Король Генрих IV

Внимательный читатель легко заметит постепенное усиление этой ноты и, в зависимости от неё, охлаждение к Фальстафу, с которым принц во второй части сходится уже гораздо реже. Мастерски поэт сумел подготовить полный разрыв после восшествия на престол; он совершается не разом, a подготовлен всем предшествующим развитием, и всякий из нас чувствует, что он необходим. Наша симпатия к Фальстафу, правда, не легко мирится с этим фактом, который, по крайней мере в такой форме, кажется нам слишком жестоким.

Когда старик, над которым только что пронеслась длинная поучительная речь молодого короля, возвращающегося с коронации (2 ч. V, 5), находит в ответ только грустную шутку, с которою он обращается к своему соседу: «Мистер Шалло, я вам должен 1000 фунтов!» – то нами невольно овладевает чувство глубокого сострадания. И напрасно поэт, подготовляя эту сцену в предыдущем, старался ослабить производимое ею впечатление, намеренно выставляя на показ все худшие и худшие стороны старого грешника, – впечатление остается все то же, и виноват тут сам поэт, сумевший придать этой безобразной фигуре неотразимую прелесть.

Процесс отчуждения от Фальстафа есть вместе с тем процесс очищения молодого принца и подготовки его к великому призванию. С этой точки зрения Фальстафиада представляется необходимым элементом нашей драмы. Целям всесторонней характеристики Генриха служат и все остальные действующие лица, и на первом плане – Генрих Перси, его соперник по храбрости, блестящий, мужественный, но по уму – недалекий. Все его любят за то, что он, герой, при одном имени которого все враги дрожат, беспомощен как ребенок, как только дело коснется чего иного, чем войны и боя. Аристократ до мозга костей, он ставит честь выше всего, честь рыцарскую, довольно своеобразно и узко понимаемую. Спокойная рассудительность ему совершенно чужда; он либо молчит и бездействует, либо увлекается, да так, что никто и ничто уже не может его удержать. Это человек импульса, олицетворение известного темперамента, без участия в нем рассудка. В конце концов он губит себя и дело своих друзей, столкнувшись с человеком не менее храбрым и сильным, но более умным, чем он, с принцем Генрихом. При всей цельности и даже при всем величии этого типа, он в своих увлечениях доходит, сам того не замечая, до той черты, за которой уже начинается смешное. Очень меткую, хотя и карикатурную характеристику его дает принц Генрих (1-ая часть, II, 4): «Перси как ни в чем не бывало убивает к завтраку 6–7 дюжин шотландцев, умывает руки и говорит жене: „экая скучная жизнь! Надо придумать себе работу“». «Сердечный мой, отвечает она, скольких же ты сегодня убил?» «Напойте моего коня», говорит он, и через час лишь отвечает: «Штук четырнадцать. Сущие пустяки!»

К характеристике некоторых из других действующих лиц «Генриха IV» и к Фальстафу мы еще вернемся в предисловии к «Виндзорским проказницам». Ср. также предисловие к «Генриху V».

События, легшие в основу второй части «Генриха IV», обнимают время от 1405 г. до смерти Генриха IV, т. е. до марта 1413 г. Что и здесь фактическая сторона играет второстепенную роль, явствует уже из того, что она является до известной степени повторением фабулы первой части. Мы и здесь имеем дело с баронами, восставшими против короля, и все сводится к подавлению их бунта. Едва-ли Шекспир счел бы нужным посвятить этим событиям новую драму, если б ему не предстояла необходимость довести до конца развитие принца Уэльского, будущего Генриха V. Само действие здесь еще менее интересно, чем в первой части, так как среди врагов короля нет уже могучих фигур Перси и графа Дугласа, нет и жалкого, но интересного по типу Глендовера. Да и сам король менее энергичен и деятелен, действие подвигается медленнее и однообразнее. Наконец, Фальстаф и его сподвижники спустились ниже и поэт намеренно, как мы видели, сгущает темные краски. Очевидно, что и в глазах Шекспира эта вторая часть самостоятельного значения не имела. Она служит лишь переходом от первой части к «Генриху V», которым завершается трилогия.

