Полосатая жизнь Эми Байлер

«Ты умираешь? Это жизнь со мной тебя убивает?» – спросила его я тогда.

«Что? – переспрашивал он раза три, потому что я слишком часто шмыгала носом. А то, что он никак не мог понять меня из-за всхлипываний, еще больше меня злило. А потом я миновала стадию гнева и погрузилась в боль и просто бесконечно твердила одно и то же. – Ты ужасный человек. Это ужасный поступок. Ты совершаешь ужасный, ужасный поступок».

В какой-то момент он повесил трубку, но я повторяла это заклинание месяцами – всем друзьям, кто соглашался слушать, моим родителям, его родителям, всем, за исключением двоих людей: Кори и Джо.

Я делаю глубокий, глубокий вдох и сажусь рядом с ним на диван.

– Джон, – тихо зову я и кладу руку ему на спину. Это привычное движение, которое осталось на уровне мышечной памяти. У меня не было намерения делать это. Дотронувшись до него, я уже сожалею об этом. – Все можно поправить. – Я имею в виду его отношения с детьми. Но перед глазами у меня в этот момент стоит обручальное кольцо, которое лежит сейчас в самом дальнем углу шкатулки с драгоценностями наверху, в моей спальне. Я так и не избавилась от него. Сказала себе, что оставлю на черный день. Который и так наступает каждый день последние три года.

Он смотрит на меня:

– Прошли годы. Четверть жизни Джо.

Я киваю. Боль меняет восприятие времени, превращает его в изнурительный путь, и мне кажется, что прошла половина моей.

– Но они не настроены ненавидеть тебя. Да, они озлоблены и, скорее всего, будут задавать реально трудные вопросы. Но они также хотят – отчаянно хотят, – чтобы ты все исправил.

Я говорю от имени детей, конечно. Я не говорю за себя. Ну, мне так кажется.

Он сокрушенно качает головой. Вечно у него нет никаких идей. Вечно он готов сдаться. Чувствую, как снова подступает гнев.

– Не иди на поводу у лени, Джон. Если ты не собираешься вложиться сейчас, не собираешься вкладываться в отношения, то просто уходи. Я не позволю тебе здесь остаться ни минуты. Если у тебя цель снова их разочаровать…

Или меня. Он качает головой:

– Конечно нет. Я просто… ужаснулся.

– Конечно. И я тоже. Но эти дети гораздо умнее нас. Они сразу поймут, что мы притворяемся. Если ты хочешь провести с ними неделю, а потом исчезнуть на три года, они враз это поймут. Они будут тебя мучить, подвергать проверкам. Раз за разом, пока не удостоверятся, что ты на самом деле хочешь быть с ними. Если не готов, просто не трать время.

– Я готов. Я хочу этого больше всего на свете. Не хочу тебя пугать, но мне нужны настоящие отношения с детьми. Я сейчас вице-президент и могу все лето работать дистанционно. Если будет что-то срочное, лететь до Чикаго совсем недалеко. В Гонконге я не нужен до сентября. И с годами у меня будет все больше свободы и автономии. Неделя с детьми может стать лишь началом… если ты не будешь возражать.

– Что? – От удивления я бледнею. Я начинаю трястись и паниковать. Он что, претендует на детей? Он хочет их похитить?

– Подожди, подожди, – останавливает он меня, увидев выражение моего лица. – Ты только что спросила меня, готов ли я к долгосрочной перспективе. Я отвечаю тебе, что готов. Не надо сейчас мысленно нанимать адвокатов и писать сценарий всей жизни.

Я делаю глубокий вдох и киваю. Конечно, он прав. Как же это возможно, что человек, с которым я уже столько лет не живу, все равно знает меня лучше всех в мире? И как же страшно знать ответ на этот вопрос.

– Они будут жить со мной, – говорю я больше для собственного спокойствия.

– Они будут жить с тобой, – кивает Джон. – Ты их мать. Я просто хочу… быть для них чуть лучшим отцом, чем был. – Я удивленно поднимаю брови. – Я просто хочу быть для них отцом, – поправляется Джон.

– Тогда я тебе помогу, – соглашаюсь я, хотя меня переполняет чувство несправедливости. Я помогу ему компенсировать ущерб, который он нанес детям. Хотя он нанес его и мне. – Но я не тебе помогу, – поясняю я. – Я помогу им.

А трусливая, надеющаяся, идиотская часть моего сердца шепчет сама себе, думая, что я не слышу: «А возможно, поможешь и себе».

