Эхо безмолвия

– С удовольствием! – ответил Людвиг, поражаясь ее уму и любознательности.

– Тогда я приду к вам завтра, договорились?

– Буду ждать с нетерпением!

На следующий день Людвиг и Айгуль общались у всех на виду, и на это никто не обращал внимания. Все были заняты обсуждением прошедшей свадьбы и красоты Алтынай. Так прошло несколько недель, и постепенно Айгуль стала своеобразным ассистентом Людвига; она отвечала на возникающие вопросы, поясняла ему какие-то непонятные нюансы. Айгуль сразу поняла, что при общении с ним ей не нужно проявлять согласно казахскому этикету вечную сдержанность во взгляде, словах, мимике. С ним она была свободна и естественна, могла даже проявлять чувство юмора.

Людвиг, невольно мысленно сравнивая Айгуль со светскими дамами, восхищался ее непосредственностью. Он часто отмечал подвижность и любознательность ее ума, особую озаренность и силу духа. Он много рассказывал ей об Австрии, а теперь уже с 1867 г. Австро-Венгрии, о городах, театре, музыке, напевая популярные классические мелодии. Они сдружились и были интересны друг другу. Айгуль пленяла его образованность и утонченность манер, романтичность помыслов, ей было приятно, что он так живо интересуется ее народом. Про себя она отмечала: «Какой же у него громадный мир, и как все это помещается в его мыслях!» Спустя некоторое время она стала гордиться дружбой с ним.

Людвиг был очарован ее молодостью, живым искрящимся взглядом дивно удлиненных черных глаз, природным румянцем. Белая кожа ее лица словно светилась изнутри. Отметил он и ее удивительную естественную грацию движений, походки. Он мысленно сравнивал ее со степной ланью. Она была настолько цельной и гармоничной натурой, что глядя на нее, он думал: «Как она слита с природой! От нее веет свежестью степного воздуха, запахом летней травы…»

Родители Айгуль, зная благоразумие дочери, смотрели на общение с иностранцем спокойно. В то время на общение с гостем издалека, да еще с ученым исследователем, смотрели как на возможность образования. Отец позаботился в свое время, чтобы Айгуль наравне с мальчиками обучилась грамоте у местного муллы, поскольку он, как и другие казахи, стремящиеся к просвещению, знания соотносил с понятием бесконечности. Людвиг не рассматривался как потенциальный жених, поэтому общение с ним ничему не угрожало. Тогда как обычно родители присматривали за отношениями своих дочерей и казахских парней из другого рода, которые периодически приезжали на праздники. Кроме этого, отец Айгуль – Ахмет не страдал излишней приверженностью к старым ортодоксальным традициям. Он всегда приветствовал новшества, если они были разумны и перспективны.

У родителей, помимо семнадцатилетней Айгуль, были еще две младшие дочери – Жибек и Корлан. Не имея сыновей, отец, хоть и страдал внутренне, тем не менее, ценил и любил дочерей. Айгуль, как старшая дочь пользовалась уважением не только собственных родителей, но и других родственников. Она была бойкой и не по годам рассудительной, присматривала за сестренками, давала дельные советы родителям. «Такую никто не сможет обидеть!» – был уверен отец. Хотя ей давно было пора замуж, отец, не желая с ней расставаться, все оттягивал это событие. Он знал, что любой захочет взять в себе в жены его дочь, но ее сердце ни к кому еще не открылось. По тем временам это было редкой ситуацией: девушка в 17 лет оставалась еще девицей.

Однажды вечером Айгуль пришла к Людвигу и сказала, что ее попросили привести его в одну из семей. В вечернее время в казахской юрте, освещенной рассеянным светом заходящего солнца, проникавшим через купольный дымоход, царит особенная атмосфера. Узоры, пронизывающие все предметное окружение в юрте, теряют четкие очертания, они слегка вибрируют, становятся зыбкими, меняющимися, напоминая мираж. Такая обстановка, оказывая легкое воздействие на психику человека, вызывает ощущение некой ирреальности происходящего.

Когда они вошли в юрту, Людвиг, оказавшись в такой обстановке, сразу же ощутил легкое головокружение. Он стал разглядывать узорчатое убранство почетного места, расположенного прямо напротив входа.