В виду этой служебной цели, Шекспир намеренно сократил действие, сильно сдвинув события. Старик Нортомберлэнд, отец убитого Перси, не поднял восстания немедленно после битвы при Шрюсбери, в несчастном исходе которой он отчасти сам был виноват. Наоборот, он без сопротивления покорился победителю-королю, и лишь через два года он собрался с духом, чтобы отомстить за смерть сына, и возвел на английский престол молодого Эдмунда, графа Марчского, который, будучи по бабушке правнуком герцога Кларенсского, второго сына Эдуарда III, имел, казалось, более прав на престол, чем династия Ланкастеров. Снова образовалась коалиция против короля, к которой, кроме целого ряда феодалов, примкнул и архиепископ Йоркский. Заговор окончился плачевно: важнейшие заговорщики, между прочими и архиепископ, были вероломно схвачены и казнены. Старик Нортомберлэнд спасся бегством в Шотландию, но и он пал в 1408 г. во время нападения на английские пограничные области. Принц Генрих в этих делах участия не принимал: он был занят в Уэльсе борьбой с Глендовером.

Король Генрих пережил свою победу над бунтовщиками еще на целых 5 лет, тогда как у Шекспира он умирает непосредственно после победы.

Ф. Браун.

Часть I

Рамка, составленная из гербов действующих лиц И-ой части «Генриха IV» (из изд. Найта)

Действующие лица I части «Генриха IV».

Король Генрих IV.

Генрих, принц Уэльский; Джон, принц Ланкастерский – сыновья короля.

Граф Вестморлэнд.

Сэр Вальтер Блент.

Томас Перси, граф Ворчестер.

Генрих Перси, граф Нортомберлэнд.

Генрих Перси, по прозвищу Готспурь, его сын.

Эдмунд Мортимер, граф Марч.

Скруп, архиепископ Иоркский.

Арчибальд, граф Дуглас.

Овен Глендовер.

Сэр Ричард Вернон.

Сэр Джон Фальстаф.

Сэр Микаэль, друг архиепископа Иоркского.

Пойнс.

Гэдсгиль.

Пето.

Бардольф.

Лэди Перси, жена Готспура, сестра Мортимера.

Лэди Мортимер, дочь Глендовера и жена Мортимера.

Мистрисс Квикли, хозяйка таверны в Истчипе.

Лорды, офицеры, шериф, старший трактирный слуга, младший трактирный слуга, мальчики, извощики, путешественники, свита.

Действие происходит в Англии.

Действие первое

Сцена I

Лондон. Комната во дворце.

Входят король Генрих, Вестморлэнд, сэр Вальтер Блент и другие.

Король Генрих.

Истомлены, в заботах побледнев,{1}Мы все-ж нашли, что вспуганному мируПора вздохнуть, чтоб вскоре прозвучалиПрерывистые клики новых войн,Которые в странах начнутся дальних.Пусть жадный прах земли родной отнынеНе обагряет больше уст в кровиСвоих детей{2}. Пусть острый меч войны                   её полей не бороздит глубоко,Пусть тяжкие копыта вражьей рати                   её цветов не топчут. Те бойцы,Что, обратив друг к другу взор враждебный,Как метеоры в бурных небесах,Родные все по духу и по крови,Еще недавно сталкивались в шумеГражданских сечь и внутренних усобиц, –Пускай согласно, стройными рядамиОдним отныне шествуют путем,Родным, друзьям, знакомым не на встречу.Клинок войны, как нож, что плохо спрятанВ ножны, пускай хозяина не ранит.Итак, друзья, туда, где гроб Христа, –Под сенью же Его креста честногоПризванье и обет влекут нас биться, –Хотим подвигнуть рать из англичан.Еще в утробе матери их рукиСложились, чтоб язычников прогнатьС земли святой, к которой прикасалисьСтопы благословенные Того,Кто ради нас, четырнадцать столетийТому назад{3}, был пригвожден к кресту.Но эти мысли мы уж год лелеем, –Излишне повторять, что их свершим.Не с тем сошлись мы. Но хотим услышатьОт вас, кузен любезный Вестморлэнд,Как наш совет решил вчерашней ночью,Чтоб дело, дорогое нам, ускорить.

Вестморлэнд.

Вопрос об ускореньи, государь,Был обсуждаем горячо, расходовУтверждены различные статьи,Как вдруг, уж поздней ночью, из ВаллисаС недобрыми гонец вестями прибыл.Вот худшая: отважный Мортимер,Ведя на бой мужей из ГерфордшейраС неистовым Глендовером сражаться,Попался в руки грубые валлийца.До тысячи изрублено солдат,И трупы их столь скотски поруганьюСо стороны валлийских жен подверглись,Увечьям столь бесстыдным, что нельзяО том поведать слово, не краснея.

Король Генрих.

