Шпага и кнут

– А что скажет ваш отец?

Как она и ожидала, такой довод оказался для девушки более убедительным. Смерив цыганку презрительным взглядом, она пробурчала:

– Считай, что сегодня тебе крупно повезло.

– Ой-ой-ой, – подразнила ее гадалка, кривляясь. – Боюсь-боюсь. Меня чуть не побила расфуфыренная кукла.

Катарина скрипнула зубами от злости и демонстративно развернулась, всем своим видом выражая крайнюю степень презрения к цыганке. Та обидно рассмеялась ей в спину.

Поймав взглядом ухмыляющегося трактирщика, Катарина раздраженно крикнула:

– Чего уставился?! Комнаты нам! Живо!

– Выбирайте любые, – отозвался трактирщик, не переставая ухмыляться. – Их всего две.

– Дай ключи! – потребовала юная гостья.

Глаза трактирщика заметно округлились, будто он впервые в жизни услышал само это слово.

– Какие ключи? – удивился он. – У нас не принято запирать двери. Здесь воров нет.

Катарина бросила многозначительный взгляд в сторону цыганки и нарочито громко уточнила:

– Ты в этом уверен?

Цыганка фыркнула, круто развернулась, взмахнув шелком черных блестящих волос и подолом широкой юбки, и вышла на улицу.

– Пока никто не жаловался, – ответил трактирщик.

– Ну да, кому тут жаловаться, – проворчала Катарина. – Похоже, мы первые постояльцы в твоей дыре.

Трактирщик предпочел не вступать в словесную перепалку с юной скандальной особой и скрылся в кухне, предоставив приезжим обживаться самостоятельно.

Более отвратительной ночи Катарина не могла себе представить. На ужин подали какую-то подозрительную похлебку, довольно мерзкую на вид и не соблазняющую запахом, краюху черствого хлеба, плохо пропеченную утиную ножку и кислое яблочное вино. Если бы не голод, Катарина не притронулась бы к еде, как, впрочем, поступила Гинеора. Уже позже, ворочаясь на пропахшем клопами тюфяке, Катарина думала, что уж лучше бы легла спать голодной – в животе что-то бурлило и неприятно перекатывалось. Да и сама комната, где они расположились с Гинеорой, повергала в уныние. Глинобитные стены порядком закоптились, по всем углам расставили сети пауки, а с потолка то и дело срывались вниз крупные тараканы, безуспешно пытавшиеся кому-то доказать, что могут ползать вверх ногами ничуть не хуже мух, которые, кстати, тоже во множестве кружили под потолком. Кроме того, над ухом всю ночь звенели комары, явно выискивая удобное местечко на молодом аппетитном теле, куда бы всадить свой хоботок и обескровить это самое тело. С детства испытывавшая стойкую неприязнь ко всякого рода ползающим и летающим многоногим тварям Катарина с головой накрылась одеялом, надеясь хоть как-то защититься от всей этой мерзости.

В довершение всех бед посреди ночи вдруг раздался чудовищный храп. Катарина несказанно удивилась, обнаружив, что источником столь богатырских звуков является ее престарелая спутница. Вот уж никогда бы девушка не подумала, что такая хлипкая на вид старушенция может так сотрясать воздух. Даму Гинеору, похоже, ничуть не смущали насекомые, которых, как казалось Катарине, вокруг просто кишмя кишело. Лежа на спине, раскинув худенькие ручонки и широко раскрыв рот, престарелая гувернантка заглушала своим мощным храпом все остальные звуки. Это побудило девушку еще плотнее завернуться в одеяло и заткнуть уши. Пару раз храп Гинеоры прерывался и слышалось какое-то причмокивание. В такие моменты Катарине представлялось, что либо один из упрямых тараканов, штурмующих потолок, сорвался вниз и угодил прямо в распахнутый зев дамы Гинеоры, где и окончил свои дни, либо какая-нибудь муха в темноте с разгону залетала туда же и с теми же последствиями. И то, и другое было так отвратительно, что девушка вся передергивалась, словно ее била судорога.

Утром Катарина поднялась уставшая, невыспавшаяся и злая на весь белый свет, а кроме того, в двух местах укушенная клопами. Ее великовозрастная спутница, напротив, выглядела гораздо бодрее, чем накануне, хоть и пожаловалась, что всю ночь не могла сомкнуть глаз в таком жутком месте, совсем не подобающем даме. Выслушивая ее причитания, девушка лишь скрипела зубами от злости.