«Айгуль!» – позвала женщина с правой стороны помещения. Людвиг повернул голову и остолбенел от увиденного. Одна из старух вытаскивала запеленатого грудного ребенка из пасти волка, лежащего на сундуке. Эта сцена привела его в такой ужас, что все это незамедлительно сказалось на его лице. Подойдя поближе, он увидел, что это было чучело.

Девушка, выслушав пояснения старух, внятно ему объяснила, что таким образом, то есть имитацией рождения ребенка от волчицы – тотема тюрок, причем из пасти, казахи стараются обезопасить ребенка, слабого здоровьем.

Старуха пояснила: «Нам нужно было присутствие человека, который бы сильно поразился! Мы получили, что хотели. Своим удивлением этот европеец сглазил саму болезнь и уничтожил ее. Теперь ребенок поправится и будет, слава Аллаху, жить!»

– Айгуль, попроси, чтобы он разрешил отрезать немного его волос для амулета младенцу. Знаешь, волосы чужеземца, да еще светлого, будут сильной защитой для малыша! – попросила одна из старух.

Людвиг согласился с уговором, что отрезать ему волосы будет Айгуль, к которой он привык и которой доверял. Когда девушка, смеясь, отрезала ему волосы, она непроизвольно коснулась рукой его головы, отчего по всему телу Людвига будто пробежал сильный ток. Он понял, что влюбился в нее. Однако выказывать свои чувства никоим образом было нельзя, чтобы не напугать девушку и не потерять ее из виду.

С этой минуты Людвиг, все больше и больше думая о ней, стал пребывать в несколько заторможенном состоянии даже в ее присутствии. Айгуль не могла понять, в чем дело, и что послужило причиной его некоторой настороженности. В таком настрое он пробыл долгое время, продолжая записывать в тетрадь все то, что привлекало его внимание. Ему удалось сделать снимки природы, юрт и даже людей, которые поначалу не соглашались позировать из-за суеверных страхов лишиться жизни. Людвиг сделал два снимка также с Айгуль, чему она была внутренне благодарна, и в ответ решила сделать ему подарок со словами: «Вы дали часть своих волос для амулета, теперь я хочу подарить вам талисман-оберег. Он будет вас защищать от всего дурного и одновременно приносить добро. Смотрите, я сама сшила треугольный мешочек из красной ткани, вложила туда овечью, верблюжью шерсть, волосы из гривы лошади для защиты. Пришью также десять пуговиц, которые обеспечат вам 10 детей!»

– Айгуль, мне не нужно 10 детей! – засмеялся Людвиг.

– У нас, казахов, ценится, когда детей много! Но если у вашего народа так не принято, тогда я пришью пять пуговиц.

– Айгуль, мне достаточно двоих здоровых детей.

– Как хотите, – сказала девушка, пришив две белые пуговицы. Затем она зашила амулет и надела на шею Людвига.

– Большое спасибо! – поблагодарил он, чувствуя, как по телу разливается тепло от прикосновения ее рук.

Людвиг стал осознавать, что рядом с ней никогда не было уныния, тоски, грусти, плохого настроения. Ее особая жизнерадостная энергетика пронизывала все вокруг, наполняла особым смыслом каждую минуту. Тогда как на него иногда находила меланхолия. С ней и только с ней он остро ощущал радость бытия, пульс жизни. Он думал: «Как она прекрасна!»

Прошел месяц, и настало время перекочевывать на новое пастбище. Рано утром, в 4 часа, Людвига разбудила работница: «Мырза[9], вставайте, нам нужно разобрать юрту для перекочевки».

Ему пришлось быстро упаковать свои вещи. Выпив чаю, он стал наблюдать, как женщины быстро и ловко за один час разобрали юрту и навьючили ее деревянный решетчатый остов, а также весь домашний скарб на верблюдов и коней. Поверх поклажи привязывали ящик, куда усаживали детей и старух. Людвиг заметил, что каждая хозяйка стремилась украсить свою поклажу с помощью разноцветных лент, бубенцов. Обратил он также внимание на то, что впереди семейного каравана вели купольный круглый свод шаңрақ.

Он хотел было принять участие в чем-либо, но они со смехом отказались от его помощи. Одновременно вдали разожгли два костра, между которыми прогоняли скот, как ему объяснили, для устранения болезней и нечисти. Не трогали лишь лошадей, считавшихся чистыми. Затем стали окуривать дымом старое место стоянки, чтобы очистить его.

