Он сказал / Она сказала

– Давай, солнце!

Как будто люди поддерживали любимого британского теннисиста в финале «Уимблдона». Несмотря на поднявшийся ветер, облака застилали небо плотным покровом.

– Смотри. – Кит кивнул влево и направил туда свою камеру. Я проследила за его взглядом, и у меня перехватило дыхание. Со стороны Атлантики на нас мчалась тьма, будто на небо надернули черную вуаль. Одинокий скворец на дереве отчаянно закричал, громкость музыки достигла апогея, хотя я рассчитывала на благоговейную тишину. (Ровно противоположное чувство посетило меня несколько лет спустя, когда мы приехали в Тромсе. Поразила тишина – покой не нарушил ни единый выкрик, ни единый свист.) Откуда-то издали доносился треск фейерверка.

– Никогда не думал, что темнота окажется такой прекрасной, – сказал Кит, глядя в объектив, направленный к горизонту.

Он будто накликал солнце – тучи разошлись, и стал виден солнечный диск, окруженный кольцом света. Рядом с ухом зажужжала камера Кита. Ветер донес до нас вопль радости, пронесшийся по толпе. Я ожидала еще чего-нибудь необычного, но не повезло – ни тебе языков пламени вокруг закрытого диска, ни солнца, просвечивающего сквозь лунные кратеры. Все закончилось через несколько секунд, однако я почувствовала, как что-то во мне изменилось, словно огромная рука, протянутая небом, дотронулась и до меня. Налетели противоречивые чувства – я ждала, чтобы все поскорее закончилось, потому что мне не терпелось обсудить пережитое с Китом, а с другой стороны, хотелось, чтобы затмение продолжалось вечно.

Увы, все прошло. Тьма умчалась на восток, и в мир опять вернулись цвета.

Я вдруг смутилась от того, что Кит рядом. Будто мы пережили что-то очень интимное.

– Даже не знаю, что со мной творится, – вздохнула я.

Он плотно закрутил крышку объектива.

– Боюсь, я крупно лопухнулся.

Я рассмеялась. Кит помог мне спуститься. Мы пошли назад, прижавшись друг к другу так крепко, что шагать можно было только синхронно. Я внимательно смотрела под ноги. Если бы не это, я ни за что не заметила бы кошелек – маленький бумажник на молнии из яркой шерсти с ацтекским узором. Я наклонилась и подобрала его. Внутри обнаружились несколько медяков и пятифунтовая банкнота.

– Может, здесь оставить? Вдруг за ним вернутся? – предложил Кит.

– Тут его подберет кто угодно. А вдруг эти деньги – все, что осталось у человека до конца фестиваля? Еще ведь домой добираться… Рядом со входом полицейская будка. Давай туда отнесем, если никого не встретим по пути.

– Ладно, если уж ты настаиваешь. – Кит закатил глаза. – Я схожу сам. И по пути буду высматривать человека, который ищет кошелек.

– Спасибо, – рассеянно проронила я.

В нескольких ярдах на земле лежала монета, за ней еще одна.

Мы взялись за руки. В последний раз все было идеально.

Я столько раз проигрывала в голове этот эпизод. Если бы я снова оказалась на Лизарде, взяла бы я кошелек? Внутренний голос утверждает, что надо было оставить его, где лежал. Но даже зная, что за тем последует, не думаю, что прошла бы мимо. Возможно, я бы крепче обняла Кита, задержав в объятиях подольше и наслаждаясь каждым идеальным мгновением.

Глава 8

ЛОРА

18 марта 2015-го

Страдающие бессонницей знают, что, проснувшись рано, к завтраку чувствуешь себя так, будто уже полдня прошло. Не понимая, чем себя занять, я позвонила отцу на несколько часов раньше. Обычно я звоню около двенадцати.

