Беглецы в Гвиане

Но Казимир путем неотразимых доводов совершенно разбил этот химерический проект. Он напомнил Робену, что голландцы постоянно выдают французскому правительству беглых каторжников, вступающих на их территорию, и, что, следовательно, они выдадут и Робена. Но даже если ничего подобного и не случится, все-таки Робену этим путем никогда не добраться до английских владений.

– Ну а если я поднимусь вверх по реке Марони, которая в верховьях своих сообщается с Амазонкой, разве я не могу тогда спуститься в Бразилию по реке Ярро или по какому-нибудь другому притоку? – продолжал вслух раздумывать беглец.

– Не знаю, кум, может быть, это и можно. Вы только не торопитесь, подождите немного.

– Хорошо, Казимир, я буду ждать сколько можно. Мы заготовим с тобой съестных припасов, построим лодку и пойдем оба. Хочешь?

– Это очень хорошо.

Перед тем у Робена были с Казимиром частые и долгие споры о том, ехать ли им обоим или одному Робену. Негр просил, чтобы Робен взял его с собой, а Робен не соглашался, не желая подвергать старика случайностям долгого и трудного пути. Он не боялся заразы, вовсе нет, но Казимир очень уж был стар и дряхл. Хорошо ли снимать несчастного, больного старика с теплого, насиженного местечка, где он ни в чем не нуждался, и увлекать за собой в опасное предприятие?

Робен не был таким эгоистом. Он отказывался брать с собой Казимира. Но тот настаивал и, когда Робен наконец согласился, так обрадовался, что на коленях благодарил своего кума.

Невольным движением Робен протянул прокаженному обе руки и поднял его.

– Что вы делаете?! – воскликнул старик с печальным испугом. – Зачем вы меня трогаете? Заразитесь!

– Ничего, Казимир, не бойся. Я очень рад пожать тебе руку: ты такой добрый, хороший… Верь мне, друг, твоя болезнь вовсе не столь заразна, как это принято думать. Я много учился во Франции и знаю, что, по мнению лучших докторов, проказа почти неприлипчива. Некоторые из них даже уверяют, что лучшее средство остановить проказу – это покинуть места, где она свирепствует. По правде сказать, я немного надеюсь, что в другой стране тебе будет лучше, и вот, между прочим, почему я беру тебя с собой.

Из слов Робена Казимир понял только одно, что его не бросят. Мало того: ему даже пожали руку. Уже пятнадцать лет старику никто не пожимал руки. Не мудрено, что он был в восторге.

С этой минуты план отъезда был выработан окончательно. Робен и Казимир вдвоем построят небольшую лодку и нагрузят ее провизией в достаточном количестве. Поплывут они ночью, и вообще всегда будут плыть только ночью, а днем прятать лодку где-нибудь на берегу и сами прятаться за деревьями.

Они будут плыть вверх по Марони до тех пор, пока не найдут какого-нибудь притока, сообщающегося с Эссеквибо, весьма значительной рекой в английских владениях.

Тогда они будут спасены, потому что город Джорджстаун, или Демерара, находится у устья этой реки.

Таков был в общих чертах грандиозный проект, задуманный сообща Робеном и Казимиром. Трудности впереди предстояли громадные, но о них как-то не думалось в то время, когда сочинялся проект.

Провизии под руками было много. Стоило только набрать растительных продуктов, наловить и насушить рыбы и приготовить достаточный запас.

Оставался только один вопрос: из чего построить лодку? Челнок из коры не годился; он был бы непрочен, протекал, припасы бы в нем портились, и наконец сам он мог разбиться, натолкнувшись на пороги, которых предстояло преодолеть немало. Следовало выбрать какой-нибудь другой материал, покрепче.

Решили построить лодку из цельного дерева бембы, как делают негры-бони. Из выдолбленного и обструганного ствола бембы получается превосходная лодка, которая одинаково хорошо продвигается вперед носом и кормой.

Прежде всего, нужно было найти подходящее дерево, то есть не слишком маленькое и не слишком большое, крепкое, совершенно здоровое, без сучков и трещин.

Два дня проходили Казимир и Робен по окрестным лесам, отыскивая идеальный экземпляр бембы, и только на третий день нашли наконец то, что хотели. Немедленно приступили к работе – принялись рубить дерево. Но увы! Работа шла очень медленно. У Казимира был только небольшой топорик, который почти не врубался в древесину, несмотря на усилия работавших.