Впереди всего каравана поехала на гнедой лошади дочь бая Камбара – красавица Айсулу с родовым знаменем в руках. Голова ее лошади была увенчана султанчиком из перьев филина от сглаза. Во время передвижения нарядно оформленный караван, пение и смех празднично одетых девушек и юношей производили впечатление двигающегося звенящего красочного змея. Мужчины с ружьями, охраняя караван, ехали по бокам и впереди. Сзади шел скот.

Пройдя несколько верст и найдя источник, караван остановился, и люди начали обустраивать новый аул. Первоначально установили в центре выбранного места высокую, просторную, из 12 решетчатых секций канат, белую юрту первой жены – байбише бая Камбара[10]. Делалась вся эта работа женщинами настолько ловко, слаженно и быстро, что Людвигу приходилось только изумляться такой организованности. Рядом поставили юрты чуть поменьше, второй и третьей жены. Поодаль установили небольшую темно-серую юрту-кухню, а дальше на расстоянии – темно-коричневые юрты для бедных семей.

Через два часа закончилась сборка всех юрт, и женщины уже в огромном казане варили баранину. Когда прибыл весь скот, на новой стоянке все было уже готово. Вечером разожгли костер, молодежь пела песни, и среди них была Айгуль, за которой издали наблюдал усталый от переезда Людвиг, не решаясь подойти.

В один из прохладных дней бай Камбар со своими приближенными и гончими ускакал на несколько дней на охоту – любимое его развлечение. В это время жизнь в ауле шла своим чередом, женщины с утра до вечера занимались бесконечными домашними делами. Как обычно, Людвиг прогуливался между юртами, надеясь встретить Айгуль. Вдруг он увидел всадника, раскачивающегося из стороны в стороны с возгласом: «Бауырым-ай!», который скакал прямо к жилищу бая. Он на скаку саблей пытался разрубить косяк, решетчатые стены юрты, сопровождая свои экстремальные действия истошным криком: «Бауырым-ай!»

Людвиг поразился такому грубому нарушению этикета. Весь народ в тревоге сбежался к юрте бая. Через несколько минут в аул вошли понурые и молчаливые мужчины; они привезли на коне тело Камбара. Оказывается, на охоте он случайно упал с коня и, повредив шейный позвонок, тут же ушел в небытие. Тело Камбара положили на правую почетную сторону юрты первой жены – байбише и накрыли белой тканью[11]. Аул охватил хаос. Поднялся такой вой, и мужской, и женский, что весь аул стал восприниматься одним громким траурным плачем. Люди стали говорить, что новое место, вероятно, не было окурено в прошлом году и оказалось несчастливым. Тогда как вторая жена покойного нашептывала старшей жене байбише, что младшая Алтынай, вероятно, будучи невестой, вошла в юрту не правой, а левой ногой и что она, уже успев забеременеть, скорее всего, спала много и не заметила, что погас ее очаг. На это байбише ответила: «Это серьезное обвинение! Если ты говоришь правду, то ее следует наказать, поскольку такие проступки могли повлечь смерть нашего мужа. Однако если это навет, то обвинять будем за клевету тебя! Подумай над этим!» Та стала сразу же отказываться от своих слов, говоря, что, возможно, ей все это показалось.

Младший брат бая Бахыт послал гонцов с траурной вестью во все концы и дал распоряжение установить траурные символы[12]. Самый старший по возрасту аксакал со словами: «Стал ты траурным конем» (тұл қалдың) коротко обрезал коню Камбара и двум другим лошадям хвосты, а гривы, челки, связал на макушке в пучок.

– Этих коней отметили, придав им необычный внешний вид, они теперь посвящены усопшему, – пояснила подошедшая к Людвигу Айгуль. – Теперь они будут свободно пастись, и их никто не тронет до годовщины, когда их забьют на поминальную трапезу.

Он был благодарен ей, что она оказалась рядом. Его, несмотря на страшные события, сразу же охватило чувство покоя и уверенности. Он подумал: «Даже в такой тяжелый момент рядом с ней я чувствую себя уютно!»

Бахыт велел установить несколько юрт для участников погребения, что должны были прибыть через день. Последняя ночевка покойного сопровождалась беспрерывным плачем трех жен. Облачившись в старую одежду неярких тонов, они распустили свои волосы, сняли с себя все ювелирные украшения. Как только кто-то входил в помещение, они вновь и вновь во всеуслышание рыдали и царапали свое лицо.