Я даже особо не рассчитывала, что он возьмет трубку. Обычно утренние суматошные часы он проводит, стоя на углу и пытаясь втиснуть рекламные листовки в неуступчивые кулаки жителей пригорода.

Пишу Лин сообщение: «Можешь говорить?»

В ответ приходит: «На встрече».

Что ж, список кандидатов «на поболтать» тем самым исчерпан. Не то чтобы меня сильно волновало, что у меня мало друзей, но иногда я об этом вспоминаю. С появлением малышей все изменится. Соседка Ронни как-то сказала, что дети способствуют становлению социальных связей даже лучше, чем алкоголь.

И тут до меня доходит, что со мной не так. Заботы с отъездом Кита забили мне всю голову, и я даже не поздоровалась с мамой. Беру черно-белую фотографию в простой деревянной рамке и целую стекло.

В марте 1982-го тридцать тысяч женщин, взявшись за руки, оцепили по периметру забор авиационной базы США в Беркшире «Гринэм-Коммон» в знак протеста против ядерного оружия. Я была с ними. В местной газете напечатали нашу фотографию: «Мы победим: четырехлетняя Лора Лэнгриш вместе с матерью Венди в женском лагере мира». В рамке на столе – копия, пожелтевший оригинал до сих пор хранит мой отец. Рядом с этой фотографией другая, снятая на той же неделе, только чуть позже, с белой границей по краям. Тоже не оригинал (его постигла та же судьба, что и первую карту Кита), а повторный отпечаток с негатива. Я стою в дверях палатки, и мама обнимает меня тонкими руками. Она повязала голову узорчатым индийским платком, в ушах кольца, за левым заложена самокрутка. Мы смеемся – у нас одинаковые ямочки на правой щеке. Четыре недели спустя на пешеходном переходе ее сбил пьяный водитель. Она шла забрать меня из детского сада.

Стив – мой отец – всегда говорил… до сих пор говорит о Венди. Смерть замариновала ее образ в идеальном состоянии. Детские годы издалека кажутся прекрасными. Мне хотелось бы вспомнить ее недостатки, но не получается. Как-то я спросила у папы, из-за чего они ссорились. «Да мы и не ссорились, – сказал он. – Не из-за чего было». Конечно, не исключено, что все и на самом деле было чудесно. Может, потом она стала бы доставать меня, запрещать носить какие-нибудь шмотки или водиться с дурной компанией, ругать музыку, которую я слушаю, и книги, которые я читаю (либо то, что я не читаю совсем). Я знаю, что Венди повсюду таскала меня с собой в слинге для новорожденных задолго до того, как это вошло в моду, а моими первыми словами стали названия цветов, которые я выучила, пока мы гуляли по округе. Папа с нежностью вспоминает о пирожках и печеной картошке, о том, как мы сидели все вместе за кухонным столом в съемной квартире в Кройдоне. Как же мне хочется по-настоящему вспомнить что-то из этого, чтобы убедиться, что все было именно так, а не чья-то выдумка! Увы, в голове сплошной туман, неясные ассоциации. Бесовский смех. Запах табака и шампуня «Тимотей». Одно лишь воспоминание по-настоящему мое. Мама расчесывает мне волосы, приговаривая, что они слишком хороши, чтобы их обрезать. Она чешет их щеткой, заплетает косички, а я мурлычу от удовольствия. Я точно знаю, что это именно мама. Отец все последующие годы нещадно драл их, пытаясь стянуть в хвост резинкой. Я никогда не спрашивала его о том, так ли это, вдруг выяснится, что нет. Но я рассказала об этом Киту во второй вечер, что мы провели вместе, и шумно расплакалась. В тот вечер, перед тем как лечь спать, он сотню раз провел щеткой по моим волосам.