Что было делать? К счастью, старый отшельник был знаком со всеми способами, какие в подобных случаях в ходу у лесных жителей. Так как железо не помогало, решили прибегнуть к помощи огня. Развели под деревом большой костер, который горел двое суток и подпалил-таки дерево: оно с треском рухнуло на землю.

Это было ночью. Казимир проснулся, завозился на своей постели и вскрикнул обрадованным голосом:

– Кум! Кум! Вы не слышите?.. Дерево упало… Бум… Тррр… и готово.

Робен проснулся тоже и от радости не мог больше спать.

– Это первый шаг к нашему освобождению, – сказал он. – У нас нет инструментов долбить ствол, но…

– О! – перебил старик. – У негров-бони нет инструментов. Они делают лодки огнем.

– Знаю: они выжигают лодки огнем и потом обтесывают их тесаком или даже просто острыми камнями, но я придумал средство получше.

– Какое же, кум?

– У тебя есть заступ, я приделаю к нему рукоятку, и вот у нас будет отличное долото. Я тебе ручаюсь, что лодка выйдет гладкая и снаружи, и внутри.

Сказано – сделано. Не теряя времени, два друга приспособили заступ для новой цели и отправились на свою верфь.

Весело разговаривая, они дошли до поваленного дерева, которое еще дымилось.

– Ну, скорее за работу! – сказал Робен. – Я…

Он не договорил и остановился как вкопанный.

Перед ним, точно из-под земли, вырос высокий худой человек в одежде каторжника, вооруженный тесаком.

– Как, Робен! Это вы! – воскликнул каторжник. – Вот не ожидал вас встретить.

Перед ним точно из-под земли вырос высокий худой человек в одежде каторжника

Робену эта встреча была крайне неприятна. Во-первых, она напомнила ему весь ужас острога, во-вторых, он боялся, что каторжник явился не один, что за ним идет целая банда беглецов, а за той, в свою очередь, гонится толпа надзирателей.

Он не отвечал ни слова. Каторжник продолжал:

– Вы молчите? Ну да, ведь вы всегда были такой… неразговорчивый. Это ничего не значит. Я все равно очень рад вас видеть в добром здравии.

– В самом деле, Гонде, я вас сначала и не узнал, – с усилием проговорил наконец Робен.

– Да, я Гонде. Ну, как поживаете, Робен?

– А вы как сюда попали? – уклонился Робен от ответа.

– Я-то? В качестве лесного разведчика. Вы знаете, администрация острога выбирает всегда из каждого отряда каторжников кого-нибудь одного, знающего толк в деревьях, и посылает его на поиски мест, удобных для устройства засек. Вот меня и послали как человека знающего и притом надежного.

– А где же ваши остальные товарищи?

– О, не беспокойтесь, они далеко… за три дня не дойти.

– Стало быть, вы не беглец?

– Зачем мне бегать? Через полгода у меня все равно кончится срок. А вы, кажется, уже боитесь, что я на вас донесу? Не бойтесь, между нами это не водится, да, по правде сказать, весь острог был очень рад, что вы бежали, и все желали вам искренне всякого успеха.

– А что, скажите, начальство все еще собирается меня ловить?

– И не думает… Один только Бенуа помышляет пуститься в погоню за вами, как только выздоровеет. Но только до этого еще далеко, и вы, надеюсь, успеете укрыться где-нибудь подальше… Э, да что я все болтаю пустяки, а про главное-то и молчу. Знаете, вскоре после вашего побега получили на ваше имя письмо… от вашей супруги.

– Письмо!.. Как жаль, что я поторопился!

– Острожное начальство вскрыло, конечно, его, и потом ходили слухи, что в письме сообщалось, будто вас согласны помиловать, если вы сами подадите ходатайство…

– Ни за что!

– Впрочем, ведь я не знаю наверняка, а только передаю, что сам слышал… И начальство сказало по этому поводу: «Слишком поздно». Потом говорили, что, если бы вас поймали и вернули, то совсем простить вас было бы нельзя, но можно превратить в ссыльного поселенца… это ведь тоже большое облегчение… и позволить вашему семейству приехать к вам…

– Моей семье! В этот ад! Возможно ли это?!

