Сладкий хлеб мачехи

– Ага… Нельзя, конечно…

Дрогнув худеньким тельцем, Варя всхлипнула, и она обняла ее за плечи, прижав к себе, начала баюкать, как маленькую.

– Спи, Варенька, спи. Все будет хорошо, Варенька… Время пройдет, пусть много времени пройдет, и ты привыкнешь… Все образуется, спи… Не плачь…

– Нет. Я никогда не привыкну, что мамы нет. Я знаю, что не привыкну.

– Не надо так говорить, девочка. Слово «никогда» – плохое слово.

– Теть… А давай вместе поплачем, а? Когда плачешь вместе, не так страшно…

– Нет, Варюша. Мы больше не будем плакать. Мы будем спать. И так до утра доживем. А утро вечера мудренее.

– Ты сейчас говоришь, как моя мама… Она тоже говорила, что утро мудренее. Какая ты хорошая, Бася…

Глубоко и прерывисто вздохнув, Варя затихла в ее руках, задышала ровно. Подстроившись под ее сонное дыхание, она тоже будто провалилась в дорожную ночь с ее монотонными железными звуками и баюкающим покачиванием полки. А Бася, наплакавшись, отключилась сразу и резко.

Спала она крепко до самого утра. Даже не услышала, как проснулся Павел, как тихо скользнул вниз с верхней полки, как, морщась от бьющего в окно утреннего солнца, удивленно уставился на них, спящих в обнимку. Не видела, как губы его растянулись в грустной и долгой улыбке. Так и не сошла эта улыбка с его лица, пока он на них смотрел. Долго смотрел. До того самого времени, пока не раздался за дверью требовательный клик проводницы:

– Эй, пассажиры, мужчина с девочкой! Вставайте, надо белье сдавать! Через сорок минут ваша станция!

* * *

– Погоди, погоди… Баська, ты ли, чё ли?

Тяжелое морщинистое лицо бабы Поли дрогнуло удивлением и оплыло вниз, как перекисшее тесто из кастрюли. Опершись рукой о спинку скамейки, она даже попыталась встать, но грузное неповоротливое тело и не подумало исполнять команду, лишь слегка переплюхалось по деревянной скамье, колыхнув всем, чем можно колыхнуть.

– Здравствуй, баба Поля. А ты все такая же, не изменилась. Так и сидишь на своем посту?

– Сижу, Баська, сижу… А чего мне сдеется? Утром как выползу на свет божий, так и сижу. Весной-летом солнышко ловлю, по осени – просто дышу свежим воздухом, так хорошо землицей сырой пахнет. Да ты погоди, погоди, куда торописся-то?

– Так к маме, теть Поль…

Взявшись за ручку двери подъезда, Бася обернулась, пожала плечами – неужели не понятно, куда? Не стоять же ей около соседки, в самом деле. С ней только остановись – сплетен не переслушаешь. Десять лет прошло, а она как сидела на этой скамейке, так и сидит. А годы тем временем неумолимо текут, текут своим чередом, отщелкивают свои законные десятки…

– Да погоди, говорю! – выдохнула из себя баба Поля и замолчала сердито, выравнивая тяжелое астматическое дыхание. – Ишь, побежала! Нету матери твоей дома, так что не торопись!

– Как – нет? А где она?

– Где, где… В больнице, вот где… Неделю назад Валька из пятой квартиры ей «Скорую» вызывала. Как увезли, так и лежит. Инсульт у ей.

– Инсульт?! У мамы – инсульт?

– Ну да… А чего ты вскипятилась так? Чай, она уж не молоденькая, Фроська-то. Шестьдесят восемь годочков, пора уже. Меня тоже первый инсульт аккурат об этом возрасте настиг. Так что…

– Баба Поля, но как же… Почему же мне об этом не сообщили?

– Да мы хотели, конечно… Валька, пока «Скорая» не пришла, все у Фроськи твой телефон выпытывала. И в больнице врачи тоже спрашивали… А Фроська – ни в какую. Не дам, говорит, Басю зря тревожить. Вот помру, говорит, тогда уж и звоните, и на похороны ее вызывайте. А так – нет.