Понятно, что я никак не могла перенять навыки материнства у Венди, однако часть ее живет и во мне, я чувствую это. Хочется думать, что это любовь, которую она не успела мне отдать. Вакуум, по идее, не весит ничего, но я шатаюсь под этой тяжестью, мне нужно передать ее в свой черед. Адель, мама Кита, как-то ляпнула – разумеется, из добрых побуждений, – что ее любви к внукам хватит за обеих бабушек. Чего у нее хватит, так это шерсти. Она вяжет из нее авоськи и не интересуется ничем, кроме домашнего хозяйства. Из них с Венди вышла бы идеальная парочка вечно спорящих тещи со свекровью, как в дурацких ситкомах.

Венди была классической ярой феминисткой: жила в лагере «Гринэм-Коммон», выписывала журнал «Запасное ребро» и не носила бюстгальтер, совсем как я. Впрочем, и нужды не было – ее фигура, подобно моей, до того как началась вся эта круговерть с гормонами, напоминала фигуру десятилетнего мальчика. Мой папа – феминист по стечению обстоятельств. Меня он воспитывал без скидок на пол. Слишком занятый политикой, чтобы покупать мне куколок Барби, он работал помощником редактора в местных газетах, затем на Флит-стрит[2] и, сколько я себя помню, занимался движением профсоюзов. Одним из ранних осознанных воспоминаний осталась давка на пикете в Уэппинге, на который мой папа и его друзья вышли из солидарности с бастующими печатниками. Он все делал не так: свой девятый день рождения, к примеру, я провела на ежегодном слете профсоюзов. Но во многом он поступал правильно. Родители познакомились за игрой на бильярде, когда учились в колледже. В десять я умоляла отца научить и меня. Он взял меня с собой в Кройдонский клуб для рабочих, купил колу, пакет соли и чипсов. Сперва, чтобы дотянуться до стола, мне приходилось становиться на перевернутый ящик из-под газировки. В тринадцать, когда я была уже с него ростом, я за пять минут раскидывала все шары по лузам.

Выйдя на пенсию, отец всерьез занялся политикой. Незадолго до моей встречи с Китом он заявил: «Юг мертв!» Единственная надежда для левых, считал он, осталась на севере. Отец сменил квартиру в Кройдоне на дом в ливерпульском районе Токстет и посвятил себя Коалиции профсоюзов и социалистов – партии с довольно негибкой линией. То, что у него нет никаких шансов быть избранным в мире, где всем управляет рынок, пробуждает во мне только нежность. Наверное, в пятницу у него будет неплохой вид на затмение. Чем севернее, тем больше тень. В Токсете Луна закроет больше девяноста процентов площади Солнца. Хотя большинство охотников скажут, что интересно только полное затмение. Наблюдать частичное затмение любопытно, но мурашки не бегут. Чуть-чуть не считается, даже при девяносто восьми процентах, – то же самое что сказать «почти беременна».

Раньше мы могли не разговаривать неделями; теперь папа звонит почти каждый день, якобы помочь разгадать слово из кроссворда. Кит думает, что папа расправляется с кроссвордом за пять минут, а потом берет вопрос, над которым думал дольше всего, и использует его как предлог, чтобы позвонить мне. По мнению Кита, это жутко мило. Папа обожает ежедневные отчеты о малышах, которые дает Кит, даже если это просто «все хорошо». Стоит заговорить о них, и он тает, как масло.

Папе прекрасно известно о суде над Джейми, он в курсе, что последовало потом, но о связи между этими происшествиями мы ему не рассказали.

Он не знает, что та ночь, когда нам пришлось отказаться от прежней жизни, была не случайностью. Он не знает, что с тех пор мы живем в постоянном страхе перед вторым нападением, которое на этот раз увенчается успехом.

Он не знает, что мы поменяли имена из-за Бесс.

Мы с Китом не принимали решение держать в тайне то, что она пыталась нас уничтожить. Разговор шел вокруг да около. Мы обсудили, что не хотим тревожить членов нашей семьи, Макколам и так крепко досталось. Сейчас я понимаю, что много лет назад отец тоже пережил трагедию и сейчас мог бы поддержать меня. Иногда мне хочется рассказать ему часть истории. Но секреты… они текучие, как вода. Нельзя выдать часть, чтобы не просочилось остальное.