Едва она затянула себя в корсет и влезла в тесное платье, предварительно проверив, не успел ли там за ночь поселиться кто-либо из ползающих обитателей трактира, раздался стук в дверь.

– Кто там?! – раздраженно спросила Катарина.

– Это я, леди Линслод! – послышался голос Оланца. – Случилось несчастье?

– Какое? Если сдох трактирщик, то я спляшу на его могиле!

Гинеора поспешила сделать замечание своей подопечной:

– Ваша милость, благородной леди не подобает так выражаться.

Катарину так и подмывало спросить в ответ, а подобает ли благовоспитанной даме всю ночь напролет храпеть, как пьяный извозчик, и пережевывать во сне тараканов, но девушка сдержалась. В конце концов, Гинеору можно было и пожалеть. Если ей, молодой сильной девушке, так тяжело дается эта поездка, каково же старушке, привыкшей к спокойной размеренной жизни в замке герцога Готрана? Наверняка отец навязал ей в спутники двух стариков, чтобы умерить прыть дочери, привить ей хоть какое-то терпение и хотя бы подобие благородных манер. Только вот пока что-то плохо получалось.

Между тем Оланц, по-прежнему оставаясь за дверями, сообщил:

– Нас обокрали, ваша милость!

– Что?!

Катарина столь стремительно выскочила за дверь, что этой самой дверью едва не лишила старого кучера сознания и остатков здоровья, растраченного на служение благополучию герцога и герцогини Готран. Оланц едва успел отскочить в сторону, что в его годы казалось просто верхом ловкости и виртуозности.

– Что у нас украли? – резко спросила юная леди.

Кучер развел руками.

– Все.

– Что значит, все?

– Неизвестные украли карету, а там было все, даже ваши наряды. Простите, ваша милость, но сундук такой тяжелый, я думал…

– А деньги?

– Деньги при мне, но…

Катарина махнула рукой и, не дослушав, выбежала в обеденный зал. Как и накануне вечером здесь было абсолютно пусто, лишь трактирщик вытирал грязной тряпкой длинный стол, на который тут же снова садились жирные мухи.

– Ах ты гад! – разъяренно воскликнула Катарина, напрочь забыв обо всех приличиях, подобающих даме благородной крови. – Не ты ли уверял вчера, что здесь нет воров? Где моя карета?

– А я почем знаю? – отозвался трактирщик, безразлично пожав плечами. – Место проходное, шляются тут всякие… Может, та цыганка постаралась, что-то ее сегодня не видно.

– Какой же ты мерзавец! Жалко руки об тебя марать, грязная свинья, а то…

Неожиданно Катарина осеклась и задумалась. А ведь все складывается совсем не так уж и плохо. Их ограбили, она ни в чем не виновата и может с чистой совестью вернуться домой. Ну не пешком же ей идти во дворец к королю Фернару и представать перед его троном в пропыленном оборванном платье, пропахшем деревенскими ароматами. С таким доводом отец не сможет не согласиться. А когда узнает, сколько пришлось вытерпеть его дочурке, исполняя волю родителя, наверняка смягчится и простит все былые грехи.

Хотя, самолюбие слишком уязвлено, чтобы вот так просто сдаться и повернуть назад. Ну да, конечно, это наверняка та самая цыганка, они же все воры и конокрады. Что ни говори, повод не чахнуть в пансионе среди разряженных напудренных дурех и не связывать себя узами брака с каким-то неизвестным парнем, а вернуться домой к привычной беззаботной жизни, очень подходящий. Но, с другой стороны, стерпеть такое от какой-то девчонки ей, поколотившей в родной Ламберании с тех пор, как научилась ходить, стольких мальчишек… Это как-то даже унизительно. Что скажет отец? Что только дома и может хорохориться, а чуть что, сразу расплакалась и под родительское крылышко, под матушкину юбку? Ну уж нет! Она доберется до дворца короля Фернара и докажет лорду Готрану, что сделала все, от нее зависящее, чтобы исполнить волю отца. А уж там как-нибудь сумеет устроить все так, чтобы ее пребывание в королевском пансионе сделалось нежелательным, а то и невозможным как можно скорее. Всякое же может случиться, вдруг пожар или наводнение – уж что-что, а организовать стихийное бедствие она сумеет. Да и не факт, что вообще в этот пансион зачислят – портить отношения с людьми ее тоже учить не надо. Вот тогда уже можно будет возвращаться домой действительно с чистой совестью. Ну, почти чистой. Его светлость не сможет упрекнуть свое чадо, что она отказалась исполнить волю родителя. Она честно пыталась… Ну-у, как бы честно, но об этом будет знать только сама Катарина, для отца же – просто не смогла, а насчет этого уже никакого уговора не было.

