Беглецы в Гвиане

– Это мои молодцы меня ищут, – сказал раненый. – Выстрелю и я еще раз, и не пройдет четверти часа, как они сюда явятся.

Бенуа выстрелил еще раз, он угадал верно: через двадцать минут явились его помощники, оставившие погоню за тенью и принявшиеся отыскивать потерянного начальника. Сделали наскоро носилки и отнесли раненого в острог.

А через тридцать шесть часов после возвращения надзирателей в острог явился индеец Атука и предложил за хорошее вознаграждение содействовать поимке «белого тигра».

Снова отправились надзиратели, но теперь уже в сопровождении индейца, в погоню за Робеном. Четыре дня бродили они по лесам безо всякого толку и лишь на пятый увидели на траве место, где сохранился отпечаток от падения на землю человеческого тела и следы крови.

Предположили, что Робена съел какой-нибудь дикий зверь, но индеец покачал головой, ушел куда-то один и через полчаса вернулся назад с таинственным видом.

– Идите за мной, – сказал он надзирателям.

Они пошли и, пройдя с полверсты, очутились на поляне, посреди которой стоял маленький шалаш из ветвей, над крышей шалаша вилась тонкая струйка дыма.

– Белый тигр здесь, – произнес тихо предатель.

Глава IV

Мы оставили Робена в ту минуту, как он, обессилев от быстрого и продолжительного бега, упал, как подкошенный, в густую траву, которая обвила его тело, словно зеленым саваном.

Несчастный был при смерти. Он мог бы так и умереть тут, не придя в сознание, и новый скелет забелел бы в пустыне.

Однако этого не случилось. Густая трава смягчила удар от падения, ни один ягуар не прошел поблизости, и страшные гвианские муравьи каким-то чудом не унюхали добычу.

Беглец проспал долго – он и сам не знал, сколько именно, – и стал медленно приходить в себя. К нему вернулось сознание, но физически он ослаб настолько, что не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.

Странно! Он не чувствовал в голове ни боли, ни тяжести, шума в ушах не было, пульс бился правильно, дыхание совершалось ровно и нормально. Лихорадочного состояния как не бывало.

Зато во всем теле чувствовалась такая слабость, что, несмотря на все усилия, Робен никак не мог приподняться. Более того, он чувствовал, что весь смочен какой-то теплой жидкостью, от которой шел странный и вместе с тем знакомый запах.

Робен взглянул на свою рубашку. Она была вся красная.

– Да я весь в крови! – пробормотал он. – Где я? И что случилось?

Он ощупал всего себя и привстал на колени.

– А между тем я не ранен… Откуда же эта кровь? И как я ослаб!

Робен находился в глубокой долине, окруженной невысокими холмами; долину орошала небольшая речка с чистой и свежей водой.

Беглец подполз к речке, жадно напился, потом снял с себя рубашку и панталоны и выкупался.

Беглец подполз к речке

Выйдя из воды, он опять почувствовал, что по его телу течет кровь. Он поднес руку ко лбу и посмотрел на нее. Рука была вся красная.

Тогда он принялся ощупывать лицо. Нигде не было никакой раны.

– Как цивилизованный человек недогадлив! – воскликнул он. – Дикарь на моем месте уже давно бы посмотрелся в зеркало.

Робен отыскал глазами широкий лист гвианской кувшинки, сорвал его и опустил в воду, поддерживая на некотором расстоянии от поверхности.

Лицо отразилось в этом самодельном зеркале так же ясно, как в самом лучшем трюмо.

– Вот как! – сказал он после минутного разглядывания, отыскав у себя под левой бровью, около виска, крошечную ранку. – Оказывается, меня во время сна посетил вампир.

Ему разом припомнилось все, что с ним произошло, и он продолжал:

– Странная судьба: люди меня преследуют, а отвратительное животное спасает меня своим кровопийством.

Это была правда. Робен, вероятно, умер бы, если б вампир не высосал из него часть крови, что послужило больному отличным лечением.

Известно, что вампир (особый вид летучей мыши) питается почти исключительно кровью млекопитающих, которую он жадно высасывает посредством особого сосальца, которым снабжен его рот. Прокусив без боли кожу млекопитающего, вампир присасывается к ранке и сосет кровь, пока не напьется.