И кажется, что весть об этой битвеЗаботы о Святой земле прервала?

Вестморлэнд.

Да, добрый государь, в связи с другими.Еще тревожней весть и злополучнейК нам с севера пришла и так гласит:Сошлися в день Воздвиженья крестаПод Гольмедоном младший Гарри Перси,Блестящий Готспур, с доблестным шотландцем,Прославленным и храбрым Арчибальдом,И завязался тяжкий бой кровавый.Об этом заключают по пальбеОрудий их и признакам другим.Гонец же сам, принесший нам известье,Вскочил в разгар сраженья на коняИ ничего не знает об исходе.

Король Генрих.

Вот дорогой и деятельный друг,Сэр Вальтер Блент. Он только что с коняНа землю спрыгнул и еще покрытВесь брызгами разнообразных почвМеж Гольмедоном и жилищем нашим.Отрадна весть его: разбит граф Дуглас.Он видел на равнине гольмедонскойРядами легших в собственной кровиШотландцев храбрых десять тысяч, двадцатьДвух рыцарей. А в плен Готспуром взятыМордэк, граф Файфский, старший сын Дугласа{4},Разбитого им тут же, также графыАтоль и Муррей, Ангус и Ментейт.Ужели не почетная добыча,Не славная награда? Что, кузен?

Вестморлэнд.

Да, принц бы мог такой победой хвастать.

Король Генрих.

Вот ты меня поверг в печаль, а вместеИ согрешить заставил тем, что к лордуНортомберлэнду зависть возбудил, –К отцу такого доблестного сына,Чье имя на устах всегда у славы,Кто, возносясь, как ствол стройнейший в роще,Стал баловнем и гордостью судьбы.Меж тем как я, свидетель славы чуждой,Взираю, как бесславье и распутствоЧело пятнают Гарри моего.О, еслиб верить, что, скитаясь ночью,Еще в пеленках фея подменилаМалюток наших{5}, моему названьеДав Перси, а его – Плантагенета.Тогда-бы мне его достался Гарри,А мой – ему. Но прочь такие мысли.Что скажете, кузен, вы о подобномВысокомерьи Готспура? Всех пленных,Им взятых в битве, хочет удержатьВ свою он пользу, мне же слово шлет,Что только графа Файфского мне выдаст.

Вестморлэнд.

Подучен дядей Ворчестером он,К вам всячески враждебным. ОттогоТопорщится и гребень молодойПодъемлет против вашего он сана.

Король Генрих.

Но я к нему послал, зовя к ответу.Итак, на срок откажемся от нашихСвященных сборов в Иерусалим.Совет мы держим в будущую средуВ Виндзоре. Так оповестите лордов,А сами возвращайтесь к нам скорей.Сказать и сделать многое осталось,К чему не должно в гневе приступить.

Вестморлэнд.

Я все исполню, государь.

(Уходит).

Сцена II

Там же. Другая комната во дворце.

Входят Генрих, принц Уэльский, и Фальстаф.

Фальстаф. Послушай, Галь, какое теперь время дня, братец?

Принц Генрих. У тебя мозги так заплыли жиром от питья старого хереса, расстегивания жилета после ужина, и дрыханья по скамейкам после обеда, что ты разучился спрашивать о том, что в самом деле хочешь знать. На кой черт тебе справляться о времени дня? Другое дело, если-бы часы были бокалами хереса, минуты каплунами, маятники языками сводень и циферблаты вывесками публичных домов{6}, а само солнце на небе красивой, горячей девкой в огненно-красном шелке, – а то я не вижу причины, зачем бы тебе спрашивать о времени дня.

Фальстаф. Печальную ты правду сказал, Галь. Мы, обиратели кошельков, живем по луне и семизвездию, а не по Фебу, этому «прекрасному странствующему рыцарю»{7}. И я прошу тебя, голубчик, когда будешь королем, – да сохранит Господь твою милость, – я хотел сказать твое величество, потому что милости тебе не будет.

Принц Генрих. Как, совсем не будет?

Фальстаф. Верно говорю, не будет – даже на молитву перед завтраком из яиц и масла{8}.

Принц Генрих. Ну, так что-ж ты хотел сказать? Валяй без околичностей.

Фальстаф. Так вот, голубчик, когда ты будешь королем, пусть нас, рыцарей ночи, не зовут дневными грабителями; пусть мы считаемся лесничими Дианы, кавалерами ночного мрака, любимцами луны; пусть говорят, что мы люди правые, потому, что нами, как и морем, правит наша благородная и целомудренная повелительница – луна, под покровительством которой мы грабим.