– Оланц! – окликнула Катарина своего старого кучера. – Отсчитай половину монет! Возвращайтесь в замок отца, дальше я отправлюсь одна.

Взглянув на ухмыляющегося трактирщика, девушка добавила:

– Но скоро вернусь с отрядом королевской стражи и тогда тебя высекут на площади.

Глава третья

Больший позор трудно было себе представить. Да что там трудно, просто невозможно. Если бы Катарина наперед знала, что предстоит терпеть подобное унижение, лучше бы вернулась в отцовский замок вместе с Гинеорой и Оланцем.

Половины монет из той весьма скромной суммы, что выделил на дорогу герцог Готран, хватило ровно на столько, чтобы купить в деревне ослика. Даже если бы у кого-то из крестьян нашлась в хозяйстве хоть захудалая лошаденка, денег для покупки все равно было бы недостаточно. Однако молоденький, хотя уже и порядком облезлый ослик оказался единственной скотиной, мало-мальски пригодной для верховой езды, кроме него крестьяне могли предложить лишь свинью. Пришлось Катарине смирить гордыню и взобраться верхом на то, что дают. Ну в самом деле, не на хряке же въезжать во дворец короля.

Однако и верхом на ослике девушка выглядела довольно нелепо, о чем красноречиво свидетельствовали открытые насмешки горожан, обидные выкрики и улюлюканье мальчишек. Вцепившись в короткую гриву своего низкорослого скакуна, Катарина скрипела зубами от злости и заливалась краской так, что пылали уши.

Даже стражники у дворцовых ворот, увидев столь нелепое зрелище, откровенно расхохотались над незадачливой наездницей. Катарине стоило немалых усилий убедить их известить о своем приезде кого следует – слишком уж не похожа была девушка с растрепанной прической в обтрепавшемся пропыленном платье, да еще сидевшая на спине облезлого осла на благородную дочь ламберанского герцога. Юной дворянке пришлось битых полчаса увещевать непреклонных стражников, умолять, кричать, топать ногами. В конце концов, стражники сдались, скорее устав от назойливой скандалистки, чем уступив ее мольбам, и перед Катариной предстал надменный дворецкий в расшитой золотом ливрее.

Смерив приезжую недоуменным взглядом, дворецкий деликатно осведомился:

– Кто вы, девушка?

Катарина скрипнула зубами. Сколько раз ей еще придется объяснять тупоголовой дворцовой прислуге, кто она есть такая?

– Леди Катарина Линслод, дочь лорда Готрана, герцога Ламберанского, – в очередной раз назвалась она. – Прибыла ко двору короля Фернара Тринадцатого, чтобы быть представленной для зачисления в пансион.

– Охотно готов вам верить, юная леди, но вы же понимаете, заявления подобного рода требуют документального подтверждения, – произнес дворецкий.

Хотя внешне он оставался невозмутим, в глазах его столь отчетливо читалась насмешка, а в голосе так явно слышалась ирония, что юная дочь лорда Готрана весьма охотно расплющила бы эту физиономию, не пожалев последних сил, и не убоявшись стать зачинщицей банального скандала. Тем не менее, Катарина усмирила свою клокочущую и готовую вырваться наружу злость, хоть и с немалым трудом, и достала из-за выреза платья верительную грамоту. При этом ее действии выражение лица дворецкого не изменилось, однако зрачки заметно расширились. Похоже, ему не часто доводилось видеть, как благородная дама, на которую, впрочем, Катарина в данный момент не очень-то была похожа, по крайней мере, внешне, так откровенно шарит под платьем в святая святых, и только многолетняя выучка не позволяла дворецкому проявлять собственные эмоции.

Катарина протянула дворецкому свиток, запечатанный воском и скрепленный гербовой печатью отца. На ее счастье старой Гинеоре хватило ума не хранить грамоту с остальными вещами и сберечь ценный документ. Пожалуй, без этого свитка доказать свою принадлежность к славному роду герцогов Ламберанских было бы невозможно.

