Полосатая жизнь Эми Байлер

Я моргаю. Настолько далеко в аналогии я еще не зашла.

– Ну, наверное, – пожимаю я плечами.

Но только это совсем не наверное. Я вдруг понимаю, что я совершенно не хочу разводиться. Сейчас не время переворачивать всю ситуацию вверх дном. Но только я не могу сказать об этом Лине. Если честно, я даже думать об этом не хочу.

– Может, Джон и подлец, – зачем-то говорю я, – но он хорошо соображает. Развод будет просто формальностью. Как стрижка. Ничего такого.

Я пытаюсь не замечать явный скептицизм на лице Лины.

Неделей позже я собираю чемоданы в своей спальне. До моего отъезда – еще одна неделя, и то, что я пакую вещи сейчас, просто смешно. Но следующие пять дней – последние в учебном году, и Кори будет безумно занята, да и я тоже, – мне нужно будет читать презентации и тезисы, не говоря уже о круговороте экзаменов, оценок и табелей. К тому же в кои-то веки в доме нет Тринити. Значит, если я хочу согласовать со своей пятнадцатилетней дочерью весь свой нью-йоркский гардероб до последней нитки, я должна это сделать сейчас. И я это сделаю. В отношении одежды она у нас непререкаемый авторитет.

У меня просторная спальня. Кори небрежно развалилась на мягкой прикроватной скамейке и перебирает ногами кучу обуви, пытаясь раскопать что-то, что не оскорбляет ее вкус. С восьми лет она как минимум раз в день ложится на эту скамью и рассказывает мне свои сердечные секреты или драмы из жизни ее друзей. Не в первый раз я благодарю свою счастливую звезду за то, что нам не пришлось никуда переезжать после ухода Джона.

У нас были отличные условия по ипотеке и достаточно другой собственности. Так сложилось благодаря ему – он настоял, чтобы мы внесли почти треть стоимости дома в качестве первого взноса, чтобы снизить ежемесячный платеж и расплатиться побыстрее. Джон терпеть не мог долги. Когда он ушел от нас, я переоформила ипотеку с пятнадцати на тридцать лет и совершенно на этот счет не расстроилась. Это позволило еще больше снизить ежемесячный платеж и остаться в нашем большом любимом доме, полном воспоминаний, а не арендовать что-то по соседству.

А дом у нас действительно прекрасный. У детей есть свои комнаты, в которых много места для хранения. Сначала шкафы были забиты конструкторами Lego и нарядными костюмами, которые затем уступили место сборникам комиксов (у Джо) и свитерами из торговых центров (у Кори). Моя дочь скупает все свитера, которые поступают в продажу. Некоторые – сразу в нескольких расцветках. Если мы идем в торговый центр, я могу гарантировать, что выйдем мы оттуда со свитером. Перед покупкой она размахивает передо мной двойными скидками, своими карточками постоянного покупателя и говорит, что цена у него всего $6.88 или еще смешнее, а я содрогаюсь от мысли о том, сколько их у нее уже скопилось. Носит она их по одному разу и бросает на пол, в кучу, чтобы больше никогда уже не надеть.

При этом выглядит она всегда хорошо – и не только благодаря молодости. У нее есть вкус, она хорошо видит сочетания цветов и форм, чем не может похвастаться мое поколение. Все, что я приношу домой из магазина, сначала проходит через нее, и только после контроля Кори я срезаю бирки. Нередко она смотрит на одежду, даже не доставая ее из пакета, закатывает глаза и говорит что-то вроде: «Это же невыносимо – любить человека, который никогда не научится хорошо одеваться» или «Ты с какой-то особой целью покупаешь уродливую одежду?».

И сегодня я как раз такой мешок одежды и принесла. Я пошла в дешевый Target[18], намереваясь потратить сто долларов – на вешалках со скидками с такой суммой можно совершенно ни в чем себе не отказывать. Я купила пачку блузок и брюк в средней секции магазина – там обычно висит что-то среднее между совершенно старомодными «рабочими» коллекциями, к которым я обычно и устремляюсь, и молодежным безумием в передней части магазина. В моей сумке оказались кофты трендовых цветов с умеренно глубоким вырезом, струящиеся блузки с кружевами и вышивкой и даже юбка чуть выше колена. По правде говоря, я не совсем понимаю, с чем носить юбки в конце мая. С сапогами и колготами? Вряд ли я могу себе позволить голые ноги. Есть ли социально одобренные ограничения возраста, до которого допустимы голые ноги?