Глава 3

Дорогая мама,

я уже знаю, что ты сейчас скажешь: мне нельзя использовать читательский дневник только для того, чтобы жаловаться на книги. Поняла. Я должна делиться своими глубинными чувствами о том, что я читаю на этой неделе, и нужно писать именно так – от руки, в большом красивом альбоме, чтобы я поняла, как жили люди в старые времена, когда машины не летали, а по земле бродили динозавры.

Но понимаешь, это же очень странно – написать шутку и не получить в ответ смайлик! Писать сообщения настолько естественнее! Это настоящая беседа. Ты знаешь, когда тебя поняли, а когда нет. А вот это писание от руки – неестественное. Оно безответно. Это все равно что кричать в пустоту. Прочитаешь ли ты этот текст? Когда? Ты сейчас смеешься? Или ты читаешь мою писанину по диагонали? Ты хочешь что-то мне ответить?

Я люблю тебя, мам, правда. Но мне кажется, ты совсем не понимаешь, каково это быть… кем?.. Молодым? Кем-то другим, новым. Я – такой человек. Я прожила пятнадцать лет, и сейчас самое время познавать мир, а не дряхлеть и занудствовать. И прежде чем ты начнешь занудствовать (видишь!) на предмет твоей мудрости и опыта, позволь мне сказать, что я знаю, что ты и папа на медовый месяц летали в Париж. Но что еще вы делали вместе с тех пор? Что ты вообще делаешь для себя, для собственного удовольствия? Я вижу только, как ты работаешь и достаешь меня и Джо.

Что вроде бы и ничего. Я уже поняла, написав последнее предложение, что твоя жизнь сейчас – не про удовольствие, и это не совсем твой выбор. Это был выбор папы. Думаю, это он виноват в том, что твоя жизнь свелась к работе и продуктовым магазинам. Если бы он не ушел, вы бы наверняка снова съездили в Париж. А мы бы тоже с вами поехали, если бы он не ушел?

На самом деле я просто хотела сказать, что после долгих раздумий я решила не читать «Загадочное ночное убийство собаки». Весьма вероятно, что эта книга «очень важная», но уж точно не «очень интересная». Вместо нее я прочитаю «Пять дней в Париже» Даниэлы Стил. Она увлекла меня с самого начала. Там идет речь про сенатора, жена которого влюбляется в богатого мужчину. Ну ты сама знаешь.

Ого. Ты не можешь со мной спорить, потому что это дневник, а не сообщение в мессенджере. Ого! Я покорена.

С любовью,

твоя неграмотная дочь Кори.

На следующий день, как только в школе звенит звонок после последнего урока, я гарцующей походкой вхожу к Лине.

– Лина, – шепчу я. – Лина! Бросай все дела и пойдем выпьем кофе.

– Не могу, – отвечает она, сгорбившись за монитором. – На сайте RealSteal нереальные скидки. – Лина, бывшая монахиня, учитель, несущая детям ценности и этику, духовный наставник не только мой, но и моих детей, умудряется при этом быть заядлой шмоточницей. – Мне нужна вот эта сумка.

Я ставлю рядом с ней еще один стул и смотрю на экран:

– Знаешь, первый шаг – признать, что у тебя проблема.

– Эта фраза вызывает у меня недоумение. Первый шаг – это поверить, что у тебя есть проблема, так? И только потом ее можно признать. Если ты признаешь проблему, прежде чем ты поверишь, что она у тебя есть, разве будет от этого хоть какая-то польза?

– У тебя проблема, – четче выражаюсь я. – Поверь.

– У меня есть увлечение, – поправляет меня она. – Посмотри на это. – Лина поворачивает монитор ко мне.

– Это очень красивая сумка. Конечно, она совершенно не в стиле Лины. От Longchamp[15]. Консервативная. Солидная. Почти что классически-скучная.

– Через десять минут цена снизится на десять процентов. В этот самый момент мне нужно успеть обновить страницу и купить ее первой.

– Мне кажется, твое время стоит этих десяти процентов, – говорю я, просто чтобы услышать ее контраргумент.

– А мне кажется, что первые десять минут после завершения уроков стоят ноль долларов. Если мы выйдем сейчас куда-нибудь за пределы школьных стен, везде будем натыкаться на учеников – на парковке, в кофейне, в парках, в лавках с мороженым, да даже в магазине батареек, потому что в 15.15, после уроков, они пойдут куда угодно, только не назад в школу. Хочешь со мной поговорить? Закрой дверь, сядь поудобнее, а я обновлю страницу, потому что здесь сейчас единственное место во всей округе, где нас не подслушает никто из учеников.