Дворецкий, следовало отдать ему должное, отлично разбирался в геральдике и сразу узнал герб герцога Готрана. В очередной раз окинув девушку взглядом, он поинтересовался:

– Но что же с вами случилось, благородная леди?

– На меня напали и ограбили, – просто ответила Катарина, решив не вдаваться в подробности. – Разве это не заметно?

– Какое несчастье, – покачал головой дворецкий, при этом его голос не выражал ни тени сочувствия. – Похоже, на дорогах королевства стало неспокойно. Незадолго до вас прибыла баронесса Лионелла, она также подверглась нападению каких-то разбойников. Негодяи даже оторвали дверцы ее кареты, чтобы содрать позолоту.

Менее всего Катарина была расположена слушать сейчас о невзгодах какой-то баронессы, поэтому прервала сетования дворецкого:

– Меня, наконец, впустят внутрь? Я устала, хочу отмыться, выспаться и сменить эти тряпки. Надеюсь, в дворцовом гардеробе найдется подходящее платье, которое мне одолжат на время?

– Несомненно, – заверил девушку дворецкий. – Соблаговолите следовать за мной, ваша милость.

Катарина облегченно вздохнула, уже представляя себе, как расслабится в горячей воде, понежится на пуховой перине без соседства мерзких насекомых, как вдруг улучшившееся было настроение внезапно омрачил насмешливый оклик одного из стражников:

– А что делать с вашим жеребцом, леди?!

– Да ну его к… – зло отмахнулась Катарина.

Она едва сдержалась, чтобы не уточнить, куда именно следует отправиться ослику и куда следом за ним неплохо было бы также отправиться самим наглым стражникам. С ума сойти, какие-то заурядные сторожа совсем не уважают наследницу правителя Ламберании. Да, герцогство, конечно, уже совсем не то, что во времена славных предков лорда Готрана, но все-таки герцогство.

– Пусть топает в свою деревню, – добавила девушка и поспешила вслед за дворецким.

Наконец-то наступили сладостные минуты блаженства. Сначала девушка как следует отмокла в огромной деревянной кадке, куда служанки то и дело подливали горячей воды, затем мочалкой с мылом соскребла с себя всю дорожную пыль и грязь, потом снова нежилась в горячей воде. Если бы не хотелось так сильно спать, вообще бы не вылезала из кадки.

Выделенные ей для отдыха покои превосходили даже ее собственную спальню в отцовском замке, не говоря уж о той конуре, где пришлось провести предыдущую ночь в обществе клопов, тараканов и громогласной дамы Гинеоры.

Лишь наряд оставлял желать лучшего. Нет, платье было вполне приличное, вот только Катарина предпочла бы более привычный камзол – ей уже и собственное тряпье порядком надоело. Однако не могла же она предстать перед самим королем в мужской одежде. Придется еще немного походить разряженной куклой и потерпеть тиски корсета, неприятно стискивающего талию до немыслимого объема согласно требованиям капризной моды и этикета. Самое неприятное то, что, опять же в угоду требованиям капризной моды, придется высыпать на себя кучу пудры, чтобы заглушить естественный румянец и казаться холодной и неприступной, как и подобает благородной даме. Хотя, может, ну ее, эту моду? Она ж здесь не для того, чтобы очаровывать каждого встречного, цели как раз противоположные – побыстрее вызвать к себе неприязнь, получить отказ в зачислении и спокойно вернуться домой. В платье влезет, так и быть, и корсет затянет, не так, конечно, чтоб уж очень, но зашнуруется, а вот свою веснушчатую физиономию оставит так, как есть, не для того столько времени дорожную грязь с себя соскабливала, чтобы снова всякой дрянью обсыпаться и мазаться. И волосы свои мучить не будет, не надо ей всяких завитушек и прочей ерунды, причешется и ладно.

Решение было принято и когда вечером девушку известили, что ее ждут на балу, который король Фернар дает в честь своего сына, Катарина появилась в тронном зале без излишеств как в макияже, так и в прическе.

– Леди Катарина Линслод Ламберанская! – объявил церемониймейстер, стукнув жезлом в пол.