Принц Генрих. Хорошо сказано, и совершенно верно, потому что у нас, служителей луны, счастье имеет свой прилив и отлив, как море. Нами, как и морем, управляет луна. И вот пример: в понедельник ночью золото приливает после отважного грабежа, а во вторник утром отливает после беспутного кутежа. Добыто оно грозным окликом «отдавай»; пропито с криками «подавай». То счастье убывает ниже первой ступени лестницы, a то, гляди, и приливает до верхнего края виселицы.

Фальстаф. Верно, братец, ей Богу. А неправда ли, моя трактирщица объядение?

Принц Генрих. Сладка, как мед, старый хвастун. А не правда ли, буйволовая куртка очень прочная штука{9}?

Фальстаф. Ну тебя, сумасшедший. Что это за остроты и шутки? какое мне, черт возьми, дело до буйволовой куртки?

Принц Генрих. А на кой дьявол мне трактирщица?

Фальстаф. Ты ведь ее не раз звал, чтобы сводить счеты.

Принц Генрих. Разве я когда-нибудь требовал, чтобы ты уплатил свою часть?

Фальстаф. Нет, отдаю тебе справедливость, ты всегда там за все платил.

Принц Генрих. И там, и везде, пока у меня были деньги; а когда не хватало, я пускал в ход мой кредит.

Фальстаф. Да, и так им пользовался, что из этого следовало, что ты наследник{10}. Но прошу тебя, голубчик, скажи мне, неужели в Англии будут еще виселицы, когда ты станешь королем, неужели ржавые цепи дедушки Закона{11} будут, как и теперь, сковывать храбрецов? Пожалуйста, когда будешь королем, не вешай ни одного вора.

Принц Генрих. Нет, это будешь делать ты.

Фальстаф. Я? Чудесно. Клянусь Богом, я буду славным судьей.

Принц Генрих. Вот ты уже и неверно рассудил: я хотел сказать, что тебе будет предоставлено вешать воров, и что ты сделаешься таким образом отличным палачом.

Фальстаф. Хорошо, брат, хорошо; это мне так же по душе, как служба при дворе, уверяю тебя.

Принц Генрих. Тебя прельщает плата?

Фальстаф. Да, меня прельщает платье – a y палача запас его не малый{12}. Черт возьми, и я сегодня печален, как старый кот, или медведь на цепи.

Принц Генрих. Или как старый лев? или лютня влюбленного?

Фальстаф. Да, или как сопение линкольнширской волынки.

Принц Генрих. Можно еще сказать, как заяц, или как мрачный Мурский ров{13}.

Фальстаф. Ты любишь самые неприятные сравнения; право, ты самый несравненный, самый негодный и самый милый молодой принц на свете. Но, пожалуйста, Галь, не искушай меня более суетными благами. Хотел бы я знать, где нам с тобой купить доброе имя. Меня недавно на улице один старый член Совета бранил за вас, сэр; но я не слушал его; а он говорил очень умно; я не обращал на него внимания – а он говорил очень мудро, и притом на улице.

Принц Генрих. Так оно всегда бывает – ведь сказано, что мудрость кричит на улице, и никто ее не слушает.

Фальстаф. Какая у тебя нечестивая страсть к текстам; право, ты можешь совратить и святого. Ты прямо таки загубил мою душу, Галь, – да простит тебя Бог. До моего знакомства с тобой, Галь, я был невинен; а теперь я, говоря по правде, немногим лучше самого большего нечестивца. Мне необходимо изменить свой образ жизни и я изменю его, клянусь честью; пусть меня назовут мерзавцем, если не изменю; я не хочу погубить душу ни из-за какого королевского сына во всем мире.

Принц Генрих. Где бы нам завтра стащить кошелек с деньгами, Джэк?

Фальстаф. Где хочешь, братец, я буду заодно с тобой; назови меня подлецом и наплюй мне в глаза, если я отрекусь от тебя.

Принц Генрих. Хорошо же ты каешься – от молитв к грабежу.

(Вдали показывается Пойнс).

Фальстаф. Что же делать, Галь, таково мое призвание: не грешно следовать своему призванию. Ба, Пойнс! – Теперь мы узнаем, выследил ли Гэдсгиль что-нибудь. Да, еслибы спасение людей зависело от их добродетелей, в аду не нашлось-бы достаточно жаркого места для него. Он величайший плут из всех, когда либо останавливавших на дороге честных людей криком: стой!

