Иуда

На следующий день они встретились у Георгия, в небольшой комнатке, которую он снимал у своих дальних родственников. Диван-кровать, журнальный столик, стул, тумбочка и пианино заполняли объём комнатки так, что ещё для одного стула едва ли можно было найти место. Георгий сел на стул, Николай – на диван.

– Чай будешь? – предложил Георгий.

Николай вежливо отказался, Георгий не настаивал.

– Ну, как ты поживаешь? – начал разговор Николай, – больше не играешь в железку?

– Боже упаси, – замахал руками Георгий, – играю только на фоно!

– Понимаю. На фоно карты сквозь струны не проваливаются! – не очень к месту пошутил Николай.

– Занимаюсь только музыкой, – Георгий кивнул в сторону пианино.

– А поиграй что-нибудь, – попросил Николай.

– Что поиграть-то? – Георгий развернулся в сторону пианино.

– Да, что хочешь…

Георгий сделал паузу, запрокинув голову назад, поднял крышку пианино и пробежался по клавишам, словно проверяя готовность инструмента к эксплуатации, и без остановки перешёл на этюды Шопена. Играл профессионально, с чувством.

– А покажи свои песни, – неожиданно прервал его Николай.

– Ой, это так сложно, показывать песни на фоно. Лучше послушаем их в записи.

Георгий достал из тумбочки кассетный магнитофон, вставил компакт-кассету и включил запись. Песни произвели на Николая в целом неплохое впечатление, особенно, музыка.

– Ну, что ж, песни интересные. Конечно, тексты могли бы быть и поубедительней, но меня в первую очередь интересует твоя музыка, – Николай загадочно и многозначительно глянул в глаза Георгия, – а чьи аранжировки?

– Все аранжировки мои, все фонограммы я записал сам на этой порто-студии, – Георгий показал на фирменный четырёх-канальный магнитофон, – а чем, собственно говоря, тебя заинтересовала моя музыка? Ведь я же не профессиональный композитор, не член Союза композиторов.

– Я хочу показать тебе текст, – Николай протянул листок с текстом, – если он тебе понравится, попробуй написать на него музыку.

Георгий взял лист с текстом и быстро прочитал его, поднял голову и посмотрел на Николая так, как будто видит его первый раз. Затем прочитал текст ещё и ещё раз.

– Интересно, очень интересно, – задумчиво произнёс Георгий и решительно вернул текст Николаю.

– Что, даже не попробуешь? – разочарованно спросил Николай.

– А какие шансы на продвижение этой песни? Ты забыл, в какой стране мы живём! – развёл руками Георгий, – назови мне хотя бы одну советскую песню на религиозную тему!?

– Да, ты прав! Но времена меняются. Сегодня бал правят атеисты, а завтра…

– Сам понимаешь…

– Нет, не понимаю. А что касается текста, то это блестящее произведение!

– Я христианин и по крещению, и по убеждениям, – Георгий перекрестился, – и мне очень близка тема отношений Иисуса с Иудой, но я не представляю себе публичного исполнения такой песни даже в ресторане. Заметут. Так что, извини!

Общение несостоявшихся соавторов продолжалось ещё минут пятнадцать, но носило чисто формальный характер. Прощаясь, Георгий не очень уверенно спросил Николая: «Может быть, на всякий случай, оставишь мне текст песни?»

– Да, конечно, пожалуйста, – Николай пожал ему руку, – если что, звони!

