружие.

Почувствовав, что зажат этими двумя людьми, Сарранти, собрав все силы, которые может только придать человеку его воля в решающий момент, сумел освободить руку и метнулся с кинжалом в руке в плотную толпу людей.

– С дороги! – крикнул он. – С дороги!

Но Жибасье и Карманьоль уже бросились за ним следом и успели условным сигналом позвать на помощь своих коллег.

В мгновение ока вокруг Сарранти образовалось непреодолимое кольцо. Двадцать дубинок поднялись над головами, и он, несомненно, моментально пал бы, как бык на бойне под молотами забойщиков скота, если бы вдруг не раздался чей-то голос:

– Живым! Брать только живым!

Полицейские немедленно узнали голос господина Жакаля и, зная, что на них смотрит начальник, набросились на господина Сарранти.

Образовалась ужасная свалка. Один человек какое-то мгновение отбивался от двадцати, потом упал на колено, а вскоре пропал из виду…

Увидев, что отец его упал, Доминик рванулся к нему на помощь, но в этот самый момент ревущая от ужаса толпа хлынула, как поток, вдоль по улице и разделила отца и сына.

Чтобы не быть унесенным людским потоком, монах ухватился за решетку дворца. Когда же толпа промчалась мимо, господина Сарранти и людей, с которыми он бился, уже не было…

Глава IX

Официальные газеты

Мы привели всего несколько сценок, которые разыгрывала полиция господина Делаво 30 марта благословенного года 1827.

Почему произошел этот скандал? В чем была причина этого странного надругательства над останками благородного герцога?

Это было известно каждому.

Правительство не могло простить господину де Ларошфуко-Лианкуру искренности его политических взглядов. Чтобы один из Ларошфуко принадлежал к оппозиции, да еще и голосовал с нею заодно!.. По правде говоря, это было оскорбление короля, и правительство просто обязано было наказать герцога за это.

Все забыли о том, что один из Ларошфуко был в XVII веке участником Фронды. И что он был уже наказан дважды: вначале ранен выстрелом из аркебузы в лицо, а потом поражен неверностью в сердце.

Правительство мало-помалу отняло у господина де Ларошфуко – современного, разумеется, – все неоплачиваемые должности и все функции, связанные с благотворительностью. Но, не удовлетворившись тем, что сумело досадить ему при жизни, оно захотело наказать его и после смерти, помешав признательной толпе засвидетельствовать любовь и уважение, которое внушил населению Парижа герцог во время своей продолжительной жизни, посвященной только двум предметам: состраданию и воспитанию.

Таким образом, толпа прекрасно знала, кто отдавал приказы, и справедливо или нет, но козлом отпущения политики правительства в 1827 году все называли господина де Корбьера.

В конце повествования мы увидим ужасающие сцены беспорядка, подавленные выступления народа, которые сама же полиция инспирировала в то время. А пока мы полагаем, что основных сцен этого дня вполне достаточно для того, чтобы дать читателю представление о той ужасной давке и кровавой потасовке, которые имели место во время похорон всеми уважаемого герцога.

Расскажем еще о причинах образования того потока из мужчин, женщин и детей, который разлучил Доминика и господина Сарранти, сына и отца.

В тот момент, когда буря возмущения достигла своего апогея, когда со всех сторон слышались призывы к убийству, вопли мужчин, визги женщин и плач детей, то есть в тот момент, когда солдаты с примкнутыми штыками, наступая на учеников из школы в Шалоне, хотели любым путем добраться до гроба, внезапно раздался протяжный крик, сопровождавшийся зловещим шумом. Эти крик и шум как по мановению волшебной палочки перекрыли и заставили смолкнуть все крики и стоны человеческого моря.

На мгновение наступила ужасающая своей неестественностью тишина. Можно было подумать, что изо всех грудей разом улетела жизнь.

Крик этот вылетел из окон, расположенных, словно театральные ложи, над сценой, где разыгралась драма.

Этот крик испустила толпа, увидевшая, как один из несших гроб молодых людей был ранен штыком. А этот услышанный всеми зловещий шум был глухим шумом падения гроба с останками герцога: солдаты тянули его в одну сторону, молодые люди – в другую, и в конце концов он тяжело упал на мостовую.

В то же мгновение словно молния ударила в толпу, и очевидцы этой ужасной сцены в испуге разом отпрянули в стороны, оставив в середине образовавшегося пустого пространства одних перепуганных молодых людей.