Также я принесла домой две пары темных джинсов совершенно разной посадки. Я понимаю, что по крайней мере одна из этой пары совершенно ужасна, и рассчитываю, что Кори укажет мне, какая именно. В брюках я перестала разбираться совсем – это индикатор возраста. С какого-то момента теряется способность видеть, какие брюки сидят хорошо, а какие перешли в разряд старомодных. Словом, все это – доказательство, что я совершенно неспособна ходить по магазинам без посторонней помощи.

И вот я достаю все это из пакета и аккуратно раскладываю на постели, а Кори на меня внимательно смотрит.

– Я подумала, – осторожно начинаю я, – что этот верх подойдет к этим брюкам, а этот – к юбке, и тогда мне не нужно будет брать с собой много вещей.

– А туфли? – в ответ на все это вопрошает она.

– О, да. Конечно, я буду их надевать.

Она вздыхает.

– Смотри. В Нью-Йорке, если у тебя будут конференции, встречи, ужины, свидания, туфли должны составлять примерно половину веса твоего багажа.

Я изумленно моргаю:

– Это что, какая-то научно выведенная цифра? Ты могла бы мне дать ссылку, чтобы я сама изучила эти данные? И разве я что-то говорила про свидания?

– Мам. Перестань. Ты будешь ходить на свидания.

Я начинаю спорить, но останавливаю себя. Свидание – это хорошо, но только я понятия не имею, где я с кем-нибудь познакомлюсь.

– А что-нибудь из этого… подойдет для свидания?

Она внимательно рассматривает одежду.

– Ну… может…

Она достает блузку с самым глубоким вырезом с той стороны постели, где лежат джинсы, перекладывает ее на ту сторону, где лежат юбки, и кладет сверху длинное бренчащее ожерелье. Потом она дважды подворачивает юбку в талии, из-за чего та теряет значительную часть своей длины, и прикладывает к топу. Делает мне знак «подожди секунду» и идет в свою комнату. Оттуда она возвращается с парой туфель, которые я бы точно не разрешила ей купить, знай я, что они у нее есть. Она прикладывает их к наряду и говорит:

– Вот, одежда для свидания. Не самая нарядная, но ты и так не особенно наряжаешься.

Я смотрю на то, как она каким-то образом превратила полноразмерную мамскую одежду в костюм проститутки.

– Кори, я это не надену.

– Конечно, нет. Потому что никто и не заикался про свидания, – говорит она, многозначительно шевеля бровями.

На мгновение я погружаюсь в фантазии о том, что в Нью-Йорке я с кем-нибудь познакомлюсь.

– Очень красивые, – одобряю я, взяв в руки туфлю с открытой пяткой и радуясь, что мне повезло иметь дочь с прекрасным вкусом и одинаковым со мной размером обуви. Носок – с черно-золотым геометрическим рисунком, немного в стиле восьмидесятых – в моем стиле тридцатилетней давности. Ремешок из черной кожи с золотым замочком обхватывает лодыжку. Они одновременно женственны и статусны, сдержанны и сексуальны. Самые вдохновляющие туфли, которые я когда-либо видела. Я хочу быть женщиной, которая носит эти туфли.

– Можно мне их поносить?

– Конечно, мам. Я их все равно не собираюсь носить при папе. Если он хоть насколько-то папа, он не должен разрешить такое. У них низкий каблук, но при этом они страшно сексуальны, да?

– Ты права. Тебе их носить нельзя.

Кори смеется надо мной.

– Они еще и достались мне почти бесплатно, – начинает она рассказывать историю, что у нее был купон на пятнадцатипроцентную скидку, плюс они и так продавались с сорокапроцентной скидкой в торговом центре Macy’s, и так далее и тому подобное. Я на пару минут отключаюсь, представляя себе, как пойду весной по Манхэттену в короткой юбке, облегающей кофте и в этих туфлях. А я пойду, и это будет прекрасно.

– Я их у тебя куплю, – перебиваю ее рассказ. – Или куплю тебе другие туфли, не такие… взрослые.

Кори расплывается в улыбке.

– Договорились! Вот, – она передает мне смартфон с фотографией каких-то несуразных бирюзовых сандалий-гладиаторов, которые на скидке стоят меньше двадцати долларов. – Это вместо этих туфель.

Я смотрю на них. Они без каблука. Без каблука совсем.

– Они не на каблуке, – громко сообщаю я. – Значит… это Брайан?