Принц Генрих. Здравствуй, Нед.

Пойнс. Здравствуй, милый Галь. Ну, что поделывает синьор Раскаяние? Как поживает сэр Джон Сладкий Херес?{14} Джек, как ты столковался с дьяволом относительно твоей души, которую ты ему продал в последнюю Страстную пятницу за рюмку мадеры и кусок холодного каплуна?

Принц Генрих. Сэр Джон сдержит слово: черт не будет обманут. Сэр Джон никогда не нарушал верности пословицам, а пословица говорит, что черт всегда получит свое.

Пойнс. Так ты погубишь свою душу тем, что сдержишь слово черту.

Принц Генрих. А иначе он погубит свою душу тем, что обманет черта.

Пойнс. Слушайте же, братцы мои: завтра утром, в четыре часа, нужно быть в Гэдсгиле{15}. Там проедут богомольцы в Кентербэри, с богатыми дарами, и купцы, едущие в Лондон с набитыми кошельками. Я приготовил для всех вас маски, а лошади у вас самих есть. Гэдсгиль ночует сегодня в Рочестере. На завтра ужин заказан в Истчипе{16} – вся эта затея так же безопасна, как сон после обеда. Если вы отправитесь со мной, я вам набью кошельки кронами; если нет – оставайтесь дома, и желаю вам быть повешенными.

Фальстаф. Помни, Эдуард: если я замешкаюсь дома и не пойду с вами, я вас повешу за то, что вы пошли.

Пойнс. Неужели, мясная туша?

Фальстаф. Галь, а ты с нами?

Принц Генрих. Чтобы я стал грабителем? Чтобы я воровал? Клянусь честью, ни за что.

Фальстаф. Где же твоя честность, твое мужество и чувство дружбы? Не знаю, есть ли в тебе королевская кровь, если ты не можешь добыть десяти шиллингов королевского чекана{17}.

Принц Генрих. Ну хорошо, буду сумасбродом раз в жизни.

Фальстаф. Вот это хорошо сказано.

Принц Генрих. Нет, будь что будет, я остаюсь дома.

Фальстаф. Клянусь честью, если так, то я сделаюсь государственным изменником, когда ты вступишь на престол.

Принц Генрих. Как хочешь.

Пойнс. Сэр Джон, прошу тебя, оставь меня наедине с принцем: я ему приведу такие доводы в пользу нашего предприятия, что он согласится участвовать в нем.

Фальстаф. Хорошо. Да ниспошлет на тебя Господь дар убеждения, а ему откроет слух, чтобы твои слова подействовали на него, и он мог поверить, что истинный принц может ради забавы сделаться поддельным вором; в наше печальное время нужно чем-нибудь поднять дух. Прощайте: вы найдете меня в Истчипе.

Принц Генрих. Прощай, запоздалая весна. Прощай, бабье лето.

(Фальстаф уходит).

Пойнс. Послушай, милый дорогой Галь, поезжай с нами завтра: я придумал шутку и один не могу выполнить ее. Фальстаф, Бардольф, Пето и Гэдсгиль ограбят тех людей{18}, которых мы уже высмотрели: нас с тобой при этом не будет; а когда они захватят добычу, то я даю голову на отсечение, что мы отнимем ее у них.

Принц Генрих. Но как же мы отделимся от них?

Пойнс. Мы выедем или раньше, или позже, назначим место встречи, куда, конечно, можем не явиться; они решат сделать нападение без нас, и как только покончат с делом, мы бросимся на них.

Принц Генрих. Да, но они наверное узнают нас по нашим лошадям, по платью и по всяким другим приметам.

Пойнс. Ничуть. Наших лошадей они не увидят, потому что я привяжу их в лесу; маски мы переменим, как только уедем от них, и я нарочно заготовил клеенчатые плащи, под которыми не видно будет нашего знакомого им платья.

Принц Генрих. Да, но я боюсь, что нам их не одолеть.

Пойнс. Двое из них самые настоящие трусы, и сейчас же покажут нам спины; что касается до третьего, то я готов никогда больше не носить оружия, если он будет противиться дольше чем следует. Вся потеха будет заключаться в невообразимом вранье этого жирного плута, когда мы встретимся за ужином. Он будет рассказывать, что дрался один против по крайней мере тридцати, будет говорить об опасностях, которым подвергался, о нанесенных и парированных ударах и в изобличении его и будет состоять потеха.