Вампир обыкновенно нападает на спящих, причем тихо спускается на них, чуть слышно рея своими перепончатыми крыльями, которые навевают прохладу на спящего и усыпляют его еще крепче.

Если бы зло, причиняемое вампиром, ограничивалось только тем количеством крови, которое он высосет, то это было бы еще ничего, потому что количество это вообще незначительно; но дело в том, что кровь продолжает течь из раны и после того, как вампир улетит, и, следовательно, укушенный может умереть от потери крови. И, действительно, таким образом погибает в Гвиане очень много неопытных путешественников, оставшихся ночевать в лесу и не принявших мер предосторожности против вампиров.

Сильное кровопускание принесло беглецу пользу и, по всей вероятности, спасло его от смерти.

Робен оделся и с усилием встал на ноги. Он все еще был очень слаб и едва мог ходить, но все-таки решился идти дальше, несмотря ни на что.

Он огляделся кругом и вскрикнул:

– Что я вижу?.. Неужели это не сон?.. Бананы… кокосы… ананасы… Да никак здесь жилое место?.. Я хочу есть, я умираю с голоду… Надеюсь, те, кому все это принадлежит, не будут в претензии, если я воспользуюсь чем-нибудь… Будь что будет…

Инстинктивным движением он выхватил из ножен тесак, отрезал себе ананас и, очистив душистый плод, принялся жадно есть.

Освежившись и немного заморив червячка, Робен направился к маленькому шалашу, который виднелся метрах в ста от него.

Уединенная хижина была построена из ветвей и прикрыта листьями ваи – особого рода пальмы. Эти листья так прочны и крепки, что сделанная из них крыша может служить лет пятнадцать. Дверь хижины была крепко заперта.

– Тут живет негр, – сказал Робен, знакомый с характером негритянских построек. – Хозяин хижины, должно быть, где-нибудь неподалеку; быть может, он такой же беглец, как и я. А хозяйство свое он держит в большом порядке, надо отдать ему должное.

Робен постучался. Ответа не было.

Он постучался еще и на этот раз посильнее.

– Что нужно? – отозвался из шалаша разбитый голос на ломаном французском языке.

– Я ранен и умираю с голоду.

– Бедный вы человек!.. Но вам нельзя входить ко мне в хижину.

– Отчего же? Я ради Христа прошу, чтобы вы меня впустили… Я умираю… – пролепетал беглец, чувствуя, что им овладевает внезапная слабость.

– Я не могу… не могу… – отвечал разбитый голос, как бы прерываемый рыданиями. – Возьмите все, что хотите, и кушайте, но в хижину не входите и не дотрагивайтесь там ни до чего, иначе вы умрете.

– Помогите!.. Умираю!.. – прохрипел несчастный Робен, у которого подкосились ноги, и он упал на землю у порога хижины.

Разбитый голос, по-видимому, принадлежавший какому-то старику, продолжал:

– О, бедный господин… О, Боже мой!.. Я не могу оставить его так умирать.

Дверь шалаша отворилась, и Робен, лежавший без движения, увидел перед собой, как в тумане, чью-то ужасную фигуру; он смотрел на нее и не верил глазам, думая, что бредит. То был негр, весь изуродованный проказой.

Над страшным, покрытым язвами лицом белела копна курчавых седых волос; все тело было покрыто отвратительными струпьями.

При виде несчастного прокаженного у него сжалось сердце.

Старик негр, тяжело переступая искалеченными ногами, топтался около умирающего и, не решаясь до него дотронуться, чуть не плакал от бессильного отчаяния.

– Боже мой! Боже мой! – вскрикивал он. – Несчастный белый умирает, а я ничем не могу ему помочь… не могу поднять его… Господин! Господин! Встаньте сами и отойдите под тень вот этого дерева.

Робен понемногу приходил в себя. При виде несчастного прокаженного у него сжалось от жалости сердце, но отвращения он не почувствовал.

– Спасибо, друг мой, сердечное спасибо за ваши хлопоты, – сказал он негру. – Теперь мне лучше, и я могу идти.

– О, господин, подождите уходить! Я вам дам на дорогу воды, кассавы, рыбы. Все это есть в шалаше у старого Казимира.

– Спасибо, друг, спасибо! – прошептал Робен. – Бедный старик! Сам такой несчастный, а как много сострадания к ближнему сохранил в своем сердце! – добавил он как бы про себя.