Кори глубоко вздыхает и склоняет голову.

– Брайан. Он очень низкого роста.

– Но симпатичный, – замечаю я. – Ты выше него?

– Мы одного роста. Думаешь, у него есть комплекс неполноценности?

– Он еще растет, Кори. К тому же люди просто выдумали себе повод оценивать людей по росту.

– А Наполеон? У него же был комплекс?

– Сумасшедшие до власти люди бывают всех цветов и размеров, – поясняю я. – Чем волноваться о росте Брайана, лучше давай поймем, достоин ли он тебя.

Моя юная дочь снова вздыхает.

– Я не знаю, как это можно понять.

– Медленно. Не снимая кофты. – Кори поводит бровью. – Хорошо, не снимая штанов.

– Это я могу, – кивает она, и каждая клеточка моего материнского тела ликует. – На что мне смотреть, чтобы понять, достоин ли меня человек?

– Ну, что тебе больше всего нравится в людях? Включая тебя саму, – начинаю учить я.

Она задумывается.

– Мне нравятся добрые люди. А еще те, кто говорит правду. Кто действительно приходит, если обещал. О, а еще те, кто не считает себя лучше всех остальных.

Я киваю.

– Это прекрасный список качеств, которые ты можешь поискать у Брайана. Все это я вижу в тебе, так что ты заслуживаешь всего этого и даже больше. – Кори начинает кусать губы. – Что?

– Иногда я веду себя, как будто я лучше остальных. Знаешь, мальчикам нравятся уверенные девочки.

– Возможно, ты не просто так себя ведешь, а так и есть, – улыбаюсь я. – В конце концов, я считаю, что ты самая лучшая девушка из тех, кого я когда-либо знала.

– Ты моя мама. Ты должна так думать.

– Неправда, – качаю головой я. – Но в любом случае, ты – замечательная. И вокруг тебя много замечательных людей, поэтому не забывай об этом, если вдруг поймешь, что слишком сильно задрала нос.

– Я не забуду, если и ты не забудешь.

– Не забуду что?

– Что ты сноб. Что весь мужской пол недостоин тебя.

– Что? Откуда ты это взяла?

– Ну а по какой еще причине ты не можешь пойти на свидание раз в три года?

Я смотрю на нее, онемев от удивления. Что я могу ответить? Что я уверена, что Джон оставил меня, потому что меня невозможно любить? Потому что мне 40 лет, я библиотекарь, и у меня обычная фигура матери двоих детей, а не порнозвезды, я в очках, с длинными волосами в пучке. А еще у меня старомодная обувь и я не способна разобраться, какие брюки мне идут. Потому что мужчины, с которыми я общаюсь в жизни, – либо папы моих учеников, либо учителя моих детей. Потому что каким-то образом я по-прежнему замужем за бывшим мужем.

– Мам? Ты здесь? – Кори машет рукой у меня перед носом. – Прием! Вас вызывает земля!

– Прости, я выпала. Думала про… – Я обвожу глазами комнату и вижу часы. – Я думала про твоего брата. Я должна была купить сегодня апельсины. У нас они есть? Лучше заеду за ними в Wegmans. Ты что-нибудь хочешь оттуда?

Вот так все просто. Дочь обожает тамошние суши.

– Суши! – кричит она, и разговор о свиданиях мигом забыт.

– Суши так суши. Вернусь через полтора часа. Сможешь сложить в пакет ужасную одежду, а из того, что останется, сформировать комплекты?

– Естественно, мам. А что мне делать в остальной час и двадцать девять минут?

– Может, напишешь вступительное сочинение на тему упаковки обуви при существующих в авиакомпании ограничениях по весу?

– Прямо сейчас кинусь, – иронично отвечает она.

– Или попереписывайся с Брайаном. – Я направляюсь к двери, чтобы ей не пришлось изображать равнодушие. – Это просто идея.

Когда наступает момент моего отъезда, я чувствую себя ребенком: меня собственные дети отправляют в летний лагерь. Джон, Лина, моя соседка Джеки, которая согласилась присмотреть за домом и детьми в случае необходимости, – все собрались меня проводить, и у меня складывается явственное ощущение, что все мечтают поскорее спровадить меня из дома. И вот уже меня уверяют, что все будет хорошо, и что мне будут постоянно звонить, и Джеки присмотрит за садом и почтой, а Лина – за всем остальным. Джон подготовился основательно. Он принес много фотографий квартиры, которую снял, и она выглядит безупречно. В ней есть все необходимое, и он даже взял в аренду Volvo. Я вынуждена признать, что все в порядке и у них все под контролем. Но откуда-то из глубины подсознания кричит моя родительская часть: «Нет! Что ты творишь? Не оставляй детей!»