Глава 8

После встречи с Николаем Георгий не смог написать ни одной песни. Какие бы стихи ни были перед его глазами, в памяти всплывал текст «Позора». Отвертеться от него не было никакой возможности. Более того, выяснилось, что припев идеально ложится на старую, почти забытую, невостребованную мелодию, написанную Георгием ещё в десятом классе под впечатлением неразделённой юношеской любви. С запевами было куда сложнее. Из имеющихся мелодических заготовок ни одна не подходила по своему характеру. Уровень драматичности текста требовал простой и доходчивой мелодии, без «наворотов», но с пафосом. Просто отмахнуться от песни, хотя бы в силу её коммерческой бесперспективности, не получалось, тем более что припев был практически готов, и Георгий вынужден был заняться ею вплотную. После многочисленных бесплодных попыток нащупать музыкальную канву методом случайного подбора аккордов и различных мелодических рисунков Георгий обратился к своему испытанному способу, способу вживания в образ, тем более что текст был написан от первого лица, лица Иуды. Георгий знал стихи наизусть и декламировал их про себя, пытаясь смоделировать переживания лирического героя. Постепенно переходя от выразительного речетатива к распеву, Георгий почувствовал, что идёт правильным путём, и, наконец, однажды в метро к нему явилась выстраданная мелодия, которую он тут же оприходовал в своей нотной тетради. Сразу сообщать об этом Николаю Георгий не стал: пусть песня пройдёт проверку временем. Не раз бывало так, что свежеиспечённое произведение поначалу приводило в восторг, но по прошествии недели-двух выяснялось, что песня не выдерживает никакой критики: либо похожа на что-то, либо мелодия не очень гармонирует с текстом, либо просто скучна и неинтересна. Прошло около месяца. Георгий так и не возвращался к песне. Вполне сознательно. Но неожиданно позвонил Николай и пригласил надень своего рождения. Георгий понял, что теперь он уже не сможет не показать песню Николаю, и сел за порто-студию. На ритм-боксе набрал подходящий ритмический рисунок, на всех инструментах – гитаре, синтезаторе и басу, сыграл сам. Вокал записал солист его группы, Игорь Жарков. В результате получилась вполне приличная, близкая к студийному звучанию демо-запись.

Года три Николай не отмечал свой день рождения, но в этом году ему исполнилось сорок лет, и скрыть от друзей этот факт не представлялось никакой возможности. В числе приглашённых был и Олег. Он очень удивился, увидев Георгия, но сделал вид, что рад встрече. Николай представил Георгия своим друзьям как талантливого музыканта, композитора, с которым надеется связать свою творческую судьбу.

– Поздравляю всех вас с моим днём рождения! – открыл торжество юбиляр. – Прошу наполнить бокалы! Здесь присутствуют самые близкие мне люди. С каждым из вас я хочу выпить персонально.

Николай налил себе рюмку водки, повернулся к стоящему справа от него гостю и что-то сказал ему. Выпили «на брудершафт». Остальные ждали своей очереди.

– Раньше он каждый год справлял день рождения, – шепнул Олег Георгию, – и стало традицией вот так открывать вечер. С каждым выпьет рюмку водки, не закусывая, с каждым пошепчется и, если не рухнет под стол, сядет и до самого окончания праздника будет молчать. Можно веселиться, как угодно, но трогать его уже нельзя.

Николай обошёл всех своих гостей, сел и дал отмашку музыкантам. Ресторанный ансамбль, руководитель которого хорошо знал Николая, исполнил несколько песен на его стихи. Друзья бурно аплодировали Николаю, провозглашали тосты за его здоровье и желали ему успешной защиты диссертации и творческих взлётов на песенном поприще. Георгий вручил ему кассету с песней «Позор».

– Послушай завтра, на свежую голову.

– Зачем завтра? Послушаем сегодня! – Николай потряс кассетой над головой и направился к музыкантам.

Песня произвела неожиданное впечатление. По своему характеру она диссонировала праздничному настроению, и с последним её аккордом на некоторое время воцарилась тишина. Гости переглянулись и дружно зааплодировали, все, кроме Олега. Нетвёрдой походкой Николай подошёл к Георгию и обнял его.

– Эту песню написал мой друг, Георгий, – торжественно объявил Николай, смахнул пьяную слезу и добавил, – на мои стихи.

Аплодисменты грянули с новой силой, и кто-то крикнул: «Браво!»

Олег закурил и вышел в фойе.

Глава 9

За несколько дней до Нового года даже у трудоголика все мысли постепенно начинают концентрироваться вокруг предстоящего праздника, самого весёлого и самого любимого в народе. Предпраздничное настроение Николая было испорчено письмом, которое он получил от матери. «Алексей, – писала она, – катался на лыжах и сломал себе позвоночник. Состояние тяжёлое». Николай очень любил и уважал Алексея, своего старшего брата, несмотря на существенные расхождения во взглядах на жизнь, вообще, и на политику, в частности. Письмо выбило Николая из колеи, и он тупо перечитывал его в очередной раз, когда к нему ввалился слегка подвыпивший Олег.

– Старик, привет! С наступающим тебя!

– Привет, привет, – стараясь скрыть своё мрачное настроение, ответил ему Николай.

– Что-то случилось? – спросил Олег, почувствовав истинное состояние друга.

– Да, так… ничего.

– Что, опять контора достаёт?