– Ну, да все это одни слухи. А хорошо бы вам познакомиться самому с содержанием письма. Послушайте, я ваш должник. Вы спасли мне жизнь, когда я однажды упал в Марони и стал тонуть. Позвольте мне оказать вам услугу.

– Какую?

– А вот какую. Я здесь почти совершенно свободен, мне доверяют, как уже почти отбывшему свой срок. Я вернусь в острог, притворюсь, что болен лихорадкой, и лягу в лазарет. Там я постараюсь узнать всё как можно подробнее, затем выпишусь и вернусь сюда, чтобы вам рассказать. О, ради бога, согласитесь принять от меня эту услугу… ради бога!.. Умоляю вас!..

Робена это тронуло.

– Ступайте. Я согласен и буду очень благодарен вам.

– Вот спасибо!.. Уж так-то вы меня обрадовали так обрадовали… Да, постойте, вот еще что: у меня есть книжка, в которой я записываю отмеченные деревья. В ней еще остались два или три чистых листка. Напишите на родину письмо, а я берусь его отправить. Близ острова стоит голландский корабль, нагруженный лесом; он скоро отходит в Европу. Наверное, на нем найдется добрая душа, которая согласится доставить письмо, особенно, если узнает, что оно не от обыкновенного каторжника. Вы согласитесь, не обидите меня отказом? Да?

– Да, – пролепетал Робен, – благодарю вас.

И он тут же написал тонким убористым почерком письмо на двух вырванных из поданной ему книжки листках, сложил их, надписал адрес и протянул Гонде.

– Итак, – сказал тот, – я заболеваю лихорадкой, узнаю все, что нужно, и возвращаюсь к вам… До свиданья, господин Робен!

И каторжник скрылся в густых лианах.

Надежда ободрила Робена. Веселее и энергичнее прежнего принялся он за работу, которая живо закипела в его руках. Старый Казимир помогал ему изо всех сил.

Глава VI

Спустя полтора месяца после побега Робена из острога в Париже, на улице Сен-Жак, происходило следующее.

Было 1 января. Дул северный ветер, и в Париже стояли сильные холода. По грязноватой лестнице громадного старого дома, набитого мелкими квартирантами, поднималась на шестой этаж бедно и по-вдовьи одетая дама, очевидно, принадлежавшая когда-то к лучшему обществу, как было заметно по ее манерам и всей наружности.

Дойдя до своей квартиры, дама вынула из кармана ключ, вложила его в замок и тихонько повернула. За дверью послышались веселые детские голоса:

– Это мама!.. Мама пришла!

Дверь отворилась, и четыре мальчика кинулись навстречу матери. Она перецеловала их всех с несколько нервной лаской.

– Ну что, детки, хорошо ли вы себя вели без меня?

– Хорошо, мама. Мы не шалили, и даже Шарль сидел тихо.

Шарль был самый младший и шаловливый. Ему было только три года.

Дама подняла голову и увидела в глубине комнаты высокого молодого человека в рабочей блузе, сконфуженно мявшего в руках свою шляпу.

– А, это вы, Андрэ! – сказала она. – Здравствуйте.

– Я пришел поздравить вас с Новым годом, сударыня… и малюток ваших… и хозяина… то есть господина Робена, я хотел сказать… заочно…

Дама вздрогнула. Ее красивое, осунувшееся лицо побледнело, и она грустно взглянула на большой портрет в золотой рамке, висевший на стене. Этот портрет составлял резкий контраст с голыми стенами и жалкой обстановкой мансарды, где, однако, видны были кое-какие вещи, сохранившиеся от прежнего богатства.

Она грустно взглянула на большой портрет в золотой рамке

На небольшом комодике под портретом стоял маленький букет из цветов мать-и-мачехи, которые были редкостью в это время года. Увидев этот скромный подарок парижского рабочего, дама была, видимо, глубоко тронута. Глаза ее наполнились слезами, и к горлу подступили рыдания.

Дети тоже заплакали, глядя на мать. А между тем был первый день нового года. Другие парижские дети веселились, получали игрушки, а дети ссыльного плакали…

Мать их пересилила себя, отерла слезы и с благодарностью протянула руку молодому рабочему, говоря:

– Благодарю вас, Андрэ, – и за него, и за себя.

– Нет ли чего-нибудь нового, сударыня?