Старый негр весь просиял от этой благодарности, он как бы вырос в собственных глазах от одного сознания, что еще может быть полезен ближнему.

Он увидел перед собой, как в тумане, чью-то ужасную фигуру

Вернувшись в хижину, он скоро вышел оттуда, неся на палке пустую тыкву, которую наполнил водою из реки, и подал раненому.

Между тем из хижины доносился вкусный запах жареной рыбы. Когда она была готова, негр угостил ею Робена, который съел ее, не опасаясь заразы, так как считал, что «огонь очищает все». Негр, радуясь, что нашелся человек, которому он может оказать гостеприимство, был на седьмом небе. Болтливый, как все его соплеменники, темнокожий пустился в рассказы о себе, о своей прошлой жизни, вознаграждая себя за долгое одиночество в пустыне.

Добродушный старик не обратил внимания, что постучавшийся к нему в дверь человек был каторжником. Да это его и не интересовало. Несчастный человек стал дорог старику уже по одному тому, что попросил у него гостеприимства и с благодарностью принял его услугу, не побрезговал прокаженным.

Кроме того, старик вообще любил белых. Они всегда были добры к нему. Он был очень стар, так стар, что и не помнил уж, сколько ему лет. Родился он невольником, на плантации некоего Фавара, находившейся на берегу реку Рура.

– Да, господин, – говорил старик не без гордости, – я был дворовым негром, а не рабочим. Я умею и кушанье готовить, и садовничать.

Господин Фавар был добрым владельцем. На его плантации негров никогда не били, обращались с ними хорошо и смотрели на них, как на людей, а не как на рабочий скот.

Казимир прожил на плантации долго, до глубокой старости. Незадолго до 1840 года он заболел проказой, которая вообще сильно распространена в Гвиане.

Больного поселили отдельно, выстроили ему недалеко от плантации хижину и снабдили всем необходимым.

Но вот пробил час освобождения невольников. Владение рабами было отменено. Произошел экономический переворот, вследствие которого многие плантаторы разорились и покинули свои имения. Фавар уехал в Европу, негры его разбрелись в разные стороны. В довершение беды хижину Казимира разрушило наводнение и затопило место, где она стояла. Несчастный прокаженный был вынужден покинуть насиженное местечко и идти куда глаза глядят. Долго бродил он по пустыне, пока не набрел на то место, где впоследствии нашел его Робен. Здесь старик выстроил себе хижину и стал обрабатывать землю. Трудами рук своих он кормил себя круглый год и жил безбедно.

Робен внимательно слушал рассказ старика, за все время не проронив ни слова. В первый раз со времени отъезда из Франции несчастный беглец чувствовал себя сколько-нибудь сносно. Хижина прокаженного после острога казалась ему раем.

Рай обездоленных!

Как хотелось Робену пожать руку бедному старику, который был несчастнее его самого!

– Как хорошо жить здесь! – бормотал он. – Да уж не остаться ли мне тут в самом деле?.. Попробую скажу ему и посмотрю, как он к этому отнесется.

Подумав еще немного, Робен сказал вслух:

– Послушай, Казимир, ты несчастен, я тоже. Меня преследуют люди, я не имею угла, а тебя люди отвергли. Будем жить вместе. Я останусь здесь, и мы будем вместе работать. Согласен?

Негр был поражен. Он никак не ожидал подобного предложения, наполнившего радостью его сердце.

– Ах, господин, господин! – воскликнул он с восторгом. – О, белый, сын мой!

Но вдруг он вспомнил про свою ужасную болезнь, свое безобразие и, закрыв руками лицо, упал на колени, горько рыдая…

Робен заснул под бананом. Сон его был беспокойный, с бредом. Наутро беглец проснулся в сильной лихорадке.

Казимир не потерял голову от горя, а придумал, как устроить убежище для своего нового друга. Хижина, по его мнению, была вся пропитана заразой, поэтому он задумал очистить ее и использовать по новому назначению. И вот старик взял заступ, соскоблил с земляного пола хижины толстый слой, а землю выкинул подальше, набросал на пол горячих углей и, когда они потухли, устлал его весь ветвями макуйи, которые срезал тесаком, не прикасаясь к ним руками.

Очистив таким образом для больного место и приготовив ему постель, негр подошел к Робену и ласково сказал:

– Вставайте, кум, и ложитесь сюда.