И эта часть настолько убедительна, что я на полном серьезе заставляю водителя такси развернуться и везти меня назад домой под предлогом, что я что-то забыла. На подъезде к дому я вижу, что дети сидят на ступеньках рядом с Джоном и вместе рассматривают его книгу, посвященную походам. Она лежит у него на коленях, развернута на странице с картой. Его тело расслаблено, он откинулся назад, на локти. Кори и Джо склонили головы к нему и над чем-то смеются.

Что мне сегодня утром сказала Кори? «Ты здесь все дела сделала, мам». Я смеюсь над этой мыслью. Я никогда не сделаю здесь все дела. Но на сегодня – это все, и пришло время ехать. Я говорю водителю, что это была ложная тревога, и мы снова разворачиваемся и едем на станцию. И вдруг я чувствую, что с моими плечами что-то происходит. Что-то, чего не случалось с ними лет пять или даже дольше. Они расслабились. Я чувствую незнакомое ощущение, когда они опускаются, и приятное чувство, что напряжение уходит – из шеи и основания головы. Сколько же времени я втягивала голову? Интересно. И зачем я это делала?

Я сразу вспомнила Рождество, когда я сдалась и купила детям игровую приставку. У нас и сейчас очень строгие правила касательно ее использования, но первым правилом всегда было то, что сначала я играю во все, во что они планируют играть. Никаких Call of Duty 17[19] даже близко не разрешалось в моем доме. Джо хотел играть в гонки, а для них требовалось купить руль. Он копил, копил и наконец купил руль и саму игру. Когда он принес домой новую игру, он знал, что первым делом должен будет сдать все это мне.

Я беру игру, мы открываем коробку, и Джо быстро инструктирует меня, что нужно делать: рули, никуда не врезайся, по возможности собирай летающие монетки, используй турбобонусы. Все было очень похоже на игры, в которые я играла у своих школьных друзей. Только сейчас графика и музыка стали на порядок качественнее. Я думала, что у меня не возникнет никаких проблем. Однако же ехала я ужасно – у меня не получалось рулить в турборежиме, я постоянно, как пьяная, врезалась в разные объекты. В конце концов Джо схватил меня за плечи, когда я отклонилась сильно вправо, пытаясь вывести машину из лужи, и сказал: «Мам, рули рулем, а не телом».

И сейчас, сидя на деревянной скамейке в ожидании поезда на Нью-Йорк, я понимаю, что всю жизнь рулю телом. Я несу свои заботы, печали и волнения на собственных плечах, как будто можно скомкать всю боль и страх после ухода Джона, сложить их в рюкзак и нести его по жизни. Каждый раз, когда я волновалась, сможет ли Джо найти себя в обществе, или лежала без сна, прислушиваясь, успеет ли Кори лечь до отбоя, или сводила свой доход и наши счета и решала, кому можно в этот раз не заплатить, – все это я складывала в рюкзак и несла с собой на своих плечах. Они болят, а я даже не замечала этого вплоть до этой самой минуты.

Я осознанно делаю глубокий-глубокий вдох. Направляю свой ум в несчастные напряженные мышцы, вены и сухожилия и говорю им: расслабьтесь. Я думаю о том, что дети находятся в безопасности с отцом, которого, если что, подменит Джеки, которую, если что, подменит Лина, и снова отдаю команду: расслабьтесь. Я думаю о том, что меня ждет гостевая комната в шикарной квартире Талии, занятия в Колумбийском университете, большие, красивые, свежие салаты на обед в кафе, белое вино, которое я буду без спешки пить. И вот я начинаю чувствовать, что впервые за очень долгое время я расслабляюсь. И это так приятно! И вот прибывает мой поезд, и приключение начинается.