– Ничего еще не знаю. Средства мои истощаются, работы мало. Молодая англичанка, которой я давала уроки, заболела и уезжает на юг; у меня остается только вышиванье, а глаза мои слабы. Не знаю просто, что и делать.

– Вы забываете, сударыня, мою работу. Я могу увеличить число своих рабочих часов в день… Ведь зима не век будет продолжаться.

– Нет, Андрэ, я не забываю вашей доброты, вашей внимательности и очень вам благодарна за них, но я ничего не могу от вас принять.

– Напрасно, сударыня, это мой долг. Ваш супруг дал мне воспитание, когда моего отца убило при взрыве парового котла. Месье Робен поставил меня на ноги, дал мне возможность зарабатывать себе на хлеб, и если моя старушка мать умерла спокойно и не в нужде, то этим я обязан ему. Таким образом, сударыня, я вам не чужой.

– Но это не причина, чтобы вы из-за нас надрывали себя работой.

– Где же я надрываюсь? Я молод, здоров, силен, это для меня ничего не значит.

– Я не желаю, чтобы вы ради нас отказывали себе в самом необходимом; вы зарабатываете вовсе не так уж много…

– Но, сударыня, я все равно что свой…

– И все-таки я не могу согласиться. После, может быть… я посмотрю… если очень плохо придется… если дети, например, заболеют… или голод… Но поверьте, я очень тронута вашим предложением.

– Но однако… неужели его не возвратят из ссылки? Многих уже возвратили…

– Для этого нужно подавать просьбу о помиловании, а мой муж ни за что не будет просить помилования у того, кого он считает узурпатором…

Молодой ремесленник понурил голову и молчал.

– Впрочем, – продолжала молодая женщина, – я сегодня собираюсь ему писать… или, вернее, мы все ему напишем. Не так ли, дети?

– Да, да, мама, – отвечали старшие мальчики, а младший, Шарль, чинно усевшись в уголке, немедленно принялся царапать что-то на четвертушке бумаги.

Кончив царапанье, он с довольным видом подошел к матери и сказал:

– Вот, мама… это мое письмо к папе.

Молодая женщина села к столу и написала мужу письмо, в котором, тщательно избегая всего, что могло бы понапрасну расстроить Робена, извещала его о хлопотах друзей по поводу его помилованья.

«Но так как, – писала она, – там ставят непременным условием, чтобы ты написал сам просьбу о помиловании, ты же, вероятно, на это не согласишься, то надежды на благополучный исход почти нет никакой. Во всяком случае, говорят, тебе согласятся дать землю в Гвиане и сделать тебя ссыльнопоселенцем».

Под письмом подписалась мать и старшие дети, уже выученные ею писать, а также и Шарль, попросивший, чтобы мать дала ему в руки перо и водила его рукой по бумаге, причем малютка посадил на письмо огромную кляксу.

Три дня спустя почтовый корабль из Гавра уже нес письмо в Гвиану. Госпожа Робен терпеливо стала ждать ответа, но прошел январь, миновал февраль, начался март, а ответ не приходил. Бедная женщина начала тревожиться. Вдруг однажды утром ей приносят письмо с городской маркой. В письме какой-то делец, совершенно ей не знакомый, приглашал ее к себе в контору для переговоров об очень важном деле.

Госпожа Робен отправилась по адресу. Ее принял молодой человек, изысканно одетый, но несколько вульгарный по наружности и манерам, хотя довольно приличный. Госпожа Робен сказала свою фамилию. Молодой человек холодно поклонился и спросил:

– Мое пригласительное письмо с вами?

– Вот оно.

– Очень хорошо. Третьего дня я получил от своего представителя из Парамарибо известие о вашем муже…

– Из Парамарибо… о моем муже?.. Ничего не понимаю.

– Ну да, из Парамарибо, иначе говоря из Суринама, в голландской Гвиане. Ваш муж бежал из острога и скрывается в Гвиане, где для него гораздо безопаснее, чем в Европе. Впрочем, он вам и сам пишет. Вот его письмо.

Госпожа Робен взглянула и сразу узнала почерк мужа. Письмо было то самое, которое Робен написал в лесу на листках, вырванных из записной книжки Гонде.

– Значит, он свободен! – вскричала молодая женщина. – И я могу его видеть!..