– Да нет, всё нормально…

– Есть предложение, – после короткой паузы загадочно произнёс Олег, – поехали в общагу МЭИ?! Там девчонки затеяли сегодня сеанс спиритизма. Приглашают. Мне-то не в кайф с духами общаться, я же православный, а ты развлечёшься. Ну как, погнали?

– А-а… погнали!

Всю дорогу Николай молчал. Его воображение рисовало картины одна страшней другой. Перелом позвоночника – это не шутка!!! Олег пытался отвлечь его от мрачных мыслей и без умолку рассказывал какие-то сплетни из жизни известных личностей. Николай пропускал эту трескотню мимо ушей, все его мысли были там, с братом. Наконец, они появились в комнате, где их уже ждали с нетерпением, точнее, ждали Олега, одного.

В середине комнаты стоял стол, накрытый большим листом ватмана. По периметру листа, по внешнему кругу, печатными буквами были красиво начертаны все буквы в алфавитном порядке. В центре – круг размером с блюдечко. В разных сегментах площади листа располагались цифры, от нуля до девяти, а также слова «да» и «нет». Вокруг стола уже сидели плотным кольцом шесть человек, которых Николай видел впервые.

– Ребята, извините, но у нас только одно место, – хозяйка комнаты развела руками и кивнула в сторону свободного стула.

– Это место для моего друга, Николая. Прошу любить и жаловать, а я посижу на койке, – Олег слегка подтолкнул Николая и уселся на кровать.

– Пожалуйста, проходите, – пригласила Николая к столу черноволосая симпатичная девушка, выполняющая, судя по всему, роль ведущей сеанса.

Она держала в руках фарфоровое блюдце, на нижней кромке которого была нарисована стрелка:

– Для тех, кто впервые на сеансе, объясню его технологию. Во-первых, выключим электрическое освещение и зажжём свечи.

Она достала спички, зажгла три свечи и выключила свет. Комната погрузилась в тишину и мерцающий полумрак.

– Да, чуть не забыла, – продолжила распорядительница, – надеюсь, что все избавились от металлических предметов, часов, ручек, очков и так далее!? Теперь я нагреваю это блюдечко над свечкой.

Круговыми движениями над пламенем одной из свечей она перемещала блюдце вверх донышком и продолжала инструктировать:

– Когда я положу это блюдце вверх дном на центр круга, все должны будут прикоснуться без всяких усилий средним пальчиком одной руки к кромке донышка. Всем понятно? Без усилий! Одним пальчиком! Еле-еле! Ясно?

– Ясно, ясно…

– Затем я сама вызову дух, ну, например, Марии Стюарт, и задам ей несколько контрольных вопросов. Вы увидите, как дух будет отвечать, и после этого каждый сможет задавать свои вопросы. Всем всё ясно?

– Ясно, ясно…

Ведущая выложила нагретое блюдце на стол. Все вытянули руки и возложили на кромку донышка кончики средних пальцев. Воцарилась абсолютная тишина. Таинственным голосом ведущая произнесла:

– Дух Марии Стюарт, явись!

Николай почувствовал, как слегка задрожали пальцы вытянутой руки. Блюдце оставалось неподвижным.

– Дух Марии Стюарт, явись! – ещё несколько раз повторила распорядительница.

И, наконец, блюдце сдвинулось с места и, набирая скорость, начало скользить по внешнему кругу. Это было поразительно! Николай едва успевал за блюдцем, удерживая кончик пальца на его донышке.

– Кто ты? – громко спросила ведущая, обращаясь к невидимому духу.

Блюдце замедлило вращение и остановилось. Стрелка на кромке блюдца показывала на букву «М». Через мгновение блюдце возобновило своё вращение и притормозило стрелкой против буквы «А». Довольно шустро блюдце обежало все остальные буквы имени вызываемого духа.

– В каком городе мы живём? – задала второй контрольный вопрос ведущая.

Блюдце набрало небольшую скорость и последовательно обежало все буквы слова «Москва». Удивлению Николая, впрочем, как и других участников сеанса, не было предела, а распорядительница продолжала экзаменовать духа:

– Какой сейчас год?

Четыре цифры, возле которых последовательно останавливалось блюдце, дали правильный ответ. Поражённый всем происходящим, Николай, не дожидаясь разрешения ведущей, нетерпеливо воскликнул:

– Что с моим братом?

– Умер, – довольно быстро ответила Мария Стюарт.