Чтобы понять, почему Бесс превратилась в чудовище, папе нужно было бы поведать о сопутствующих обстоятельствах, а оттуда все пути ведут к моей лжи. Я пытаюсь поставить себя на ее место. До той ночи, когда я усомнилась в Бесс, я говорила только то, что ей хотелось слышать. Мое недоверие ранило ее сильнее, чем скепсис незнакомца.

Если влезть в ее шкуру, выходит, что человек, которому она доверяла больше всего на свете, предал ее и испарился. Спасая свою жизнь, Кит и я отняли у Бесс право ответить ударом на удар. Мой психотерапевт однозначно сказал бы, что мы исключили для нее возможность закрыть гештальт.

В то время казалось, что у нас только один выход, но вместо того, чтобы погасить огонь, мы только подбросили дров.

Ее представления о правоте и неправоте смешались. Даже мои собственные теперь сильно отличаются от тех жестких моральных установок, которые прививал мне отец, и тех, в соответствии с которыми и он, и мой муж будут жить всегда.

Глава 9

ЛОРА

11 августа 1999-го

Кит пошел к полицейской будке, а я побрела по следу из монет к запертым трейлерам. К ближайшему из них устало прислонилась старая карусельная лошадка, будто она отчаянно скакала прочь в надежде сбежать из своей крутящейся тюрьмы и в конце концов выбилась из сил. На боку у нее от руки было написано «Элоиза». За трейлером слышался шум.

– Привет, это ваше? – спросила я, заглянув внутрь.

Кошелек чуть не выпал у меня из рук.

Женщина лежала вниз лицом с задранным подолом – на первый взгляд это была длинная юбка. Парень сверху. Вроде ничего такого, мы с Китом сто раз так делали. Но лица… Застывшие, замороженные, я никогда в жизни таких не видела. Он изгибался, как кобра, прищуренные глаза бессмысленно блуждали, губы скривились в рычании, в уголках кипела пена – темный оскал страсти, невиданной мною прежде. Страшный тошнотворный смысл того, что происходило, стал ясен мне, как только я взглянула в лицо девушки. Она смотрела прямо на меня широко раскрытыми глазами. По щекам размазалась потекшая тушь. Скрюченные пальцы взрыхлили землю. На лице застыл животный ужас. Из одной ноздри текла слизь, к которой налипли грязь и обрывки прелой листвы; похоже, девушку изо всех сил вжали в землю. Я сразу поняла, что происходит. Гадкое, невыносимое слово вспыхнуло в голове, как будто написанное на стене крупными красными буквами, слишком огромными, чтобы прочесть, слишком страшными, чтобы произнести.

– Боже! – Говорят, что кровь стынет в жилах, но меня, наоборот, будто ошпарили. – Что с тобой?

Идиотский вопрос.

Услышав мой голос, парень повернулся, на мгновение вперив в меня зверский взгляд. Я попятилась и охнула, ощутив за спиной холодную стену трейлера. Не знаю, сколько мы так простояли. Может, секунд тридцать. Знаю только, что между тем, как я все это видела и смогла взять себя в руки, зияет огромная воронка, как после взрыва.

– Ох, простите! – сказал он. – Неловко вышло. С ней все в порядке. Ведь так?

Девушка смотрела на меня молча, даже не сделав попытки утереть лицо. Он слез с нее, и от его члена потянулась тонкая молочно-белая нить, оборвавшаяся, когда наготу скрыли натянутые штаны. Парень поднялся. Весь его вид (а выглядел он вполне чистым) – куртка с капюшоном и джинсы – был удручающе обычным. Светло-каштановые волосы, уложенные гелем, торчали иголками.