На следующий день после обмывания тело обернули в белую ткань, затем в белый войлок. Жены стали обводить вокруг головы покойника съестное, кое-что из домашней утвари со словами: «Не оглядывайся назад! Пусть твое счастье останется дома! Пусть твои дети останутся здоровыми!» Глядя на это, Людвиг вопросительно посмотрел на Айгуль. Она шепотом пояснила: «Этот обычай исполняется, чтобы обеспечить достаток усопшему в ином мире и его семье».

«Все понимает и так толково объясняет!» – с удовлетворением отметил он. Далее мулла стал читать молитву. Принесли веревку, соединяя усопшего с его конем, который символично принимал на себя грехи, если были у покойника. После завершения молитвы под пронзительный плач жен и женщин аула мужчины увезли тело на родовое кладбище. У изголовья могилы Камбара воткнули копье.

После погребения устроили поминальную трапезу. Народу приехало много из разных родов. Каждый стремился привезти как можно больше кумыса в больших кожаных емкостях мес. На следующее утро, в день отъезда, мужчинам, обмывавшим тело, а также тем, кто укладывал усопшего в могилу, и другим раздали одежду усопшего, кроме свадебно-парадной. Женщинам раздали отрезы тканей.

Постельные принадлежности, ковры и прочее, соприкасавшееся с Камбаром, расстелили на куполе юрт, оставив на три ночи. Айгуль пояснила: «Все эти вещи должен обдуть ветер, увидеть и очистить – звезды (жел кағады, жүлдыз көредi), после чего они считаются чистыми».

Все это время три жены Камбара громко рыдали. Вторая жена особенно ревностно следила за младшей женой Алтынай и говорила: «Это ты виновата, ты принесла несчастье в дом нашего горячо любимого Камбара! Ты обязана сильнее выражать боль от утраты. Сильнее царапай свое лицо!» У красавицы Алтынай на лице уже было несколько царапин, но вторая жена настаивала говоря: «Раз ты была любимой женой, ты и должна больше всех горевать!»

На самом же деле она специально заставляла Алтынай уродовать себя, тем самым ослабляя чары красивой и молодой соперницы, заранее ревнуя ее к младшему брату Бахыту, который по обычаю левират амангерлік, согласно степному закону, обязан был после траура жениться на вдовах своего брата. Глядя на такую хитрость второй жены, байбише отчитала ее со словами: «Довольно разводить интриги! Что ты к ней пристала!» Бахыт тоже отозвал к себе Алтынай и сказал: «Ты уже сполна выразила свое горе, я верю в твое отчаяние, но я прошу, точнее, приказываю, не порть своего лица более. Ты поняла?»

– Да, – ответила Алтынай, не поднимая глаз.

Бахыт, посоветовавшись с аксакалами, решил задержаться на этом месте, чтобы провести сорокадневные поминки по брату, а потом уже переезжать на новое пастбище.

Прошло некоторое время, а, точнее, двадцать дней после похорон, и все это время жены ежедневно, открыв на ночь двери, справа перед порогом расстилали в знак почета белую кошму и ставили зажженную свечку, а также чашку кумыса, тем самым оказывая символичное гостеприимство духу усопшего. Кроме этого, постоянно жарили на масле поминальные лепешки шелпек, запах которых выражал почтение духу усопшего.

Людвиг решил прогуляться вечером по аулу в надежде встретить Айгуль и, вместо того чтобы обойти траурное жилище сзади, нечаянно оказался с передней стороны, почувствовав приятный запах жареного масла. Неожиданно со скрипом открылась одна из створок дверей, Людвиг автоматически глянул и застыл от ужаса. Он увидел Камбара в парадной одежде, что была на нем в день встречи: в том же самом роскошном фиолетовом халате, высоком колпаке с золотым поясом и той же саблей. Людвиг слегка пошатнулся и прислонился к юрте, думая: «Что за мистический народ, вначале умирают, рыдают и устраивают пышные похороны, а затем украдкой продолжают жить?»