В глазах Николая потемнело. Не давая никому возможности задавать вопросы он дрожащим голосом спросил:

– При каких обстоятельствах?

– Катался на лыжах, – не замедлил с ответом дух Марии Стюарт.

– Где?

– Под Огре.

В мозгу Николая мелькнуло: «При чём тут Огре? Это же Латвия, а брат живёт в Литве!»

– Когда похороны?

– Завтра.

– Что мне делать?

– Лететь.

– Куда?

– В Вильнюс.

«Ага, значит, его уже перевезли домой. Ну, да там недалеко», – подумал Николай. Было около шести часов вечера. Последний самолёт – в полночь. «Успеваю», – прикинул Николай и продолжил общение с духом.

– Где мама?

– В Вильнюсе, – ответил дух.

«Ну да, – подумал Николай, – где же ей ещё быть? Естественно, приехала на похороны».

– Что с ней?

– Плохо, – ответил дух.

«Это понятно, – подумал Николай, – переживает».

– Где отец?

– В Смоленске, – немного запутавшись в буквах, ответил дух. Родители Николая действительно жили в Смоленске. – Что с ним?

– Умер, – довольно быстро ответил дух.

– Почему? – с трудом сдерживая себя, спросил Николай.

– Ты и брат, – ответил дух Марии Стюарт.

Николай резко встал из-за стола, бросился к Олегу, схватил его за руку и потащил за собой:

– Быстрей, быстрей! Побежали быстрей, звонить!

Оторопевшие и не проронившие ни звука участники спиритического сеанса проводили их взглядами и долго ещё не могли придти в себя.

От общежития до почтового отделения было не более трёхсот метров, и друзьям хватило несколько минут, чтобы оказаться на почте, практически, не запыхавшись.

– Девушка, пожалуйста, срочно соедините с Вильнюсом! – Николай дрожащей рукой протянул в окно заказов бумажку с номером телефона.

Минуты ожидания казались Николаю вечностью. Сердце колотилось в бешеном ритме, словно пыталось вырваться наружу, чтобы телепортироваться туда, где брат, где отец, где мама…

– Вильнюс – первая кабина, – наконец-то прохрипел динамик.

Николай бросился к переговорной, рванул на себя дверь и схватил трубку прежде, чем оказался в кабине. В трубке уже звучал такой знакомый и родной мамин голос: «Алё, алё…» «Мама в Вильнюсе, а не в Смоленске! Значит, Мария Стюарт не врала», – подумал Николай.

– Алё! Алё! Мама! Алексей жив? – закричал в трубку Николай.

– Коленька, это ты?

– Да, мамочка, я. Алексей жив?

– Лёша в больнице! У него сломан позвоночник, но врачи…

– Мам, а папа жив? – нетерпеливо перебил её Николай.

– Папа? Папа жив. Да что с тобой, Коленька? Папа только что звонил из Смоленска…

У Николая отлегло от сердца, и он медленно сполз по стенке кабины на мягкий табурет. Сил не было. Он молчал…

– Алё! Коленька! – звала его в трубке мама, но тщетно. Николай потерял дар речи. По его щекам стекали слёзы… Телефонная трубка упала на колени, и руки не слушались, чтобы поднести её к уху…

– Первая кабина, ваше время заканчивается! – в трубке зазвучал зуммер, и Николай с трудом положил её на аппарат и вышел из кабины.

– Ну, что? – бросился к нему Олег.

– Всё нормально, – еле слышно произнёс Николай, – все живы!

– Слава Богу! – перекрестился Олег.

– Слава Богу! – прошептал Николай.

Глава 10

Работа над диссертацией приближалась к завершению. Эксперименты были закончены, текст пояснительной записки готов, автореферат написан, графическое оформление выполнено. Шеф, Семён Осипович, ждал ближайшего заседания Учёного Совета. По предварительной договорённости с Учёным секретарём защита диссертации ожидалась на конец текущего года. Впереди были лето и осень. Николай распланировал это время, включив в него возможную поездку в ГДР по приглашению своего друга, Херберта Клессена, с которым он учился в одной группе. В институте их отношения были поверхностными и ограничивались участием в факультетской сборной по футболу. После окончания института Херберт уехал на родину и быстро, за два года, поднялся по служебной лестнице до помощника министра, а ещё через два года был командирован на четыре года в Москву каким-то представителем ГДР в Совете экономической взаимопомощи (СЭВ). В первый же день пребывания в Москве совершенно случайно он встретился на улице Горького с Николаем. Восторгу обоих не было предела, и они обнялись, как старинные друзья. На радостях отправились в кафе «Националь» и просидели там до самого закрытия. Осушили две бутылки водки под хорошую закуску, вспомнили студенческие годы и потом до утра гуляли по Москве.