Я пожимаю плечами. Нужно отдать Лине должное, кресло у нее очень удобное – с низким сиденьем и высокой спинкой. Она нашла его чуть ли не на улице и сама перебила, купив строительный степлер и ткань с ярким цветочным принтом. По ее мнению, сидя в мягком кресле, люди раскрываются охотнее. Возможно, по той же самой причине сама она сидит в обычном учительском кресле из ближайшего гипермаркета.

– Вчера приходил Джон, – выпаливаю я, как только моя попа касается сиденья кресла.

После этих слов Лина наконец отрывает голову от экрана – впервые с тех пор, как я вошла.

– Ого, – удивленно тянет она, подняв брови.

– Он плакал!

– Вполне ожидаемо. – Она снова переводит взгляд на экран. – Что еще он делал?

– Хорошо отзывался об ужине, о том, как я воспитываю детей, об их оценках. Об их поведении за столом. Все время подлизывался. Это было невыносимо.

– Невыносимо плохо или невыносимо приятно?

Лина так хорошо меня знает!

– И то, и другое, наверное.

– А дети?

– Я с них глаз не свожу со вчерашнего вечера. Ищу симптомы стресса или расстройства. Но у них все отлично. Лучше, чем у меня, на самом деле.

– Дети могут демонстрировать редкую стойкость.

– Я знаю. Я то же самое сказала себе. Но после его ухода они еще долгое время оставались во власти эмоций.

Я вспоминаю, как Джо и Кори смотрели на Джона, вернувшись домой. Поначалу они держались вызывающе. Джон начал с извинений, но он и раньше перед ними извинялся.

– Три года, Лина, – снова возвращаюсь я в исповедальное кресло. – Как можно извиниться за трехлетнее отсутствие в жизни ребенка?

– Нельзя, – задумчиво произносит Лина. – Можно лишь доказать, что изменился, что стал лучше. У Джона есть какой-нибудь план?

Я молчу. Вчера вечером прозвучало много планов, но не все мне понравилось.

– Сейчас я тебе расскажу, что он вытворял.

Она кликает мышкой, смотрит на экран и откидывается на спинку кресла.

– Давай.

– Первые полчаса прошли очень напряженно. Джо и Кори смотрели на Джона так, будто он какой-то инопланетянин, прилетевший захватить наш дом. А я смотрела на детей так, будто они – хрупкие фигурки из стекла. А Джон старался изо всех сил – будто был готов и чечетку для них сплясать, и еле сдерживался. Кори то и дело грозила уйти в гости к Тринити, а Джо вжимался в стул так, словно хотел слиться с деревом. Я уже была готова тушить свет и распускать все это сборище, как вдруг Джон засовывает руку в карман и достает маленькую бутылку лавандового масла.

– Лавандового масла? – переспрашивает Лина.

– Спрей от монстров. Помнишь, у Джо была фобия монстров, которые живут в шкафах? Когда ему было четыре или пять лет, Джон и Кори нарисовали фальшивую этикетку с надписью «спрей от монстров», наклеили ее на баллончик с лавандовым маслом и убедили Джо, что одно нажатие на пульверизатор – и все монстры сразу же умрут. И вчера вечером он принес ту самую бутылочку, передал ее Кори и сказал, что они в любое время могут распылить ее на него, если действительно, по-настоящему захотят, чтобы он ушел. И тогда он уйдет. Сказал им, что любит их больше жизни и что хочет быть здесь, но если его присутствие приносит им боль, им просто нужно сказать одно слово.

– Ого!

– Да. И все сразу изменилось. Кори посмотрела на пузырек, открыла его и вдохнула. Аромат разнесся по всей комнате. Я впервые снова вдохнула его с тех самых пор, как Джо был маленький. А ты же знаешь, как работают запахи. – Лина кивает – Все вдруг снова вернулось – как мы бегали по дому и опрыскивали лавандой самые темные углы и места под мебелью. Смеялись и клялись, что видим, как монстры сжимаются и превращаются в пыль: «Вот, смотри, еще один! Ты не успел его увидеть!» А потом все смеялись на кровати у Джо и жаловались, что теперь нам потребуется целая вечность, чтобы убрать трупы этих монстров.

– Вы были настроены очень решительно. – Лина улыбается.