В таком состоянии – бледным и с глазами, полными недоуменья и ужаса, увидела его Айгуль. Она быстро подошла к нему. «Что с вами, вам плохо? Что случилось?» – заботливо стала расспрашивать его она. Людвиг без слов указал на внутрь юрты. «Что такого там может быть? Давайте зайдем туда!» Он не мог двигаться, но, не желая показаться Айгуль трусом, последовал за ней. Каково же было его удивление, когда он понял, что это наряженная деревянная болванка – тұл имитировала покойного Камбара. Перед этой болванкой на коленях расположились его жены и запели вновь траурную песню, восхваляя его заслуги перед народом, семьей и сетуя на свою несчастную судьбу.

– Так должно продолжаться вплоть до годовщины. Таков обычай, – сказала Айгуль. – К концу года мужчины будут сваливать тұл, переламывать копье под отчаянное сопротивление и рыдания жен, детей. На этом будет закончен траур, и жены выйдут замуж за его младшего брата Бахыта. Пойдемте, я провожу вас, – сказала Айгуль и повела его к жилищу.

– У меня еще кружится голова, – сказал Людвиг.

– Ничего, все пройдет.

– Подышать бы свежим воздухом, тогда, может быть, и полегчало-бы, – ответил он.

– Если хотите, мы можем погулять за аулом, полюбуемся на звезды, – предложила Айгуль.

– А как же ваши родители, что они скажут?

– Они уехали в гости в другой аул, а сестренок я уложила спать.

– Я буду рад, – ответил Людвиг.

Вскоре они оказались одни за аулом. «Пойдемте к холму», – предложила девушка. Пока они шли, наступил вечер. «Боже, какая красота!» – глядя на закат, сказала Айгуль. «Какая же она поэтичная», – подумал он.

– У вас такая же красивая природа? – спросила она.

– Конечно, только у нас гораздо больше зелени, деревьев, лесов. – Айгуль, объясните, почему при перекочевке в начале семейного каравана везут купольный свод шаңырақ?

– С удовольствием расскажу. У нас, у казахов қара шаңрақ родителей – самая важная часть юрты, она передается из поколения в поколение. В наших мыслях шанрак связывается с родом, духами предков по мужской линии. Даже маленькая юрта с қара шаңрақ, который по обычаю достается младшему сыну, считается самым большим и почетным домом – үлкен үй. Если умирал последний человек из рода, шаңрақ оставляли на его могиле, что означало прекращение рода. Поэтому при перекочевке эту часть юрты везут впереди всего.

«Как толково она объясняет, до чего же она умна!» – с восхищением отметил он про себя. – Какой необычный узор на вашем перстне! – отметила Айгуль.

– Это наша фамильная монограмма, можно сказать родовой знак. Из сплетения начальных букв имени и фамилии моего деда Артура Вебера образован этот узор. Мой дед передал моему отцу, а он перед смертью – мне. Я же должен передать своему сыну. Таким образом, этот перстень должен передаваться из рода в род по линии нашего рода, – закончил Людвиг.

– Как это интересно, когда конкретный предмет может связывать предков и потомков в единую цепочку. Этот перстень, можно сказать, магический талисман вашего рода. Почему он такой крупный? – спросила девушка.

– Дело в том, что в нем можно было хранить… – и на этих словах оборвалась фраза Людвига из-за неожиданно промчавшегося почти рядом всадника.

– Не случилось ли чего-нибудь?! – спросил обеспокоенный Людвиг.

– Нет, все в порядке. Если бы это был человек с плохой вестью, он бы уже издали громким возгласом или плачем дал бы знать. Скорее всего, это просто лихой наездник. Смотрите, звезды высыпали! – сказала Айгуль.

– Хочешь, я тебе расскажу о звездах? – спросил Людвиг.

– Конечно, хочу, мне никто об этом никогда не рассказывал. Мне интересно знать о звездной белой полосе, у нас ее называют Птичья дорога (Құс жол). А как у вас называется?

– У нас это длинное скопление именуют как Млечный путь. Название связано с мифом древних греков, где сказано, что эта звездная полоса образовалась из-за разлитого в небе материнского молока богини Геры, которая кормила грудью своего сына Геркулеса. И мы, и вы – азиаты – связываем эту полосу с важными понятиями.

– Боже, какой вы умный, как много знаете! – с восхищением отметила Айгуль.

Людвиг улыбнулся ее словам. Продолжая рассказывать, он вдруг непроизвольно обнял ее за плечи и был поражен, что она не отстранилась от него. Айгуль давно ждала от него решительных шагов. Общаясь с ним, она настолько сблизилась с ним духовно, а главное, смогла понять его большой и необычный мир, который ей казался сказочным. Она полюбила его, сама не ожидая этого.