Взгляды присутствующих дам, коих было немало, и кавалеров, которых также хватало, обратились к юной дочери ламберанского герцога. Под столь пристальным вниманием Катарина сразу смутилась, а смутившись, разозлилась, из-за чего разрумянилась еще больше. Впрочем, как раз естественный румянец и свободно распущенные по плечам золотистые волосы выгодно отличали Катарину от всех прочих дам в глазах присутствующих мужчин всех возрастов. А вот дамы смотрели на юную леди холодно и свысока. Заметив такую их реакцию, Катарина нахмурилась и принялась нервно покусывать нижнюю губу. Вот курицы, наверняка знают, как она прибыла в город, потому и косятся. Хорошо, что этикет не позволяет даме благородного сословия открыто выражать чувства, а то сейчас, наверное, все эти пухлые толстозадые кобылы и кобылки ржали бы над ней до посинения.

Нелестные мысли Катарины об обществе на королевском балу вспугнул торжественный глас церемониймейстера:

– Госпожа Лионелла Киатти!

Взгляды присутствующих обратились к молоденькой баронессе. Ее черные шелковые волосы так же, как и у Катарины, свободным потоком распускались по плечам, а лицо было скромно скрыто веером. Но вот веер сложился и Катарина вспыхнула от возмущения. Она хорошо запомнила это лицо: черные пронзительные глаза, брови вразлет, тонкий нос с горбинкой, тонкие губы… Самая отвратительная физиономия, какую только можно себе представить и уж точно нельзя забыть. В облике юной баронессы леди Катарина без труда узнала ту самую наглую девицу, которой не далее, как вчера, грозилась сломать нос на постоялом дворе. Вот мерзавка, воровка, дрянь!.. Теперь понятно, почему какие-то разбойники якобы оторвали дверцы кареты баронессы Лионеллы. Ведь на дверцах экипажа, угнанного со двора трактира, красовались гербы Ламберанского герцогства.

Едва сдерживая гнев, скрипя зубами и краснея от злости так, что даже веснушки побелели, Катарина направилась прямо к самозванке. Девушка с трудом сдерживала шаг, стараясь идти чинно и медленно, как подобает истинной леди, и не привлекать к себе лишнего внимания раньше времени. По пути она прикидывала в уме: доставить себе удовольствие и лично врезать этой баронессе так, чтобы физиономия посинела, или все-таки позвать стражу и отдать цыганку-воровку в руки королевского правосудия?

Так называемая баронесса Лионелла тоже без труда узнала дочь герцога Готрана, которую накануне благополучно избавила от лишнего, как ей самой казалось, имущества. Если цыганке и не были чужды смущение и угрызения совести, то она очень умело их маскировала. Не поведя и бровью, Лионелла направилась навстречу Катарине.

Они сошлись в центре зала. Со стороны могло показаться, что двум юным скучающим девушкам просто захотелось поворковать о своем девичьем, на деле же обе были готовы наброситься друг на друга, словно разъяренные львицы.

– Так значит, ты не только гадалка, но еще и баронесса? – поинтересовалась Катарина сквозь сжатые зубы, склонив голову так, словно собиралась боднуть обидчицу.

– А я вообще многое умею! – с вызовом отозвалась Лионелла, глядя на Катарину свысока, словно заправская барыня на прислугу.

– Ага, особенно чужое добро присваивать, – кивнула Катарина. – Королевским стражникам наверняка будет интересно послушать о твоих проделках.

– Не беспокойся, белоручка, о тебе им тоже будет интересно услышать, – заверила ее цыганка.

Гнев Катарины сменился изумлением:

– О чем это ты, попрошайка?

– А ты уже забыла, что говорила о короле и принце? Я-то помню.

– Да кто тебе поверит? У тебя нет никаких доказательств!

– Будь уверена, я умею быть убедительной. Поверили же мне все, что я баронесса.

Катарина нахмурилась. Что верно, то верно, язык у цыганки подвешен как надо, метет, как помело. Кто знает, что может наплести эта чертовка? Как бы боком не вышло.

– Ну ты и дрянь, – процедила Катарина сквозь зубы.

– Не больше, чем ты, – отозвалась Лионелла. – Впредь не будешь задирать свой курносый нос.

Катарина скрипнула зубами. Несколько мгновений обе стояли молча, глядя друг на друга так, словно каждая пыталась испепелить другую взглядом. Наконец Лионелла произнесла:

– Предлагаю временное перемирие. Заключим сделку: ты молчишь обо мне, а я, так и быть, никому не скажу о тебе.

– Идет, – согласилась Катарина. – Но позже мы с тобой разберемся один на один.

– Согласна, – кивнула Лионелла. – Готовь примочки, белобрысая, они тебе понадобятся.