Глава 4

Дорогая мама,

ты – в Нью-Йорке, наслаждаешься жизнью! Мам, я так тобой горжусь! Ты просто чудо и пример для всех нас. Это сарказм, если ты еще не поняла. Но я и в самом деле горжусь, что ты наконец поехала в отпуск, пусть даже это на самом деле и не отпуск, а, скорее, библиотечная командировка. Но нам пришлось ради нее принести в жертву целую неделю нашей жизни, потому что, если честно, время с папой для нас не приоритет. Мы сейчас с ним, и он изо всех сил работает аниматором. Из чувства вины он купит нам все, что мы попросим, и я предам себя и свою страну, если не выйду из всей этой истории с новой машиной. Это по крайней мере. А Джо клянчит поездку в космический лагерь. Представляешь? Я так им горжусь. Не знала, что в нем это есть. А тебе досталась какая-то жалкая неделя в Нью-Йорке, и остановилась ты, наверное, в каком-нибудь дешевом отеле в пригороде и ночи напролет читаешь книжки.

Тебе надо было взять меня с собой. Я бы научила тебя, как нужно проводить отпуск. Мы бы ходили в спа – не в маникюрный салон за $12, а в настоящий спа, куда ходят звезды. Мы преобразили бы твою внешность, потом отправились бы ужинать в «Бальтазар», а после – на мюзикл «Гамильтон»[20]. Мы бы ели пиццу на тонком тесте, которую можно сложить пополам, ходили бы по музеям, и ты разрешила бы мне пить белое вино.

А вместо всего этого чем я занимаюсь? Примерно тем же самым, что и в твоем присутствии. КТО-ТО передал папе список летних правил нашего тренера, и я соблюдаю режим дня и в каждый прием пищи ем салат. А еще, когда мы только вошли в его квартиру, везде стояла диетическая кола, и я очень обрадовалась. Но не успела я зайти в ванную причесаться, диетическая кола взяла и исчезла. Ты что, написала ему смс и сказала отовсюду ее убрать? Как ты можешь настолько ненавидеть диетическую колу, мама? Это же фундамент Америки! Почему ты так сильно ненавидишь нашу страну?

Папа сказал, что я могу пить колу один раз в первой половине дня, но только после тренировки. И что вместе с колой я должна буду выпивать порцию витграсса[21]. А я сказала: «И где мне брать сок витграсса? Может, из аппарата с газировкой в нашем бассейне? И где он там стоит – рядом с замороженными лимонадами?» Он спросил: «Что, у твоей команды нет соковыжималки?» Я не шучу, мам. (Правильнее было бы написать, что я офигела, но, чтобы не нарываться, я использую корректный лексикон и пишу, что я не шучу). Я ему, такая: «Эй, алло, на какой планете у школьной команды есть своя соковыжималка?» В ответ он показывает мне статью из «Harvard Business Review»[22], который он, типа, регулярно читает, про то, как производитель соков вывел тренировочный процесс команд Национальной футбольной лиги на рекордный уровень эффективности. А следом он идет прямиком в Amazon и – без дураков – покупает нашей команде соковыжималку для витграсса.

Он с другой планеты, мам. С планеты богачей. Но слушай, не все так плохо, потому что теперь у моей команды есть соковыжималка, а я стала обладателем подписки на «Harvard Business Review». Кроме того, я уверена, что правильно использовала в абзаце выше выражение «вывел на рекордный уровень эффективности», так что взаимная выгода налицо! Папа покупает нашу любовь, я наращиваю словарный запас, команда получает соковыжималку. Только вот ты опять остаешься ни с чем. Я должна напоминать тебе об этом, потому что так делают во всех фильмах для подростков.

Чтобы тебя немного утешить, скажу вот что: когда ты мне присылаешь сообщение и говоришь, чтобы я начинала читать следующую книгу, у меня такое чувство, что ты никуда не уехала. Не очень хорошее чувство. Спрячь ремень – я буду читать. Просто немного впитаю в себя историю любви жены сенатора и ее богатого женатого любовника.

Согласно твоим инструкциям я должна читать «Воровку книг». Я прочитала первую главу и должна тебе сказать – это МРАК! Вот тебе совет, мама: если один из главных действующих лиц – Смерть, это чтиво не для лета. Если ты когда-нибудь в каком-нибудь журнале в списке рекомендуемых на лето книг найдешь произведение про Смерть, покажи мне этот список. А пока этого не произошло, я буду снова перечитывать «Сумерки», потому что если уж мне и становиться мрачным готом, то хотя бы сексуальным.

А что? Зато я читаю!

С любовью,

твоя витаминизированная дочь Кори.

А Нью-Йорк – точно такой же, какой был много лет назад, и одновременно – совсем другой. Центральный вокзал – все та же смесь грязи и блеска. И устричная никуда не делась. И так же шумно, и та же постоянная движуха. Но одеваться стали иначе. Магазины – новые. Я начинаю ощущать, что теряюсь в знакомом месте.