– Ужасно неудобно, – произнес он с нервным смешком.

Увидев его улыбку, я с ужасом поняла, что парень красив.

Девушка неподвижно лежала на земле, левая нога была оголена до самой ягодицы. Сперва я решила, что он порвал ей юбку, но ткань была целой. Присмотревшись, я поняла, что на девушке были широкие брюки с запахом, в каких ходят тайские рыбаки; они были в моде в то время. В разрезе штаны напоминали тессеракт с приделанными завязками. Они служили своего рода тайным паролем. Для непосвященных надеть их было непосильной задачей, как, например, носить сари с таким же видом, что и обычную футболку, но стоило один раз освоить эту премудрость, и дело оказывалось проще простого. В составе ткани не было ни лайкры, ни эластана; чтобы стянуть их, требовался сильный рывок.

Я обернулась, Кит все не шел.

– Ты ранена? Он тебе что-то сломал?

Девушка по-прежнему молча моргала.

– Ты что натворил?

– Ты все не так поняла, – возразил он, однако не предложил объяснений, а, повернувшись к девушке, вкрадчиво протянул: – Ну, что с тобой, солнышко?

Я подобралась к ней поближе и протянула руку. Девушка не шевельнулась.

– Как тебя зовут?

Она села, привалившись к одному из колес жилого трейлера. Я хотела прикрыть ее своей кофтой, но на ней, наверное, было полно волос, и моих, и Кита; могли затереться следы. Хотя само преступление я не называла даже про себя, я уже мыслила в духе судебно-криминологического эксперта.

– Лора! – поблизости раздался четкий голос Кита. – Я никого не нашел.

Между стенами трейлеров был узкий проход. Тот парень пятился по нему прямо по направлению к Киту.

– Эй, – сказал Кит, – где ты?

По вскрику незнакомца и по моему лицу Кит понял, что нам не до шуток.

– Что случилось?

Я шагнула вперед, встав между парнем и девушкой.

– Здесь девушка, по-моему… – слово слетело с моих губ, как падает кость домино, – по-моему, он ее изнасиловал.

Парень метнул в меня быстрый взгляд.

– Да все нормально. – Он заговорщически подмигнул Киту. – Мы просто не ожидали, что нас застукают. Ведь так?

Девушка утерла нос рукавом, глядя на грязную влажную полосу, оставшуюся на одежде.

– Она растерялась – не очень приятно, когда тебя ловят со спущенными штанишками, да, дорогая? – Он пытался говорить легким тоном, но сильно сжимал челюсти, умолкая. – Я и сам не особо доволен. Ничего страшного. Твоя подружка все не так поняла.

– А-а-а, – растерянно протянул Кит.

Парень попятился. Девушка молчала.

Кит растерялся. Я поняла, что все зависит от меня.

– Надо вызвать полицию. – Мой голос прозвучал твердо, не выдавая тревогу, бурлящую внутри.

– Да успокойся ты… – Парень растерял самоуверенность.

– Если ты ничего плохого не сделал, что тебе скрывать? – произнес Кит.

Он повернулся к девушке.

– Твою мать, может, скажешь хоть что-нибудь? – бросил парень.

В его голосе прозвучала угроза. Для меня это было равносильно признанию, да и по лицу Кита стало понятно, что дело плохо. Парень сообразил, что потерял союзника.

– Да пошли вы! – Он быстро зашагал прочь мимо ярмарочного хлама и скрылся за деревьями.

– Кит, догони его!

– Что? – Он выглядел совершенно растерянным, но пошел. Мой скромный мягкий Кит побежал за насильником, потому что я попросила, потому что поверил мне на слово.

Я присела рядом с девушкой.

– Бедная! Не волнуйся, мы все правильно сделали. – Мне наконец удалось ее рассмотреть. Расширенные зрачки почти закрыли зеленую радужку. В облаке черных волос обнаружилось лицо с острым подбородком, измученное, но милое. Она была похожа на диснеевскую Белоснежку, если бы та отрастила волосы и распустила корсет. – Кто он такой? Ты его знаешь?