Ей было все равно, что будет с ней завтра и что скажут родители, родственники, аульчане. Быть с ним и прикасаться к нему было все равно, что слиться с целым мирозданием, остальное казалось не существенным.

Разум Людвига отказывался слушать предупреждения внутреннего голоса. Это был не только могучий зов плоти, это было сверхромантическое чувство. Ее свежесть, духовная чистота, порывистость не оставили ни одного шанса сопротивляться могучему притяжению. Все смешалось и закружилось в водовороте любви: звезды, запах травы, степной воздух. Людвиг со всей нерастраченной страстью осыпал поцелуями ее губы, глаза, атласную ароматную кожу, гладил ее роскошные смоляные волосы, а затем напел проникновенную мелодию. «Сколько спокойствия и степного раздолья в этой музыке…» – прошептала, засыпая, Айгуль.

Проснулись они от утреннего солнца. «Надо быстрее идти домой», – сказала, несколько смущаясь, Айгуль. Она была та же, но в ней появилась какая-то робость. Он был ее первой любовью. «Что он обо мне думает?» – с некоторой тревогой размышляла девушка.

«Может быть, она жалеет о нашей близости?» – думал Людвиг, почувствовав мощный прилив энергии. Он своим сознанием устремился к делам, не догадываясь, что теперь он, как мужчина, должен взять на себя ответственность за нее и решить их совместную судьбу.

Прошло три дня. Осмысление времени и жизненных событий у мужчин и женщин происходит абсолютно по-разному. Айгуль не выходила из дома. Для нее эти три дня растянулись на три года. В сознании уже в тысячный раз прокручивалось все до мелочей: та ночь и та умиротворенная мелодия, напетая Людвигом. Она испытывала то полное счастье, то острое отчаяние от того, что он не ищет с ней встречи. Если раньше она могла запросто прийти к нему сама, то теперь ждала первого шага от него. «Если я ему нужна, он пришлет кого-либо из детей» – думала Айгуль. Ей даже в голову не пришло винить Людвига в чем-либо.

«Я сама, только сама виновна в том, что произошло той ночью», – размышляла Айгуль. Если раньше у нее было к нему девичье романтическое чувство, то теперь она любила его со всей земной страстью. Ей казалось, что она уже прожила свое, отпущенное судьбой на каждого человека счастье. Что же еще нужно? Она не жалела ни о чем, хотя знала, какие тяготы ожидают ее в жизни. Ощущение того, что она была близка с любимым человеком, утонченным и благородным, каким она его воспринимала, перекрывало с избытком все предстоящие ей трудности. Умом Айгуль понимала, что ей никак нельзя претендовать на роль его жены, однако чувства, целиком властвуя над ней, стремительно направляли ее сознание к нему с его необъятным миром.

Людвиг же в эти три дня был занят осмыслением новости, доставленной тем самым всадником, галопом промчавшимся мимо них там, в степи. Этот гонец сообщил, что со дня на день возвращается экспедиционный отряд за ним, Людвигом. Он стал упаковывать свои вещи, постоянно думая о том, что надо поговорить с Айгуль. Он стал взвешивать реальные шансы вероятностной будущей совместной жизни в Австрии. Он понимал, что общество, в котором он постоянно вращается, могло не принять Айгуль. Скорее посчитают ее дикаркой, не знающей ни языка, ни светских манер, и это было так…

В то время когда Людвиг весь был в раздумьях, мать Айгуль получила известие о неожиданной смерти годовалого ребенка – внука своей сестры, что жила в другом ауле. Она сразу же стала собираться в дорогу, предупредив Айгуль, что та, как старшая дочь, должна ее сопровождать. По традиции, когда умирали малые дети, выражать соболезнование можно было без мужчин, лишь одним женщинам. Тем более что Ахмет должен был участвовать в сорокадневных поминках бая Камбара. Через час женщины спешно сели на коней и отъехали.

«Пусть Людвиг соскучится по мне, пока меня не будет, – думала Айгуль. – Когда вернусь, наверное, что-то и разрешится». С такими мыслями она пришпорила коня, оставив мать на время немного позади себя, чтобы наедине с собой вновь прочувствовать пережитое…