Я иду по гулким переходам, ищу правильный выход на улицу и пытаюсь не выглядеть потерянной. Последней каплей для меня стал турникет, в котором я застряла вместе со своим чемоданом. В этой точке хладнокровие меня покинуло. Привет, Нью-Йорк! Давай разжуй и выплюнь очередную наивную деревенщину!

На прошлой неделе, когда я намекнула Талии, что приеду, она сказала мне, что от ее квартиры до Колумбийского университета – как до луны, и попыталась уговорить меня плюнуть на конференцию и употребить это время на «шатание по квартире с томным видом и бокалом вина». Даже во время голодовки я не смогла бы иметь томный вид, так что я решила придерживаться своего плана. В мире есть гораздо более страшные вещи, чем час на поезде в одну сторону. Я могу почитать по дороге и насладиться покоем.

Но сейчас час пик, и я с трудом втискиваюсь в поезд метро, идущий со всеми остановками, потому что первые два экспресса оказались такими набитыми, что туда даже мой чемодан бы не влез, не то что вся я. А дальше произошло то, что заставило меня забыть о покое. В вагоне так плотно, что необязательно даже держаться за поручень – упасть невозможно. Колеса моего чемодана, которые очень к месту, когда нужно бежать по аэропорту – а я этого никогда не делаю, кстати, в вагоне становятся смертельно опасными. На каждой остановке – а их не меньше четырехсот – чемодан иллюстрирует принцип «движущееся тело стремится продолжать движение» и упирается в моего соседа, ударяя ему в голень. Я пытаюсь держать чемодан ближе к себе, но на меня напирает качок, стоящий сзади меня. На плече у него висит огромная спортивная сумка с вещами, которая бьет меня по почкам каждый раз, когда он решает сместиться на сантиметр-два. И вот так мы едем. Мой чемодан бьется в чужие голени; спортивная сумка, набитая камнями, бьет меня, а совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, на сиденьях сидят восемь мужчин среднего возраста в костюмах, расставив ноги так, словно они у себя дома в удобном кресле. В левой руке они держат идеально сложенные вчетверо газеты, а правой – изо всех сил сжимают телефоны. Вот такое маленькое чудо – ехать в метро сидя. И я уже начинаю горестно сожалеть, что мне это чудо недоступно, как вдруг в вагон входит беременная женщина с животом размером с маленькую нейтронную звезду. Толпа расступается. Она вся потная, широкая и совершенно не похожа на богиню плодородия, но сначала один, потом второй и вот уже третий мужчина встают со своих сидений в состоянии, похожем на панику. «Мэм, – зовет каждый из них, – не хотите присесть?» Она хочет, и тот мужчина, кому не повезло действительно пожертвовать своим местом, убирает телефон и держит ее огромную сумку до конца поездки.

Как же этот спектакль порадовал мое сердце! А ведь он повторяется по тысяче раз в день. Нью-Йорк – город, который никогда не сидит.

Когда мы наконец доезжаем до района Бруклин-Хайтс, я вылетаю из вагона, как пробка из шампанского. Несколько раз я поворачиваю не туда, оглядываюсь и в конце концов достаю телефон и на каждом углу сверяюсь с навигатором. К счастью, это Нью-Йорк и здесь невозможно кого-то чем-то удивить. По крайней мере, на меня внимания точно никто не обратит.

Наконец я нахожу дом Талии, и он совершенно не похож на то, что я ожидала. Судя по постам на Фейсбуке, ее редакторской колонке и моим воспоминаниями, Талия – очень гламурная. А здание совершенно не гламурное – из красного кирпича, далеко не монументальное, очень похоже на ведомственное. Это не каменный таунхаус с красивыми коваными оградами и не блестящий стеклянный небоскреб с лифтами, уходящими в стратосферу. В этом здании примерно десять этажей, и оно не похоже на жилое, и лобби не очень-то зазывающее. Тем не менее я берусь за ручку и дергаю. Дверь заперта. Я кручу головой и снова дергаю. Нет, она точно заперта. Я прислоняюсь к стеклу, прикладываю ладони к лицу, чтобы было лучше видно, и пытаюсь рассмотреть, что внутри. Внутри еще одна дверь, за которой небольшой холл со столом. Можно предположить, что это стойка консьержа – человека, который, будучи в своем уме, увидит, что я пытаюсь справиться с запертой дверью и багажом одновременно, выйдет и впустит меня.