Девушка открыла рот, однако из горла донесся лишь хрип. Черные длинные волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Она подцепила прядь, затем потянулась к виску, ощупала его и поднесла к глазам пальцы, как будто ожидала увидеть на них кровь.

– Он таскал тебя за волосы?

Она не ответила, лишь выпустила прядь из пальцев.

– О, боже… Ладно, пойдем поищем полицию. Там рядом со входом была будка. Дойдешь?

В этот раз ей удалось покачать головой.

– Как тебя зовут?

– Бесс. – Она кивнула, будто обрадовавшись, что ей удалось вспомнить.

– Хорошо, Бесс, я позвоню.

Телефон лежал у меня в сумке, но, приехав на фестиваль, я его отключила. Я нажала на кнопку и стала ждать, пока экран засветится зеленым. Это длилось так долго, что я уже было начала надеяться, что ему удалось поймать насильника и сдать его полиции, хотя прекрасно понимала, что вряд ли. Впервые я испугалась за Кита. Что, если тот его ударит?.. Наконец телефон включился. Я трижды нажала на резиновую кнопку с цифрой девять – ничего. Посмотрела на экран – ни одного деления.

– Мне надо немного отойти, тут сеть не ловит. Я быстро.

Пришлось сделать добрых двадцать шагов и уткнуться в сломанный электромобиль, чтобы связь наконец сработала. Отсюда видны были только серебристые кеды Бесс, торчащие из-за трейлера.

– Девять-девять-девять. Что случилось? – донесся из трубки женский голос. На заднем фоне раздавался обычный офисный гул. Странно, что для девушки на том конце провода все это – часть повседневности. Может, она пьет чай, разговаривая со мной.

– Я звоню с мыса Лизард, тут фестиваль неподалеку от Хелстона. Хочу сообщить… – я запнулась, но собралась, – сообщить об изнасиловании. Нет, пострадала не я. Другая девушка. Я нашла ее… В общем, пришлите полицию.

Я схватилась за сиденье электромобиля с вылезшим поролоном.

– Пострадавшая в сознании?

– Ох, да. И передвигаться может. По-моему, она в шоке, даже говорить толком не способна. Нужна «Скорая». И полиция. Только можете прислать женщин?

Я вытянула шею, пытаясь заглянуть через рощу. Был слышен гул толпы.

– Пришлем того, кто первым освободится. Побудьте с ней.

– Тот парень, который это сделал… Я его видела, только он сбежал.

Поролон в моей руке напоминал сахарную вату. Я разжала пальцы.

– Сможете описать?

– Ее зовут Бесс, у нее черные волосы…

– Да нет, напавшего.

– Ой, верно. – Его лицо стояло передо мной, как на фотографии. – У него светло-каштановые волосы, уложены гелем, торчат, как иголки. Синяя куртка «Левайс», джинсы «Дизель» и кеды «Адидас».

Все происходило как будто за гранью реальности, я словно читала вслух модный журнал. И тут мне на плечо легла влажная от пота ладонь. Я чуть не выронила телефон. Рядом, тяжело дыша, стоял Кит.

– Подождите секунду, – попросила я оператора и прикрыла трубку ладонью.

– Он затерялся в толпе, – сказал Кит.

Я повторила это в телефон, затем объяснила, где мы находимся, назвав в качестве ориентира высокий штандарт с флагом, где раздавали воду.

– Он далеко ушел. Прости.

– Да ладно. Ты ведь старался.

– Ужас. Как она там? – Кит кивнул в сторону трейлера. – Хоть что-то рассказала?

Я покачала головой.

– Как думаешь, его поймают?

– Не знаю… У меня не получилось. – Он развел руки в стороны и посмотрел на ладони, будто на них значился ответ, затем беспомощно пожал плечами: – Понятия не имею.