Робен послушно, как ребенок, вошел в хижину, лег на приготовленную постель и крепко заснул.

Лихорадка его всё усиливалась. Негр видел это и понимал, что нужно действовать быстро, решительно, иначе гость умрет.

На тщательно обработанной засеке прокаженного росли не только пищевые растения, но и лекарственные. Среди прочих там было очень много кустиков батато – очень горького растения, действующего совершенно так же, как хинин или салицил. Но Казимир видел, что болезнь Робена приняла воспалительный характер, и понимал, что для лечения ее требуются средства более сильные, например, шпанские мушки, нарывной пластырь или, по крайней мере, пиявки.

Где же ему было все это взять?

Старик слегка задумался, но тут же просиял, насколько могло просиять его изуродованное лицо.

– Хорошо, – сказал он. – Это мы сейчас сделаем.

Он взял свой тесак и тыквенный сосуд и, ковыляя на искалеченных проказой ногах, отправился к берегу ручейка.

Разыскивая что-то на земле, он несколько раз наклонялся, брал что-то в руку и затем опускал в сосуд, приговаривая:

– Так, так… Хорошо… Это самое мне и нужно.

Не пробыв в отсутствии и десяти минут, он вернулся к своему больному гостю, наклонился над ним и, вынув из тыквы за голову какое-то блестящее черное насекомое в полтора сантиметра длиной, с толстым брюшком и ясной перемычкой посередине тельца, приложил его задним концом тела за ухо больному.

Насекомое выпустило крепкое, короткое жало и вонзило его в кожу Робена.

– Так, так, – прогнусавил старик. – Это хорошо.

Бросив это насекомое, Казимир достал из сосуда второе и приложил его к другому уху больного, потом достал третье и приложил опять к первому уху, немного пониже первой ранки, и повторил всё до шести раз.

– Так, так, – прогнусавил старик. – Это хорошо

Операция была мучительной. Больной громко стонал сквозь сон и беспомощно метался.

Прошло четверть часа, и вот за каждым ухом больного появилось по большому нарыву, наполненному серозной жидкостью. Больному стало заметно лучше; дыхание сделалось ровнее, воспаленные щеки побледнели. Медицина самоучки-доктора творила просто чудеса.

– Да, да, – бормотал Казимир. – Эти гвианские муравьи очень помогают, очень. Лучше средства нет.

Робен пришел в себя, и тяжелый, болезненный сон сменился легкой и приятной дремотой. Пробормотав «спасибо», он тихо вздохнул и погрузился в сон.

Средство, примененное Казимиром, сотворило чудо, а между тем оно было очень простым, хорошо известным всякой южноамериканской или среднеафриканской знахарке, но совершенно не знакомым нашим докторам.

Пожилой негр просто приставил к коже Робена гвианских муравьев, которые, как и африканские, действуют сильнее и быстрее шпанских мушек. Не только их жало, но и выделяемая ими жидкость действует как отличное вытягивающее средство, вызывая быстрое и обильное нагноение, которым очищается зараженная кровь больного.

Когда Робен проснулся, Казимир напоил его настоем листьев батато, и через сутки больной оказался уже вне всякой опасности, хотя был еще очень слаб.

С болотной лихорадкой справились, но злоба людей не дремала.

Прошло дня четыре. Вдруг в одно прекрасное утро Казимир, уходивший куда-то в лес, возвратился в хижину, запыхавшийся, испуганный, и сказал:

– Друг мой!.. К нам идут какие-то белые люди… только не добрые, а злые… и с ними индеец.

Глава V

Принесенное Казимиром известие не особенно поразило Робена. Он был готов ко всему.

В глазах его сверкнули молнии.

– Хорошо, – сказал он. – Я очень слаб, но все же буду защищаться. Живым им не дамся ни в коем случае. Слышишь, Казимир?

– Слышу. Но я не хочу, чтобы они вас убивали. Спрячьтесь под листьями макуйи и не шевелитесь. Казимир проведет злых белых за нос. Вот увидите.

Беглец взял свой тесак, показавшийся очень тяжелым для его ослабевшей руки, и молча зарылся в листья.

Вскоре послышались быстрые шаги. Звякнуло ружье, и чей-то грубый голос крикнул:

– Именем закона, отворите!