– А ты знаешь, как тебя звали в институте? – разоткровенничался Николай.

– Как?

– Серый волк! Потом просто Серый.

– Как это? Почему? – удивился Херберт.

– Когда ты появился в группе на первом курсе, все обратили внимание на твой взгляд, взгляд исподлобья. Как у волка. Очень похоже! А Лялька Безноско первой назвала тебя Серым волком, и всем понравилась эта кликуха.

– Ну, я ей!..

– Всё, всё – поезд ушёл. Теперь тебя за глаза только Серым и называют.

– А ты знаешь, что Гюнтер всё-таки женился на Людке Смирновой, – поменял тему разговора Херберт.

– Что за Людка?

– Ты что, не помнишь? Она училась на «атомных станциях» и бегала за нашим Гюнтером… А он – от неё.

– Что-то не припомню, – наморщил лоб Николай.

– Ну как же? Про неё ещё рассказывали, как она квантовую механику сдавала Тимроту.

– И как?

– Ну, ты помнишь, как Тимрот приходил на экзамен и объявлял: «Товарищи студенты! Деканат категорически не разрешает списывать на экзаменах!» Потом он садился за стол и закрывался газетой. Списывали все! Кроме, правда, вьетнамцев, которым «Хошимин не разрешил».

– Помню, помню, – улыбнулся Николай.

– Так вот, как обычно, Тимрот проверил, правильно ли она списала всё, что нужно, и задал первый вопрос. Ответ на него обычно гарантировал пятёрку. Она не ответила. Не ответила и на второй вопрос, и на третий и готова была уже разрыдаться. Тогда Тимрот задал ей провокационный вопрос: «Представьте себе айсберг, который плывёт по океану. Одна десятая часть айсберга над водой, а девять десятых – под водой. Что будет с айсбергом, если его надводную часть срезать?»

– И что? – Николай слышал эту историю впервые.

– «Айсберг утонет!» – не долго думая, ответила Людка. Тимрот рассердился и поставил ей тройку.

– Да, – Николай искренне рассмеялся, – Тимрот редко ставил тройки, а двоек не ставил вообще. Помнишь историю с Юркой Бисько?

– Нет, расскажи.

– Ну, как же? Он отвечал Уманскому Помнишь его? Он у нас семинары вёл по статфизике.

– Уманского помню, – утвердительно кивнул головой Херберт.

– Так вот, Бисько всё списал, но ответить не смог ни на один вопрос. Тогда Уманский подошёл к Тимроту и сказал: «Товарищ лектор, студент ничего не знает!» «Как? Совсем ничего?» – удивился Тимрот. «Совсем!!!» – ответил Уманский. «Ну, тогда придётся поставить ему тройку!!!» – рассердился Тимрот.

– Да, редкой души человек был, – и Херберт расхохотался.

– А у меня приятель в Стали и сплавов учился, – продолжил Николай, – так у них по сопромату профессор был – чудак! Жил недалеко от института и на работу на коне ездил…

– Да ладно тебе! – не поверил Херберт.

– Ну, чего – «ладно!» Дело-то в пятидесятых ещё было. Так он студенткам на экзаменах выше тройки никогда не ставил. «Бабы – дуры!» – говорил он.

– Есть такие гады! – покачал головой Херберт.

– А однажды, – продолжал Николай, – ему попалась студентка, которая отвечала ему на все вопросы и щёлкала все его задачи. Измучился он с ней, проголодался и решил отойти на полчасика в буфет. Оставил ей три сложнейших задачки и ушёл. Студентка быстро решила все задачи и сидит – ждёт. Подходит к ней другой экзаменатор, ассистент: «Ну что там у вас?» Она показала ему экзаменационный лист со всеми вопросами и задачами. Он проверил: «Всё правильно!» Задал ещё пару контрольных вопросов. Она ответила. И он поставил ей пятёрку. Только она ушла, возвращается лектор, первый её экзаменатор: «Где студентка?» Второй спокойненько отвечает: «Я проверил её задание, проэкзаменовал и отпустил её». «И какую оценку вы ей поставили?» – грозно спросил лектор. «Пятёрку! Она блестяще знает предмет!» – ответил ассистент. «Как это пятёрку?! – рассердился профессор, – женщина не может знать сопромат на пятёрку! Садитесь, я проверю ваши знания!» – и стал экзаменовать ассистента. На глазах у студентов профессор давал ему задачки, одну за другой, и это продолжалось до тех пор, пока на одной из них ассистент не споткнулся. «Ну вот, видите! – восторжествовал профессор, – вы сами знаете материал только на слабенькую четвёрку! Значит, пятёрка вашей студентки недействительна!!!»