Я киваю.

– А потом Кори ставит пузырек перед Джо, а он кладет руку на пульверизатор и направляет на Джона. Мы все перестали дышать. Он ставит бутылку на стол и говорит: «Мам, я проголодался. У нас есть еда?». И на этом все.

– Ух ты, как чудесно!

Я задумываюсь. Да, это правда чудесно, если не обращать внимания на густой туман из сомнений и разочарований в отношении Джона, который застилает мне взгляд. Но если отвлечься от моих чувств – а разве не это я называю материнством? – то, что мои дети смогли встретиться, пусть настороженно, со своим отцом после его трехлетнего отсутствия – это действительно чудесно.

– А что он в итоге вытворил? – напоминает Лина.

Я выпадаю из забытья.

– Сейчас расскажу. Мы едим пасту, передаем друг другу песто, и атмосфера за столом все лучше и лучше. И, клянусь, Джон не сводит глаз с моего бокала с вином, ждет возможности снова его наполнить. Можно подумать, у меня не хватит мозгов, и я буду напиваться в его присутствии. В общем, все друг другом довольны, и все идет слишком хорошо. Дети очень на него похожи, знаешь, во многих отношениях.

– Да? – Лина с Джоном общалась хорошо, но не сказать, чтобы близко.

Я киваю.

– У Джо такое же задумчивое выражение лица, как и у него. И тот же инстинкт бежать от любой опасности, испаряться перед любой трудностью, а не биться с ней. Он как…

– Мудрец, а не оборотень?

– Да. Мудрец, а не оборотень, – соглашаюсь я. – А Кори… наполовину женщина, наполовину тигрица.

– Оборо-тигрица, – вставляет Лина.

– Нет, не то, – возражаю я, но Лина не обращает внимания.

– А она чем похожа на Джона?

– Чувством юмора. Он хоть и живет в Гонконге, но мне кажется, они смотрят одни и те же сериалы. То и дело вспоминали шутки Джимми Фэллона[16]. Если бы Джимми собственной персоной сидел с нами за столом, а потом ушел, никто бы и не заметил. К тому же они слушают одни и те же группы. Временами разговор был похож на первое свидание. «О, тебе нравятся те-то и те-то? Да я их сам люблю! Ходил на концерт, когда они приезжали к нам! Они играли «Вонючего психа». Вот это да, они же никогда его не играют на концертах!»

– А что за «Вонючий псих»? – перебивает Лина.

– Это я просто пыталась придумать прикольное название для песни, – поясняю я.

– У тебя не получилось, – замечает она и обновляет страничку.

– Да! – подхватываю я. – Если я не могу даже название придумать прикольное, это говорит о том, что я в целом неприкольная.

– В приколах ты не сильна.

– Это точно. В общем, чем дольше они были вместе, тем с большей радостью говорили про эту совместную неделю. А потом беседа переключилась с темы, сколько всего классного они будут делать вместе, на тему, что такого классного буду делать я, пока не будет детей. И сначала я ничего не говорила, а потом все же призналась, что, возможно, поеду в Нью-Йорк, и тут началось такое!..

– Ты, возможно, поедешь в Нью-Йорк? – чуть ли не кричит Лина. – Это же круто, очень круто!

Я отвожу взгляд в сторону.

– Может быть, поеду, но не факт, – говорю я, хотя уже подала заявку на выступление на конференции в качестве спикера. Чтобы школа заплатила за мою регистрацию, мне нужно выступить как минимум с одной презентацией, поэтому я решила рассказать об одной идее, которую я тестировала весной, о том, как привлекать детей к чтению. Для меня оказалось неожиданно интересным сформулировать свою концепцию, набить ее на клавиатуре и отправить на рассмотрение. – В Колумбийском университете пройдет библиотечная конференция. Я подумала – может, она окажется стоящей. Плюс я получу недостающие мне академчасы.

Лина морщит лоб и теряет интерес к теме.

– Я надеялась, что ты поедешь в Нью-Йорк гулять и заниматься сексом с незнакомцами.

– Да, ведь это мне так свойственно, – иронично замечаю я. – Может, даже татуху себе набью.

– Знак бесконечности на пояснице?

– 120.125, – подхватываю я.

Лина шутку не понимает.

– Это бесконечность в десятичной системе классификации Дьюи[17], – объясняю я. – Но мы ее больше не используем. Как оказалось, 120.125 на самом деле не бесконечность.

– Очень глубоко, – иронизирует Лина. – О! Получилось!