Негр послушно отворил дверь, не дожидаясь повторения требования, и выставил свое обезображенное лицо.

Посетители окаменели, словно увидели голову медузы. Индеец, не ожидавший подобной встречи, совершенно опешил.

Последовала пауза.

– Войдите, – сказал Казимир с приветливым жестом и ласковой улыбкой, которая, впрочем, вышла у него отвратительной гримасой.

– Это прокаженный, – сказал один из белых, одетый в мундир острожного надзирателя. – Ни за что не войду к нему в хижину.

– Что же вы не входите, господа? – спросил негр.

– Да как входить-то? Тут, наверное, все прогнило, все пропитано проказой. Не может быть, чтобы здесь спрятался беглец.

– Как знать, – возразил другой надзиратель. – Не остаться бы нам в дураках… Можно принять некоторые меры предосторожности.

– Ну, ты и принимай, и входи, а я не желаю. Тут один воздух чего стоит…

– Я войду, – сказал индеец, думая о награде и о многочисленных стаканах водки, которые можно будет купить на полученные деньги.

– Я тоже! – объявил второй надзиратель. – Ведь, черт возьми, не умру же я от этого.

– Милости просим, – сказал Казимир, состроив довольную мину.

Надзиратель, обнажив тесак, первым вошел в хижину, скудно освещенную солнечными лучами, проникавшими через дверь. Индеец последовал за ним, осторожно ступая на цыпочках.

Всю меблировку хижины составляла жалкая койка прокаженного. На полу стояла убогая утварь. В углу лежал ворох листьев макуйи. Больше не было ничего.

– А здесь что такое? – спросил надзиратель, указывая тесаком на ворох.

– Не знаю, – отвечал с глупой усмешкой негр.

– Не знаешь? Так я узнаю сам.

И он замахнулся тесаком, собираясь запустить его в листья.

В этот момент послышался резкий, пронзительный, хотя и негромкий, свист, и надзиратель как стоял с поднятой рукой, вооруженной тесаком, так и застыл в этой позе.

Он, казалось, окаменел от ужаса. Индеец тем временем успел выбежать вон. Он тоже испугался до смерти и даже забыл думать про водку.

– Ай-ай, – кричал он. – Ай-ай!

В голосе его слышался невыразимый ужас.

С полминуты надзиратель не мог опомниться. Прокаженный стоял неподвижно и незаметно щерился коварной улыбкой.

– Что же вы не ищете? – спросил он.

Голос негра привел надзирателя в себя. Он встрепенулся и пробормотал, задыхаясь:

– Ай-ай!.. Это ай-ай!.. Малейшее резкое движение – и я погиб. Надо убираться подобру-поздорову.

Тихо, осторожно отставил он назад одну ногу, потом другую и торопливо попятился к выходу.

Он было уже вздохнул с облегчением, как вдруг над его головой снова раздался тот же свист. У надзирателя волосы встали дыбом.

С потолка, шурша чешуей, медленно спускалась длинная, тонкая змея, толщиной с горлышко графина. Цепляясь хвостом за балку, змея опустила голову вниз и готовилась вонзить в надзирателя свои ядовитые зубы.

Цепляясь хвостом за балку, змея опустила голову вниз

Не помня себя от ужаса, он отскочил назад и со всего размаху запустил в змею свой тесак. К счастью для него, тесак разом отсек гадине голову, и она упала на пол.

– Змея! – кричал он. – Гремучка!..

Он, как сумасшедший, выбежал вон, наткнувшись дорогой еще на третью змею, которая, извиваясь, проползла по полу хижины.

Вся сцена длилась не дольше минуты. Выскочившего вон надзирателя ожидал его товарищ, который молча смотрел на его испуганное лицо и ждал пояснения.

– Ну, что там такое? Говори!

– Там… все… змеи, – пролепетал несчастный.

Негр вышел из хижины вслед за надзирателем.

– Ах, сударь, – сказал он. – Сколько змей!.. Полная хижина.

Старик, казалось, был тоже очень испуган.

– Так ты, значит, не живешь в ней, в хижине-то?

– Как «не живу»? Живу понемножку, сударь.

– Так откуда же в ней змеи? Ведь они забираются только в покинутые жилища.

– Я не знаю.

– Ты не знаешь!.. Я подозреваю, что ты знаешь очень много, но притворяешься, будто не знаешь.