– Вам даже присланы через меня деньги на поездку к нему. Лучше всего вам будет ехать через Амстердам: меньше формальностей и не нужен паспорт. Мне поручено также позаботиться о вашей безопасности, покуда вы не сядете на голландский корабль. Желаете вы ехать, сударыня?

– Желаю. И с детьми?

– Да, сударыня.

– Когда же?

– Чем скорее, тем лучше.

Таинственный делец устроил все так скоро, что госпожа Робен на другой же день выехала из Парижа со всеми детьми и с верным Андрэ, который ни за что не хотел покинуть жену своего благодетеля.

Они высадились в Суринаме после тринадцатидневного благополучного плаванья.

Робен и старый негр долго возились над стволом бембы, резали, пилили, обжигали, строгали, сглаживали, и наконец у них получилась очень прочная лодка.

Оснастить лодку было нетрудно: сделали к ней весла и приколотили две скамеечки, да еще приготовили парус из рогожи, который используется туземцами в единственном случае: если плыть приходится под ветром. В остальных случаях парус снимается. Этим и ограничиваются познания туземцев в мореходном искусстве.

Пирогу опробовали и остались довольны. Теперь нужно было только дождаться возвращения Гонде, и можно будет ехать. Но Гонде не приходил. Прошло пять недель, а о нем не было ни слуху ни духу. Робен потерял всякую надежду его увидеть и уже решил ехать, не дожидаясь его, как вдруг накануне того самого дня, на который был назначен отъезд, каторжник появился на засеке. Он был худ, бледен и едва держался на ногах.

– Наконец-то! – вскричал Робен. – Что с вами случилось, что вы так долго не шли?

– Я не виноват… Доктор догадался, что я притворяюсь, и не принял меня в лазарет, а Бенуа, узнав об этом, жестоко избил меня, так что я действительно слег и прохворал все это время… Но подлец Бенуа за это поплатится, будьте спокойны.

– А что же… письмо?

– Здесь удача полная, не беспокойтесь… Вот, смотрите.

Каторжник уселся на пень, тяжело перевел дух и вынул из кармана записную книжку, из которой достал листик бумаги и подал Робену.

То была самая точная копия письма госпожи Робен, с содержанием которого мы уже познакомили читателя.

С волнением и восторгом прочитал Робен копию с милых строк, потом обратился к каторжнику и сказал:

– Спасибо, Гонде, большое спасибо!

– Не за что, господин Робен, я все-таки ваш должник. Я никогда не забуду, что вы спасли мне жизнь.

– Но как вам удалось достать письмо?

– Очень просто. Ведь эти господа надзиратели бывают иногда ужасно глупы. Они взяли да и подшили письмо к вашему делу, а я попросил писца канцелярии показать мне его. Он мне принес письмо, а я снял копию и отдал оригинал назад. Вот и все… И кутерьма же теперь идет в остроге, я вам скажу! Все мечутся, как угорелые, из-за вашего побега. Говорят, Бенуа будет отдан под суд; он озлоблен страшно и хочет непременно вас отыскать. Поэтому прячьтесь хорошенько, будьте осторожны.

– Когда же мне прятаться? Я хочу ехать, бежать…

– Подождите, теперь нельзя. Устье реки кишит рабочими-каторжниками, и начальство острога усилило там надзор. Подождите, по крайней мере, покуда я не отыщу другое место в лесу для вырубки…

– Как, опять ждать? Да я умру от нетерпения.

– Одну неделю всего, умоляю вас.

– Хорошо, я подожду, но только…

– Вот и прекрасно, – сказал каторжник, вставая. – А теперь мне пора в острог…

– Вы бы покушали хоть чего-нибудь, – предложил негр.

– Благодарю. У меня совсем нет аппетита: эта лихорадка проклятая…

– Ну, выпейте настоя батато, – настаивал негр.

Каторжник опять отказался. Робен понял, что он просто брезгует прокаженным, и вызвался приготовить настой сам. Сделав это, он напоил каторжника, который с кислой гримасой проглотил поданный ему целительный напиток, поблагодарил и ушел, на прощание еще раз попросив Робена подождать неделю.

Раньше недели ехать все равно было нельзя: запас провизии не был еще полностью подготовлен. И прежде всего следовало приготовить на дорогу куак, или муку из кассавы. Робен знал питательные свойства этого растения, но не имел ни малейшего понятия о том, как из него делается мука.

Но с ним был Казимир, который все это знал.

– Ну, кум, давайте тереть маниок[6], – сказал негр.