– Что получилось? – спрашиваю я, все еще думая о 120-й категории Дьюи. Это гносеология. Знание про знание. Одно из моих любимых увлечений.

– Сумка. Смотри! – Она снова поворачивает ко мне монитор. Рядом со страницей комиссионного магазина она открыла сайт бренда Longchamp, на котором продается та же самая сумка, только на 1000$ дороже.

– Вот это да! И что ты собираешься делать с сумкой за 1100$?

– Продам на Ebay, – невозмутимо отвечает она. – На 500$ дороже, чем купила.

– Ты шутишь? Люди столько заплатят за подержанную сумку?

Лина пожимает плечами:

– Я так уже несколько раз продавала. Может, они купят, а потом ее за 900$ продадут. Кто знает?

– Беру свои слова обратно. Это были правильно потраченные десять минут.

– Вот видишь? – Она улыбается.

– А что ты будешь потом делать с этими лишними 500$? – Я никогда не замечала, чтобы у Лины было много денег. Их отсутствие я объясняла невысокой зарплатой учителя и ее страстью к сумкам.

– Куплю новый беспроводной микрофон и подставку под него. – Я недоуменно смотрю на нее. – Для лагеря ЖДН. Там будет вечер талантов.

Я понимаю, что она имеет в виду проект помощи жертвам домашнего насилия. Лина давно и увлеченно является его волонтером.

– О, Лина. Я тебя люблю.

– А себе я куплю вот это, – говорит она, кликнув на симпатичную, слегка поношенную холщовую сумку-мешок за 43$.

– Это уже больше на тебя похоже, – киваю я.

– Можешь позаимствовать ее в любое время. Например, взять с собой в Нью-Йорк.

– Если я вообще поеду в Нью-Йорк.

– Пожалуйста, езжай. И хоть как-то развлекись, пока ты там.

– Примерно то же самое сказал Джон. Прямо перед детьми. Как будто это не по его вине я не купаюсь в шампанском.

– Он сказал, что тебе стоит немного развлечься? Что в этом плохого?

– Он попытался дать мне свою кредитку, – выпаливаю я.

Лина отталкивается от стола и удивленно смотрит на меня.

– Что?

– Хочет побаловать меня, пока он с детьми. Так и сказал. Меня чуть не вырвало.

– Мужчина хочет позаботиться о твоих детях и дает тебе денег, а тебя от этого тошнит?

Я закатываю глаза.

– Я могу сама о себе позаботиться. Не хочу, чтобы от меня откупались.

– Наверное, на эту ситуацию можно посмотреть и с этой стороны.

– Я не возьму у него денег, Лина. Это грязные деньги. Когда он за ними побежал, то меня оставил просто ни с чем. Мы привыкли к его уровню доходов, я сидела дома с детьми, по специальности не работала сколько – двенадцать лет? Если бы не подвернулась эта работа, благодаря которой у меня есть скидка на оплату обучения детей, их жизнь пошла бы под откос. Ужасный был период. Оставить жену-библиотекаря совершенно одну с двумя детьми – это вообще не айс.

– Нет. И ты замечательно справилась – подпрыгнула и побежала. То, что ты позволишь Джону оплатить свои расходы на этой неделе, не отменяет прошлое.

Я сжимаю зубы и качаю головой:

– А кажется, что отменяет.

– Значит, ты сказала «нет»?

– Да. Я сказала спасибо, но не надо, спасибо. И тут дети начали прессовать меня, чтобы я взяла карту.

– Не удивляюсь. Они на твоей стороне. Как и я.

Я не хочу этого слышать.

– Просто они любят тратить чужие деньги. Кори говорила про нью-йоркские рестораны, которые видела в сериалах. Джо твердил про сокровища музея естественной истории, музея транспорта, музея иммиграции. Сколько же у него знаний! Господи, пожалуйста, пусть он не потратит свои способности на научную карьеру историка.

Лина смеется:

– Теперь ты не хочешь, чтобы Джо получил специальность историка?

– Я хочу, чтобы он сделал карьеру в области счастья до конца жизни. Думаю, лучше всего его отражает слово «юриспруденция».

– А я думаю, эти две области диаметрально противоположны. Хотя что я, учитель этики, об этом знаю?

Я смеюсь над ней и качаю головой.