Это движение, неправильно истолкованное теми, кто услышал удар гроба о мостовую, но не понял его причины, и послужило причиной повального бегства людей во все стороны на прилегающие улицы и, в частности, на улицу Мондови.

Один из молодых людей остался лежать на мостовой рядом с гробом: он получил ранение штыком в бок. Приятели подхватили его под руки и потащили с собой.

При этом за ними на мостовой оставался кровавый след.

Хозяевами положения остались офицер, комиссар полиции и солдаты.

Как и предсказывал Сальватор, сила была на стороне правопорядка. Сам же Сальватор, оставаясь на прежнем месте, держал одной рукой Жюстена, а другой Жана Робера и говорил Петрюсу и Людовику:

– Если вам дорога жизнь, оставайтесь на месте!

Смущенные и угнетенные содеянным солдаты подошли к полуразбитому гробу и принялись собирать разбросанные по грязной мостовой перепачканные покрывала и знаки отличия покойного.

Мы уже сказали, что после этого первого крика, крика ужасного, крика пронзительного, крика предсмертного, заставившего часть толпы броситься в те стороны, где люди надеялись найти укрытие, наступила мертвая тишина, которая была гораздо более выразительной, чем все вопли.

Действительно, самые решительные протесты, выражение самого глубокого возмущения не смогли бы нести в себе больше горьких упреков, больше кровавых угроз, чем это уважительное отношение толпы к трупу, чем это молчаливое и тихое осуждение людей, надругавшихся над останками.

В наступившей абсолютной тишине человек в черном, спровоцировавший все это святотатство, комиссар полиции, бросился к гробу, заставил носильщиков подойти к гробу, приказав им поставить его на катафалк, и повелительным жестом повелел офицеру оказать при необходимости посильную помощь.

Но внезапно комиссар полиции и офицер смертельно побледнели и лица их покрылись холодным потом: они увидели, что из щели треснувшего в нескольких местах гроба к ним протянулась, словно предупреждение из могилы, высохшая рука покойника, которая, казалось, отделилась от тела и готова была упасть на мостовую.

Скажем сразу же тем, кто попытается обвинить нас в попытке испугать читателя, что в результате расследования, произведенного по поводу этого скандального события, было установлено, что, когда гроб с телом герцога де Ларошфуко был доставлен в Лианкур, место захоронения семьи Ларошфуко, потребовалось провести часть ночи, предшествующей преданию тела земле, в работах не только по ремонту гроба, который, как мы уже сказали, был наполовину разбит, но и по восстановлению в их нормальном положении конечностей, которые отделились от тела.[2]

Сразу же поспешим добавить, чтобы больше не возвращаться к этой печальной теме, что народное возмущение выразилось только криками, пролетевшими из конца в конец Франции.

Все газеты, не подчиненные правительству, описали эту ужасную сцену с гневом и возмущением, которые только и заслуживала эта гнусная профанация.

Обе палаты тоже не остались в стороне. Особенно палата пэров. Поскольку речь шла об одном из ее членов, палата не ограничилась лишь тем, что яростно осудила это надругательство над человеком, единственным преступлением которого было то, что он проголосовал против правительства: палата поручила своему великому референдарию провести расследование этого факта, а когда этот высокопоставленный человек докладывал палате результаты своего расследования, он обвинил во всеуслышание полицию в том, что именно она сознательно спровоцировала этот скандал. Скандал тем более постыдный, что многочисленные прецеденты вполне оправдывали способ перенесения гроба на плечах и что до этого много раз, в частности на похоронах Делиля, Беклара и господина Эммери, наставника семинарии в Сен-Сюльписе, полиция разрешала нести останки их друзьям и ученикам. Помимо всего прочего, гроб с телом господина Эммери учащиеся его семинарии пронесли на руках до самого кладбища в Исси.

Господин де Корбьер выслушал все эти упреки и воспринял их со свойственным ему холодным высокомерием, которое иногда вызывало у палаты в отношении него бурю возмущения. Он не только не нашел нужным произнести хотя бы слово осуждения в адрес полицейского, надругавшегося над останками достойного человека, над которым правительство глумилось при его жизни, но, поднявшись на трибуну, заявил:

– Если бы ораторы, выступления которых мы здесь слышали, ограничились тем, что выразили свои оскорбленные чувства, я бы уважил их боль и сохранил бы молчание. Но здесь была высказана критика в адрес правительства!.. Поведение префекта полиции и его подчиненных было таким, как и положено. Действуя иначе, они нарушили бы свой долг и заслужили бы мое самое суровое порицание!