– Пойду скажу ей, что они едут.

В ответ на новость Бесс кивнула и пробормотала: «Спасибо». Я села рядом на холодную железную подножку трейлера. Десять минут ожидания показались вечностью.

– Это мой, – вдруг сказала она.

– Что, прости?

– Кошелек. Мой кошелек. Наверное, выпал из кармана.

Я посмотрела вниз, весьма удивленная тем, что все еще держу его.

– Забирай. – Я вложила кошелек в руку Бесс.

Наконец Кит крикнул, что идет полиция. Их было двое – коренастый наголо бритый мужчина и стройная женщина с завитыми перманентом волосами мышиного оттенка.

– Все хорошо, милая, – заговорила женщина, наклоняясь к нам. – Ты ведь Бесс, верно?

Та кивнула.

– Не волнуйся. Мы о тебе позаботимся. Сейчас поедем в участок, там есть врач.

– Женщина-врач? – спросила я.

– Попросим, чтобы была женщина, – пообещала сотрудница полиции, однако нахмурилась. – Бесс, хочешь, чтобы кто-то поехал с тобой?

Она посмотрела в мою сторону, но Бесс покачала головой.

– Мы не знакомы, – пояснила я. – Я случайно проходила мимо.

Мужчина откашлялся.

– Мы заберем ее, – сказал он. – А к вам подъедет другой мой коллега, снимет показания.

В ожидании допроса мы с Китом оккупировали капот электромобиля. Я бессмысленно пялилась на драное сиденье.

– Интересно, зачем он это сделал, да еще и сразу после затмения?

Вопрос Кита поразил меня до глубины души.

– А если в другое время, то можно? Какой кошмар, Кит! Вот уж от тебя не ожидала!

Иногда вещи, которые глубоко меня цепляют, едва затрагивают Кита, но, если объяснить, почему я злюсь или расстраиваюсь, он принимает доводы. К его чести, он понял.

– Ох, прости. Я не то имел в виду. Я правда не пойму, как вообще…

– Знаю. Похоже, мы оба в шоке. Если бы я пришла раньше…

– Если бы ты вообще не пришла, он мог бы сотворить кое-что и похуже.

Я задумалась.

– Вы свидетели? – Перед нами стояла дама, будто сошедшая с лондонских улиц восьмидесятых. На ней был блестящий синий костюм, светлые волосы острижены в стиле «деловой женщины», яркий макияж корнями уходил в моду времен ее юности.

– Сержант Кэрол Кент, полиция Девона и Корнуолла, – объявила она тоном, от которого мы тут же поднялись на ноги. – Пожалуйста, пройдемте на фестиваль, я запишу ваши показания.

Рядом с главной сценой стояли две ободранные полицейские будки. В той, куда отвели меня, сидел полицейский с немецкой овчаркой. Пес занервничал, стал принюхиваться, рвался ко мне поближе, натянув поводок. Я покраснела, испугавшись, что он учуял запах вчерашней травки. Кто-то сунул мне в руки чашку слабозаваренного чая, и я сообщила сержанту Кент все, что видела, начиная с кошелька. Я старалась припомнить все подробности, хотя с трудом подобрала слова, чтобы описать выражение лица того парня. Мне задавали одни и те же вопросы снова и снова, как будто искали нестыковки, а я на все лады твердила одну и ту же фразу:

– Если бы вы были там, вы бы поняли…

В период затишья, пока они записывали мои слова, из-за соседней двери донесся голос Кита. Он говорил о том, что самого нападения не видел, а видел лишь последствия; похоже, включил режим ученого. Наблюдение, фиксация – никаких сантиментов. В тот момент я страстно захотела, чтобы ему довелось увидеть то, что видела я за этими трейлерами. Потом, когда картина превратилась в наваждение, я поблагодарила небо, что он все-таки не видел.