– Да, забавно… А помнишь, на кафедре теормеха у нас семинары вёл Дувакин?

– Конечно, помню, – ответил Николай, – одноглазый, с повязкой, как у Кутузова, стихи нам свои на семинарах читал: «… И повели его бедного, и худого и бледного, на канате в деканат, чтоб в деканате доканать!»

– Да-да-да! А у него друг был, мы его уже не застали, без ноги. Мне это дома рассказывал Хайнц, который у него учился ещё до нас. Ну вот, однажды они вместе принимали экзамены. Утомились, проголодались, и Дувакин говорит своему безногому другу: «Сбегай в буфет, купи чего-нибудь, а я тут подежурю». «Ну, хорошо, только ты будь внимателен, не давай списывать. Смотри в оба!». «Хорошо-хорошо! Только ты давай побыстрее: одна нога там, другая – тут!»

– Вспомнил! Мне эту историю тоже рассказывали, но, вроде бы, они этот спектакль каждый год разыгрывали.

– Возможно. Очень уж на анекдот смахивает, – Херберт посмотрел на часы, – восьмой час. Не пора ли собираться на работу?

Они обменялись координатами и договорились встретиться в субботу в Сандуновских банях. С тех пор их встречи стали регулярными. Каждую неделю они посещали Сандуны, встречали вместе все большие праздники. Николай познакомил Херберта со своим братом и со своими родителями. Последнему обстоятельству он был особенно рад, так как с раннего детства остался сиротой, а воспитывала его родная, однако, не очень ласковая, тётка. Близкие Николая привязались к сентиментальному немцу и с удовольствием принимали его в гости. После окончания четырёхлетней командировки Херберт возвратился на родину, и их общение свелось к редким телефонным звонкам, как правило, по инициативе Херберта.

Выехать за рубеж, даже в братскую Восточную Германию, было делом не простым! Особенно – не членам партии. Характеристики, утверждение на парткоме, в райкоме…

Николай, естественно, знал об этом и готовился к парткому очень тщательно, как к самому ответственному экзамену. За свою жизнь он сдал их около сотни: в школе, в техникуме, в институте, в аспирантуре. Оценки хуже пятёрки Николай получал только в институте по «Научному коммунизму» (двойка с последующей пересдачей) и по «Истории КПСС» (тройка) и в школе – по «Химии» (четвёрка). По совету бывалых он проштудировал Советскую энциклопедию в разделах: ГДР, соцлагерь, Варшавский договор, НАТО, СЭВ, СЕПГ, Вторая мировая война, Сикстинская мадонна, Лейпциг, Берлин. Характеристика, полученная в отделе, внушала оптимизм, и Николай явился на заседание парткома, будучи абсолютно уверенным в своём успехе.

Секретарь парткома, секретарь комитета комсомола, председатель профкома, начальник отдела кадров, заместитель директора по общим вопросам и два незнакомых Николаю активиста восседали за длинным столом с непроницаемыми лицами. Перед каждым из них лежал блокнот, и время от времени они что-то писали. Николай, не отходя от двери, переминался с ноги на ногу.

– Представьтесь, пожалуйста, – начала секретарь парткома, Надежда Николаевна Кондратьева.

– Рябов Николай Петрович, аспирант физико-технического отдела, – представился Николай и мысленно продолжил: «…Не судим, не имел, не привлекался, не уклонялся, родственников за рубежом не имею…» – женат, имею дочь десяти лет от роду…

– Вы хотите поехать в ГДР. А что вы знаете об этой стране? Когда она была образована? – деловито задал вопрос секретарь комитета комсомола.

– Германская Демократическая Республика – социалистическое государство, основанное 7 октября 1949 года в советской оккупационной зоне Германии и восточном (советском) секторе Берлина, – бодро отчеканил Николай.