Палата поблагодарила своего великого референдария за отчет и решила дождаться окончания начатого судебного расследования. Расследование это, естественно, вскоре завершилось успешно, но безрезультатно.

Газеты оппозиции и независимые издания выразили на следующий день на своих первых страницах возмущение, которым было охвачено население, а правительственная пресса опубликовала доклад, представленный явно правительством или же префектурой полиции. Будучи опубликованным в трех различных газетах, он мало чем отличался по форме и по содержанию.

Вот приблизительное содержание этого доклада, целью которого было переложить всю ответственность за произошедшее накануне на бонапартистов:

«Гидра анархии снова поднимает голову, хотя все считали, что она была навсегда отсечена. Пламя революции, которое все считали погасшим, снова вспыхнуло из пепла и стучится в наши двери. Революция приближается с оружием в руках незаметно и тихо, монархии вновь придется столкнуться лицом к лицу со своим заклятым врагом.

Будьте бдительны, верные слуги Его Величества! Вставайте, преданные сторонники монархии! Алтарь, трон, вера и король в опасности!

Произошедшие вчера достойные сожаления события привели к насилию. Были слышны угрозы, призывы к мятежу и убийству.

К счастью, префект полиции за двадцать четыре часа до этого уже держал в своих руках основные нити заговора. Благодаря усердию и рвению этого умелого руководителя заговор был сорван, и префект полиции надеется, что сумеет утихомирить бурю, которая снова угрожала потопить государственный корабль.

Главарь этого широко раскинувшего свои щупальца заговора арестован. Он находится сейчас в руках правосудия, и друзья правопорядка, преданные подданные короля, узнают цену этого ареста, когда мы сообщим им о том, что главарем заговора, имевшего целью свержение короля и возведение на престол герцога Рейштадского, является не кто иной, как знаменитый корсиканец Сарранти, недавно возвратившийся из Индии, где и родился этот заговор.

Дрожь охватывает при мысли о том, в какой опасности были правительство и Его Величество. Но возмущение немедленно уступает место ужасу, и лишний раз убеждаешься, как следует относиться к людям, которые преданно служили узурпатору, а теперь служат его сыну, когда становится известно, что этот самый Сарранти, несколько дней скрывавшийся в Париже, семь лет тому назад бежал из столицы, избегая ареста по обвинению в совершении грабежа и убийства.

Все, кто в те времена читал газеты, помнят, возможно, что в деревушке Вири-сюр-Орж в 1820 году произошло ужасное преступление. Один из самых уважаемых людей кантона, вернувшись вечером к себе домой, увидел, что его денежный сейф взломан, гувернантка убита, два юных племянника похищены, а воспитатель детей исчез.

Этим воспитателем был не кто иной, как господин Сарранти.

Следствие по этому делу уже начато».

Глава X

Родство душ

Выразительный взгляд, брошенный господином Сарранти на аббата Доминика, и те несколько фраз, которые были произнесены им во время ареста, потребовали от бедного монаха полной выдержки, крайней скрытности.

Будучи разлученным с отцом, Доминик помчался вверх, по улице Риволи. Там он встретил группу возбужденных и разгоряченных людей и понял, что ядром этой группы, быстро двигавшейся в направлении Тюильри, был господин Сарранти. Поэтому Доминик последовал за полицейскими, но следил за ними осторожно и издали из-за своего одеяния, заметного с первого взгляда.

Действительно, в то время Доминик был, возможно, единственным в Париже монахом-доминиканцем.

На углу улицы Сент-Никез группа остановилась, и Доминик, дошедший до угла площади Пирамид, увидел, как тот, кто, казалось, был начальником полицейских, подозвал фиакр и, когда он подъехал, велел усадить туда господина Сарранти.

Доминик проследовал за фиакром через площадь Каррусель так быстро, насколько позволяли ему одеяния, и оказался у набережной Тюильри, когда фиакр заворачивал на Новый мост.

Было ясно, что фиакр направляется в префектуру полиции.

Увидев, что фиакр скрылся за углом набережной Люнетт, аббат Доминик почувствовал, как вся кровь в его венах прихлынула к сердцу, а в голове у него стали роиться тысячи самых страшных мыслей.

К себе он вернулся полностью уничтоженным, уставшим телом и с разбитым сердцем.

Два дня и две ночи, проведенные в дилижансе, все волнения и тревоги, пережитые за прошедший день, сомнения в причинах ареста отца – всего этого было вполне достаточно для того, чтобы сломать человека более крепкого телом, надломить душу более стойкую.