– Я в хижину змей не пускал.

– О, этому-то я верю. Поэтому, чтобы с тобой не случилось ночью беды, мы твою хижину сожжем.

Старик задрожал. Если хижина загорится, гость его погиб. Поэтому он начал жалобно молить надзирателей, чтобы они смилостивились над ним и не трогали хижину. Он стар, слаб и не в силах будет выстроить себе новую. Неужели им не жалко будет оставить его без приюта?

– В сущности, какое нам дело? – сказал тот надзиратель, который входил в хижину. – Пусть сидит со своими змеями, если желает. Можно поручиться, что белого тигра в хижине нет.

– Это верно, – согласился его товарищ, и мы, по совести говоря, сделали все, что было возможно.

– По-моему, нам теперь можно и уйти.

– Я тоже так думаю. Кстати, где же индеец?

– Убежал. Завел нас сюда и убежал.

– Уж попадись он мне когда-нибудь на узенькой дорожке, я его проучу.

И надзиратели удалились, как истинные философы, смирившись со своей неудачей.

Казимир смотрел им вслед, ехидно посмеиваясь.

– Ну, куманек, – весело сказал негр, возвращаясь в хижину, – как поживаете?

Робен высунул из вороха листьев свою бледную голову и огляделся.

– Так они ушли? – спросил он.

– Ушли… испугались… – засмеялся негр.

– Но как же тебе удалось их спровадить?.. И потом – отчего это так пахнет мускусом?

Тогда прокаженный признался, что он умеет заговаривать змей и что ему не страшен даже ай-ай – самый опасный вид гремучей змеи. Так зовут ее за то, что укус ее смертелен и укушенный ею человек моментально умирает, успевая только раз вскрикнуть от боли.

– Я позвал змей, белые испугались и убежали.

– А если бы они ужалили меня?

– О нет. Я положил около вас такой травы, что они не поползли бы в вашу сторону. Но вы все-таки не выходите из хижины; индеец убежал в большой лес; он, наверное, за вами следит.

Предположение негра оказалось справедливым. Через несколько часов после ухода надзирателей Атука бесстыдно появился около хижины.

– Ты дурной человек, – сказал он негру. – Ты помешал нам изловить белого тигра.

– Уходи, злой индеец, – отвечал Казимир и презрительно плюнул. – Убирайся, дрянь. А если ты еще придешь к моей хижине, старый прокаженный наведет на тебя пиаи[5].

При слове «пиаи» суеверный индеец пустился бежать прочь без оглядки, точно кариаку, преследуемый тигром.

Несмотря на все выпавшие на долю Робена приключения, он не особенно отклонился от определенного для себя пути.

Он не хотел отдаляться от течения Марони, которая служит границей между обеими Гвианами, и почти достиг своей цели.

Не имея при себе компаса, он не мог как следует ориентироваться. Казимир в этом отношении – ему не помощник. Но в настоящий момент беглец и не очень интересовался этим; ему гораздо важнее было позаботиться о своем насущном пропитании. Он знал приблизительно, что Марони находится где-то к востоку, днях в четырех пути, и только. Больше он не знал ничего, не знал даже имени реки, на берегу которой стояла хижина.

Впрочем, Робен предполагал, что это река Спарвин. Если предположение было верно, то Робену грозила опасность быть пойманным, потому что начальство Сен-Лоранского острога установило усиленный надзор за устьем этой реки.

Робен выздоровел, к нему вернулись силы, а с ними энергия и непобедимое желание во что бы то ни стало сохранить так дорого купленную свободу.

Прошел месяц после того памятного дня, когда Казимир при помощи змей обратил в бегство врагов Робена. Беглец свыкся со своей спокойной жизнью и отдохнул от тревог и телом, и душой.

Но все-таки его не покидала мысль о семье, о милых сердцу жене и детях. Каждый день, каждый час тосковал он о них. Не проходило ночи, чтобы он не видел их во сне.

Как подать им весть о себе? Как уведомить их, что его час освобождения пробил?

Проекты, один другого несбыточнее, роились в голове Робена. Одно время он подумывал пройти через голландскую территорию и добраться до Демерары, главного города английской Гвианы. Там он рассчитывал найти себе какую-нибудь работу, скопить немного денег и поступить матросом на какой-нибудь корабль, отходящий в Европу.