Принц Генрих. Хорошо, я согласен; приготовь все нужное, и мы встретимся завтра вечером в Истчипе; там я ужинаю. Прощай.

Пойнс. До свиданья, принц. (Уходит).

Принц Генрих.

Я всех вас знаю, но хочу на времяПотворствовать затеям вашим праздным,И в этом стану солнцу подражать.Оно злотворным тучам позволяетОт мира закрывать свою красу,Чтоб после, становясь самим собою,Прорвавши дым уродливых туманов,Который задушить его грозил,К себе тем больше вызвать удивленья,Чем дольше мир его лишен был света.Будь целый год из праздников составлен,Досуг бы так же скучен был, как труд.Но тем желанны праздники, что редки,Случайная же радость всех сильней.Так, от разгульной жизни отрешившисьИ уплатив, чего не обещал,Тем выше буду всеми я поставлен,Чем больше всех надежды обману.Как блещущий металл на темном фоне,Мое перерождение затмитСвоим сияньем прежние ошибкиИ взоры блеском привлечет сильней,Чем если-б мишура его не оттеняла.С искусством подведу своим ошибкам счетИ вдруг их искуплю, когда никто не ждет.

(Уходит).

Сцена III

Другая комната во дворце.

Входят король Генрих, Нортомберлэнд, Ворчестер, Готспур, сэр Вальтер Блент и другие.

Король Генрих.

Умеренной, холодной чересчур,Вскипеть от оскорблений неспособнойБыла доныне кровь моя. И видяМеня таким, вы топчете ногамиМое терпенье. Знайте-ж, что решивСамим собою стать, – могучим, страшным, –Я изменю свой нрав. Он был к вам нежен,Как юный пух, и ласков, как елей,И право потерял на уваженье,Что только к гордым гордые питают.

Ворчестер.

Наш дом, о государь, не заслужилЧтоб на него поднялся бич величья,Величья, что своими же рукамиМы сделали столь пышным.

Нортомберлэнд.

                          Лорд мой добрый…

Король Генрих.

Прочь, Ворчестер, отсюда, ибо вижуВ твоих глазах угрозу и мятеж.Сэр! Слишком дерзко ваше обращенье.Величье королевское не терпитУгрюмой тучи на лице слуги.Даем вам разрешенье нас покинуть.Коль ваш совет иль помощь будут нужны,Вас призовем. (Ворчестер уходит).(К Нортомберлэнду). Вы говорить хотели?

Нортомберлэнд.

Да, государь. Отказ тех выдать пленных,Потребованных именем же вашим,Которых Гарри взял под Гольмедоном,Не так был, говорит он, сделан резко,Как вашему величеству сказали.Лишь только зависть или заблужденьеВиновны в том проступке, – не мой сын.

Готспур.

Я в пленных, государь, не отказал вам.Но, помнится, по окончаньи битвы,Когда, томимый жаждой от волненьяИ напряженья крайнего, усталый,С трудом дыша, на меч я опирался,Какой-то подошел тут лорд опрятный,Щеголеватый, свежий, как жених.Сверкал недавно бритый подбородок,И был похож на жниво в праздник жатвы.Как продавец нарядов надушенный,Коробочку с душистым порошкомБольшим и указательным перстамиДержал он, часто к носу подносяИ отнимая прочь. И нос во гневеСопел, когда коробка приближалась,А сам он улыбался и болтал.Когда-ж солдаты трупы проносили,Он их бранил невежами за то,Что смеют проходить с нечистой ношейМеж ветром и его высокородьем.Он в женственных и праздничных словахМне предлагал вопросы, между прочимДля вашего величества просилМной взятых пленных. И терзаем больюХолодных ран{19} и этим попугаем,От ярости терпенье потеряв,Небрежно я ответил, что – не помню:Что он получит пленных или нет.Но я был близок к исступленью, видяЕго столь чистым, пахнущим столь сладко,Болтающим, как фрейлина, о пушках,О барабанах, ранах (сжалься, Боже!).Он сообщил, что нет верней лекарства,Чем спармацет при внутренних ушибах,Потом он стал жалеть, – и вправду жаль, –Зачем из безобидных недр землиВыкапывают мерзкую селитру,Сгубившую немало статных парнейСтоль гнусно. А не будь презренных пушек,Он, может быть, пошел бы сам в солдаты.На этот вздор бессвязный, государь,Я, как сказал, уклончиво ответил.И вас молю, не дайте вы рассказуЕго, как обвиненью, проскользнутьМеж вашим саном и моей любовью.

Блент.