– Я знаю, что не могу выбирать будущее для детей, но это так неимоверно тяжело – понимать, что для них будет лучше, и отказывать себе в праве направить их в эту сторону. У Джо такое доброе сердце! Я боюсь, что он выберет себе не очень статусную работу, типа социальной сферы или преподавание в государственной школе, и просто сломается.

– Я слышу тебя. Могу только представить себе, как сложно позволить детям совершить свои собственные ошибки, – говорит Лина, напоминая мне, что и для матери, и для учителя этот навык, скорее всего, самый важный из всех. Но это тяжело – видеть наперед их потенциальные ошибки и просто держать за руку, когда они их делают. Конечно, речь не про ситуации смертельной опасности.

– Я поняла. Думаю, моя проблема с Джо в том, что он всегда принимает очень правильные решения. Мне даже не приходилось позволять ему ошибаться.

– Значит, он примет правильное решение и насчет карьеры, когда придет время, – улыбается мне Лина. – Правильное решение для себя. На тот момент.

Я киваю и замечаю возможность для красивой аналогии.

– А то, что я отказываюсь взять карту Джона – правильное решение для меня, на данный момент. Но дети начали вести себя так, как будто я ломаю им весь кайф, и Джон начал настаивать, снова и снова повторять одно и то же, и в конце концов я согласилась взять его карту на всякий пожарный случай, если он вдруг наступит. Так что теперь я счастливый обладатель карты бывшего мужа. Но есть еще кое-что. Ты готова?

– Давай выкладывай, – кивает Лина.

– Я ему прямо за ужином сказала – в качестве аргумента, почему мне не стоит брать карту, – что это бессмысленно, поскольку на карте указано мужское имя, и при попытке ею воспользоваться у меня могут возникнуть серьезные проблемы. И знаешь, что он сказал? Что уже заказал карту на мое имя, и она будет готова через два дня. Я говорю: «Что? Они дадут тебе кредитную карту на имя бывшей жены?» А он прямо перед детьми говорит: «Ну, ты же на самом деле мне не бывшая жена».

Лина начинает ерзать на своем стуле.

– А это еще что значит?

– Дети то же самое сказали.

– Ты еще замужем за Джоном? Я думала, ты давным-давно подала на развод.

– Я точно подавала. Разве нет такого понятия, как развод по нормам общего права?

– Такого понятия нет, – уверенно произносит Лина. – Как ты прекрасно знаешь и сама. Не строй из себя дурочку.

– Он был в Гонконге, – пожимаю я плечами. – Адвоката нанимать дорого. Получать развод поначалу мне казалось очень болезненной процедурой, а потом, со временем, и ненужной.

– В каком смысле – ненужной? Разве тебе не присудили бы алименты?

– Как по мне, он должен платить по своему желанию, а не по настоянию судьи, – вздыхаю я. – Я не должна требовать эти деньги. Он должен был жить здесь и заботиться о детях, не ожидая судебного приговора.

Лина закатила глаза под самый потолок.

– То есть ты решила замучить себя, вместо того чтобы предъявить претензии Джону.

– Я стояла на своих двоих, – поправляю я ее. – И, скорее всего, все к лучшему. По большей части наши активы были – есть – в доме, и он перевел его на меня без единого слова. И… – Я боюсь даже произносить остальное, боюсь признаться в степени своего эгоизма даже самой себе.

– И?

– У меня есть дети.

Я боюсь признаться, что боялась добиваться развода. Вдруг бы он начал претендовать на детей? Обычно суд исходит из того, что родители имеют равные права на детей, и заяви он о своем желании проводить с ними время, мне пришлось бы приложить немало усилий, чтобы выбить себе право полноправной опеки над детьми. Когда он ушел, мне было очень больно и я не была готова добавлять к этой боли то, что дети будут жить со мной только две недели в месяц.

– Ты все еще замужем! – изумленно качает головой Лина.

– Я все еще замужем. За Джоном.

– После его трехлетнего отсутствия.

– Я не знаю, что тебе сказать. Развод стоял в моем списке дел.

– Видимо, твой список дел впечатляющей длины.

Я пытаюсь зайти с другой стороны:

– Понимаешь, аннуляция брака была для меня тогда какой-то мелочью. Чтобы выжить в том хаосе, я должна была отбросить все неважное. Как, например, я год не ходила на стрижку. А через какое-то время все успокоилось немного, и я уже была в состоянии заметить, что мне нужна стрижка. И я сходила в парикмахерскую. Ничего такого.

– Значит, теперь ты в состоянии заметить, что тебе нужен развод. И ты просто отправляешь документы и ничего такого?