Накануне они нарыли большой запас клубней кассавы, который хранился у них под большим навесом. Старик принес откуда-то крепкий брусок текового дерева, зазубренный в виде подпилка, и пояснил:

– Вот чем следует тереть.

– Этим? – изумился Робен. – Но ведь этак мы и в месяц не изотрем всего, что мы собрали.

– Это вы говорите оттого, что не знаете… Вот как надо делать.

И негр, уперев брусок одним концом в столб хижины, а другим в грудь Робена, подал своему ученику очищенный корень кассавы.

– Вот так вы и трите, а я буду чистить.

Робен усердно принялся за работу, растирая клубень за клубнем, которые подавал ему негр, и скоро у ног его образовалась большая груда тертой мякоти.

– Не дотрагивайтесь до терки, кум, а то, если вы оцарапаете себе руку и на нее попадет сок, вы умрете.

Робен и сам знал, что сок кассавы ядовит, хотя сама она и представляет весьма питательное вещество. Поэтому ее можно употреблять в пищу, лишь предварительно выжав из нее весь сок.

– Если вы оцарапаете себе руку и на нее попадет сок, вы умрете

«Интересно будет посмотреть, – подумал Робен, – как мы этот сок выжмем».

Когда перетерто было достаточное количество клубней, Казимир принес из хижины длинный и тонкий мешок в виде чулка, сплетенный из волокон арумы.

– Выжимать вот в это, – сказал негр.

Робен сразу догадался, как это делать. Нужно было ссыпать тертую мякоть кассавы в этот мешок и положить его под гнет.

Этим способом очень скоро выжали сок из всего запаса маниока. Затем всю массу разложили сушить на солнце, и через некоторое время получилась достаточно сухая мука, хотя и крупная, словно отруби.

Над приготовлением муки и печением из нее лепешек Казимир и Робен провозились долго, больше недели. Гонде все это время не приходил. Это начинало беспокоить Робена. Неужели каторжнику не удалось отыскать другого места для работ и убрать работающих от устья реки?

Беглец и не предполагал, что его ожидает новый тяжелый удар, и притом с совершенно неожиданной стороны.

Покончив с приготовлением маниока, Робен и Казимир отправились однажды на берег реки, отчасти просто так, для прогулки, отчасти для того, чтобы взглянуть на свое детище, то есть на пирогу, которая была у них спрятана в прибрежных камышах и привязана к берегу лианой.

Робен усердно принялся за работу

Войдя в густые камыши, Робен потянул за лиану и удивился: лиана слишком легко поддалась ему, без малейшего сопротивления. У несчастного выступил на лбу холодный пот.

Предчувствуя недоброе, он углубился в камыши, расчищая себе путь тесаком направо и налево. Лодки не было нигде.

Последнее время шли большие дожди. Очень может быть, что они залили лодку, и она затонула. Этому горю можно было легко помочь. Робен нырнул в воду и начал ощупывать и осматривать дно. Ничего не нашлось, ни малейшего следа пироги; только вспугнутые кайманы пустились от Робена в разные стороны. Тем временем негр деятельно продолжал поиски в камышах.

Удар был тяжелый, но беглец и тут не пришел в совершенное отчаяние.

– Ничего, мой друг, не унывай, – говорил он негру. – Мы сделаем другую лодку. И то слава богу, что провизия у нас готова и убрана в надежное место.

Печальные, пошли они домой. Шли они быстро, поддаваясь какому-то вдруг проснувшемуся в них инстинктивному побуждению – поскорее взглянуть на свое жилище. Вот уже до него недалеко.

Но что это значит? Над засекой стоит густой дым, в воздухе сильно пахнет гарью…

Робен бегом бросился вперед к хижине, которую еще не видно за бананами…

Хижины больше нет, только груда золы курится на том месте, где она стояла. Инструменты, посуда, тщательно заготовленная провизия – все исчезло. Огонь истребил все…

Глава VII

Когда пропала лодка, Робен успокаивал:

– Зато у нас много собрано провизии.

И вот роковая случайность самым безжалостным образом доказала ему, что он ошибся.

Теперь у него и у Казимира не было ничего, все плоды их трудов пропали. Нечего было и думать о бегстве, по крайней мере, еще долго-долго. Более того: беглецу и прокаженному грозил в недалеком будущем голод.