– Советую посмотреться в зеркало, пока есть, на что глядеть, – отозвалась Катарина. – Скоро улыбаться будешь скромнее – зубов поубавится.

Наверняка у обеих имелся достаточный запас угроз для длительной беседы в подобном духе, но их обмен любезностями был прерван поднявшимся в зале шумом, причиной которого послужило появление человека совсем неподобающего вида для проводимого торжества.

На центр зала выбежал нескладного телосложения мужчина с исцарапанным и перепачканным лицом, в одном сапоге и настолько излохматившихся панталонах и камзоле, что даже знающие люди смогли бы лишь с большим трудом распознать в его одежде мундир королевских гвардейцев.

– Беда! – завопил оборванец. – Несчастье!

При этих словах все вокруг заохали. Кто-то поинтересовался:

– Что случилось?

– Измена! – снова завопил ободранный гвардеец.

Он побежал дальше через зал, прихрамывая и оглашая своды дворца истошными воплями:

– Измена королевской семье! Нападение на королевский дом!

Шум в зале усилился. Услышав об измене, да еще и о нападении и восприняв слова гвардейца буквально, некоторые из дам взвизгнули, иные даже упали в обморок на руки своих кавалеров, как того требовали правила этикета в подобных ситуациях.

По залу пробежали несколько стражников с мушкетами и алебардами, издалека послышались возбужденные крики.

– Кажется, действительно случилось что-то серьезное, – заметила Катарина. – Вряд ли это было так задумано для нашего развлечения.

– А ты догадлива, конопатая – язвительно отозвалась Лионелла.

– Прикуси язык, воровка, – огрызнулась Катарина.

Вот честное благородное слово, сейчас у нее и в мыслях не было затевать ссору, но не в меру наглая цыганка могла бы, наверное, и каменную статую вывести из себя.

– Свой побереги, – посоветовала в ответ Лионелла, откровенно нарываясь на грубость.

Продолжая перебранку, обе рисковали нарушить собственный уговор и сцепиться прямо здесь, на глазах у всех, но по залу разлетелся торжественный глас церемониймейстера:

– Дамы и господа! Их величества король Фернар Тринадцатый и королева Дриана Великолепная, правители нашего славного государства!

Дамы, упавшие в обморок, поспешили прийти в чувство, ибо пребывать в бессознательном состоянии в присутствии монарших особ опять же являлось грубым нарушением принятого этикета.

Однако, вопреки ожиданиям присутствующих, вместо монаршей четы в зале появился седобородый старик, облаченный в черное долгополое одеяние, в остроносых башмаках, четырехугольной шапочке-конфедератке, с пенсне на крючковатом носу.

– А это что за старый пень? – хихикнула Катарина, не сдержавшись.

– Ну ты и бестолочь, – прошипела Лионелла. – Его даже дети знают. Это же Ангелиус, придворный звездочет-астролог.

– Пообзывайся еще, попрошайка… – огрызнулась Катарина.

– Дура конопатая, – не осталась в долгу Лионелла.

Отвесив поклон всем присутствующим, Ангелиус сообщил:

– Их величества просят прощения у благородного собрания, но обстоятельства вынуждают короля и королеву задержаться. Возможно, придется даже отложить торжества на неопределенное время.

– Возможно ли узнать, что случилось? – поинтересовался один из дворян.

– Взываю к вашему терпению, господа, – отозвался звездочет. – Скоро вы все узнаете из уст самого короля.

В зале снова поднялся шум, все наперебой принялись обсуждать неожиданное происшествие, предлагая свои версии случившегося и настаивая на том, что именно эта версия и есть самая верная. Одни говорили про войну, хотя вроде бы королевству и воевать-то не с кем, другие ссылались на разбойников, хотя и о подобных нападениях многим слышать не доводилось уже давно. Большинство склонялись к тому, что к делу причастна черная магия, наверняка в королевстве появился злобный колдун, за поимку которого будет объявлена щедрая награда. Упоминание о возможной награде, а особенно фантазии на тему суммы вознаграждения воодушевили многих, однако общий пыл остудило замечание рыжеусого графа в синем берете:

– Награда, это, конечно, замечательно, но жизнь дороже. Свяжешься вот так с колдунами, потом всю жизнь будешь на болоте квакать. В свое время Атриан Отважный отправился на битву с какими-то чародеями, но так и не вернулся. А ведь был лучшим стрелком и фехтовальщиком всего королевства.